Текст книги "Маленькая балерина"
Автор книги: Ольга Смецкая
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Глава 8
День тот же
После ухода домработницы я планировала поподробнее исследовать чердак, но уснула прямо в гостиной на диване, и мне приснился странный сон. Я видела себя маленькой девочкой, танцующей на сцене Большого театра. Зрительный зал был пуст, и только в проходе между креслами, не шелохнувшись, стояли двое – женщина и ребенок.
Проснувшись, я поняла, что это были Ида Врублевская и Даша.
Я тщательно заперла входную дверь и спустилась с крыльца. Меня окутала липкая жара. Раскаленный воздух слоями стелился по земле, и создавалось ощущение, будто окружающий мир потерял резкость. Так бывает, когда обычную фотографию сильно увеличивают, и изображение приобретает расплывчатый вид, словно составленный из множества точек.
Запах сирени одурманивал, белые гроздья на фоне розового закатного неба смотрелись как фотообои. Я отломила ветку с пышной белоснежной кистью, как вдруг что-то мокрое и холодное ткнулось мне в ногу. Я инстинктивно дернулась, но тут же рассмеялась. Бульдог Пафнутий преданно смотрел мне в глаза.
– Ты откуда здесь, малыш? – спросила я, присела на корточки и погладила пса по морщинистому лбу. Паф подпрыгнул и лизнул меня в нос.
– Паф, отстань! – раздался рядом тихий голос. – Добрый вечер, Саша…
– Добрый, – пробормотала я и быстро поднялась с колен. Ветка сирени выскользнула из моих рук и упала на землю.
Олег Монахов стоял на выложенной гравием тропинке и откровенно разглядывал меня. На сей раз он был в дорогом, в меру помятом, льняном костюме песочного цвета. Узел галстука расслаблен, верхняя пуговица рубашки расстегнута, руки в карманах брюк. Темные волосы растрепались и кольцами падали на лоб. Красивый мужик, ничего не скажешь.
Мне стало неуютно под его оценивающим взглядом. Я словно увидела себя со стороны и пожалела, что нацепила шорты и майку. Не накрасилась, не причесалась… Против воли я почувствовала, что покраснела. Подняла ветку и принялась ею обмахиваться.
– А вы знаете, что белая сирень с древних времен символизирует одиночество? Ее вообще считают роковым кустарником, не используют для украшения дома и никогда не дарят больному. Считается, что тогда он точно не выздоровеет, – зловещим, как мне показалось, тоном произнес Монахов.
– К чему это вы? – насторожилась я.
– Да ладно, забудьте. Глупость сморозил. – Он вздохнул и виновато развел руками.
– Нет, правда, зачем вы это сказали?
– Просто вспомнилось. Моя жена страстно увлекалась всякой такой чушью. Гороскопами, гаданиями, символами… Про сирень, кстати, из кельтского гороскопа друидов, – улыбнулся Монахов и шагнул ближе.
До меня донесся запах его одеколона.
– А сейчас ваша жена больше этим не увлекается? – зачем-то спросила я.
– Вера умерла… – сухо ответил Олег и отвернулся.
– Простите, я не знала.
– Ничего.
– Она болела? – снова кто-то потянул меня за язык. Я подумала, может быть, у Даши это наследственность?
– Несчастный случай… Так вот, по поводу белой сирени… Вера постоянно уговаривала Врублевскую спилить этот куст. Они с Ираидой Яновной очень дружили, несмотря на разницу в возрасте.
– Странно… А я слышала, что Врублевская ни с кем не общалась, жила очень замкнуто.
– Правильно, так оно и было. Ни с кем. Только с Верой…
Он замолчал, повисла неловкая пауза.
Большая черная бабочка опустилась на белую гроздь. Кажется, она называется «траурница». Я перевела взгляд на Монахова. Он тоже во все глаза смотрел на бабочку.
Пафнутий, лежавший у ног хозяина, неожиданно вскочил и истошно залаял. Шерсть на холке поднялась дыбом.
– Тихо, Паф! Успокойся! – строго приказал Монахов, но бульдог продолжал надрываться. – Да что это с тобой?
«Траурница» взмахнула крыльями и улетела. Пес затих, виновато покосился на Монахова, а потом пулей метнулся в кусты.
– Не знаю, что на него нашло… – озадаченно произнес Олег и провел ладонью по волосам. – Может, приснилось что-нибудь. Как думаете, собакам снятся сны?
– Понятия не имею, – ответила я и двинулась в сторону. – Вообще-то мне пора, меня ждут…
– Постойте. – Монахов ухватил меня за локоть.
Я остановилась и вопросительно посмотрела на него.
– Я просто хотел… – Он тряхнул головой.
– Что?
– Да нет, – усмехнулся он. – Пожалуй, ничего…
– Ну, ладно тогда, я пошла…
Я вырвала руку, развернулась и оказалась лицом к лицу с Лизой, которая одновременно со мной шагнула из-за куста сирени. Рядом с ней плелся Пафнутий.
– Добрый вечер, – вежливо поздоровалась я.
Лиза не ответила на мое приветствие. Она, не отрываясь, сверлила взглядом Монахова. В ее глазах плескались отчаяние и боль, на впалых щеках полыхали лихорадочные пятна.
Монахов досадливо поморщился и стремительно пошел прочь. Лиза рванула за ним.
А я, отгоняя непрошеные мысли, побрела к дому Галы.
По случаю небывалой жары стол накрыли в гостиной. В помещении было прохладно – с тихим урчанием работал кондиционер.
– А где Лиза? – воскликнула Гала, разливавшая по бокалам красное вино. – Я же ее за вами послала. Вы что, разминулись?
– Видимо, – пробормотала я, сама не знаю почему, скрыв правду.
– Ну и ладно, – рассмеялась хозяйка. – Придет, никуда не денется… Арсюша! – без перехода закричала она. – У нас гости. – И, протягивая мне бокал, сообщила: – Кстати, завтра четверг, к тому же – полнолуние, а у нас по четвергам традиционно спиритические сеансы. Многие знают об этом и специально приезжают из Москвы. Хотите принять участие?
– Может быть, – с улыбкой ответила я. Любого человека, словно магнитом, тянет ко всему непознанному, потустороннему. Я не была исключением. И хотя, по большому счету, не верила в мистику, в глубине души испытывала священный трепет перед необъяснимыми явлениями природы.
– Пойдемте, – Гала подхватила меня под руку, – я вам покажу мои работы.
Мы миновали гостиную и оказались в похожей на бонбоньерку полукруглой комнате. От обилия бантиков и розочек на обивке мягкой мебели у меня зарябило в глазах. Стены были обтянуты ситцем веселой расцветки, на паркетном полу нежился пушистый ковер с ярким цветочным орнаментом. Огромный плазменный телевизор с плоским экраном настолько выбивался из обстановки, что выглядел каким-то инопланетным чудовищем.
Но больше всего меня поразили картины. Они, будто оклады для икон, были щедро украшены блестками и позолотой. Гламурные барышни, изображенные преимущественно на фоне океанского прибоя, напоминали знаменитых голливудских кинозвезд 30—40-х годов.
– Да, да, – хихикнула Гала. – Вы правильно догадались. Это и есть мои работы.
– Очень красиво и… оригинально, – сглотнув, выдавила я.
– Обожаю эту комнату. – Гала плюхнулась на пестрый «рюшечный» диван. – Когда мне грустно, я прихожу сюда, и у меня сразу повышается настроение.
Она схватила пульт от телевизора и щелкнула кнопкой. На экране возникла чья-то темноволосая голова, усыпанная перхотью. Бодрый голос за кадром расписывал волшебные качества нового лечебного шампуня. Гала убрала звук.
– Задушили рекламой, – пробормотала она себе под нос.
Я снова перевела изумленный взгляд на картины. Окруженная искусственным жемчугом Марлен Дитрих улыбалась кроваво-красным ртом, а в ее тонких пальцах с маникюром из бисера дымилась сигарета в янтарном мундштуке. Мундштук был сделан из настоящего янтаря.
– Вот вы где запрятались? Наслаждаетесь бессмертным? – раздался внезапно низкий хрипловатый голос.
Я обернулась. На пороге стояла Нора Покорная.
– Что ты так долго? – захлопала Гала накрашенными ресницами.
– Дороги забиты. Все в такую жару стремятся вон из города. Представьте себе, нынешняя температура бьет все рекорды. Такого не было за всю столетнюю историю наблюдения за погодой. Это я только что по радио слышала. Кстати, сегодня продала две твои работы, очень удачно, между прочим…
Неожиданно Нора замолчала и вперилась в экран телевизора.
– Ну-ка, ну-ка. Включи звук… – Нора присела на диван рядом с Галой.
За несколько дней, проведенных в поселке, я совершенно отбилась от реальной жизни. А реальность заключалась в том, что каждый вечер в прямом эфире шло скандальное ток-шоу «Без масок» с Кириллом Шороховым. То есть с моим мужем.
Ток-шоу, сделавшее его знаменитым.
– Ох, какой мужик! Какой мужик! Я в шоке! – простонала Нора.
Я в замешательстве направилась к выходу.
– Слушайте, Саша, а вы не в курсе, он женат? – окликнула меня Гала и многозначительно подняла брови. Почему она спросила об этом именно меня?
– Н-нет, – пробормотала я, а сама подумала, какова была бы их реакция, скажи я правду. Кирилл всегда усиленно скрывал факт наличия у него жены, мотивируя тем, что он, факт то есть, может повредить его популярности. Я никогда с ним не спорила.
– А может, он «голубец»? – хмыкнула Нора.
– Что? – не поняла я.
– Ну, в смысле, нетрадиционной сексуальной ориентации…
– Точно, наверно, так и есть! «Голубец»! Наконец-то слово для него найдено! – нервно рассмеялась я.
Мне вдруг захотелось побыть одной, привести чувства в порядок. Невольное, хоть и косвенное, соприкосновение с моей недавней прошлой жизнью выбило меня из колеи.
– Я, пожалуй, пойду. Налью себе что-нибудь выпить, – пробормотала я, забыв о том, что у меня в руках бокал с вином.
– Подождите, Саша, посмотрите же, как Шорохов хорош. Он что, вам не нравится?
– Почему, нравится – сдавленно проговорила я и с тоской посмотрела в сторону выхода.
Кирилл Шорохов действительно был хорош. Густые темно-русые волосы подстрижены по последней моде, велюровый пиджак шоколадного цвета подчеркивает ширину плеч и узость бедер. Ежедневные посещения спортзала не прошли даром. Стильные очки без оправы придавали его лицу весомую загадочность. Я-то знала, что на самом деле у него стопроцентное зрение.
Мне стало душно. Но я не подозревала, какой сюрприз ждет меня впереди.
– Где ты ходишь, голуба моя? – прохрипел до боли знакомый баритон, едва мы с Норой переступили порог гостиной.
«Не может быть, не может быть…» – раскаленным молотом застучало у меня в мозгу.
– Ох, Господи, прости, дорогой! – захохотала Нора и устремилась вперед.
В кресле перед камином развалился Денис Шмаков – звезда телесериалов и театральных подмостков. «Сердцеед Казанова», наш отечественный ответ Шварценеггеру, Сталлоне и Брюсу Уиллису, вместе взятым..
– Саша, идите скорее сюда, я вас познакомлю. На деревянных ногах я приблизилась.
– Вот, это Денис Шмаков, – торжественно произнесла Нора.
Мы с Денисом в полнейшем изумлении уставились друг на друга.
– Да, да, тот самый Шмаков, – по-своему истолковав мое молчание, добавила Нора.
– Да мы сто лет знакомы! – загоготал Денис, порывисто вскочил с места и сгреб меня в охапку. – Алекс! Вот так встреча!
Меня обдало запахом из прошлого – смесью лимона и бергамота, смесью разочарований и утраченных иллюзий…
Шмаков оторвал меня от пола и чмокнул в щеку. А я и забыла, какой он высокий и сильный…
Весь вечер Шмаков балагурил, травил анекдоты, рассказывал театральные байки.
Гала и Нора с обожанием внимали ему. Глаза их возбужденно блестели, смех казался преувеличенно громким.
Лиза так и не пришла. Ее тарелка с неизменной вареной капустой, накрытая фарфоровой крышкой, осталась нетронутой.
Покончив с шашлыком, Шмаков уселся за рояль и запел хорошо поставленным хрипловатым голосом:
– «Сердце красавицы склонно к измене и к перемене, как ветер мая…»
Надо же! Те же байки, те же арии… Как будто не прошла уйма лет.
Денис был по-прежнему красив. Но в его внешности появилось нечто инфернальное, делающее его похожим на американского актера Джонни Деппа. Темные блестящие волосы. Очень прямые. Черные глаза. Такие черные, что сливались по цвету со зрачками. Впалые щеки, волевой подбородок, твердый, четко очерченный рот…
Вероятно, с возрастом в нем заговорила цыганская кровь. Прабабка Шмакова была таборной цыганкой.
Я подумала о превратностях судьбы, настойчиво толкающей меня в ту же самую реку, из которой я однажды с трудом выбралась, поднялась и вышла на улицу.
Сумерки сгустились до молочной белизны. С бледного неба ухмылялся призрачный лунный диск, расположившийся по соседству с тающим солнцем. Ждал своего часа.
Я пристроилась на плетеном, мокром от вечерней росы, кресле. Закурила…
Из дома неслись бравурные звуки музыки, оглушительные взрывы хохота.
Я выбросила окурок, откинулась на спинку и прикрыла глаза.
Перед мысленным взором всплыли картинки пятнадцатилетней давности.
После травмы, полученной в училище, я три месяца провалялась в ЦИТО. А выйдя из больницы, впала в глубочайшую депрессию.
Наступило лето. Мои одноклассники, сдавшие выпускные экзамены, разлетелись по стране. Фиалку зачислили в труппу Большого театра, кто-то распределился в Мариинку, кто-то – в Пермский Государственный…
Они были счастливы, у них все было впереди. А у меня…
Моя мама тогда растерялась. По-моему, впервые в жизни. Ведь у нее всегда все было расписано, разложено по полочкам заранее.
Но тут вмешалась судьба. Сын ректора ГИТИСа, напившись в хлам, вылетел из седла своего мотоцикла и раскроил череп. Мой отец вернул парня с того света и преисполненный благодарности ректор предложил мне и моим родителям любой факультет – на выбор.
Я, конечно, мечтала о сцене. Актерский, режиссерский факультет – мне было все равно. Лишь бы творческий. Но врачи категорически запретили мне любые физические нагрузки, а какой актерский курс может обойтись без уроков танца и сценического движения?
Вот так я стала студенткой театроведческого факультета, тихого, спокойного и… смертельно скучного.
Я с трудом отсиживала положенные лекции и неслась на свое излюбленное место – заветную скамеечку в знаменитом «гитисовском» скверике, расположенном напротив входа в институт. Устраивалась на спинке, свесив ноги на сиденье. Было ужасно неудобно, но почему-то там все сидели именно так.
Я ждала, когда появятся «небожители» – студенты творческих мастерских. Они гурьбой вываливались из дверей после занятий по актерскому мастерству. Я остро им завидовала и с жадностью вслушивалась в обсуждение сыгранных на уроке отрывков и этюдов.
Однажды поздней осенью один из «небожителей» подсел ко мне.
– Что одна мерзнешь, голуба моя? – спросил он и подмигнул.
Глава 9
День тот же
– О, если б ты всегда была со мной,
Улыбчиво-благая, настоящая,
На звезды я бы мог ступить ногой,
И солнце б целовал в уста горящие… – вторгся в мои воспоминания сегодняшний Шмаков, потеснив Шмакова из прошлого.
Я открыла глаза. Оказалось, что уже совсем стемнело, и торжествующая луна победно пялится с угольного неба.
Денис протянул мне бокал вина, придвинул поближе садовое кресло и плюхнулся в него.
– Ох, прав старик Гумилев, – вздохнул он. – Если б ты была со мной, голуба моя, все было бы по-другому…
– Ты что, стал бы тогда президентом Соединенных Штатов? – усмехнулась я.
– Ну, зачем ты так, Алекс? – с укоризной произнес Шмаков. В его голосе прозвучали трагические нотки. – Просто я был бы тогда счастливым.
– Ты неисправим! – окончательно развеселилась я. – Прибереги лучше свой пафос для сцены.
– Ох, какая ты стала! – восхитился Денис. – Колючая, злая. Такой ты мне даже больше нравишься…
– Я польщена.
Ему не удалось застать меня врасплох. Я справилась с собой, и была чрезвычайно рада этому обстоятельству.
– Расскажи, как ты жила все эти годы? – предпочел Шмаков сменить тему.
– Шикарно! – Я допила вино и поставила опустевший бокал на землю.
– Ну, это понятно, – протянул Денис. – Роскошный дом в роскошном месте. Я не об этом.
Он повернулся и вплотную приблизился ко мне так, что я почувствовала на своей коже его дыхание. Ночь была полна звуков – шороха ветвей, шелеста листьев, далекой соловьиной трели. На миг мне показалось, что возвращение в прошлое вполне реально. Обманчивые чары мгновения опутали меня, я закрыла глаза и обвила его шею руками. Ощутила прикосновение его губ…
Но… Ничего не произошло. В моей душе ничего не шевельнулось. Я резко отстранилась. Пустой бокал опрокинулся и с грохотом покатился по тротуарной плитке.
– Что случилось? – нежно прошептал Шмаков и вдруг хлопнул себя по лбу. – Ах, Господи! Я понял. Ты наверняка замужем.
– Не угадал, – устало сказала я и порывисто поднялась с кресла. – Просто ты опоздал, Шмаков. На пятнадцать лет.
Я шагнула в сторону, но он догнал меня и схватил за руку.
– Послушай, Алекс. Это же смешно. Ведь ты любила меня! А для настоящей любви время не преграда, – с надрывом произнес он и тряхнул головой. Угольно-черная прядь упала ему на глаза.
– Что же делать, если обманула
Та мечта, как всякая мечта,
И что жизнь безжалостно стегнула
Грубою веревкою кнута? – парировала я цитатой из Блока и вырвала руку. Не все ему одному поражать воображение высокой поэзией.
Шмаков озадаченно замолчал, но тут же снова кинулся в атаку.
– Вот видишь, любила все-таки! – торжествующе воскликнул он. – Так почему бы нам не попробовать сначала?
– Пока, Шмаков. Приятно было увидеть тебя снова.
– Но… – начал он.
– Дэн! – раздался от дверей дома Норин голос. – Ты куда подевался?
– Я здесь, голуба моя! – отозвался Шмаков.
– У тебя мобильный разрывается.
– Бегу! – крикнул он. – Алекс, прошу тебя, не уходи, я сейчас вернусь.
Я неопределенно пожала плечами в ответ. Давнишняя обида всколыхнулась в груди.
Мы с Денисом встречались около двух лет. Причем «встречались» – слишком мягко сказано. Мы практически не расставались. Я, например, не сомневалась в том, что в один прекрасный день для нас сыграют марш Мендельсона.
Правда, мои родители вовсе не разделяли моего оптимизма. Они, напротив, были уверены в том, что Денис преследовал исключительно корыстные цели и что, кроме московской прописки и квартиры в престижном центре, ему от меня ничего не было нужно. Отчасти в этом имелась доля истины, так как Денис родом с Урала и жить ему после окончания института действительно было негде. Но меня этот факт ничуть не волновал. Поэтому реальность, обрушившаяся на меня одним холодным февральским вечером, оказалась сродни Тунгусскому метеориту. По размеру воронки, оставшейся в моем сердце.
– Поздравь меня, Алекс, – сказал тогда Шмаков, – я женюсь.
Честно говоря, в первый момент я подумала, что он таким оригинальным способом делает мне предложение.
– Не на тебе, – равнодушно добавил он, развернулся и исчез из моей жизни.
Вскоре он действительно сочетался законным браком с известной артисткой, стареющей примой одного из московских театров. «Не расстанусь с комсомолом, буду вечно с молодым!» – таков был ее девиз. Шмаков стал ее шестым официальным мужем, и думаю, что на нем она не остановилась бы, если бы не умерла от остановки дыхания во время операции по липосакции.
Но это все случилось гораздо позже, а тогда актриса распахнула перед молодым мужем все двери. Он стал активно сниматься в кино и довольно быстро прославился.
А я через две недели после его ухода выяснила, что беременна…
Внезапно налетел сильный порыв ветра.
Луна скрылась за рваным косматым облаком, и стало совсем темно. Я поежилась, подумав о том, что мне предстоит пробираться до дома через кусты.
Словно в подтверждение моих мыслей от черной стены деревьев отделилась тень. Сердце учащенно забилось, и я отступила назад, к раздвижным дверям. Но что толку, они все равно закрыты, чтобы в помещение не летели комары.
Тень тем временем приблизилась и приобрела очертания женской фигуры. Лиза!
– Ох, – выдохнула я, – вы меня напугали. А вам самой не страшно бродить по лесу в ночи?
– Мне не страшно, – холодно ответила Лиза. – Здесь некого бояться. – В кромешной темноте ее бледное лицо светилось странным зеленоватым светом. – Здесь все свои, а бояться нужно чужих, – с нажимом произнесла она и наградила меня тяжелым взглядом.
– Ну да, конечно, – промямлила я, обескураженная откровенной Лизиной неприязнью. – А мы вас ждали, ждали… Там Денис Шмаков приехал, – зачем-то сообщила я. – Знаете такого артиста?
– Нет, не знаю, – отрезала Лиза.
– Шмакова не знаете? – обиженно произнес лично сам Шмаков, материализовавшийся из-за моей спины. – Безобразие! Народ обязан знать своих героев. Алекс, – обратился он ко мне, обняв меня за плечи, – просвети девушку.
– Алекс? – переспросила Лиза и неожиданно улыбнулась. – Вам идет это имя.
Интересно, с чего такая метаморфоза? Сзади послышался торопливый стук каблучков. Я обернулась и увидела Галу.
– Друзья мои, – вскричала она, – ну что вы тут комаров кормите? Пойдемте скорее в дом, пить кофе с мороженым.
Тут она заметила Лизу.
– Как я рада, что ты все-таки пришла, девочка моя, – она нежно погладила Лизу по голове.
Жест показался мне настолько интимным, что я почувствовала неловкость.
– Ой, Саша, смотрите! – воскликнула вдруг Гала, – У вас от ветра окно распахнулось. Видимо, вы неплотно его прикрыли.
Я перевела взгляд и похолодела. В спальне горел свет, а из раскрытого окна вырывались белые языки тюля.
Рим, октябрь 1947 года.
В течение последующих нескольких дней им с Дюком ни разу не выпало возможности побыть наедине. Стертый не оставлял Кару ни на минуту, следовал за ней повсюду, как тень.
Даже во время ее выходов на сцену он стоял в кулисах и наблюдал.
Дюк приходил на каждый концерт, сидел, не шелохнувшись, в первом ряду, задаривал ее цветами.
Ее артистическая комната стала похожа на цветочную лавку. Розы, орхидеи, лилии, хризантемы… И в каждом букете – записка. И в каждой записке – одни и те же слова.
«Я люблю тебя!!! Выходи за меня замуж!!!»
Кара бережно складывала их и прятала в косметичку. Благо, у Стертого не было доступа в гримерную, он стоял на страже у двери.
– Что ты творишь, что ты творишь… – ворчала Вера.
В последний день перед возвращением в Москву они гуляли по вечному городу. Втроем. Кара, Вера и Стертый.
Их узнавали на улицах. Здоровались, улыбались, просили автографы. Какой-то уличный музыкант, игравший на пьяцца Навона на гитаре, упал перед Верой на колени.
– Bellissima! – вскричал он. – Bellissima!
Вера расхохоталась и бросила в его шляпу несколько монет.
– Grazie, signora.
Стертый бледнел и потел, то и дело снимал шляпу и проводил несвежим носовым платком по лбу и поредевшим волосам.
Они побродили по Колизею, по Римскому форуму, выпили кофе с мороженым в маленьком кафе в самом сердце Рима – напротив пьяцца Венеция.
– Я, кажется, забыл кошелек, – заявил Стертый, когда официант принес счет.
– Я не сомневалась, – хмыкнула Вера и полезла в сумочку.
Но тут из дверей кафе выскочил пузатый человечек в длинном фартуке в красно-белую клетку.
– No, по!.. – воскликнул он, замахал пухлыми ручками и затараторил что-то по-итальянски.
– Что он говорит? – спросила Кара у Стертого. Предполагалось, что тот знает итальянский язык.
– Слишком быстро, я не разбираю слов.
– Он говорит, что не смеет брать деньги у столь уважаемых гостей. И что он почтет за честь, если вы согласитесь отведать его фирменное блюдо – пасту «Венеция» – спагетти в рыбном соусе. За счет заведения, конечно. Он хозяин.
Кара ощутила, как краска заливает лицо. Рядом с их столиком стоял Дюк и пожирал ее глазами.
– За счет заведения? – оживился Стертый. – Я – за!
Казалось, он один из всех присутствующих чувствовал себя вольготно. Вера натужно закашлялась и пожала плечами:
– В принципе, можно.
– Я не буду есть, спасибо, – поспешно отказалась Кара. – У меня вечером спектакль.
– И не ешьте, вас никто насильно не заставляет, пока … – ухмыльнулся Стертый и растянул тонкие губы в подобии улыбки, глазки его загорелись алчным блеском, – а я лично проголодался.
– Как вы нас нашли? – спросила Вера Дюка.
– О, это случайность. Я проезжал мимо и увидел вас. И это очень удачно, потому что я как раз хотел завтра пригласить вас на виллу моей семьи. Это совсем рядом, в окрестностях Рима.
– Я в случайности не верю, – пробормотала Вера, – и, вообще, мы завтра уезжаем.
– Но ведь ваш поезд вечером?
– Да, вечером, поздно, – подтвердила Кара, почувствовав, как сильно заколотилось сердце. – Послушай, Вера, мы вполне успеем, если отправимся утром.
– Так давайте сначала закажем эту вашу, как ее, пасту рыбную, – встрял Стертый. – А потом решим.
– А вы-то тут при чем? – не удержалась Кара. – Вы что, тоже хотите ехать?
Стертый одарил ее тяжелым взглядом и промолчал.
Хозяин кафе тем временем так и застыл в почтительном поклоне рядом с их столиком. Дюк что-то коротко бросил ему, хозяин расплылся в широкой улыбке и покатился на кухню.
– Дуэ? Вы сказали «дуэ»? – подозрительно спросил Стертый, подняв два пальца вверх. – То есть – два? А вы что, не будете с нами обедать?
– Нет, благодарю, я сыт. Если позволите, я украду у вас Кару. Мы с ней побродим тут, чтобы не портить вам аппетит.
– Как это украдете? – занервничал Стертый и заерзал на стуле. – Зачем?
– Успокойтесь, никуда она не денется, я вам обещаю, – низким поставленным голосом проговорила Вера и вздохнула.
Кара поднялась с места. Услужливый официант тут же подскочил и отодвинул ее стул.
– Prego, signora.
– Grazie, – улыбнулась Кара.
– О, ты делаешь успехи в итальянском, – шепнул ей Дюк, когда они отошли на достаточное расстояние.
– Да уж, – рассмеялась Кара.
– Начало положено, а это уже много. Санта-Ма-рия! Наконец-то мы вдвоем! Как я счастлив, что могу быть рядом с тобой, смотреть на тебя, касаться. – Он схватил ее ладонь и сжал в своей руке.
– Осторожно, – испугалась она. – Увидят…
– О-о-о, я готов убить этого… – простонал Дюк и заскрежетал зубами.
Кара снова рассмеялась. Она ощущала себя так легко и непринужденно рядом с ним, словно знала его долгие-долгие годы.
Ей, привыкшей выражать свои чувства только на сцене, нравились его эмоциональность и открытость.
Они пересекли площадь и поднялись по широкой лестнице к памятнику Виктору Эммануилу II, воздвигнутому в честь объединения Италии. Здесь они находились в поле зрения Стертого, и в то же время могли свободно общаться, не боясь быть услышанными.
Кара присела на мраморную ступеньку. Камень был теплым, яркое южное солнце без устали прогревало его. Дюк, не отрывая от нее влюбленного взгляда, опустился на ступеньку ниже.
– Ты прекрасна, mia cara. Я не хочу отпускать тебя. – Он снова взял ее ладонь и поднес к губам.
– Я тоже не хочу, чтобы ты меня отпускал…
– Так останься!
– Я не могу, ты же знаешь.
– Но почему? Ты станешь моей женой, ты будешь счастлива, клянусь тебе!
– Пожалуйста, прошу тебя, не мучай меня.
– Я сделаю тебя счастливой, – упрямо повторил он.
– Я верю тебе. Но я не могу остаться, я должна уехать.
Дюк молча смотрел на нее, в его глазах читалась мольба.
Не в силах выдержать этот взгляд, Кара опустила голову.
«А может быть, это Его Величество случай?» – подумала она. Случай всегда играл в ее жизни большую роль.
Именно случай в 1916 году свел ее родителей – сочувствовавшую большевикам барышню из богатой дворянской семьи и нищего студента-вольнодумца. Они познакомились в Петербурге и буквально на следующий день тайно обвенчались. Бежали в Москву, где тот же самый случай вскоре разбросал их по разным странам. Студент укатил в Германию – проводить революционную агитацию, а его молодая жена осталась в России. Больше они никогда не встречались, а в результате их скороспелого союза на свет появилась Кара.
Именно случай привел ее и в балет. Мать, растившая Кару одна, вынуждена была много работать, и она попросила соседку, бывшую балерину, присматривать за девочкой. А заодно преподать ей несколько уроков танца.
Спустя месяц балерина заявила матери: «Мне нечему больше учить ее», – и отвела девочку в школу Большого театра.
Случай вывел Кару на сцену. Капризная прима-балерина сказалась больной, и Кара лучше всех в труппе исполнила партию Жизели.
Так, может быть, и сейчас…
Дюк прав, они любят друг друга и должны быть вместе.
Кара обхватила себя руками за плечи и посмотрела прямо в глаза Дюка.
– Я хочу быть с тобой, и я останусь, – решилась она. – Но мне надо подумать. Дай мне время до завтра.
Она заметила, как Дюк побледнел. Испугался? Передумал? Она почувствовала себя не в своей тарелке. Что она наделала?
«Не молчи, только не молчи!» – мысленно взмолилась она.
– Я ждал тебя всю жизнь, подожду еще немного, – спустя вечность произнес Дюк.
У нее отлегло от сердца.
– ЛпШа, любимая, – хрипло пробормотал он и вцепился в ее руку. Несмотря на жаркий день, его пальцы были холодны, как лед.
Проходивший мимо карабинер, римский полицейский, улыбнулся им и сказал: «Ciao». Дюк улыбнулся ему в ответ.
– Почему он с нами попрощался? – удивилась Кара.
– Ciao – значит «привет».
– Надо же, а я всегда думала, что «чао» – значит «прощай».
– O diavolo! – воскликнул вдруг Дюк. – Твой шпион. По лестнице неспешно поднимался Стертый. Он ковырял в зубах зубочисткой.
– Зря отказались, – радостно сообщил Стертый и смачно выплюнул зубочистку. Проследив за ее полетом, удовлетворенно добавил: – Отличная паста!
Дюк опустил голову, на его скулах заходили желваки.
– Ну что же, дорогие товарищи, – хихикнул Стертый, обнажив острые крысиные зубы, и погладил себя по животу; он явно забавлялся, – пора двигать в гостиницу.
Кара покорно поднялась со ступеньки и встала рядом с ним.
– Я подвезу вас, – обреченно вздохнул Дюк.
– Ну что вы! – воскликнул Стертый. – Не стоит беспокоиться. Мы уж как-нибудь сами. К тому же, согласитесь со мной, после сытного обеда полезно пройтись пешком – жирок растрясти.
Он повернулся и махнул рукой. Из-за фонтана, изображавшего Тирренское море и расположенного справа от главной лестницы, шагнула Вера и направилась к ним.
