Текст книги "Башня. Новый Ковчег 3 (СИ)"
Автор книги: Ольга Скляренко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]
Глава 9. Ника
По стене скакал солнечный зайчик. Отскакивал от золочёных букв на корешках книг, стоявших на полке, расплывался бликами на прозрачной поверхности пластиковых папок, разбросанных на столе, наскакивал с разбегу на детский Никин рисунок, который папа зачем-то убрал в рамку под стекло, и затем медленно стекал блестящей капелькой вниз, застревая в Вериных густых волосах.
Вера прыгала на одной ноге по комнате, запутавшись в штанине, и параллельно пыталась собрать какие-то листочки в папку. Ника со своей кровати следила за подругой, натянув одеяло почти на самые глаза и усиленно притворяясь, что спит.
– Можешь не притворяться, – сказала Вера. Она уселась наконец-то на стул, и всё ещё подёргивая ногой в запутавшейся штанине, быстро сортировала какие-то бумаги. – Я всё равно знаю, что ты не спишь и подглядываешь. И знаю, о чём ты сейчас думаешь.
Ника и сама не знала толком, о чём она думает. В её голове мысли метались так же беспорядочно, как солнечный зайчик, который освободившись наконец-то от Вериных волос, галопом ускакал на потолок и теперь там выделывал свои замысловатые па. Но с Верой спорить было бесполезно. Бескомпромиссность подруги давно перестала удивлять Нику – проще согласиться.
– И я считаю, что Кир молодец, потому что дневник он нам принёс. Поляков, конечно, налажал порядочно, но что с него взять, а вот Кирилл…
Кирилл… Ника повернулась к стенке и ещё больше натянула одеяло на себя. Верин голос звучал глухо, и Ника почти его не воспринимала. Хорошо, когда в жизни всё ясно и понятно. Кого любить, кого презирать. Вот у Веры всё просто. Любит Марка, презирает Сашку, выкрасила себе мир чёрно-белым, и ей в нём хорошо. А у Ники мир разноцветный, и люди в нём разноцветные. Вот Вера – ярко сине-красная, как пламя. Марк – цвета моря, Митя – тёплый, ясный, Стёпка – как трава, зелёный и нежный, а Кир… чёрт его знает, какой этот Кир. У него вообще нет полутонов и при этом тьма разных цветов. И он как качели. То дух захватывает, то тошнит. Как вчера, когда она увидела его в трусах, в квартире Рябининых.
– Всё, я собралась и пошла, – сообщила Вера. Подождала, когда Ника среагирует, и, не дождавшись, фыркнула и вышла.
Спустя несколько минут хлопнула входная дверь.
Только после этого Ника поднялась с постели и начала собираться. Взгляд упал на дневник, и мысли о Кире выпорхнули из её головы. Ника взяла тетрадку в руки, задумалась. Непонятно было, на что они рассчитывали и что думали найти в этом дневнике. Какую разгадку? Какое тайное откровение? Дневник был написан торопливо, скупо и как-то сухо, словно Игнат Ледовской пересказывал не события своей жизни, а составлял список дел, только дела эти уже свершились, и большинство из них были настолько отвратительны и мерзки, что после прочтения хотелось умыться – запереться в ванной и долго тереться мочалкой, отдирая с себя маслянистую липкую грязь.
Ника осторожно открыла тетрадь, нашла то место, где…
«9 сентября. Получил задание от Совета по ликвидации К. и Л. Андреевых. Взял с собой троих: Пономарёва, Клычко и Савельева».
Ника резко отбросила тетрадь, уставилась в стену, где резвился солнечный зайчик, и впервые за всё это время подумала: «Как хорошо, что папа этого никогда не прочтёт». Подумала и сама испугалась этих мыслей. И тут же на глаза набежали слёзы, заволокли, затуманили, солнечный зайчик расплылся радужным пятном и пропал.
– Ника…
Она резко обернулась. В дверях комнаты стоял Кир, лохматый, в рубашке, застёгнутой не на те пуговицы, с помятым и растерянным лицом.
– Привет, – машинально ответила Ника, и тут же перед глазами встала вчерашняя сцена – пошлая, как в плохом кино. Наверное, где-то даже смешная, хотя смеяться Нике не хотелось, потому что, когда она увидела Кира в одних трусах, высунувшегося из квартиры, ей, наверно, впервые в жизни захотелось его ударить. Сильно, наотмашь, по лицу. Потому что он не оставил ей ни малейшего шанса сомневаться в том, чем именно он занимался с той горничной. И что там вообще за горничная такая, и что там у них было. Наверняка же что-то было.
Эта мысль на мгновение вытеснила из головы Ники всё остальное – мысли об отце, дневник Игната Ледовского, Вериного прадеда, – и Ника разозлилась. Сузила глаза, смерила Кира презрительным взглядом.
– Я сейчас закажу завтрак, – сообщила она ему сухо.
Кир опустил глаза, вспыхнул, пробормотал себе под нос – она едва расслышала, что.
– Я, может, пойду, а Ник? В столовой поем…
– Не говори глупостей, – отчеканила она и, проходя мимо него, бросила ему, как маленькому. – Рубашку застегни, как следует. И причешись уже.
Телефон был в кабинете отца, и Ника поспешила туда. Краем глаза увидела, что Кир поплёлся вслед за ней, на ходу перезастёгивая пуговицы на рубашке. В кабинете Ника набрала номер службы сервиса и, повернувшись к Киру спиной, стала говорить. Она внезапно поймала себя на мысли, что автоматом повторяет заказ, который делала когда-то давно, в прошлой жизни, когда папа был жив, а Кир ещё не успел сказать ей всех обидных слов, добровольно отказываясь от неё. Держа трубку у уха, она повторяла то же самое, слово в слово, и солнечный луч падал под тем же углом на гладкий полированный стол, задевая глубокую царапину с правого края, ту самую, которую она сама сделала маленькими маникюрными ножницами, когда ей было года четыре. Ника тогда сильно напугалась, что папа рассердится – он в тот день о чём-то спорил с дядей Борей, ходил по кабинету, громко что-то доказывая, а она, забравшись с ногами в его кресло, сначала увлечённо рисовала, а потом в её руках как-то оказались эти ножнички, маленькие, блестящие, с опасно-острыми краями. Дядя Боря первым заметил испуг на её лице и, мгновенно сообразив, весело подмигнул, поднялся, встал за спиной, аккуратно вынул острые ножницы из её ручонок и заговорщически шепнул на ухо: «всё нормально, девочка». А потом громко, перебив папу, воскликнул:
– Чёрт, Паша, я кажется тебе тут стол испортил.
Папа резко приблизился, посмотрел на царапину, на притихшую Нику, наверняка, всё понял – папа всегда всё понимал – нахмурился и сказал:
– Вот что ты за косорукий, Боря,
и, отобрав у дяди Бори эти дурацкие ножницы, со всего размаху закинул их в стоящую в углу мусорную корзину.
Стол папа менять не стал, и Ника, каждый раз заказывая завтрак по телефону, следила как солнечный лучик осторожно крадётся к царапине, светлой змейкой сползающей к краю.
…На том конце линии принялись повторять заказ, и Ника рассеянно слушала, думая опять про отца, про ту свою дурацкую детскую выходку, и совершенно забыв про Кира, который, не решаясь приблизиться к ней, подпирал дверной косяк.
– Всё верно? – уточнили в службе сервиса.
Она подтвердила и, обернувшись к Киру, вспомнив наконец-то про него, произнесла:
– Завтрак через десять минут в столовой.
Ника вернулась к себе в комнату. Дневник так и лежал там, где она его оставила, открытый всё на той же странице, и глаза её помимо воли снова упёрлись в неровный убористый почерк.
«Ликвидация прошла успешно. Место ликвидации – квартира А. Ставицкого. Приговор приведён в исполнение Г. Савельевым. Свидетели – Л. Барташов и К. Ставицкая (в дев. Андреева) с детьми».
Просто и лаконично. Игнат Ледовской не был хорошим писателем и события тех дней излагал сухим канцелярским слогом, словно и не убийства описывал, а так. Наверное, в службе сервиса девушка, которая только что принимала у неё заказ, так же отметила у себя в журнале: «Получила заказ из квартиры Савельевых, стандартный завтрак на две персоны. Исполнил курьер Н. Иванов».
Разве можно так писать про людей? Ликвидация…
Ника с шумом захлопнула дневник, как будто тот самый исполнитель, Г. Савельев, мог сойти с пожелтевших страниц, предстать перед ней, живой, весёлый, с нахальным блеском в дерзких глазах, и кем бы она сама тогда стала – жертвой или свидетелем?
«Свидетели Л. Барташов и К. Ставицкая (в дев. Андреева) с детьми», – всплыли в памяти строчки. Кира Ставицкая, её прабабушка. С детьми – надо думать, с Леной и Толей. Её бабушкой Леной и отцом дяди Серёжи Ставицкого, Анатолием.
Закрыв глаза, она представила себе эту прабабушку Киру – Ника её никогда не видела, но папа показывал фотографию. Очень красивая женщина с величавой осанкой. Фотография была какая-то парадная, Кира Ставицкая стояла в полный рост, глаза смотрели строго, на точёном, безупречно очерченном лице ни тени улыбки. Гордая, надменная Кира Ставицкая, которой никак не подходило тёплое и ласковое «прабабушка».
«В дев. Андреева». Фамилию Андреевых в Башне знали все. Как знали из уроков истории и то, что Алексея Андреева, который до мятежа фактически управлял в Башне всем, и его семью, убили во время мятежа Ровшица. Ликвидировали. Каким образом это было сделано, в учебниках не говорилось.
Она помнила, как заучивала в школе наизусть те даты и события. Машинально заучивала, не особо вникая в смысл, который стоял за словом «семья». И вот теперь смысл всплыл в неровных строчках дневника прадеда Веры, неумолимо встал перед Никой, заставляя её представлять себе то, что произошло очень давно. И не просто датами из учебника по истории Башни, а живыми людьми, когда-то живыми…
К. и Л. Андреевы, кто они такие? Ника задумалась. Вроде бы папа говорил, что у прабабушки Киры был брат. Точно, брат-близнец. Кирилл. Ника запомнила это ещё и потому, что имена показались ей забавными – Кира и Кирилл. А получается, что этого брата-близнеца Кирилла убили (ликвидировали) на глазах у сестры Киры и её детей. И сделал это (привёл приговор в исполнение) не кто иной, как её дед, Григорий Савельев.
«Он во время восстания совсем молодой был, – рассказывал ей отец. Они сидели на диване, и она, прижимаясь к его плечу, с интересом слушала. – Ему тогда всего восемнадцать стукнуло. Даже меньше, чем твоему Киру сейчас. А время, рыжик, было неспокойное. Отец не очень любил вспоминать…»
Конечно, теперь понятно почему не любил. Кто ж захочет такое вспоминать. Убивать людей семьями, на глазах их родственников, женщин и детей. Тут нечем гордиться. Такое надо забыть, потому что… как иначе?
Ника попыталась представить. Далёкий 2120 год. Башня охвачена восстанием. Апартаменты, наверняка похожие на те, в которых она сейчас живёт – просторные, с большими окнами, выходящими на террасу. Молодая женщина, высокая и черноволосая, в строгом платье стоит у окна… Почему у окна, Ника не знала, просто вдруг увидела – стоит и смотрит в небо, на кроваво-огненный шар, зависший над головой.
Статичная картина, словно сошедшая со старых литографий, пришла в движение, и вот рядом с молодой женщиной появился мужчина, похожий на неё как две капли воду, только осунувшийся, усталый, с тоской и злостью на красивом надменном лице, и с ним женщина – жена, худенькая, как подросток, перепуганная, с дрожащими губами – вцепилась в руку мужа длинными побелевшими пальцами.
Ещё минута – и кадр сменился. Высокий, худощавый военный, чуть выдвинутый вперёд подбородок, глаза-льдинки (это же Ледовской, Алексей Игнатьевич, только моложе, намного моложе) и мальчишка, растрёпанный, дерзкий, из расстёгнутого воротника рубашки выступает тонкая, совсем ещё детская шея.
– Гриша, погоди!
Выстрел.
Громко плачет девочка, маленькая, годика два, прижимает к груди растрёпанную белокурую куклу в розовом платье. Рядом бледный перепуганный мальчик…
Ника никого не знала из этих людей и никогда в своей жизни не видела – ни красавицу Киру Ставицкую, ни её высокомерного гордеца-брата и его жену, ни плачущую девочку Лену, которой суждено стать её бабушкой, ни мальчика – Толика, Анатолия, отца дяди Серёжи, смешного, нелепого, вечно смущающегося дяди Серёжи. Но то, что она их не знала, никак не мешало ей видеть всю сцену отчетливо, вплоть до повисшего кровавого солнца над головой…
В дверь постучали – наверное, принесли заказ. Ника вынырнула из своих мыслей, из того страшного и жестокого 2120 года, провела рукой по лицу, словно пытаясь стереть ужасные кадры только что увиденного немого кино, и пошла открывать.
Умытый Кир с чуть влажными, приглаженными зачем-то волосами, в рубашке, наконец-то застёгнутой аккуратно, на все пуговицы, сидел напротив Ники, уткнувшись лицом в поданный завтрак. Молчал и задумчиво водил ложкой по тарелке. Она опять вспомнила ту дурацкую сцену и внезапно подумала, как же это смешно и нелепо. Её невесть откуда взявшаяся ревность, его глупые переживания. Претензии и обиды, абсолютно детские на фоне страшных событий, описанных в старом дневнике…
А ведь они же потом как-то поженились – мысль пришла внезапно, и Ника вздрогнула. Они поженились. Её бабушка и дедушка. Родители папы. Та маленькая плачущая девочка, вцепившаяся ручонками в куклу, и молодой Гриша Савельев. Знала ли Никина бабушка об этом, или Кира, её мать, пощадила чувства дочери? Но даже, пощадив, разве могла Кира Ставицкая хоть на миг забыть об этом?
– Как же она могла, эта Кира, отдать свою дочь за него? – задумавшись, Ника произнесла свой вопрос вслух и поймала недоуменный взгляд Кира.
– Чего? – он уставился на неё, быстро заморгал ресницами.
– Ну, моя прабабушка, Кира. Которая К. Ставицкая, из дневника. Как она могла отдать свою дочь, мою бабушку, замуж за моего деда Григория. Ведь, получается, что это он, Г. Савельев, на её глазах…
Кир смотрел на неё с таким удивлением, что Ника остановилась.
– Ты что, вчера ничего не понял? Ты вообще слушал, когда мы читали?
Кир мучительно покраснел, заморгал пушистыми длинными ресницами.
– Я… Ника, я слушал, конечно. Но не очень внимательно. И Вера, она так читала… не слишком разборчиво.
– Понятно, – Ника вдруг поняла, что совсем на него не сердится. Ни за те дурацкие трусы, ни за то, что он совсем вчера ничего не слушал.
– Я только понял, что там твой дед, вроде… Он что-то тогда давно совершил…
– Ой, ну и дурак ты, Кир, – вздохнула она. – Ладно, слушай.
И неожиданно для себя начала рассказывать. Не так сухо, казённо, как было в дневнике старого Ледовского, а так, как видела это сама в своём воображении. Начиная с гордой и неприступной женщины, Киры Ставицкой, стоящей и смотрящей на солнце, и заканчивая тем, как молодой Гриша Савельев (ей он почему-то представлялся похожим одновременно и на папу и почему-то вдруг на Кирилла), ворвался в квартиру и убил…
Ника говорила вдохновенно, постоянно поясняя Киру сложные семейные связи, в которых и сама немного путалась, перемежая повествование своими мыслями и эмоциями. Кир слушал внимательно, забыв про еду, остывающую перед ним. Сочувственно кивал, иногда моргал быстро и часто, и по тонкому, как у девочки лицу, пробегала лёгкая тень от его длинных ресниц. Он снова стал похож на того, прежнего Кирилла, которому она когда-то ночью, в заброшенном и вонючем отсеке на шестьдесят девятом, рассказывала про свой мир – огромный хрустальный шар, плывущий над облаками.
– А теперь что со всем этим делать? – спросил он, когда она закончила говорить. – И как все эти события связаны с тем, что сейчас происходит? С убийством Вериного деда, с… покушением на твоего отца.
Кир, как и все остальные, избегал говорить прямо, что её отца нет в живых, так же запинался, как они все.
– Я не знаю. Но ведь должна же быть эта связь. Ведь Рябинин украл дневник – это факт. Значит там что-то такое есть. Мы просто не понимаем. И, наверное, Стёпка прав, надо передать дневник его отцу, пусть разбирается.
При упоминании Стёпки Кир вскинулся.
– Мельникову? Ну, конечно, Стёпка прав! – выпалил он. – А вдруг именно Мельников за всем этим стоит?
– С ума сошёл? – удивилась Ника.
– А почему нет? Почему Мельников не мог? Только потому, что он отец твоего обожаемого Стёпки?
Ника рассердилась. Прежний Кир, готовый рисковать ради неё всем – идти через любые КПП, вооружённую охрану, подниматься наверх, Кир, не боящийся ни деда Веры, ни её отца – тот Кир, исчез, и остался Кир сегодняшний, озабоченный глупой ревностью, страдающий от того, что ущемили его эго, и которому не было никакого дела до её переживаний. Она наклонилась к нему и тихо прошипела:
– Нет, Кир. Это ты хочешь свалить на него вину только потому, что Мельников – отец моего обожаемого Стёпки.
Лицо Кира медленно залила краска. Но сдаваться он не желал.
– Не только поэтому. Просто, сама подумай головой, за этими покушениями и убийствами явно стоит кто-то из Совета, из ближнего окружения Павла Григорьевича. Не сосед же мой дядя Вася или бригадир ремонтников Петрович всё это организовал. А Мельников как раз в Совете. Скажешь, нет?
– Мельников пытался спасти генерала Ледовского. И вообще, он с папой…
Ника запнулась. Вспомнила, что у Мельникова с отцом были не самые простые отношения. Папа называл того «высокомерным снобом», и они часто ругались, спорили… А вдруг?
– Видишь, – Кир почувствовал, что Ника засомневалась. – Непонятно, кто там в чём замешан. Все они друг друга стоят. Это для тебя они все свои, друзья твоего отца, а на самом деле, кто их знает. Дерутся там за свою власть. А ты всё, дядя Серёжа, дядя Боря. Это тебе они дяди. А на самом деле…
– Дядя Боря… Погоди, Кир, – Ника положила ладонь на его руку, почувствовав на мгновенье, как он напрягся. Но лишь на мгновенье – ей было не до этого. Как же она могла забыть. Про лучшего и единственного друга своего отца, который несмотря на то, что между ними произошло, всё равно оставался его лучшим и единственным другом, и в этом Нику убеждать было не нужно.
– Кир, ты молодец! Конечно же. Дядя Боря!
Глава 10. Борис
– Да нет у нас, Паш, другого выхода. Нет. Не можем мы тут вечно прятаться, у Анны, – Борис, по своему обыкновению меряющий широкими шагами комнатку, упёрся в стену, остановился и резко обернулся, посмотрев на друга.
И не смог сдержать ухмылки.
Пашка явно думал не о Совете и не о плане, предложенном Борисом. Он смотрел куда-то вдаль с таким идиотским, мечтательным выражением, что не оставалось никаких сомнений, о чём он думает. Точнее, о ком.
– Хотя, я так понимаю, ты бы теперь не отказался тут всю оставшуюся жизнь просидеть, Ромео хренов, – пробормотал Борис. – Эй, Паш, ау! Ты вообще меня слушаешь?
– Что? – Пашка вздрогнул и нехотя перевёл взгляд на Бориса. – Прости, Борь. Слушаю, конечно. Извини, задумался.
– Задумался он, – проворчал Борис. – Спать по ночам надо, Павел Григорьевич, а не чёрте чём заниматься. Не мальчик уже…
Павел на насмешку среагировал вяло. Но Борис, хоть и понимал умом, что уже достал и Павла, и Анну своими подколками, всё равно не мог отказать себе в удовольствии ещё раз их поддеть. Потому что, как дети, ну честное слово. Если б позавчера он, Борис, не подтолкнул наконец-то их друг к другу (сил и нервов уже не осталось никаких, чтобы ждать, пока они сами), они бы так и продолжали, один в гляделки играть, другая – в прятки. Дай им волю, так и бегали бы друг от друга до сих пор.
– Да пошёл ты, – беззлобно бросил Павел, мотнул головой и попытался сосредоточиться, перевёл взгляд на лежащие перед ним на столе листы. Савельев всё время что-то записывал, чертил какие-то схемы. Говорил, что это помогает ему упорядочить информацию. Борис такого не понимал. Ему самому никакие записи были не нужны, он предпочитал выстраивать интриги и просчитывать решения у себя в голове. Но пока ни схемы Павла, ни те ниточки, которые распутывал в уме Борис, им не помогали. Они продолжали ходить по кругу.
Разговор который день вертелся вокруг одного и того же – им нужен был свой человек в Совете, просто кровь из носу нужен. Кто-то, кто смог бы стать их ушами и глазами, потому что пока они напоминали слепых котят, которые тыркаются в кромешной тьме, натыкаясь на углы и препятствия. У них не было ни малейшего представления о том, что происходит наверху. Информация, которую приносила им Анна, была скудна и обрывиста, и единственное, что пока более-менее заслуживало внимания – это порезанный бюджет за подписью Павла. Поддельной подписью, разумеется.
Увы, никто из тех, кого они обсуждали, на роль такого человека не подходил. Павел всегда опирался на Ледовского и на Руфимова, но сейчас один из них был мёртв, а второй где-то глубоко под землёй пытался запустить АЭС, и как Борис не пытался надавить на Павла, чтобы тот связался с Руфимовым, который располагал людьми – надёжными людьми и даже небольшой вооруженной командой, Павел оставался непреклонен.
– Марата трогать не дам, – лицо Савельева светилось знакомым упрямством. – У него своя задача – АЭС. Если только кто-то, по ту сторону баррикад, пронюхает хоть о чём-то, нащупает даже малейшую ниточку, всё дело может оказаться под угрозой. А у нас нет ни малейшего права рисковать.
Борис понимал, чем не собирается рисковать Павел – Башней, людьми. Зато он запросто рисковал собой, и им, Борисом, рисковал, и даже Анной. Но в этом был весь Савельев, и его уже ничто не исправит. Борис вздохнул.
– И нечего вздыхать, – тут же отозвался Павел, отрываясь от своих схем. – А насчёт Мельникова… Тут я тоже не уверен, Борь. Не совсем уверен.
Мельников был второй после Руфимова кандидатурой на роль глаз и ушей в Совете.
– Паш, ну ты же не хуже меня понимаешь. Лучше Мельникова у нас получается всё равно никого нет.
Павел молчал.
– Сам посуди, – Борис усилил натиск. – То, что я здесь, у Анны, для Мельникова никакой не секрет. Это уже хорошо, не будет лишних объяснений и неожиданных реакций. К тому же он знает про генерала.
– Возможно, знает, – поправил Павел.
– Да брось, его же пацан ему всё и рассказал.
Павел поднялся, встал спиной к столу, упершись в него ладонями. Нахмурился.
История про генерала была странной. Когда Павел буквально на второй день, как только более-менее очухался, рассказал Борису, что за убийством предположительно стоят Рябинин и Кравец («твой Кравец» не преминул ткнуть его Савельев), Борис не сильно удивился. Антон, как любой паразит, сам по себе существовать не мог, и ничего странного, если он присосался к кому-то, кто сильней – сам же Паша от его услуг брезгливо отказался, а Рябинин… чёрт его знает, что это за птица. Борис с ним пересекался не часто, но в своё время Ольга, любовница, земля ей пухом, как говорится, делала намеки, что и у генерала Ледовского в команде есть человечек, слабый до денег. Фамилий не называла, но Рябинин этим человеком вполне мог быть – почему нет?
Настораживало Бориса во всей этой истории другое: как, а вернее от кого Паша узнал про этих двух. От Полякова. От мальчишки-ссыкуна, продажного гадёныша, который так и продолжал вертеться тут же, рядом с ними.
– И ты ему веришь, Паша?
– А что мне остаётся, Боря? – и, поймав взгляд Бориса, поправился. – Что нам остаётся…
Павел оторвался от стола, прошёлся по комнате, тяжело ступая, остановился, запрокинул голову, взъерошил светлые волосы.
– А если это он? – Павел резко обернулся. – Если это Мельников? Если именно он нанял убийц? Мы не можем исключить такой вариант. И если это он, то после попытки выйти с ним на связь, жить нам останется считанные часы, а, может, и минуты. Мы и так для всех мертвы.
– Хорошо. А что он от этого выигрывает?
– На моё место метит.
– Паша, понятно, что тот, кто это задумал, метит на твое место. Тоже мне, тайна. Эх, чёрт, знать бы, что сейчас там в Совете, какие расклады… Паш, ну нужен нам кто-то там, понимаешь?
– Понимаю, – согласился Павел. – Но у нас нет права на ошибку. А в Мельникове я сомневаюсь. Как-то уж больно хорошо в последнее время у нас с ним стало складываться. Он же меня терпеть не мог, да и я его тоже. Зарвавшийся сноб, и вдруг… И ещё мальчишка его, который возле Ники теперь вертится.
– Ну ясно, этот потенциальный зять тебя тоже не устраивает, – не удержался Борис. Но Павел насмешки не заметил или сделал вид, что не заметил.
– Сам же говорил, что это единственный рычаг влияния на меня. Моя дочь. Думаешь, один ты такой умный?
– Ну, хорошо, уел, – Борис поморщился и решил зайти с другой стороны. – А бюджет?
– Что, бюджет?
– На хрена ему самому себе бюджет урезать, если это он за всем стоит. Ведь прежде всего этот подложный бюджет ударил именно по его сектору.
– Мы не знаем, в какую игру он играет. Возможно, это часть его плана, – не сдавался Павел.
Они некоторое время помолчали, глядя в упор друг на друга. Умом Борис понимал, что Пашка прав – слишком мало у них информации, чтобы начать свою игру. И слишком высоки ставки. И права на ошибку у них нет. И по всему выходило, что надо ждать. Но Борис уже не мог ждать. Это бесконечное высиживание тут, в тайнике, просто доводило его до белого каления. Нет, Паше-то, конечно, хорошо, он теперь почти счастлив. Ведут себя с Анной, как два влюблённых подростка, каждую ночь на свидания бегают, достали уже. Но как они не понимают. Действовать надо.
– Ну хорошо, не Мельников, – сдал Борис. – Тогда кто? Руфимова, я понял уже, в расчёт не берем. Величко? Ставицкий? Богданов? Хотя какой к чёрту Богданов, о чём это я…
Он усмехнулся, назвав фамилию того, кто сейчас сидел вместо него в Совете и представлял административный сектор. Понятно, что после того, что было, администрацию проредили не слабо, но даже среди тех, кто остался, Паша мог бы и получше найти кандидатуру, уж никак не Богданова, который ни рыба, ни мясо. Поставили бы Соню Васнецову, эта женщина справилась бы намного лучше, и опять же Соня своя. Хотя и жена Мельникова.
Борис покосился на Павла. Тот снова вернулся к столу, к своим бумагам.
– Надо подумать, Боря. Ещё раз подумать. Мы что-то упускаем. Что-то очень важное.
– Да сколько можно думать-то? – не выдержал Борис и выругался сквозь зубы.
Павел пожал плечами.
– Сколько надо, столько и будем думать. Мы сейчас не только собой рискуем. Давай ещё раз. Кто у нас кандидат номер один на заказчика?
– Всё указывает на Рябинина. И убийство генерала, благодаря которому он теперь в Совете…
– Временно в Совете, – поправил его Савельев. – Его ещё не утвердили.
– Откуда ты знаешь? У тебя информация двухнедельной давности. Может, уже и утвердили. Но только не тянет Юра Рябинин на самостоятельного игрока. Потом, если верить этому Полякову, который разговор о покушении на генерала подслушал, – Борис едва заметно поморщился. – Если он тебе всё правильно рассказал, даже в разговоре Рябинина и Кравца первую скрипку играл Кравец. А Антон сто процентов всего лишь исполнитель, поверь мне. Талантливый, мать его, сообразительный, но исполнитель. Значит, за ними двумя кто-то стоит. Вот только кто?
Этот вопрос они задавали себе с завидной регулярностью. Кто? Кто из? Они перебирали в уме всех членов Совета, пытались понять, но информации не хватало. Мучительно не хватало. Бить надо было быстро и наверняка. А наверняка никак не получалось. Что-то всё время ускользало.
Борис задумался. Он был почти уверен, что Мельников тут не при чем. И готов был рискнуть. Но Пашка упёрся. И Борис злился на него. Хотя, конечно, понимал, что в чём-то Савельев был прав – доверять Мельникову на сто процентов было верхом наивности. Не прост был Олег. А кто там, в Совете, прост? Там простых не держали.
Звук открывающейся двери вывел его из задумчивости. Борис резко обернулся и, ещё не успев посмотреть на дверь, по реакции Павла угадал, кто пришёл.
– Аня! – Пашка поднялся и словно зажегся изнутри.
– Не, ребята, это уже перебор, – проворчал Борис, не в силах удержаться, чтобы их не подколоть. – Ночами мне спать не даёте, теперь ещё и днём…
Анна не обратила на его слова внимания, пропустила их мимо ушей. Она с трудом отвела взгляд от Павла, перевела его на Бориса, опять на Павла и только потом сказала:
– У меня в кабинете сидит Ника.
Пашка дёрнулся.
– Как она? – проговорил он.
Анна посмотрела на Павла с лёгким укором.
– А ты как думаешь? – но тут же её глаза потеплели, и она слабо улыбнулась. – Нормально. Лучше, чем я думала. Она – сильная девочка. Вся в тебя.
Борис ждал, Анна явно что-то не договаривала. Наконец, она, видимо, решилась.
– Борь, она хочет поговорить с тобой.
– Что? – Пашка подскочил на месте. – Откуда она…
И тут же всё понял. Как и Борис. Да и что тут было понимать. Честно говоря, Борис ожидал чего-то подобного – этот парень, Шорохов, был похож на гранату с вырванной чекой.
– Я его всё-таки убью, этого недоумка, – простонал Павел, судя по всему, придя к такому же выводу, как и Борис. – Вот же, паршивец! – и посмотрел на Анну. – Что ещё она знает?
– Слава богу, больше ничего. Про Бориса, насколько я поняла, Кирилл ей ещё до покушения сказал.
– Хоть на это ума хватило, – пробурчал Павел и обратился к Борису. – Борь, ты поговори с ней, утешь её там, поддержи как-то…
– Да уж без тебя разберусь, не держи меня за дурака, – ответил Борис.
– Она там что-то про тетрадь говорила какую-то, – сказала Анна. – Я не очень поняла.
– Какую тетрадь? – удивился Борис.
– Что-то вроде дневника. Генерала Ледовского. Она принесла её с собой, хочет тебе показать. Говорит, ей нужен твой совет.
– Дневник генерала Ледовского? – Борис вскинул брови.
– Погоди, погоди, – проговорил Павел. – Где-то я уже слышал про дневник… Точно. Ледовской! В тот день, когда я его видел последний раз, Алексей Игнатьевич как раз упоминал про дневник своего отца. Мы говорили про того инженера, который у Величко в цехах линию из строя вывел, как там его фамилия… чёрт, забыл. И генерал вспомнил про дневник. А откуда этот дневник у Ники? А, да, наверное, Вера дала…
– Ну что ж, давайте посмотрим, что там за дневник, – Борис почувствовал знакомый зуд, какой охватывал его всегда, когда он стоял на пороге разгадки какой-то интриги. Что-то ему подсказывало, что удача наконец-то им улыбнулась. И сейчас они и получат ту, недостающую информацию, которой так им не хватает.
– Ты иди тогда к себе, я её приведу, – сказала Анна.
– Хорошо, – Борис подошёл к двери и не удержался. – Вы только давайте без фокусов. А то знаю я, оставь вас наедине, голубки. Тут слышимость такая…
Анну всё-таки пробрало, она вспыхнула, зацепилась взглядом за Павла.
– Язык попридержи, Борь, – бросил он ему, не отводя от Анны глаз. – Я же могу и по шее, чтоб не заговаривался.
– Напугал, – хмыкнул Борис.
Ещё раз окинул их долгим взглядом и вышел. Ловя себя на том, что испытывает к этим двоим какую-то непривычную для себя нежность. Он не завидовал им, нет. И никакой ревности тоже не было – старая любовь к Анне уже давно прошла, переродилась во что-то другое, менее острое, но от этого не менее сильное. Он просто был рад за них. И от этого счастлив. Надо же, оказывается, можно быть счастливым от того, что счастливы твои самые близкие люди. Даже если лично ему, Борису, от этого не случилось никакой выгоды. Оказывается, можно… И он, Борис, как это ни странно, вполне был на это способен.
