Текст книги "Башня. Новый Ковчег 3 (СИ)"

Автор книги: Ольга Скляренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 11 (всего у книги 29 страниц) [доступный отрывок для чтения: 11 страниц]

– Мне всё это тоже не нравится, – ответил Величко, кажется, единственный выдержавший прямой взгляд Мельникова. – Но, к сожалению, Анжелика Юрьевна права. Существует определённый порядок, и если мы первые начнём его нарушать, как нам захочется, то всё очень быстро скатится в хаос. Вы этого хотите?

Судя по лицу Мельникова, плевать ему было на хаос, он думал сейчас только о своих больницах, которым совершенно безбожно урезали финансирование этим новым бюджетом. Думал об умирающих людях. И готов был спасать их любой ценой.

Вот в этом-то и есть наша беда, подумал Величко, не спеша оглядывая притихших членов Совета. Именно в этом – у нас тут полно специалистов во всех областях и ни одного управленца. Способного посмотреть на проблему масштабно, а не с высоты исключительно своей колокольни. Вот ведь неглупый же мужик Мельников. Совсем неглупый. А дальше своего сектора не видит и видеть не хочет. Подайте ему финансирование, а там – хоть трава не расти.

Он вспомнил, как совсем недавно, когда Савельев ещё не занял место Главы Совета, и шла невидимая борьба между ним и Борисом Литвиновым, и в этой борьбе каждый набирал сторонников, ведя предварительные беседы с тем или иным членом Совета, к нему пришёл Ледовской. И они долго с ним спорили, с генералом. Как раз про это спорили. Алексей Игнатьевич обстоятельно доказывал ему, Величко, что во время кризиса всей полнотой власти должен обладать один человек. Это обеспечивает быстроту принятия решений и их эффективность. Они тогда долго дискутировали на эту тему, засидевшись в его кабинете почти до самой ночи. Ледовской был умным мужиком и спорить умел отменно: приводил аргументы, подтверждающие его точку зрения, обращался к историческим примерам – Ледовской историю знал очень неплохо, для военного и вовсе великолепно. И тогда, в ходе спора Величко и сказал Алексею Игнатьевичу, что, может, диктатура оно и неплохо в определённых обстоятельствах, но беда всех диктаторов в том, что неизбежно мельчает их окружение. Потому что сильные и умные – это конкуренция, ими управлять сложно. Проще набрать людей из своих, пусть не самых лучших, зато самых удобных. И вот сейчас ему приходилось воочию наблюдать подтверждение своей правоты. Вместо властного и умного Литвинова – полный придурок Богданов, вместо самого железного генерала – его мелкая сошка Рябинин, вместо финансового гения Кашина – Ставицкий…

Словно подслушав, что Величко думает именно о нём, Ставицкий заговорил, по своему обыкновению смущаясь и нервно теребя папку с документами, лежащую перед ним.

– Но ведь Павел Григорьевич не просто так подписал этот бюджет. Наверняка у него на это были свои резоны. По сути, ничего невыполнимого там нет. Ну, подрезали немного сектор здравоохранения, да и прочие тоже…

– Это вы называете немного? – холодно осведомился Мельников.

– Но…

Ставицкий окончательно смутился. А Величко теперь не отрываясь смотрел на него. А ведь когда Савельев протащил сюда своего двоюродного братца вместо внезапно скончавшегося Кашина, Величко посчитал, что это решение как раз из той самой оперы – теперь в Совет будут набирать не профессионалов со способностями к управлению, а хватать кого ни попадя по принципу «свой-чужой». Ничем другим кроме родства повышение Ставицкого Константин Георгиевич объяснить не мог. Но после того, что он узнал вчера, Величко стал сомневаться. И теперь внимательно смотрел на смущённого и мямлящего Сергея Ставицкого, отмечая каждую мелочь. И временами ему казалось, что не так всё просто с этим заикающимся от волнения кузеном Павла Григорьевича. А временами, напротив, никак не мог поверить в то, что Ставицкий на самом деле ведёт свою игру, а значит, является холодным, расчётливым, хитрым… Да и доказательств никаких нет. И мальчик тот мог перепутать, да и вдова тоже – мало ли что взбредёт в голову женщине, чтобы обелить своего мужа, того самого повесившегося инженера Барташова.

***

– Константин Георгиевич, я ничего не мог поделать, правда…

Лицо Славы Дорохова выражало непривычное замешательство – такое Величко видел впервые. Его личный помощник был смышлёным и расторопным, не страдал излишней сентиментальностью, дела вёл умело и жёстко, и потому видеть растерянность в его глазах было немного непривычно.

– Ну не драться же я с ней должен был? – Слава развёл руками. – Не представляю, как вообще ей удалось проникнуть наверх, пройти охрану, военных…

– Сейчас разберёмся, Слава. Не мельтеши.

Величко, отодвинув растерянного помощника в сторону, прошествовал в свой кабинет, и, едва переступив порог, понял, что же привело Славу в замешательство.

Женщина, сидевшая на стуле спиной к входу, при звуке отворяемой двери тут же вскочила, повернула злое, красивое, хоть и усталое лицо. Дёрнула за руку мальчика, лет шести, заставляя его тоже подняться. Константин Георгиевич знал такой типаж женщин – знал и никогда не любил – такие идут напролом, пользуясь красотой и самоуверенностью как тараном, поставленных целей добиваются с наскока, нахрапом, компенсируя природную глупость природными же внешними данными.

Впрочем, глупой женщина не была. Это Величко тоже понял сразу, она даже не успела заговорить.

– Это Барташова, – шепнул на ухо Слава, и, услышав знакомую фамилию, Величко поморщился.

Это не укрылось от внимания женщины, и худое, скуластое лицо её стало ещё злее.

– Да Барташова, – с нажимом выговорила она. – И я пришла к вам, Константин Георгиевич, не просто так.

– Милочка, – Величко увидел, что при обращении «милочка» её губы дрогнули и скривились, и не отказал себе в удовольствии повторить. – Милочка, если вы пришли меня разжалобить или зачем-то там ещё, то напрасно. Муж ваш мёртв, и поверьте, это единственный правильный поступок, который он в своей жизни совершил. Так что вы не понимаете…

– Это вы не понимаете, – перебила она его. – Меньше всего мне нужно вас о чём-то просить.

Гордячка, снова подумал он. Нет, не должна женщина такой быть. Вроде и красивая баба, а отталкивает. Настоящая женщина должна быть мягкой, женственной, вот как его Поленька, вспомнил он жену, а тут. Любой мужик от такой сбежит, Барташов и сбежал. Хотя, впрочем, тут вроде бы обратный случай.

Величко обогнул женщину, уселся в своё кресло, удобное, мягкое, сделанное на заказ, отгородился от навязчивой посетительницы столом. Умом уже понял, что отвязаться не получится, значит, надо выслушать.

– А, впрочем, да, пришла просить. Просить вас разобраться, что и как.

– Да уж разобрались, мужа вашего только что за руку не поймали. Соответствующие службы свои выводы сделали.

– Какие же? Всех собак на него повесили и рады? Детям теперь прохода не дают, в нос тычут. Старшего в школе задразнили. Так ваши службы разобрались? А вы знаете, почему он это сделал? Кто ему заплатил? А ему заплатили. Вернее, пообещали заплатить. Уж не знаю, сколько, но видно немало, раз этот рохля на такой шаг решился.

Константин Георгиевич опять поморщился – выражений бывшая жена Барташова не выбирала. Даже ребёнка, тихого, круглолицего мальчика, некрасивого – видно пошёл в отца, – переминающегося с ноги на ногу, и то не стеснялась. Он вспомнил, что рассказывали. Кажется, это она бросила мужа, нашла себе какого-то мужика с верхних этажей, что ж… кому-то и такие агрессивные дамочки нравятся.

– …Женя решил, что будут деньги, так я к нему вернусь, – словно услышав, о чём он думает, продолжила Барташова. – Дурачок. Словно это что-то решает…

«Ну, может, и решает», – подумал про себя Величко, всё с большим интересом разглядывая внезапную гостью.

– А три недели назад мой муж, – Величко отметил про себя, что она всё ещё называет покойного мужем, значит, похоже, так и не развелись. – Гулял с Костей в общественных садах, и к нему подошёл один человек. Костя! – она дёрнула мальчика за рукав. – Расскажи, как всё было. Да не мямли, говори, как следует! И встань прямо!

Мальчик покраснел, попытался выпрямиться, но, казалось, ещё больше ссутулился, втянул большую круглую голову в плечи, и Величко непроизвольно пожалел своего маленького тёзку.

Несмотря на то, что мать велела не мямлить и говорить чётко, мальчик всё равно смущался и говорил так, что приходилось постоянно переспрашивать, уточнять и задавать наводящие вопросы. Иногда встревала мать, но она больше мешала, чем помогала, и каждый раз, когда она раздражённо поправляла сына, тот ещё больше сбивался, и под конец, выдержка Константину Георгиевичу всё же отказала, и ему пришлось прикрикнуть на вдову Барташову. После этого рассказ пошёл веселее, и из мальчика удалось вытрясти что-то, худо-бедно похожее на правду.

– А потом, когда тот дяденька с папой поговорил, папа стал очень весёлый и сказал, что у него будет скоро много-много денег, и мы опять все вместе будем жить. Как раньше, – маленький Костя с опаской покосился на мать, вздохнул и продолжил. – И папа мне ещё мороженое купил. И мандарин.

– Я же говорю, мой муж форменный дурак. Да его любой вокруг пальца обвести мог…

– Погодите, – раздражённо осадил её Величко и снова обратился к мальчику. – А как выглядел этот человек, ты помнишь?

Мальчик часто заморгал глазами, опять заозирался на мать.

– Он такой, – мальчик пытался подобрать слова, но получалось плохо. – Обычный дяденька. Только в очках. И очки он то снимал, то надевал. И платком постоянно протирал. И опять надевал…

***

Ставицкий, ощущая на себе пристальный взгляд Величко, машинально схватился за дужку очков, снял их и, вытащив из кармана уже знакомый клетчатый платок, принялся протирать стёкла. Константин Георгиевич не сводил с него взгляда, сверлил и сверлил, словно пытаясь просветить Сергея Анатольевича, как рентгеном. «Постоянно протирал и опять надевал», – звучал в голове тонкий детский голосок…

– И всё-таки, – снова заговорил Мельников. – Я никогда не поверю, чтобы Савельев вот так резко поменял своё мнение, да ещё и за несколько часов успел перекроить весь бюджет.

– На самом деле, – вдруг подал голос Рябинин, закашлялся, видно было, что он ещё чувствовал себя тут не вполне уверенно, но продолжил, собравшись духом. – На самом деле, это может и не было таким уж спонтанным решением. Савельев давно… Я тут разбирал бумаги Алексея Игнатьевича, которые от него остались. И вот… нашёл.

Рябинин открыл папку, которую до этого постоянно поглаживал, и извлёк оттуда несколько листов, сколотых степлером. Положил документы на центр стола, потом, немного подумав, передвинул их к Величко.

– Что это ещё такое? – нервно спросил Мельников, подвигаясь к Константину Игнатьевичу и разглядывая отпечатанный текст.

– Надеюсь, это не ещё один проект бюджета? – попытался сострить Богданов. – Не многовато ли?

Величко углубился в чтение, но едва пробежав глазами страницы, отодвинул их от себя и уставился на Рябинина.

– Где вы это взяли?

– У Ледовского, в документах было. Там и подписи есть, его и Савельева, на последней странице.

Величко заглянул в конец документа. Подписи действительно имелись – сухая и острая «Л» генерала, и лихой росчерк «П» с обведённой вокруг «С» – Савельева.

Мельников, пользуясь тем, что Величко отложил бумаги, тут же придвинул их к себе и стал бегло проглядывать текст.

– Это невозможно! Или Савельев перед гибелью тронулся рассудком, что я, как врач, решительно отрицаю, или…

Он брезгливо отодвинул бумаги от себя, так и не договорив, что именно «или».

Документы пошли по рукам. Раздавались удивлённые возгласы, Богданов, вот недоумок, снова попытался глупо пошутить.

– Это же фактически переворот, – заметил молчавший все этой время Звягинцев, передавая бумаги дальше. – Неужели Савельев с Ледовским пошли бы на это?

Глава 14. Величко

– На самом деле, у меня полно дел, да и у вас, я думаю, не меньше. Поэтому мне бы хотелось сразу перейти к сути, – Мельников, сидевший напротив Величко, недовольно покосился на меню, которое Константин Георгиевич небрежно вертел в руках.

«Куда же вы всё торопитесь-то?» – подумал Величко и снисходительно улыбнулся собеседнику. Ему доставляло удовольствие испытывать его терпение.

– Да не спеши ты, Олег, погодят твои дела, – в неформальной обстановке Величко сразу же перешёл на «ты», благо его возраст и положение это позволяли. – Я сегодня пообедал впопыхах, дел действительно полно. Умираю с голода. А здесь делают совершенно изумительные расстегаи. Не пробовал? Зря, зря. Очень рекомендую.

Мельников нахмурился, нетерпеливо поёрзал в кресле, но настаивать не решился. Кивнул и перевёл взгляд на стоящие перед ним приборы, явно собираясь с мыслями.

Официант бесшумно вошёл и, поймав взгляд Величко, с готовностью приблизился, доставая блокнот. Константин Георгиевич специально привёл Мельникова в свой любимый ресторан, один из самых дорогих и популярных наверху, где за ним всегда была зарезервирована отдельная комната. Во-первых, он был абсолютно уверен, что здесь их не прослушивают – его служба регулярно проверяла это место на предмет жучков и прочих неприятных сюрпризов. А во-вторых, ему нравилось испытывать терпение Олега. Величко прошёл неплохую школу и знал, что некомфортная ситуация и другие раздражающие факторы очень помогают раскрыть истинные мотивы и чувства собеседника. Потому он и потащил Мельникова, явно куда-то спешащего и не желающего терять ни минуты, в этот ресторан. И теперь с удовольствием смотрел, как тот поглядывает на часы и злится. Ничего, ничего, вывести из себя оппонента – это почти половина успеха.

Хотя, в данном случае, Мельников оппонентом не был. Скорее всего, речь шла как раз о возможном сотрудничестве. Но осторожность никогда не помешает.

На самом деле чего-то подобного Величко и ждал. Со стороны Олега это был логичный и предсказуемый шаг. Сегодняшний Совет показал, что нынешний его состав никуда не годится, явно не хватает лидера. А выбиться в лидеры можно только при поддержке самого Величко. И он ждал, кто сделает первый шаг. Мельников или та самая тёмная лошадка. Теперь Константин Георгиевич не сомневался, что в Совете есть эта пресловутая тёмная лошадка, пока намеренно остающаяся в тени, скрывающаяся под чьей-то маской, но вот-вот готовящаяся вскрыться, показать своё лицо и выложить карты. На роль этой тёмной лошадки подходили сразу несколько человек, и основное подозрение падало на Ставицкого, что выглядело, мягко говоря, довольно странным, поэтому Величко и не спешил, выжидал.

Но сразу же после Совета, бестолкового и скомканного в конце появлением этого непонятного плана, к Величко подошёл вовсе не тот, кто играл в свои закулисные игры, а Мельников, что тоже было объяснимо.

Мельников как раз и был тем человеком, кого по законам жанра в борьбе за власть и следовало бы сместить в первую очередь. Слишком независим. Слишком умён. С ярко выраженными лидерскими качествами. Таким управлять непросто, это и Савельеву-то с трудом удавалось. Хотя – что было само по себе странным – инициатором выдвижения Мельникова в Совет был именно Павел Григорьевич. Зачем, Величко не мог понять, ведь их неприязнь друг к другу всем бросалась в глаза, и беспокойный Мельников методично и целеустремлённо доставал Савельева. И, тем не менее, какие-то мотивы у Павла Григорьевича были, вот только какие? Константин Георгиевич подозревал тут что-то личное и всегда с особым интересом следил за их баталиями в Совете.

И теперь, после гибели Савельева, Мельников понимал, не мог не понимать, что без поддержки Величко в Совете ему не удержаться. А потому и подошёл к нему почти сразу на выходе. Решительно потребовал приватного разговора. Ну, что ж, посмотрим, что он скажет.

Величко сделал заказ, нарочито неторопливо, выпытывая у официанта степень свежести тех или иных продуктов, медля, растягивая слова. Мельников, напротив, заказал всё быстро, небрежно ткнув в меню пальцем.

«Куда же вы всё спешите, молодёжь? – снова подумал Величко. – Сейчас торопиться не надо, сейчас всё на волоске висит, ошибиться нельзя. Эх, всё бы вам с плеча рубить. Наворотите дел, а потом не знаете, что делать».

Едва за официантом закрылась дверь, Мельников выпрямился, в упор посмотрел на Величко и заговорил.

– Я думаю, что вы тоже, Константин Георгиевич, понимаете, что нам подсовывают лажу. Я имею в виду и бюджет, и этот странный документ. Не мог Савельев такое подписать.

Величко понимал, почему Мельников назвал тот документ странным, хотя сам использовал бы другое слово. Едва пробежавшись глазами по страницам предлагаемого плана, он резко и брезгливо отодвинул его от себя, сам испугавшись этой своей торопливой брезгливости, которая в другое время вряд ли осталась бы незамеченной. Ледовской и Савельев (если всё-таки отталкиваться от предположения, что документ не фальшивка) собирались вернуть всё или почти всё, как было до мятежа незабвенного Ровшица. Отгородить верхние ярусы от народа уже окончательно, практически уничтожив социальный лифт и восстановив кастовую систему, существовавшую в первые годы жизни в Башне. Об этом мечтали некоторые, но для Величко это был не просто шаг назад – он считал это самоубийством.

Сам он не помнил дни мятежа, слишком мал был, но, если б не этот переворот, пусть и кровавый (а они вообще бывают эти перевороты без крови?), не видать бы юному Косте Величко, родившемуся на пятьдесят девятом этаже, ни своей сегодняшней должности с вытекающими из неё преференциями, ни пышных расстегаев на белоснежной фарфоровой тарелке, которые он почти всегда здесь заказывал, ни Поленьки – тихой, любимой Поленьки (при мысли о жене Константин Георгиевич не удержался – улыбнулся), отец которой был из этих, хотя и хороший был мужик, правильный. Всё, на что мог бы рассчитывать Костя Величко, так это на должность мастера в одном из цехов. Но это уж если б совсем повезло…

– Ну почему, Олег? – Величко откинулся на спинку кресла и медленно отпил воды из тонкого стеклянного бокала. – Откуда нам точно знать? Ты ведь не очень-то ладил с ним, с Савельевым.

– Да, я его не любил, – согласился Мельников. – Савельев – фанатик и идеалист. Из тех, кто ради идеи готов кучу жизней положить. Но именно поэтому я и не верю в ту писульку. Павел был помешан на справедливости и равенстве. А то, что изложено там – практически возвращает нас к временам, которые были до мятежа Ровшица. А это противоречит всему, во что верил Савельев.

– Чужая душа – потёмки, Олег, – заметил Величко. – Откуда нам точно знать, о чём там думал Савельев. Говорил он, может, одно, а на самом деле… К тому же, всё это вполне могло быть итогом влияния на него старого генерала. Они же были очень близки в последнее время. А уж кого-кого, а Ледовского точно не назовёшь идеалистом. Я ведь хорошо его знал, Алексея Игнатьевича, и, поверь мне, ничуть не удивлюсь, если о чём-то таком он и думал. Мог и Савельева убедить. Влияние он на него имел колоссальное. Ты же понимаешь, что без поддержки генерала и армии, не видать Савельеву места Главы Совета как своих ушей. Фактически Ледовской был вторым человеком в Совете, а, может, и первым. И его внезапная смерть выбила у Савельева почву из-под ног.

– Генерала убили, – вдруг тихо, но твёрдо сказал Мельников, и Величко замер.

– У тебя есть доказательства, Олег? – помолчав, спросил он.

– Есть… то есть, нет. Не совсем.

Мельников прервался, раздражённо глядя на вошедшего официанта. Пока тот расставлял на столе закуски, Олег нетерпеливо крутил в руке вилку, морщил лоб.

«Как интересно, – тем временем размышлял Величко. Он, в отличие от собеседника был рад этой паузе, у него было время осмыслить неожиданную информацию. – А ведь была у меня мысль, была…»

Они с Ледовским были почти ровесниками, генерал на пару лет помладше. И сам Константин Георгиевич ему даже завидовал – его отменному здоровью, подтянутости, энергии. Казалось, Алексей Игнатьевич был отлит из стали. Сам Величко таким здоровьем похвастаться не мог – увы, в последнее время стал сдавать. То печень пошаливала, то желудок. Лишний вес, опять же. Вкусно поесть он всегда любил. И эта странная и слишком быстрая смерть генерала, конечно же, не могла не вызвать явных подозрений. Уж кто-кто, а Ледовской явно собирался дожить лет до ста, Величко ничуть бы этому не удивился. Но, с другой стороны, как знать. Ледовской вполне мог скрывать свою болезнь, очень в его духе. Но Мельников – врач. И без причин вряд ли стал бы разбрасываться подобными заявлениями.

– Рассказывай, – распорядился Величко, едва за официантом закрылась дверь.

И Мельников заговорил.

– Зыбко, Олег, все очень зыбко, – Величко внимательно выслушал собеседника, не забывая отдавать должное тому самому расхваленному им расстегаю. – Я понимаю, что в свете последних событий, всё это выглядит логичным. Но, что мы имеем? То ли был тот стакан, то ли его не было, дети эти…

– Детям врать незачем.

– Дети – это всегда дети. Может, они там в сыщиков играют, да и вообще, в юности люди склонны преувеличивать, надумывать то, чего и не было. Хочется приключений, романтики, необычных ситуаций и героических поступков. Вот и напридумывали, чтобы значимость свою показать.

– Если бы это была одна такая странная смерть, я бы, скорее всего, с вами согласился, Константин Георгиевич. Но ведь был ещё и Кашин. Тоже внезапно, на ровном месте и с очень схожими симптомами. Я уже не говорю про убийство самого Савельева. Кто-то активно расчищает себе место в Совете. По-моему, это ясно, как божий день.

– Ну, допустим, Олег. Допустим, ты прав. Но кого ты подозреваешь? Рябинина?

– Его, конечно, в первую очередь. Он был с генералом, мог подмешать в стакан яд и уничтожить потом улики. К тому же именно он занял его кресло в Совете. То, что смерть генерала не была естественной – за это я, как врач, головой ручаюсь. А, значит, был тот стакан. Как-то же он принял то лекарство? И ещё, мальчишка этот, Поляков, который дружит с дочерью Рябинина. Он слышал, как Рябинин планировал убийство Ледовского. Случайно стал свидетелем разговора самого Рябинина и ещё одного… он в административном секторе работает. Некто Кравец. Может, слышали, Константин Георгиевич? Он в той истории с Литвиновым был замешан по самые уши, но вывернулся.

– Кравец? – медленно переспросил Величко. Фамилия была ему знакома. Когда вскрылись литвиновские махинации, он попросил своего помощника узнать для него максимум информации по этому делу. И теперь с трудом припоминал, что фамилия Кравца там фигурировала. – Кажется, это тот сотрудник Литвинова, который и предотвратил массовое убийство людей, запертых на ложном карантине. Вовремя переметнулся куда надо. Да, точно, Кравец… Я ещё тогда вспомнил чьё-то старое изречение, что вовремя предать – это не предать, а предвидеть.

Величко криво усмехнулся, а Мельников медленно кивнул.

– Да ты ешь, ешь, Олег, остынет же, – Константин Георгиевич покосился на Мельникова, который даже не притронулся к стоящей перед ним еде.

«Врёт или нет? – подумал он, делая глоток из бокала и наблюдая за напряжённым лицом собеседника. – А вдруг вся эта история с детьми – враньё от первого до последнего слова. Очень уж интересная там компания подобралась – дочь Савельева, внучка генерала Ледовского, сын самого Мельникова, тот отчаянный пацан с нижних ярусов, умудрившийся выбраться с замурованного этажа и спасти тех несчастных людей с карантина, обречённых на смерть. Теперь ещё и какой-то Поляков, дружащий с дочкой Рябинина и ставший свидетелем заговора. Нарочно не придумаешь. Наверчено, как в авантюрном романе. Слишком наверчено».

У Величко, как и у каждого члена Совета имелась своя служба безопасности. Точнее, называлась она не так в лоб – стыдливо маскировалась под отдел по сбору информации. Курировал этот отдел личный помощник Величко – Слава Дорохов. Сам Константин Георгиевич в работу этого отдела не лез, о методах их предпочитал ничего не знать, но услугами, конечно, пользовался. Куда без информации? Надо бы поручить Славе покопать в этом направлении. Хорошо покопать. А на это нужно время.

– Значит, ты подозреваешь Рябинина? – прервал Величко затянувшуюся паузу. – А ведь Алексей Игнатьевич ему доверял, я помню. Хотя Рябинин и мне не слишком нравится, но что-то мне кажется, жидковат Юра для аферы такого размаха. Ведь, насколько я понимаю, ты сейчас пытаешься увязать смерть Ледовского и Савельева.

– И Кашина, – упрямо ответил Мельников.

– И Кашина, – согласился Величко. – Просто массовая расчистка Совета. Если это так, то человек, затеявший такое дело, играет по-крупному. И вряд ли остановится, пока не добьётся своей цели.

Внезапно Величко подумал, а вдруг это блеф? Игра? Не сам ли Мельников стоит за всем этим. Савельева Олег не любил, настолько, что Величко иногда даже побаивался, что они сцепятся врукопашную, прямо во время какого-нибудь совещания. Как врач, да ещё и глава сектора здравоохранения, Мельников имел доступ ко всем лекарствам, которые помогли отправить на тот свет Ледовского и Кашина. А Рябинина сейчас нарочно подставляет.

«Зачем он ко мне пришёл? – размышлял Величко, поглядывая на Олега. – Ясно, заручиться моей поддержкой. Чтобы что? Сковырнуть Рябинина? Ну, допустим, Рябинин этот по какой-то причине Мельникова не устраивает. Мешает ему. Как его свалить? Повесить на него убийство генерала. А было ли то убийство – поди проверь сейчас. Вскрытие наверняка он сам проводил. Или какие-то преданные ему люди, это понятно. Стакан не нашли. Свидетельство детей, среди которых сын самого Мельникова? Что-то всё очень подозрительно».

– Стало быть, Рябинин? – повторил Величко. И подумал, что если Мельников сейчас начнёт топить Рябинина, доказывать ему, что он и есть организатор всего этого заговора, то верить Мельникову нельзя.

– Рябинин в игре, тут я не сомневаюсь, – осторожно ответил Мельников. – Но мне кажется, что всё намного сложнее.

– Вот как?

– Генерала он мог убрать, тут и прямая выгода прослеживается, и возможность была. По большому счёту мог и покушение то на Савельева устроить. Мы с Савельевым обсуждали обстоятельства смерти Ледовского, возможно, Павел как-то себя выдал, дал ему понять, что мы его подозреваем. Но Кашин? Бюджет? Нет, Константин Георгиевич. Рябинин тут, скорее инструмент. Есть кто-то ещё…

– Ещё? Кто ещё? – Величко впился взглядом в лицо Мельникова. Уже понимая, что сейчас он назовёт имя, которое и ему не давало покоя со вчерашнего дня. Точнее, с вечера, с той встречи с женой покойного инженера Барташова.

– Ставицкий! – жёстко произнес Мельников. – Он присутствовал при смерти Кашина. И ещё этот бюджет… очень странный бюджет. Так что, либо Ставицкий с Рябининым заодно, либо они действовали каждый отдельно, но это маловероятно. Я понимаю, что доказательств никаких нет. Но если бы они у меня были, я бы не с вами тут сейчас сидел, а обвинил бы их прямо на заседании.

– Ставицкий, значит… – задумчиво протянул Величко. – Тут вот какое дело…

В комнату зашёл официант, и Константин Георгиевич прервался. Уставился на официанта, а тот, торопливо извинившись, проговорил:

– Там вас просят к телефону, Константин Георгиевич. Ваш помощник. Он говорит, что это очень срочно.

– Извини, Олег, я сейчас, – Величко грузно поднялся из-за стола и вышел вслед за официантом.

По дороге к стойке администратора, где стоял телефонный аппарат, Величко сосредоточенно думал. И понимал, что сейчас ему придётся выбирать. Совсем, как тогда, три месяца назад, когда Совет разделился. Тогда за этим разделением стояли два друга. Литвинов и Савельев. И, чего уж скрывать, Литвинов всегда нравился Величко больше. Мельников прав – Савельев идеалист. А идеалистов прагматичный Величко недолюбливал. Он считал, что вся история человечества, с незапамятных времен являлась прямым подтверждением тому, что нет ничего страшнее, когда кто-то ставит идею выше всего. Самые страшные войны и революции совершались именно за идею, а вовсе не из-за денег и территорий, как ошибочно думали некоторые. А вот Литвинов – тот был материалистом. Умным, хитрым и расчётливым. Такие редко совершают необдуманные поступки, да и жертв от их правления всегда меньше. Ведь, чего стоит та сотня людей, чуть не погибших из-за интриги Литвинова на карантине, против полутора миллиона, подчистую стёртых законом, который пропихнул Савельев во имя великой идеи спасения остатков человечества. Да ничего не стоит, даже сравнивать смешно. Детские игры, не более.

Но тем не менее, и закон тот Величко поддержал, хотя и спорил с Савельевым до последнего. (Ещё неизвестно, приняли бы его, если бы Величко сам первым не поднял руку в том историческом голосовании.) И тогда, в том противостоянии два месяца назад, принял сторону Савельева. Не без колебаний. И не без влияния Ледовского. Но поставил на идеалиста Савельева, а не на прагматика Литвинова. Несмотря на свои убеждения и наплевав на личную антипатию. По одной причине. Савельев всегда на первое место ставил Башню. Не своё личное благополучие, не свои амбиции и выгоды. А именно Башню. Да, он готов был жертвовать многим и многими. Но в первую очередь, он готов был жертвовать собой. А вот Литвинов – тот работал на себя. Только на себя. И это тогда оказалось решающим. И Величко до сих пор считал, что поступил верно.

И вот – снова выбор. Мельников или некто – то ли Рябинин, то ли Ставицкий, а, может, и вовсе кто-то третий, который пока ещё совсем в тени, прячется, прикрывается этими двумя. И здесь тоже надо отбросить личное – нравятся, не нравятся – это не те категории, которыми он сейчас должен руководствоваться. Тут главное – понять.

Величко вспомнил лицо Мельникова, когда тот кричал на Совете про людей, которые не могут ждать. Больных людей. Умирающих людей. За которых тот отвечал. Как глава сектора здравоохранения. Как врач. И Величко показалось, что он понял истинные мотивы Мельникова. Всё, что он о нём знал, говорило именно об этом. Прежде всего Олег был врачом. Для которого высшая ценность – жизни людей. А потому не будет Мельников так грубо драться за власть, не власть его привлекала. И не свои выгоды. Мельников тоже, в некотором роде был идеалистом и фанатиком. Просто у него были немного другие идеалы, чем у Савельева. И Величко понял, что уже принял решение.

– Что там у тебя, Слава? – Величко взял трубку, подождал пока официант отойдёт подальше. – Говори.

– Извините, что отрываю вас, Константин Георгиевич, – раздался немного смущённый голос Дорохова.

– Так что там, – нетерпеливо перебил Величко. Он прекрасно знал, что Дорохов по пустякам беспокоить его не будет. – Выкладывай, Слава.

– Тут в вашей приёмной Руфимов…

«Всё интересней и интересней, – подумал Величко, сразу же припомнив странное поведение на заседании Совета главы энергетического сектора. – Этому-то что надо?»