Текст книги "Мост (СИ)"

Автор книги: Ольга Шлыкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

  Славка знал, что за барак для малолеток отвечает тот самый мордатый сержант, который отчитывал Француза за гибель пацана на колючке под напряжением. И Лёнька говорил его фамилию, только Славка забыл. Сержант появлялся утром на построении, и то не всегда. Иногда построение проводил капитан, который выдал Славке нашивки с номером. Сейчас Славка стоял в дежурке перед мордатым сержантом, и ждал своей участи. Лёньку сразу отпустили, и Славка подумал, что это опять из-за того, что у того срок давно закончился. А сержант что-то писал на маленькой бумажке, потом отдал её часовому, и часовой ушел.

  – Ну, что, Кононов, доигрался? – Наконец заговорил сержант.

  Славка молчал. Он не понял вопроса. В школе так говорили, когда чего-то нахулиганишь, и не успеешь сбежать. А здесь он не делал ничего такого, что можно было назвать хулиганством. Разве что полёз с Лёнькой на крышу склада посмотреть на заводскую станцию. Но Лёнька говорил, что в воскресенье в лагере нет начальства, и тот склад не охраняют, потому что он пустой. Сержант помолчал, а потом начал орать. До Славки плохо доходили слова сержанта, он не понимал, что он хочет сказать тем, что Славка вшивый блокадник, с особым режимом содержания, и нетяжёлой статьёй. Что все подростки наравне со взрослыми зеками работают на разгрузке чугуна, а Славку поставили с дурачком Мечиковым тачку возить, да в цехе подметать. За что такая честь? И вдруг сержант начал Славку избивать. Славка видел, как к его лицу летят стопудовые кулаки сержанта, и пытался уклониться, но ему не удавалось. Когда Славка потерял сознание, у него уже были выбиты все зубы.

  Очнулся Славка в санчасти. На край Славкиной койки присела Шалава, а в углу на полу сидели связанные мордатый сержант и Лёнька. «А Лёньку то за что?» – удивился Славка, и снова потерял сознание. Ему снилось, что мама принесла ему чай с малиной, потому что он заболел. Запах ароматного чая щекотал нос, и славка чихнул. Оказалось, что Славке протирали чем-то лицо. Над ним склонился военврач, подполковник Чистяков. Славка запомнил его по первому дню в лагере, когда подполковник его осматривал.

  – Ну-ка, Слава, открой рот, и скажи – "А". – Сказал военврач. Но Славка не смог, ни того, ни другого. – Вызовите стоматолога и лицевого хирурга. – Чистяков ушёл, а перед ним появилась Шалава.

  – Ну, что, будем знакомиться. Меня зовут Людмила Васильевна, я врач, поэтому работаю в санчасти, хотя тоже отбываю срок. – Славка не мог говорить, он только смотрел на Шалаву во все глаза, и думал о том, что его маму тоже звали Людмила Васильевна.

  Славка провёл в санчасти целый месяц. Ему вправили челюсть, и вылечили оставшиеся зубы. Но есть он всё равно не мог, он только пил воду, а когда заговорил, попросил хлеба. Он размачивал его в кипятке и потихоньку размалывал беззубой челюстью. Когда он вернулся в барак, вокруг него собрались все, кто там был. Мальчишки стояли, и молча, смотрели на него, и Славка вдруг понял, что они смотрят на него как на врага. Лёньки нигде не было, и он не стал ни у кого спрашивать, куда тот подевался. Ночью, чьи-то сильные руки стащили Славку на пол, и его начали пинать. Теряя сознание, Славка понял, что от него не отстанут, пока его не пнёт каждый пацан из барака.

  Утром он снова оказался в санчасти. Славка слышал, как подполковник Чистяков на кого-то кричит:

  – Вы понимаете, что они его убьют? Они же думают, что это из-за него Мечикова отправили в дурку. А Мечикова следовало туда отправить сразу, у него тяжёлая контузия, и уже начал отмирать головной мозг. Поэтому он такие сказки наболтал сержанту Поневу про Кононова. Вы даже не отстранили этого Понева от барака малолеток, и он рассказал пацанам, что стукачом был Кононов, а не Мечиков. И то, что Трофимова убили, и жгли на костре до того, как бросить на колючку, доказало следствие. И то, что у Трофимова были выбиты все зубы, так же как у Кононова, вам не о чём не говорит? И виноват в этом тоже Мечиков, это он в бараке плёл про Трофимова небылицы. И кто-то же принёс с территории посёлка сухие осенние листья, чтобы разжечь костёр. Почему вы замяли дело? – Подполковник помолчал, а потом снова закричал: – Что значит одним больше, одним меньше? У вас взрослые зеки мрут, как мухи от недоедания, и это на режимном заводе, который работает для фронта. Я подам рапорт в управление. У вас три дня, чтобы исправить свои ошибки.

  Славка услышал, как подполковник с силой бросил трубку. Он не знал, с кем разговаривал военврач, но понял, что ему в этой зоне уже не выжить, если его снова вернут в барак. И он решил не дожидаться, пока товарищи малолетки его прикончат. Пока он лежал в санчасти, он думал, как бы ему сбежать. Он понимал, что до воли он всё равно не доберётся, его, так или иначе, поймают. Ему надо было, чтобы его не поймали, а убили при попытке к бегству. Пуля и мгновенная смерть гораздо лучше, чем пинки пацанов. И вот Славка вспомнил про станцию, откуда вывозили готовую продукцию завода. И от Лёньки была польза, это он рассказал Славке, что корпуса для мин вывозят четыре раза в неделю, небольшими составами. А на пятый день завозят чугунные чушки, по два вагона за раз, и паровоз курсирует туда-сюда целый день, подвозя новые платформы с чугуном. Потому что слишком тяжёлый поезд не выдержит переправа на какой-то местной речке. Лёнька часто приходил на крышу того пустого склада, и наблюдал за работой станции. И вот у Славки созрел план – сбежать в ночь перед выпиской из санчасти.

  Он вспоминал всё, что видел тогда на станции. Где находится охрана, и где стоят товарные вагоны, в которые грузят корпуса для мин. Он даже придумал, как попадёт на станцию – спрыгнет с крыши склада в пустую платформу из-под чушек. Сначала он хотел спрятаться под вагоном, но понял, что вряд ли сможет оттуда выпрыгнуть в реку. Его раздавит колёсами поезда, а он не хотел такой смерти. Оставалось одно – залезть ночью на крышу одного из вагонов, и если повезёт, доехать до реки, а там уж часовой в него обязательно выстрелит.

  И у Славки всё получилось. Когда он улёгся на спину на крыше теплушки, то чуть не рассмеялся. Глядя в ясное весеннее небо, Славка думал о том, что кончилась зима, и он не замёрзнет до утра. Теплушка была последней в составе из восьми вагонов. Накануне, в товарные вагоны солдаты загрузили ящики с корпусами для мин. Славка уже лежал на крыше склада и видел, что ящики носят аккуратно, и ставят в вагоны всего в два ряда. Когда на станции всё стихло, Славка сел на крыше, свесив ноги вниз, оттолкнулся руками, и прыгнул. Он видел сверху, что платформа накрыта брезентом, и даже подумал, что под брезентом могут оказаться неразгруженные чушки, но его это почему-то не беспокоило. Когда брезент спружинил, Славка чуть не вылетел на землю, но удержался, схватившись за край платформы. Чушек на платформе не было, а брезент был просто натянут, как положено. Славка даже подумал – «Специально для меня». Состав с корпусами для мин стоял на соседних путях, и Славка без приключений залез на крышу теплушки. Он не заметил, как задремал и проснулся от толчка – к составу цепляли паровоз. Славка знал, что его никто не увидит, потому что вышек с часовыми на станции не было, станция находилась в центре заводской территории, а вышки были только по её углам, а лагерные вышки находились в стороне.

  Вот солдаты кидают в теплушку свои вещмешки, а Славка рассасывает сухарь, который прихватил в санчасти. Ему очень хотелось пить, но он о воде не подумал, поэтому старался о ней не вспоминать. Наконец, жажда прошла, и Славка прислушался к разговорам солдат. Они говорили о том, что всё готово к отправке состава, и через несколько минут поезд тронется. Славка понял по характерному стуку о колёса, что вагоны проверил обходчик. И вот заветный свисток паровоза, поезд трогается с места, и солдаты со смехом прыгают в свою теплушку на ходу.

  Когда состав миновал заводские ворота, Славка оглянулся, и мысленно попрощался с лагерем, где провёл несколько месяцев. Ему было жаль Лёньку, потому что его увезли туда, откуда не возвращаются, а в лагере Лёнька был по-своему счастлив. Мама говорила Славке, что такие люди, как Лёнька, называются блаженные, и обижаться на них нельзя.

   Часть II. Ворошиловский стрелок.

  Полковник Кононов остался один в подразделении. В августе их полк перевели из Чехии в Подмосковье, и снайперов по одному увольняли из армии в запас. Генерал на прощальном построении сказал бойцам, чтобы не расслаблялись. Они элитные войска, каждый на вес золота. Новички, конечно, выучились на курсах, но боевого опыта у них нет. А может статься так, что дивизию перебросят на восток, и снайперов могут снова призвать. «Считайте, что вы поехали просто в отпуск. Не вызовут, значит демобилизовались окончательно. Вам пришлют уведомления из штаба». Теперь было ясно, что призывать снайперов нет никакой нужды, полк остался по месту постоянной дислокации, и война завершилась окончательно. Американцы поставили в ней такую жирную точку, что правительства стран участниц антигитлеровской коалиции были в растерянности. Новое оружие, которое испытали в Хиросиме и Нагасаки, произвело на мир очень сильное впечатление. На последнем политзанятии, комиссар Горбунов так расплывчато говорил о политике партии на ближайшие годы, что все, кто его слушал, улыбались. Горбунов был, сам на себя не похож, выдавая вместо чётких формулировок расплывчатые – «может быть» и «наверное».

  – Ему просто не спустили сверху никаких тезисов. – Шепнул Кононову командир полка.

  – Понимаю... – Отозвался Кононов.

  Собирая чемодан, Кононов раздумывал, сразу переодеться в гражданскую одежду, или ехать в Ленинград в кителе. Решил, что поедет в кителе. «Ещё на учёт в военкомате вставать, поэтому фуражку на шляпу сменить успею». Он сам не знал, зачем едет в Ленинград. Жена погибла, ему прислали справку об её смерти. Сын пропал без вести ещё в сорок первом, и он так и не получил ответа на свои запросы о судьбе Славки, кроме одного – «Среди погибших Кононов Вячеслав Михайлович не числится». И Кононову совсем в Ленинград не хотелось. Надежда была призрачной, но видимо надо было на месте разобраться, что это значит – пропал без вести четырнадцатилетний подросток. Его сестра Маруся уже вернулась из эвакуации, и с удивлением обнаружила, что её дача цела, а квартиру заняли чужие люди, и Маруся не знала, как их выселить. «Вот Марусе и помогу» – подумал Кононов.

  – Полковник, ты должен явиться в штаб армии в Москве.

  Кононов оглянулся, на пороге стоял командир полка, они были соседями по общежитию.

  – Это зачем? – Удивился Кононов.

  – Новые погоны получить, и... – Командир полка помедлил: – Звезду героя. Не успели оформить, чтобы перед строем вручить. Как всегда штабные проволочки.

  – А погоны, какие такие?

  – Ты теперь генерал – майор, Миша. Обогнал меня, старика.

  – Это за что же такая честь?

  – А за то же, что звезда героя, дорогой. – Командир полка развернулся и вышел.

  Кононов сел на кровать, и закрыл лицо ладонями. В ночь на восьмое мая Прагу покинули власовцы, целая дивизия уходила в западном направлении. Советское командование опасалось, что власовцы «растекутся» по Чехии, и подготовило «снайперский коридор» на первых километрах пути. Кононов лично расставлял снайперов, интуитивно подбирая удобные позиции на незнакомой местности. Была пресечена целая серия побегов власовцев из строя. Когда власовцы поняли, что их «провожают» снайперы, они прекратили попытки бегства. Они не знали, что снайперов было всего двадцать человек, и через три километра от Праги, можно было не опасаться, получить снайперскую пулю. Кононов не имел понятия о дальнейшей судьбе дивизии Сергея Буняченко, соратника Власова, но точно знал, что убитые при попытке побега люди были последними, отработанными его снайперами и, в общем-то, ненужными жертвами. Сам Кононов в ту ночь не сделал ни одного выстрела, он сидел на последней позиции, и власовцы уже не пытались, даже выйти из строя. Кононова грела мысль, что звезду героя ему присвоили не за эту последнюю акцию. К награде его представили по совокупности боевых операций, в том числе в составе разведгрупп в тылу врага. Кононов посмотрел на свой китель, потом поднялся, и снял с него значок «Снайпер РККА», который получил ещё в августе сорок первого по окончании курсов снайперов в Ленинграде. Он уже давно мог не носить этот значок, он считался солдатским, а Кононов, в сорок третьем, получил звание капитана, учли его высшее образование, и срочную службу до войны. Но его грело то, что этот значок держал в руках его сын, и рассматривала жена, в их последнюю встречу, дома в Ленинграде.

  Кононов всегда завидовал артиллеристам, которые стреляли, и не видели врага в лицо, у них были только цели по наводке. А снайпер всегда видел того, в кого стрелял. В последний военный год Кононов часто чувствовал во рту привкус крови, хотя причин для этого не было. Кто-то сказал, что такое бывает, как предчувствие смерти, или послевкусие после работы у снайпера. «Послевкусие» – это слово не выходило у Кононова из головы. Он подумал, и отстегнул от кителя снайперские планки. «Грудь будет пустой. Орденские планки в три ряда, а снайперские в шесть рядов» – усмехнулся Кононов, и бросил значок и планки в чемодан.

  Выходя из штаба армии, Кононов держал в руках новенький чемоданчик, похожий на футляр для скрипки. Ему вручили именное оружие – трофейную, немецкую, снайперскую винтовку Gewehr 43. Кононов мельком глянул на винтовку, и ничего не сказал. Генерал армии уловил его взгляд, и усмехнулся:

  – Она новая, у неё ещё не было хозяина. Доставлена прямо со склада в Кенигсберге. Теперь, если будут вызывать на сборы, ты обязан являться со своим оружием.

  – Слушаюсь, товарищ генерал армии. – Сказал Кононов, но таким будничным тоном, что генерал рассмеялся.

  – Понимаю, уже не можешь видеть оружие, даже такое элитное. Элитному снайперу – элитная винтовка.

  Была у снайперов примета, что лучше быть первым хозяином своего оружия. Кононов свою винтовку сдал на склад полка, и совсем не пожалел об этом. Он прошёл с ней половину войны, и даже знал её первого хозяина, которого уволили в запас ещё в сорок третьем после тяжёлого ранения. И теперь вот у него новая винтовка, которая ему не нужна. Он для себя решил, что постарается больше не стрелять.

  Кононов приехал на Ленинградский вокзал, и удивился, что он почти пустой. Он послал сестре телеграмму, и пошёл на перрон. Звезду героя он снял в гостинице, чтобы не привлекать к себе лишнего внимания в городе, и в поезде, а новые погоны пока не к чему было пришивать. Он заказал себе новые мундир и шинель, и попросил переслать их в Ленинград, Главпочтамт – до востребования. Привычно отдавая честь военным, которые отдавали честь ему, он ждал, когда подадут его поезд.

  – Товарищ полковник! Михаил Константинович! – Кононов повернулся на звонкий женский голос, и увидел перед собой соседку по лестничной площадке своего Ленинградского дома.

  – Тамара... Тамара Ивановна!

  – Верно, не забыл. Я вот тоже в Ленинград, оформлять документы на получение жилья. Наш-то дом разбомбили. – И вдруг Тамара Ивановна замолчала. Она смотрела на Кононова широко открытыми глазами, и он видел в её взгляде какую-то вину. Они молчали, пока не подали поезд.

  – Ну, что, по местам? – Сказал Кононов, и направился в последний вагон.

  Это была его привычка молодости, по возможности, ездить в последнем вагоне состава. Он любил выходить на площадку, и смотреть, как «утекают» вдаль рельсы, провода линии электропередач, и незатейливые сельские пейзажи. Но сегодня он не пошёл на площадку, он попросил постель, закрылся в купе, и лёг спать. Дикая усталость навалилась на него после встречи с соседкой. Вся война прошла перед его глазами. То, что он прятал глубоко в сердце, вышло наружу – смертная тоска по жене и сыну, накрыла его словно волна в черноморский шторм. В Ленинграде, на перроне, Кононов увидел, как в толпе мелькнула косынка Тамары Ивановны, и остановился. «Пусть уйдёт, ей тоже не по себе рядом со мной» – подумал он, и закурил. Люди проходили мимо, а Кононов посмотрел на землю, и вдруг вспомнил, что не был в родном городе с самого начала войны.

  Дворник Тимофей стоял рядом с Коновым на месте их бывшего дома. Тимофей исхудал, но больным не выглядел. Он по-прежнему подметал двор, и сейчас опершись на свою метлу, негромко заговорил:

  – А, твой-то, со школы шёл. Торопился, в небо не глядел. Я издалека приметил, что он воздушную тревогу не услышал, она в тот день как по кругу ходила, то в одном месте взвоет, то в другом. Ну, я его и поймал за руку, да в подвал тридцатого дома вместе с ним скатился. Потом слышу – свистит, как за угол завернула. Я из подвала выскочил, поглядеть, куда полетела, он за мной. Ну, нас волной и накрыло – отлетели оба, я на клумбу, он к мостовой покатился, да об фонарь ударился. Ничего, в себя пришел, а увидел, что дом разрушен, как ошалел. Всё кричал – «Мама, мама...» – Тимофей смахнул слезу. – Я его с собой забрал, к сестрице своей, да не углядел. Мы с ним вместе ходили на опознание, Людмилки твоей, и моей Наташки. Их увезли с остальными хоронить, да справки о смерти нам выдали. Поехать на кладбище, не разрешили, у них ещё три дома было, где покойников собирать. Не по-людски всё как-то. Место захоронения я уж потом нашёл, на Большом Охтинском похоронили. Только где, кто лежит непонятно, одни номерки на могилках, даже даты захоронения нет. Документы потерялись, вот и хожу там кругами, всё гадаю, куда пристроили соседушек. И на погосте соседями стали. А Славка то в школу ушёл, и не вернулся. Ни обстрелов не было в тот день, ни бомбёжек, а как сквозь землю малец провалился.

  Ты, прости меня, Михаил. Я его до зимы искал, всё думал, может, вернётся – не вернулся. И ведь ушёл с одним портфельчиком. В школу он тоже не приходил. Там детей переписывали, потому что учиться негде было, бомба упала рядом со школой – все окна выбило, и одна стена обрушилась. Решили, что погиб Славка.

  – Когда это было? – Спросил Кононов.

  – Что было? – Не понял Тимофей.

  – Когда Славка не вернулся?

  – Да, почитай, уже неделя прошла после бомбёжки.

  Кононов похлопал дворника по плечу, потом крепко обнял, и ушёл не оборачиваясь.

  В гостинице забирая ключ от номера, он увидел, что в кресле сидит его Маруся. Он подбежал к сестре, поднял её на руки, и крепко прижал к себе.

  – Одни мы с тобой на свете остались, Мишенька. – Шептала Маруся, заливаясь слезами.

  Вечером Кононов освободил номер, и уехал с сестрой к ней на дачу.

  – Приехала, посмотреть. – Рассказывала Маруся, когда они пили утром чай. – Квартиру заняли, негде даже чемодан оставить было, так в училище и ночевала неделю. Потом стали учащиеся приезжать, чего болтаться у них на глазах. В воскресенье решила, сюда съездить. По документам наш посёлок пошёл под снос, летом сорок второго. Три дома разобрали на дрова, это те, у которых хозяева погибли. Мой не тронули, хотя я думала, что и его тоже разобрали. Как зашла, сразу поняла, что кто-то здесь жил в первую блокадную зиму.

  – А почему ты решила, что именно в первую зиму блокады? – Спросил её брат.

  – Все вещи на месте, кроме моих безделушек – бусиков и серёжек, да денежки, что на дрова откладывала, исчезли, и сумма была немаленькая, на три зимы бы хватило, и здесь топить, и в городе. В погребе остатки урожая картошки и капусты. Явно это урожай мой и соседей. В комнате, сгнившие и высохшие яблоки по полу рассыпаны. На столе грязная посуда осталась. Словно какая-то большая компания здесь обедала, да за собой не убрали. И ведь ключ от дома на месте за косяком лежал! Я думала, думала, да так ничего и не придумала. Спал мой таинственный жилец в кухне на топчане, и видимо зимой старые газеты читал, он их все из сарая сюда принёс. А потом кошка заявилась престарелая и облезлая. Как зашла в дом, сразу на топчан прыгнула и уснула. Словно знала она этот топчан, и спала на нём не раз. Я её отмыла, да себе оставила, она на Мурку отзывается. Хотя почтальонка сказала, что это кот, а не кошка. Вон он мой Мурка, по огороду шастает, бабочек ловит.

  Кононов посмотрел в окно и увидел толстого, рыжего кота, который неуклюже прыгал за последними осенними бабочками.

  – Ну, и откормила ты его, Маруся! – Засмеялся Михаил.

  – Это он сам по подпольям мышей ловит, привык так питаться. Дома только воду пьёт, да отчего-то огурцы свежие любит.

  Вот думаю, как бы дом в порядок привести, времени ни на что не хватает. И дров заготовить надо, чует моё сердце, что зиму здесь пережить придётся. Не торопится жилконтора мне мою квартиру возвращать.

  – Не переживай, сестричка. Я у тебя поживу, и пока ты свои «сильвупле» с учениками вытанцовываешь, осмотрюсь, и дом приберу, и дров припасу.

  – А разве тебе на службу не надо? – Удивилась Маруся.

  – Ты всё мимо ушей пропустила. Я демобилизовался, в запас уволен. Пока работу не нашёл, считай, я в твоём распоряжении.

  – Ну, вот и хорошо! – Маруся встала, чмокнула брата в макушку и, поставив на печку чугунный утюжок, принялась убирать со стола.

  Когда Михаил остался один, то долго лежал на старом топчане. Он вдруг понял, что впервые после войны осознал себя по имени, а не по фамилии. «В мирную жизнь втягиваешься» – улыбнулся сам себе, и пошёл осматривать территорию. Сестрино хозяйство было запущенным, но Михаил почему-то везде натыкался на следы чьей-то бурной деятельности, и он точно знал, что это не Марусиных рук дело. В погребе картофель высох, но было видно, что его не перебирали, и не сортировали по размеру, и даже не сушили на грядке после того, как выкопали. Михаил выгребал сухой картофель лопатой для снега на кусок брезента, а потом выносил в заранее выкопанную яму в огороде. Разобравшись с картошкой, принялся за капусту. И тут он удивился тому, что капустные кочаны при уборке не подрубали топориком, а срезали ножом. «Но, почему? Это же долго и трудно, только мозоли натрёшь» – думал Михаил. Когда и с капустой было покончено, Михаил перешёл в дом, чтобы убрать в комнате остатки яблок с пола. Больше всего яблок закатилось под Марусину кровать. Михаил сходил в сарай, снова взял, убранную было, лопату для снега и, вернувшись в комнату, начал этой лопатой выгребать яблоки из-под кровати. Когда вместе с яблоками Михаил подцепил плоский предмет, он подумал, что это какой-то старый Марусин ридикюль, и чтобы он не мешал вытаскивать яблоки, потянул его к себе. Маруся вернулась домой, и застала своего брата лежащим на полу, он прижимал к себе старенький школьный портфель.

  Михаил молчал три дня. Маруся старалась не попадаться ему на глаза, а он её словно и не видел. Он, молча, навёл порядок в доме и на огороде, заготовил дров, даже больше чем надо, а в дождливое утро понедельника, накинул на себя плащ палатку, и куда-то ушёл, не притронувшись к завтраку. Маруся уехала на работу в полном смятении чувств. Она поняла только одно, что первую блокадную зиму её племянник Славик прожил здесь, на её даче. «Но почему он ушёл?» – думала Маруся. «Он мог снова посадить огород, семян было достаточно. И раз он такой сообразительный, сумел бы разобраться, как грядки заделать». Всю дорогу до своего училища, Маруся плакала. Сердце сжималось от тоски, ведь её единственный племянник, которого она любила, как родного ребёнка, пропал. И вдруг её пронзила страшная мысль, что Славик пропал навсегда. Иначе он бы давно вернулся.

  В сельсовете, к которому относился дачный посёлок, где жила Маруся, Михаила встретил молодой председатель, с цыганской внешностью. Кононову показалось, что тот прячет свою правую руку за спиной, а потом догадался, что руки у того просто нет. «Интересно, где цыганёнок мог руку потерять?» – подумал Михаил, мужчина выглядел очень молодо, явно не фронтовик. Михаил протянул ему своё служебное удостоверение. Председатель долго всматривался в его лицо, а потом, наконец, произнёс:

  – Так вы брат Марии Константиновны? Интересно, почему она мне ничего о вас не говорила? Хотя, у нас времени поговорить не было.

  Председатель полез в нагрудный карман, достал своё служебное удостоверение, и протянул Кононову.

  «Кондауров Борис Дмитриевич, майор запаса, лётчик – истребитель». Когда Кононов прочитал, где служил Кондауров, он понял, почему тот его разглядывал. В последний год войны, полк Кононова, и воздушная армия Кондаурова, входили в состав одного фронта, сформированного под конкретные цели ведения боевых действий за границами Советского Союза. Кононов подумал, что зря не верил, что его знают по всему театру военных действий. Самое малочисленное подразделение, которым он командовал, прославилось на весь фронт, и его людей в шутку называли Кононовские «Охотники на бекасов». Снайперы не обижались. Ведь само слово снайпер происходило от английского названия этой птички, подстрелить которую было невероятно сложно. Мужчины разговорились. Воспоминания о войне, тема, которая затягивает надолго, но Кононов помнил, зачем пришёл в сельсовет, поэтому спросил:

  – Я понимаю, что в сорок втором вас здесь не было. Но меня интересует, кто разбирал дачные дома на дрова?

  – Но дом Марии Константиновны не тронули...

  – Да. Но в этом доме всю зиму прожил мой сын Вячеслав. Мы это поняли только сейчас, как и то, что он ушёл не позднее мая месяца сорок второго. В доме, на столе осталась грязная посуда, как будто Славка перед уходом принимал гостей, и компания была не меньше десяти человек. Я знаю, со слов сестры, что вплоть до снятия блокады в посёлке никто не жил, и Славка мог уйти только с теми, кто разбирал дома.

  Кондауров задумался. Он встал, и открыл сейф. Кононов невольно наблюдал, как ловко у него получается, орудовать одной рукой. Председатель поймал его взгляд, и сказал:

  – Я левша. Специально переучивался, чтобы приняли в лётное училище. Сейчас мне легче жить, чем другим потерявшим правую руку.

  Кондауров достал какую-то папку, и долго перекладывал бумаги, внимательно читая их содержание. Наконец он сказал:

  – Вот. – И протянул Кононову тетрадный листок. – Это уведомление, одному из владельцев дачных домов об его сносе. Владелец так и не объявился, и дом снесли. Здесь не указана организация, которая занималась заготовкой дров, но зато указан адрес организации, которая это уведомление отправила. Думаю, что это лучше чем ничего.

  Вернувшись домой, Кононов быстро собрался, он решил поехать в район в военной форме со звездой героя на груди, чувствуя, что так будет легче разговаривать с начальством районного масштаба. И не ошибся. Лысеющий, толстый гражданин, который никак не тянул на участника боевых действий, подскочил, когда Кононов вошёл в его кабинет.

  – Да, да. Сию минуту поднимем документы. – Чиновник позвонил, и скороговоркой приказал принести наряды на заготовку дров в сорок втором году. – Таких нарядов немного. – Снова обратился чиновник к Кононову. – Очень скоро пришлось свернуть разбор дачных домов в ближайшем пригороде. Под законы военного времени эти работы не подходили, и мы столкнулись с сопротивлением третьих организаций. Они требовали стопроцентных доказательств того, что владельцы этих дач погибли. Но сами понимаете... А вот, то, что вам нужно.

  Кононов записал адрес конторы, куда ему следует обратиться, и уже через час стоял на пороге большого ленинградского дома со множеством вывесок. Но организация, которая была нужна Кононову, в этом здании не числилась. Он всё-таки решил зайти, и спросить у вахтёра, может, куда переехали. Оказалось, что эта контора просто переименована.

  – Да вот, – сказала вахтёрша – идёт её начальница Хлыщёва. – И указала на сухощавую женщину, которая была одета, как комиссар времён гражданской войны – в строгую чёрную юбку и кожаную куртку, подпоясанную солдатским ремнём.

  – Товарищ, Хлыщёва! – Крикнул Кононов вслед удалявшейся даме – комиссару.

  Женщина оглянулась, и как бы сказала Маруся, посмотрела – как рублём одарила. Но увидев звезду героя на кителе Кононова, словно подтянулась, и сказала хриплым, прокуренным голосом:

  – Я Хлыщёва.

  Когда Кононов изложил суть дела, по которому пришёл, Хлыщёва нахмурилась:

  – Так значит вы его отец? Это я вывезла ребёнка в Ленинград, и сдала его в приют для осиротевших детей. Не годилось оставлять его одного в пустом посёлке. Рядом линия фронта, там все поля перепаханы бомбами, могли, и в ваш дом попасть. А тот приют раньше был на Лиговском, теперь не знаю, существует ли он вообще. Я вам советую обратиться в РОНО.

  Таня, – сказал Хлыщёва вахтёрше, – дай адреса и телефоны всех городских РОНО товарищу полковнику. В одном их них точно скажут, где архив того приюта. А меня прошу извинить, я опаздываю. – И Хлыщёва ушла. Кононову показалось, что как-то поспешно.

  «И почему эта Хлыщёва чего-то испугалась?» – думал Кононов, выходя на улицу. Он бы ещё больше удивился, если бы видел, как Хлыщёва, подобрав длинную юбку, бросилась прочь от здания своей конторы, со скоростью, на которую только была способна. А потом, забежав в ближайшее парадное, долго стояла там в темноте. Наконец, женщина – комиссар перекрестилась, вышла из парадного и, озираясь по сторонам, пошла прочь. «Ну и что, зато я всю зиму не голодала» – думала она, вспоминая пухлую пачку денег, которую забрала из дома того мальчишки. Заходя в здание РОНО, Кононов уже не удивился, что его приняли просто по-царски. Уже через полчаса он знал, где находится вся информация о воспитанниках приюта на Лиговском, но рабочий день в архиве закончился, и Кононов поехал домой. За ужином он извинился перед Марусей за то, что три дня с ней не разговаривал. Он боялся сорваться в своё горе. Когда он нашёл портфель Славика, то просто не мог справиться с нахлынувшими чувствами.

  – Я ведь так и не открыл портфель. Духу не хватило.

  – А давай вместе откроем? – Сказала осторожно Маруся.

  – А давай... – Не совсем уверенно ответил Михаил. Он встал, достал из кармана кителя свою фронтовую фляжку и отпил глоток.

  – И мне дай! – Приказала Маруся.

  – Ты чего, это же первач... – Но Маруся решительно взяла у Михаила фляжку, так же решительно глотнула её содержимого, и закашлялась.

  – Ну вот, я же говорил... – Михаил забрал у сестры фляжку, а Маруся, продышавшись, взяла портфель в руки, и расстегнула застёжку. Михаил потянулся рукой, но, сразу же убрал её.

  – А давай, ты? – Он смотрел на Марусю, и она узнавала своего маленького братишку, который боялся посмотреть, что же стало с банкой мёда, которую они уронили с полки в кухне.