Текст книги "Ивашка бежит за конём"

Автор книги: Ольга Гурьян

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава девятнадцатая
ИВАШКА ПРИХОДИТ НИ С ЧЕМ

Наутро Ивашка и сон ещё не стёр с глаз, а уже подбежал к окну и выглянул наружу. Там на противоположной стороне улицы, прислонившись к стене дома, стоял Прокоп-Всех-Победишь и, казалось, смотрел прямо на его окно.

У ног Прокопа лежала собака, длинная и худая, с откусанным ухом и потрёпанным хвостом. Она подняла морду и тоже посмотрела на окно.

"Надо непременно, непременно достать монетку", – подумал Ивашка и побежал искать господина Гензериха.

О, Гензерих был прилежный человек! Он уже давно сидел, поджав под себя ноги, на столе и усердно шил. При виде Ивашки он нахмурился, по промолчал.

– Господин Гензерих, будь добрый, – сказал Ивашка, – дай мне монетку.

Тут господин Гензерих не выдержал, выплюнул изо рта булавки и закричал страшным голосом:

– Ты негодный феркель, свинкин сын, порося! Твоё сердце не знает благодарности! Это я привёз тебя сюда. Это ты должен мне давать деньги, а я не должен давать. Раус мит дир – пошёл вон!

Ивашка поспешно выбежал и опять выглянул в окно. Там, прислонившись к стене, стоял Прокоп-Всех-Победишь, и у его ног лежала собака. Оба, казалось, смотрели прямо в рот Ивашке.

Тогда он побежал к госпоже Пульхерии. Две служанки хлопотали вокруг неё, помогая ей одеваться.

– Госпожа Пульхерия, будь добрая, – крикнул Ивашка, – дай мне, пожалуйста, поскорей монетку!

– Я только вчера дала тебе, – сказала госпожа. – На что ты её потратил?

– На сушёные рыбки, – ответил Ивашка.

– Фу, какая гадость! – воскликнула госпожа. – Можно подумать, что тебя здесь не кормят. Рыбки! Сушёные!

Служанки захихикали, и одна из них сказала:

– А он вчера и не пришёл к обеду. Ходит неизвестно где.

– Я замешкался, – пробормотал Ивашка.

Но госпожа не стала слушать и строго сказала:

– Чтоб это было в последний раз. Я не потерплю беспорядка. Уходи.

И Ивашка ушёл ни с чем.

Совсем смущённый, он нерешительно высунул нос во входную дверь, и тотчас Прокоп отделился от стены и, широко улыбаясь, пошёл ему навстречу. Собака тоже поднялась и, виляя хвостом, последовала за ним.

– Вот, Ивашка, познакомься, – весело заговорил Прокоп, – это мой верный пёс, друг и слуга – Махмут.

Махмут тихонько взвизгнул.

– Умный пёс. Слышишь, подаёт голос. Ждёт угощенья.

– А чем ты его кормишь? – спросил Ивашка.

– По правде сказать, я его не часто кормлю. Он чаще сам кормится, – ответил Прокоп и выжидательно посмотрел на Ивашку. При этом его рука слегка дёрнулась, будто хотела протянуться ладонью кверху.

– Это хорошо, – жалобно сказал Ивашка. – Хорошо, что сам. Сегодня, знаешь ли, не дали мне денег. Может, завтра дадут.

Но Прокоп не рассердился, не повернулся, не ушёл. Совсем напротив! Он даже принялся утешать Ивашку:

– Эх, не унывай! Уж завтра дадут. К тому же сегодня постный день. А во время моих походов я и в пост, и в праздник привык бросаться в битву натощак, и это не мешало совершать мне великие подвиги.

Ивашка обрадовался перемене разговора и поскорее спросил:

– Ты совершал подвиги?

– И мои раны тому свидетели! – воскликнул Прокоп.

Они медленно шли по улице и уже вышли на площадку со статуей Венеры. Здесь Прокоп сел на скамью, глубоко вздохнул и сказал:

– Но не ужасайся, услышав мой рассказ.

– Я не ужаснусь, – быстро ответил Ивашка.

– Ужаснёшься! – громовым голосом вскричал Прокоп и ударил кулаком по скамье. – Бесчисленные полчища убитых мной врагов и те ужасались. Так слушай же!

– А разве мы сегодня не пойдём искать Аннушку? – спросил Ивашка.

– Сегодня уж не пойдём. Может быть, завтра. Сегодня что-то я чувствую слабость. Эх, глоток бы вина, и всё бы прошло. Так, говоришь, не достал денег? Эх, не унывай! У меня полон город друзей, и приятелей, и добрых знакомых. Уже я всем рассказал про твоё д ело, и они теперь повсюду ищут твою Аннушку. Надо надеяться, к завтрему найдут. К тому же Махмут. Если б ты знал, что за нюх у этого пса! Дать ему понюхать старый Аннушкин башмак, или хотя бы говяжью кость, или хоть чёрствую корку, и он тотчас пойдёт по следу. Умный пёс!

– Аннушка башмаков не носила, – сказал Ивашка, и слезы выступили у пего на глазах, – она босиком ходила. Она… Ох, скоро год, как я её ищу!

– Найдёшь, найдёшь! Я её завтра непременно найду. Это дело нелёгкое, но я и не такое свершал. Да ты садись! Устанешь стоять, слушая меня, а у меня всё равно сегодня никаких дел пет. Махмут, ложись. Нечего обнюхивать фонтан. Ничего съедобного там нет и не бывало. Наши хозяйки бережливые. Будешь бережлив, когда нету денег. Да, для старого солдата и медной монетки нет, а вот в Италии проливали мы реки золота. Заново отстроили стены Милана, укрепили Анкону. На подкупы и подкопы есть деньги… Махмут, ложись, сколько раз тебе говорить! И крестоносцы, голодная орда, саранча ненасытная, объели нас. Правда, в хлеб мы им подмешивали известь и всякую дрянь, а всё же сколько это стоило.

Тут он вскочил, ударил себя в грудь и опять бессильно опустился на скамью.

– Вот сравнивают нашего государя Мануила Комнина и с Александром Македонским, и с Геркулесом, и с Ахиллом. Да если он Ахилл, так я уже наверно Патрокл. Хорош бы он был без меня! Посмотрел бы я, что бы он делал, не будь меня рядом! Да я… Махмут, ложись! Будешь ты меня слушать, Ивашка? Перестань гладить пса. Слушай!

Глава двадцатая
ПОДВИГИ ПРОКОПА

Даже сама знаменитая женщина-историк принцесса Анна Комнина, известная всему миру своей великой учёностью и цветистым слогом своих писаний, не могла бы поведать о воинских подвигах своего племянника, императора Мануила, с большим увлечением и преувеличен ием, чем сделал это Прокоп-Всех-Победишь. Ничего удивительного в этом нет. Ведь она-то спокойно сидела на золотом кресле в мраморном дворце, а он-то всё вынес на собственной шкуре. Да, случись с ней хоть сотая, хоть тысячная часть того, что ему пришлось испытать, уж она не стала бы макать перо в чернильницу, а поскорее удрала бы куда-нибудь подальше, спряталась бы в самом глухом монастыре. Так-то!

Прокоп говорил уже больше часа, и пёс Махмут давно заснул, свернувшись калачиком у ног хозяина. А Ивашка сидел выпрямившись, не мог оторвать зачарованных глаз от губ Прокопа. Уж так наглядно он рассказывал – от ужаса даже мурашки бегали по спине.

– Где только не воевал наш император, – говорил Прокоп, – где только не гибли его верные солдаты – и на равнинах Венгрии, на берегах Италии и Египта, на морях Сицилии и Греции. Вот в Венгрии случилось однажды, что шли мы весь день, устали, как собаки, ос тановились на берегу реки в виду моста и повалились спать. Как полагается, выставили часовых. Но они ведь тоже люди, а не кто-нибудь. У них тоже глаза смыкаются, и винить их нельзя, уж очень все притомились. Одним словом, просыпаемся мы утром, а на том б ерегу несчётное венгерское войско. Так и валят полчища одно за другим. Прямо как мухи на столе в харчевне. Всё от них черным-черно и гул по всей местности. А между ними и нами один только узкий мост.

Все, конечно, спросонья ужаснулись, а наш император говорит:

"Вы, мои храбрые войска, отступайте-ка к тому вон лесочку и не бойтесь. Я этих безбожных венгров через мост ни за что не пущу. Мне такой подвиг раз плюнуть".

И вот он хватает свой меч и даже щита не взял и становится на мосту. А венгры так и прут на него. И впереди у них два великана, родные братья. Ростом они на голову выше хорошего дуба, ручищи – как мельничные жернова. Ступают они на мост – будто гром загр емел, и брёвна все погнулись. А наш-то неустрашимый император как взмахнул мечом, как закрутит его над головой, и меча-то уже не видать, а будто беспрерывно сверкают молнии.

"Э, – думаю я, – храбрый какой нашёлся! И щита не взял. Трахнут его эти великаны по голове, только мокро от него останется. Кто тогда будет мост защищать? Нет, – думаю, – это не годится. Надо ему помочь".

Вот хватаю я его щит, становлюсь за его спиной, так немножко сбоку, чтобы мне свободней было сражаться, и жду, что будет.

Тут этот первый великан устремляется прямо на него и своё длинное копьё вперёд выставил, А я выскочил сбоку, и копьё прямо в мой щит ударилось и от этого могучего удара разлетелось в щепы, а великан кувырк – через перила моста грохнулся в реку. Такая вол на поднялась, захлестнула мост. Но мы с императором стоим крепко. А уж второй великан на нас кинулся. Да так быстренько, не рассчитал, прямо на императорский меч напоролся, а я его тут же трахнул щитом по голове. Он и испустил дух.

У Ивашки дыхание спёрло от восторга. Он едва смог прошептать:

– А когда он такой страшно высокий, как ты достал до его головы?

– А я подпрыгнул. Не перебивай. Да, и, когда венгры увидели, как мы вдвоём разделались с их великанами, они тотчас повернули и бросились бежать. Так сразу стало чисто, будто их метлой повымели.

– Ах, какой ты удивительный герой! – воскликнул Ивашка.

– Да уж какой есть, – ответил Прокоп и скромно пожал плечами. – Только это никому не известно. Все только и кричат, что-де неустрашимый рыцарь Мануил Комнин один защитил мост против целого венгерского войска. А про меня ни слова. А я что? Мелкая сошка. Н о я за славой не гонюсь. Не надо мне этой славы!.. А в другой раз, оставив своё войско далеко позади, поскакал он вперёд в поисках рыцарских приключений. Были с ним только его брат и верный слуга Аксух. "Ну, думаю, маловато вас, меня не хватает", – и тож е поехал вслед, хотя, конечно, поодаль, чтобы он меня не увидел и не прогнал. И вдруг нам навстречу восемнадцать сельджукских всадников. Это, думаю, пустяки, с ними он сам справится. И действительно, после недолгого сражения все они разбежались. А за ним и-то ещё другие сельджуки наступают. Человек пятьсот, не меньше. А может, и пятьсот тысяч – кто их знает, я их не считал. Нам перед ними отступать неприлично. Не по-геройски это будет. И, конечно, наш император бросается прямо на них, сечёт мечом направо и налево, пробивает себе путь. Вот, думаю, теперь и моё время настало. Пришпорил я коня, рядом с ним скачу и, как только какой-нибудь турок на него налетит, я сейчас же свой щит подставлю, заслоню собою моего государя. Ну, понятно, он пробился сквозь эт их сельджуков без всякой раны, а мне вот три пальца отрубили.

– Наверно, была тебе за это большая награда? – спросил Ивашка.

– Да, как же, дожидайся! Он меня и не заметил. Думает, сам такой неуязвимый да непобедимый. А по правде сказать, хоть он и храбрейший герой, а не хватает ему ни умения, ни осторожности настоящего полководца. В конце концов потерял он всю свою армию в гор ах Писидии и сам очутился у сельджуков в плену.

– А ты? – шепнул Ивашка.

– Ну, и я, конечно, с ним. Но тут я ему высказал всё, что я о нём думаю. В этом сельджукском лагере захотелось ему пить. Он выпил воды из фонтана, поморщился и говорит: "Эта вода окрашена христианской кровью". Как я это услышал, всё во мне закипело. Я ка к крикну: "А не впервой, о император, пьёшь ты кровь своих христианских подданных!" Но, на моё счастье, была вокруг него густая толпа, так что не доискались, кто это крикнул. А не то бы мне не сносить головы. Но я…

Тут вдруг он вскочил и, ни слова не сказав Ивашке, перебежал через площадь и схватил своей клешнёй полу плаща какого-то прохожего. Правая рука Прокопа будто невольно дёрнулась, согнулась в локте и протянулась вперёд ладонью кверху. Прохожий засмеялся, хл опнул его по плечу, и они вместе ушли. Пёс Махмут встрепенулся и, прихрамывая, побежал вслед за хозяином.

Ивашка ещё посидел на скамье, дожидаясь возвращения Прокопа, но не дождался и побрёл домой.

Глава двадцать первая
ПРАЗДНИЧНОЕ УТРО

В субботу родственница госпожи Пульхерии сказала:

– Завтра наша императрица будет раздавать милостыню нищим на паперти Святой Софии.

Госпожа Пульхерия всплеснула руками и воскликнула:

– Ах, милая Агата, я ещё никогда не видела нашу милостивую императрицу! Как бы я хотела хоть одним глазком взглянуть на её великолепие!

– Ничего нет проще, – снисходительно ответила госпожа Агата. – Только придётся пораньше встать.

Там будет огромная толпа, но если мы придём рано, мы сможем выбрать место, откуда всё видно.

Госпожа Пульхерия засмеялась от удовольствия. Но Ивашка, хоть он ни словом не высказал своей радости, был, пожалуй, ещё больше доволен.

Уже три дня никак не удавалось ему высунуть нос на улицу. Господин Гензерих ни на мгновение не отпускал его от себя и беспрерывно бранился по-немецки. То и дело гонял он Ивашку за утюгом, а то, посадив его с ногами на стол, приказывал выдернуть намётку и ли обметать швы. Надо было вдеть нитку в иглу, а нитка не хотела лезть в ушко, выгибалась, будто живая.

– О, думмер керль – глупый мальчик! – ворчал господин Гензерих. – Ты держишь крепко иглу, нитку не держишь крепко. Не надевай иглу на нитку, надевай нитку в иглу. Аллес феркерт – всё наоборот.

Ещё утром в четверг Ивашка, выглянув в окно, увидел на противоположной стороне улицы Прокопа с Махмуткой. Оба ждали, смотрели на его окно. Ивашка нарочно уронил иглу на пол, чтобы слезть со стола и, подойдя к окошку, подать Прокопу знак. Но господин Генз ерих, ловко изогнувшись, сам поднял иглу и строго сказал:

– Абер! Но! – и погрозил пальцем.

Немного погодя Ивашка снова посмотрел в окно. Прокоп нетерпеливо топтался на месте, два шага вперёд, два назад, а Махмут спал. Когда он выглянул в третий раз, оба они исчезли.

В пятницу утром их не было видно, и в субботу они тоже не пришли.

Ивашка был в отчаянии.

"Теперь Прокоп обиделся, и я его больше никогда не увижу, – думал он. – Теперь всё пропало. Как я буду без него искать Аннушку, когда город чужой, а люди говорят не по-нашему!"

– Глупый башка! Думмкопф! – кричал господин Гензерих. – Ты не намётку порол, ты мой красивый шов порол! – и стукал его напёрстком по лбу.

О, какая тоска!

В воскресенье утром все встали пораньше и принялись наряжаться. Такой подняли переполох, будто на птичьем дворе, – и кричали, и пищали, и носились из горницы в горницу, хлопая ворохом платьев, будто крыльями. Обе госпожи раскапризничались – и то худо, и это нехорошо. И платье не в платье, и башмаки не кобеднишние, а хотелось бы быть покрасивей. Наконец оделись. На грудь повесили золотой крест на цепочке. Волосы спрятали под покрывало – непристойно идти в божий храм с непокрытой головой.

Служанки нацепили медные запястья, господин Гензерих надел новый кафтан, который он сшил себе из обрезков. Одному Ивашке не пришлось принарядиться – у него не было переменки. До сих пор ходил в старых кожаных Кобякичевых штанах, которые ему ещё тётка Пар аска пожаловала. Однако же он помыл лицо и руки, а госпожа Пульхерия велела ноги тоже помыть. Вот они все собрались и пошли. Мимо городской тюрьмы и общественной пекарни они вышли на площадь Константина и пошли колоннадой серебряных дел мастеров. Дальше их путь лежал по главной улице, вдоль северной стены ипподрома с его двумя высокими башнями.

– С этой стороны только конюшни, сараи для колесниц и служебные помещения, – сказала госпожа Агата. – А вон там, на самом высоком месте, – там императорская ложа и над ней золочёные статуи коней из Хиоса. Смотрите!

Они остановились, посмотрели и поспешили дальше. Теперь по правую их руку были бани Зевсиннуса с их красивой колоннадой, а рядом – Медный дом, названный так потому, что его крыша была вся из медных пластин.

– Видите там подальше высокий шатёр? – сказала госпожа Агата. – Это Багряный дворец. Его стены из белого мрамора с багряными прожилками. В этом дворце императрицы рожают детей императору, и поэтому их зовут Багрянородными. А сколько там ещё дворцов из бе лого, зелёного, красного мрамора – дворец Дафна, дворец Сигма, Порфирный дворец.

– Хотелось бы посмотреть их поближе, – сказала, вздохнув от переполнявших её чувств, госпожа Пульхерия.

– Ах, милая, не выдумывай! – ответила госпожа Агата. – Там у всех ворот вооружённая стража. Идём скорей, мы опаздываем.

Они прибавили шагу и вышли на площадь Августа с его конной статуей, позеленевшей от времени. Тут по левую руку был базар, ещё закрытый за ранним временем, а направо – старое здание Сената. Прямо впереди в конце улицы виднелся собор Святой Софии, самый пр екрасный храм во всём мире.

И хотя он был невероятно огромен и выше всех прочих зданий, так что, казалось, он высился над всем городом, ничего не было в нём ни тяжёлого, ни грубого, ни угрожающего, с таким искусством были рассчитаны его пропорции. Золотое полушарие главного купола было подобно сияющему солнцу, спустившемуся с небес, чтобы увенчать это несравненное творение. И бесчисленные меньшие купола окружали его блистательным хороводом.

Стены собора были сооружены из драгоценных мраморов, порфира и ляпис-лазури, покрыты золотом – плодом побед над народами Азии, Африки и Европы.

По случаю императорской процессии улица была чисто подметена и из всех окон свешивались ковры и вышитые покрывала, у кого что было. И всюду висели гирлянды из ветвей мирта и ивы, из розмарина и полевых цветов.

Тут по всему городу ударили медные била и загудели колокола, и в каждой церкви они звучали по-разному. У одних глубокий звон, будто из бездны моря взывают, а у других перезвон весёлый, лёгкий, будто свора собачонок тявкает. Которые-то обрывистые, а котор ые протяжно-певучие – уже отзвенели, а всё ещё воздух дрожит.

На паперти Святой Софии монахи расставляли очередь нищих. Все они были чисто умыты, а у кого лохмотья были уж чересчур отвратительны, тех отталкивали подальше с глаз долой. Эти нищие все были проверены, добрые ли они христиане и нет ли среди них какого-н ибудь разбойника или больного проказой или чесоткой.

И тут вдруг Ивашка увидел Прокопа-Всех-Победишь. Он смиренно стоял в конце очереди. Но тут к нему подскочил монах и, с гневом указывая на его обезображенное шрамом лицо, пинком отогнал его прочь.

– Дяденька Прокоп, дяденька! – закричал Ивашка.

Но за перезвоном колоколов его голоса не было слышно. Однако же Прокоп не ушёл совсем, а только отошёл подальше. Ивашка подскакивал и махал ему руками, а в кулаке у него была зажата монетка, которую госпожа Пульхерия дала ему на свечи. Но, сколько он ни старался, Прокоп его не заметил за густой толпой.

В это время показалась императорская процессия. Впереди шли монахи и громко пели приветственные гимны. А за ними, окружённая свитой своих дам, выступала императрица, прекрасная Мария Антиохийская. Она была одета в пурпурные одежды, отороченные золотым су кном. На голове у неё была жемчужная диадема, а ножки обуты в пурпурные чулки и красные туфли, усыпанные драгоценными камнями.

Придворные дамы были все в цветных шелках с оторочками из пурпура и багрянца, что которой из них полагалось по её званию. Все они так и сверкали драгоценными ожерельями и подвесками и шли, гордо подняв головы в рыжих и золотистых париках, изумительно зав итых и закрученных, со множеством локончиков, болтавшихся на лбу и затылке.

– Бесстыдницы! – шепнула госпожа Агата. – Идут, не покрыв головы, будто какие-нибудь актрисы или акробатки!

Но госпожа Пульхерия ничего не ответила. Мысленно она примеряла такой парик на собственной своей голове.

Императрица шла вдоль ряда нищих, подавая каждому по серебряной монете. И тут вдруг Прокоп снова высунулся, но один из телохранителей ударил его наотмашь. Прокоп отлетел, поднялся и вдруг увидел Ивашку.

Тотчас его нахмуренное лицо исказилось улыбкой – здоровый глаз подмигнул, кончик носа задёргался. Он замахал Ивашке своей клешнёй, а другой рукой стал проталкиваться вперёд. И в то время, когда императрица со своими дамами поднималась по лестнице на хоры, а толпа хлынула в храм, Ивашка осторожно вытащил свою руку из крепко держащей её руки господина Гензериха и стал продираться к Прокопу. Кто-то в толпе наступил ему на босую ногу, чужие одежды задевали его по лицу, но он широко расставил локти и не обра щал внимания на брань – всё равно он ни слова по-ихнему не понимал. Наконец добрался до Прокопа и с торжеством протянул ему свою монетку.

Прокоп равнодушно принял её и сказал:

– Ну, пошли искать Аннушку.

Глава двадцать вторая
ВСТРЕЧА

Прокоп со звоном бросил на стол Ивашкину монету и накинулся на принесённую еду. А Ивашка, ожидая, когда он насытится, рассеянно смотрел в открытую дверь харчевни.

Эта харчевня была расположена на углу улицы, ведущей на базар, и по ней проходило множество людей. Уж действительно, явились они сюда со всех концов света. Были тут и белые, и чёрные, и жёлтые, и зеленоватые лица. И даже один прошёл в широком синем плаще, и у него было синее лицо. Были тут бритые и бородатые, а у некоторых бороды выкрашены в ярко-красный цвет. И у одних волосы были подстрижены прямой чертой над бровями, а сзади свисали на спину, а у других голова была наголо выбрита и обмотана затейливо сложенной шалью. Уж было на что посмотреть!

Вдруг Ивашка вздрогнул и вытянул шею. Мимо дверей проехал верхом на муле пожилой грек, а за ним, держась за хвост мула, бежал мальчишка в короткой рубашонке без рукавов, какую носят рабы.

Ивашка вскочил, подбежал к двери и закричал не своим голосом:

– Ярмошка!

Мальчик на бегу оглянулся, крикнул:

– Подожди меня! – и опять побежал за своим хозяином.

Тут уж Ивашка не мог успокоиться. И не сиделось ему, и не стоялось ему. Он забегал взад и вперёд, мешая прислужникам разносить заказанное посетителями кушанье. То и дело он высовывался в дверь посмотреть, не идёт ли наконец Ярмошка. Но Ярмошки не было.

Между тем Прокоп отвалился от еды, распустил пошире пояс и сказал:

– Пошли, что ли.

– Подожди, дяденька Прокоп, – повторил Ивашка. – Сейчас ещё один человек придёт.

– Что за человек? – нахмурясь, спросил Прокоп.

– Так, один мальчик.

Прокоп снова опустился на скамью, но тут к нему подошёл прислужник и сказал, что если они больше ничего не хотят заказывать, то освободили бы место. Пришлось Прокопу с Ивашкой выйти из харчевни.

Здесь они присели на ступеньки и стали ждать. Прокоп подобрал с земли щепочку, обтёр её о рукав и принялся лениво ковырять в зубах, а Ивашка вертелся, всматривался в прохожих – в приходящих и в уходящих, – не Ярмошка ли идёт. Нет, не Ярмошка.

И вдруг кто-то как стукнул его по спине и закричал:

– Ивашенька, здравствуй!

– Ярмошенька! – прошептал Ивашка.

И тут они обнялись и троекратно облобызались, будто в светлый праздник.

– Ярмошка, как же ты? – начал Ивашка.

Но Ярмошка перебил его:

– Говори скорей, а то мой такой-сякой хозяин меня хватится и отлупит. И что во мне такое, что всех тянет выдрать меня?

– Ты очень хороший, – сказал Ивашка. – Это хороших всегда бьют. Вот меня никто никогда пальцем не тронул.

На это Ярмошка махнул рукой и сказал:

– Слушай, я нашёл твою Аннушку.

Ивашка ахнул, а Ярмошка продолжал говорить:

– Меня те морские разбойники как украли, так продали сюда, а у моего хозяина ткацкая мастерская. В эту мастерскую никому постороннему ходу нет, не подсмотрели бы, каким способом там ткут узоры. А меня хозяин один раз взял. Надо было чего-то там нести за ним. И я увидел у одной ткачихи косы длинные, до полу, и собой молоденькая, лет пятнадцати девочка. Дай, думаю, спрошу, за это меня не убьют. Я ей крикнул: "Эй, девушка, как тебя по имени зовут?" А она отвечает: "Аннушка я, из села Малого, со Смоленщины".

– Ax! – сказал Ивашка. В глазах у него всё покачнулось, и он покрепче схватился за Ярмошкино плечо.

– Ну, и всё, – сказал Ярмошка. – К ней сейчас же эти надсмотрщицы подскочили, начали браниться, чего она такое не по-ихнему сказала. Ну, а меня за то, что я с ткачихой заговорил, конечно, выдрали. Здорово всыпали, такие-сякие, по сю пору чешется. Никогда меня раньше так больно не били. Думал, калекой останусь.

– Как же нам её оттуда достать? – спросил Ивашка.

Прокоп внимательно прислушивался к их разговору и теперь вмешался.

– Это дело нелёгкое, – сказал он. – Ткацкие мастерские хорошо охраняют, и выкрасть оттуда девушку трудней, чем увести монашку из монастыря Святого Бартимея.

– Правильно, – сказал Ярмошка. – Выкрасть никак нельзя. Там вокруг высокие стены, а у калитки привратник и злая собака и внутри тоже всякие сторожа и надсмотрщики. Ну, я побегу, а то меня хозяин хватится.

– Постой, погоди! – крикнул Ивашка. – А где тебя найти?

– А в Влахерне, неподалёку от Лаврентьева госпиталя, у самых у почти Влахернских ворот, пониже Юстинианова моста. В дом ход с улицы, а стена мастерской выходит в переулок. Сразу узнаешь, такой глухой переулок. Ну, я побежал. Ты приходи к нашему дому, мож ет, мне удастся выскочить, повидаться.

– Увидишь Аннушку, скажи, что я здесь! – крикнул Ивашка ему вслед.

Ярмошка на бегу обернулся, крикнул:

– Уж не знаю, удастся ли! – и скрылся в толпе. Прокоп встал, бросил свою щепочку на землю и сказал:

– Больше нам здесь делать нечего. Иди домой, Ивашка.

– А как же мы выкрадем Аннушку? – спросил Ивашка.

– Это не твоего ума дело, – ответил Прокоп. – Это надо быть опытным воином и стратегом. Надо обследовать местность, надо выяснить силы врага, надо обдумать военную хитрость. Я всё это сделаю и, когда выработаю план кампании, сообщу тебе. А ты каждый полд ень и каждый вечер смотри в окно и, как увидишь меня, сейчас же выходи, и тут я тебе объясню, как надо действовать. Найдёшь один дорогу домой или проводить тебя?

– Спасибо, не надо, – сказал Ивашка. – Как-нибудь дойду.