Текст книги "Чудовище и красавец (сборник) (СИ)"

Автор книги: Ольга Куно

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Я улыбнулась, неловко пожала плечами.

– Хорошо.

Звон дверного колокольчика, многократно усиленный магически, раздался будто бы над самым ухом, хотя находились мы в мастерской.

– Демонова теща! Они уже здесь! – недовольно выдохнул мой работодатель.

Это ругательство звучало несколько странно из уст художника (от человека такой профессии ожидаешь чего-нибудь более оригинального и изящного), но я слышала его от Брика не в первый раз.

– Закончишь тут? – со вздохом уточнил оман.

– Конечно.

На самом-то деле о том, что сегодня к Брику придут гости, мы знали заранее. И колокольчик зазвонил, как и было назначено, ровно в шесть. Однако художник оказался настолько увлечен работой, что воспринял этот звонок так, будто друзья заявились часа на два раньше, чем планировалось.

– Тогда закругляйся, и можешь идти домой. – О том, что сегодня я заканчиваю работать пораньше, мы тоже договорились заранее. – Да! – вспомнил он. – Сможешь отнести вниз кахелет?

Я утвердительно кивнула. Кахелет – специальный материал, из которого готовилась синяя краска. Краска эта получалась необычной, позволяя особенно достоверно передать глубокий цвет летнего неба. Сам материал, пока он еще не был смешен с водой и пригоден для рисования, следовало хранить в холодном месте, то есть в нашем случае – в погребе. До сих пор я спускалась туда только один раз, но этого было достаточно, чтобы не заблудиться. В особняке же работаю, не в замке с лабиринтом подземелий.

Художник, накинув на плечи сюртук, отправился открывать. Далия к этому времени уже была отпущена, так что гостей предстояло впустить лично хозяину.

Я неспешно закончила свои наброски, сложила листы с расчетами, поглядела на картины и лишь после этого собралась спуститься в погреб, прихватив баночку с темно-синим содержимым. И только тогда сообразила, что для этой цели нужно будет пройти через весь дом, и главное – через гостиную. Ту самую, где Брик уже сидел вместе со своими друзьями.

Черт! И что мне стоило проскочить на кухню раньше? (Лестница в погреб вела именно оттуда.) Теперь придется шествовать мимо всей компании. Я такое терпеть не могу, тем более и статус у меня здесь не тот, чтобы вертеться среди гостей. Да и собственная внешность давно приучила обходить подобные посиделки стороной. Однако же и выбора нет. Быстренько проскользну, авось, внимания особого не обратят.

Вышла из мастерской, быстро пересекла кабинет и нерешительно замерла у распахнутых дверей гостиной.

– Этот Габаи совершенно ненормальный, – тоном бывалого сплетника вещал один из гостей, рыжеволосый.

Всего за столом сидело трое. Помимо говорившего и собственно Брика, откинувшегося на спинку стула с бокалом в руке, я увидела еще одного гостя, худого шатена. Он как раз перекладывал что-то себе в тарелку из глубокого сотейника, над которым вился пар, но при этом, кажется, ни на секунду не переставал прислушиваться к рассказу приятеля.

– Вздумалось ему нарисовать портрет, – продолжал рыжеволосый, эмоционально размахивая собственной вилкой, на которую был нанизан еще не съеденный кусок мяса. Говядины или телятины, судя по цвету. – А поскольку он оман и рисовал, как видно, старательно, портрет – девушки, к слову, – получился как живой. Так вот, Габаи умудрился в эту самую девушку влюбиться.

– И что?

Шатена история, похоже, впечатлила. Брик же продолжал потягивать вино со своим обычным безразличным видом, разве что уголки губ едва заметно приподнялись, наметив легкую улыбку.

– А что тут может быть? – Рыжий отправил наконец вилку в рот и выдержал драматичную паузу, тщательно пережевывая мясо. – Оман, да простят меня присутствующие, – это не бог, настоящую женщину сотворить не способен. К ней можно прикоснуться, тепло дыхания ощутить, посмотреть, как ветер треплет волосы. А пообщаться с ней по-настоящему нельзя. Вот и мается он теперь, и чем все это закончится – неизвестно. Если хотите знать мое мнение, то, думаю, свихнется он окончательно рано или поздно. Такая влюбленность до добра не доведет.

– А раньше в истории искусств подобных случаев не было? – полюбопытствовал шатен.

– Да что-то не припомню. – Рыжий вопросительно посмотрел на Брика. – Что скажешь, Итай?

– Да я тоже не припоминаю, – откликнулся мой работодатель.

Мне показалось, что новостью для него этот рассказ не стал. Должно быть, он уже слышал историю незадачливого омана в среде своих коллег.

Я решила, что сейчас, когда все трое увлечены столь необычным происшествием, я смогу потихоньку пересечь гостиную. Совсем уж незамеченным мое появление, конечно, не пройдет, но и особого внимания уделять тоже не станут. И я пошла, стараясь совместить тихое передвижение с внушительной скоростью. Но меня окликнули.

– Вот, господа, познакомьтесь, – произнес Брик, за что мне тут же захотелось его придушить. – Это Дана Ронен, моя новая ассистентка.

Вынужденно остановившись под прицелом заинтересованных взглядов, я выдавила улыбку.

– Очень приятно.

– Взаимно, – заверил рыжеволосый.

– Это Омер Даган, художник, – пояснил хозяин дома.

Я кивнула.

– Скорее так, немного рисую, – поскромничал гость. – Но на способности омана не замахиваюсь.

– А это – Нир Таль, скульптор, – не поведя бровью в ответ на услышанную поправку, продолжил Брик.

– Очень приятно, – повторил дежурную фразу шатен.

Я снова вынужденно улыбнулась.

– Не желаете к нам присоединиться?

Рыжий был само гостеприимство. Кажется, он уже нацелился на стул, который собирался мне предложить.

– Нет, благодарю вас, – поспешила отказаться я. – Я уже ухожу, мне только нужно… в общем… доделать одно дело.

В качестве доказательства я приподняла повыше баночку с кахелет, после чего поспешила прочь из гостиной. Только отправилась не в прихожую, через которую пришли коллеги Брика, а в сторону кухни. Оказавшись за пределами комнаты, где проходила трапеза, облегченно выдохнула и остановилась, прижавшись спиной к стене, чтобы унять сердцебиение. А спустя примерно полминуты услышала, как гостиная взорвалась дружным смехом. Сердце вновь заколотилось, дыхание неприятно перехватило.

– Вот это да-а-а! – Насколько я успела запомнить голос, говорил Омер. – Ну ты даешь, Итай! Интересный выбор ассистентки! Где ты ее откопал?

– Места надо знать.

Это уже Брик. Говорит, как всегда, спокойно, и понять по звучанию, смеется он или нет, я не могу.

– Нет, правда! – вмешался третий голос. Если верить методу исключения, это был Нир. – Внешность у нее действительно очень своеобразная. Никак не думал, что у тебя такое искаженное чувство прекрасного.

– При чем тут вообще чувство прекрасного? – парировал мой работодатель.

– Ну, ты же выбрал из всех потенциальных кандидатур именно ее!

– И что? Я выбирал ее не на роль дамы сердца. Она хороший архитектор.

Снова веселый смех, от которого хочется провалиться сквозь землю.

– Но неужели тебя такая внешность не коробит, когда рисуешь свои шедевры?

– Не всегда, – с традиционным безразличием отозвался работодатель. – Но если особенно сильно коробит, отсылаю ее из мастерской по каким-нибудь делам.

– Что, неужели других архитекторов не нашлось? С внешностью попривлекательнее. Заодно и вдохновляли бы в процессе работы.

– На что? – чуть устало протянул Брик. – На создание портретов? Я их не рисую, и проблемы Габаи мне ни к чему. А девушки с внешностью попривлекательнее и думали бы о другом. Мне, знаешь ли, этих, которые планы строят на ровном месте, и без того хватает. А за работой я хочу думать только о работе. Чтобы никто не отвлекал на непонятно откуда взявшиеся притязания.

– Тогда да, тогда вариант – лучше некуда! – со смешком согласился Омер. – Отвлекать точно не будет.

– Так о чем тогда вопросы?

Голос Брика заглушило звяканье посуды и звук переливаемой жидкости. Наверное, наполняли бокалы с вином.

После этого разговор перешел с моей скромной персоны на другие темы. Я спустилась в погреб, а затем покинула дом в прескверном расположении духа. В глазах стояли слезы. Напоминания самой себе о том, что ничего принципиально нового я сегодня не услышала, отчего-то не помогали.

На Ежегодную общекоролевскую выставку оманного искусства мы попали при помощи телепорта. Ясное дело, проходила эта выставка не в нашей скромной Аяре, а в столице королевства, Ирбире. В отличие от своего работодателя, я впервые пользовалась столь своеобразным способом передвижения, поэтому немного волновалась. Но все оказалось невероятно, даже разочаровывающе просто. Следуя инструкциям служащей в форме, мы вошли в небольшую кабинку, закрыли дверь, зачем-то даже заперли ее изнутри на защелку, спустя пару секунд открыли – и оказались уже в совершенно другом месте. Вместо скромной комнаты, расположенной на первом этаже здания мэрии, мы увидели столичный телепортационный зал, оснащенный множеством подобных кабинок.

Итай Брик, если верить его внешнему виду, не волновался нисколько, и это было немного странно. Нет, порталом-то он пользовался регулярно, перемещаясь из Аяры в Ирбир и обратно по мере необходимости, так что подобные мелочи и не должны его беспокоить. Но вот цель нашей, если можно так выразиться, поездки – дело другое. Все-таки очень престижная выставка, огромное число посетителей, художники, критики, искусствоведы. Брику как будто все это было совершенно безразлично. Вид – как и всегда, холодный и чуть отстраненный, словно происходящее хоть и касается его, но только вскользь.

В зал, где должна была проходить выставка, мы приехали до ее начала. Я помогла художнику расставить мольберты с работами в отведенной ему части помещения. Несколько картин, оправленных в специальные, почти незаметные, но тяжелые рамы, повесили на стену.

На этом моя миссия была выполнена, однако мне предстояло оставаться на мероприятии до самого конца и возвратиться в Аяру вместе с Бриком. О выгуле Хахаля я заранее договорилась с Лилах. На что использовать оставшееся время? Конечно, на то, чтобы смотреть картины! Чем я и занялась с превеликим удовольствием.

И посмотреть безусловно было на что. Работы оманов, самые разнообразные, но все с «эффектом присутствия». Натюрморты, цветы на которых умопомрачительно благоухали. (Один художник даже изобразил менее традиционные пирожки. От этого запаха посетители и вовсе сходили с ума. По-видимому, оман попался с чувством юмора. Впрочем, буфетчик был чрезвычайно ему за это благодарен.) Заснеженная улица, от которой веяло холодом. Огромный, на всю картину, очаг, который, напротив, источал совершенно реальный жар. Войти в такую картину было нельзя, а вот созерцание пламени завораживало.

Постепенно в зал потекли люди. Я старалась держаться в стороне, не привлекая к себе внимания, даже специально оделась для этой цели особенно неброско, чтобы максимально сливаться с окружающей средой. И вроде бы получалось.

Стало шумно. Все вели себя прилично, публика, понятное дело, подобралась не базарная. Никто не кричал, но тихие голоса десятков людей все равно разрывали тишину окончательно и бесповоротно. Дальше – жарче. Пошли интервью, обсуждения, споры. Мне было безумно интересно наблюдать за всем этим сложным процессом, чувствовать себя частью совершенно новой, непривычной реальности. Не органичной частью, конечно. Но все-таки.

Появление в выставочном зале Аялона Альмога, известнейшего омана, имя которого было знакомо любому человеку, мало-мальски интересующемуся искусством, я пропустила, но вскоре с восторгом обнаружила его совсем неподалеку от себя. Он стоял в окружении воодушевленных молодых художников и что-то вещал, время от времени снисходительно улыбаясь. Точь-в-точь седовласый учитель, наставляющий поколение будущих звезд.

А потом он приблизился к картинам Брика. Остановился возле одного из мольбертов – специальных, выставочных, за которыми не слишком удобно было бы рисовать, а вот рассматривать работы – в самый раз. Затаив дыхание, я застыла у стены, незаметная, но готовая ловить каждое слово мастера.

Альмог поглядел на колышущееся на ветру море высокой травы и полевых цветов, куда мне лично хотелось зарыться с головой и никогда оттуда не вылезать.

Перешел к следующему мольберту, изучил лес, темнеющий под испещренным звездами небом. Многозначительно покачал головой. После чего обратился к Брику:

– М-да. Печально, молодой человек. Печально. У вас определенно есть талант. Вам следовало прислушаться к моим словам три года назад, на Международной выставке в Тольне. В этом случае на сегодняшний день вы бы уже многого добились. А так… Пустая трата времени.

И он страдальчески поморщился, в очередной раз взглянув на работу Брика. Окружившие мольберт люди принялись удивленно перешептываться. Я тоже пребывала в недоумении и, как и другие, ожидала хоть каких-нибудь объяснений. Альмог их давать не спешил, а мой работодатель ничего не спрашивал. Лишь, мимолетно улыбнувшись, склонил голову, давая понять, что услышал своего коллегу и на этом считает разговор оконченным.

Но кто-то из молодых все-таки задал мастеру вопрос, и тот вполне охотно пояснил:

– Бессмысленно растрачивать дар художника на столь приземленные вещи. Тем более если это талант омана. Что здесь изображено? Цветы, трава, березы, сосны? И в чем секрет, какова идея, где второй, третий и даже четвертый смысл? Все просто, примитивно, банально. Люди и без посредничества художника могут в любой момент отправиться в лес. Но только настоящий лес будет значительно больше, чем картинный. И где, в таком случае, высокое предназначение искусства? Оно разбазаривается понапрасну, растворяется в повседневности. Возьмем, к примеру, небо, – вновь подошел он к работе с цветочным лугом. Толпа слушателей колыхнулась, перемещаясь вместе с ним. – Что это? Кахелет, не так ли? Синее небо – это неконцептуально. Зеленое небо – это загадка, фиолетовое – угроза, черное – общественный вызов. На вашем же полотне мы наблюдаем пустое, бессмысленное копирование.

В этот момент девушка, помогавшая организаторам выставки, передала Брику записку. Тот кивнул и, коротко поклонившись Альмогу, куда-то ушел. Но это седовласого мастера не остановило.

– Оманы в наше время вообще измельчали, – продолжил он, обращаясь теперь к толпе слушателей. – Большинство повторяют ошибку, которую мы видим здесь. Изображают очевидное, уподобляясь молодым повесам, рисующим на стенах. Увы, на отечественных выставках теперь почти нечего смотреть. Даже в абстрактной живописи – банальность. К примеру, недавно я видел работу, на которой был изображен квадрат с четырьмя углами! Да-да, с четырьмя! – с прискорбием повторил он. – В мое время никто бы и не подумал такое нарисовать. Дайте мне квадрат с пятью углами, с шестью, в крайнем случае с тремя! Вот это будет поиск, вызов, глубинный смысл! А квадрат с четырьмя углами – это не искусство, это геометрия. – Альмог тяжело вздохнул. – Этот молодой человек закапывает свой талант в землю, – печально подытожил он.

– А если его работы дарят людям радость? – Я и сама не заметила, как выступила вперед, отделившись от стены, с каковой до сих пор с таким успехом сливалась. – Если они красивы? Если тот, кто посещает эти картины, пусть ненадолго, но чувствует себя счастливым? По-моему, это дорогого стоит.

Лишь выпалив все это, я осознала, что следовало бы немного напрячься, ибо всеобщее внимание переключилось на меня. И напряглась.

– А что такое радость, девушка? – снисходительно осведомился Альмог. – И какое отношение она имеет к искусству?

– Адон Аялон прав, – подхватил постоянно следовавший за Альмогом художник. По возрасту он показался мне ровесником Брика. Светлые волосы были чуть длинноваты и оттого то и дело падали на глаза. – Красота – и вовсе понятие субъективное, а потому не может являться убедительным аргументом.

Я уже видела этого мужчину. Ему тоже была выделена часть этого зала, правда, совсем небольшая, а представляли его, кажется, как Дова Вайна.

– Совершенно верно, – удовлетворенно подтвердил седовласый оман. – Представление о красоте необъективно. К тому же в этом понятии тоже желательно разбираться.

Намек на то, что я со своим лицом рассуждать о красоте точно не должна, казался мне очевидным. Впрочем, я могла и ошибиться, приписав художнику то, что додумала сама. В любом случае, напрямик он ничего оскорбительного в мой адрес не сказал, поэтому и ответить на выпад, если таковой присутствовал, было нельзя. Это не помешало мне ощутить, как заливаются красным щеки и кончики ушей.

– Понятие – субъективное, но картины нравятся слишком многим, чтобы на это можно было закрыть глаза, – не собиралась сдаваться я. – Достаточно посмотреть на тех, кто посещает выставки адона Брика и покупает его работы.

Альмог поморщился так, будто услышал самую большую глупость в своей жизни.

– Популярность среди обывателей значения не имеет, – убежденно заявил он. – Подлинных ценителей искусства, обладателей поистине тонкого вкуса очень мало. Художнику следует выбирать, охотится ли он за массовостью или же пишет шедевры, каковые сумеют оценить по достоинству не тысячи, а, возможно, лишь десятки. Но истинный оман всегда будет стремиться к последнему.

– Я совершенно согласен с адоном Аялоном, – снова вмешался Дов Вайн. По-моему, блондину очень нравилось демонстрировать, что ему позволено называть знаменитого художника по имени. – В свое время я тоже тянулся к более широкому и неоригинальному направлению. Но затем прислушался к советам мастера.

Повернув голову, я обнаружила поблизости неизвестно когда вернувшегося Брика. Тот остановился в стороне, по-прежнему давая понять, что с его точки зрения разговор исчерпан, но слушал внимательно и, кажется, наблюдал за мной значительно более пристально, чем за Альмогом. Я почувствовала себя неловко, к тому же дискуссия в любом случае зашла в тупик. Очень хотелось доказать свою правоту, но я промолчала. Люди все равно будут прислушиваться к знаменитому оману, а не к никому не известной ассистентке… И продолжат смотреть картины Итая Брика. Вот ведь парадокс.

Альмог наконец-то прошествовал дальше, толпа быстро рассосалась. Посетители разбрелись по залу. Брик возвратился к своим делам, заключавшимся главным образом в том, чтобы переговариваться то с одним, то с другим гостем. Я же потихоньку отступила обратно к стене.

Когда к нам приблизилась скромная, интеллигентного вида женщина средних лет, я была убеждена в том, что направляется она к оману, и страшно удивилась, когда женщина остановилась рядом со мной.

– Я только хотела сказать, – негромко, почти заговорщицким шепотом сообщила она, – что вы совершенно правы. Когда картины дарят радость, ничего важнее быть не может.

Огляделась по сторонам, будто проверяя, не мог ли ее подслушать Альмог, улыбнулась и прошествовала обратно, к центру зала.

В течение вечера еще несколько человек подходили ко мне приблизительно с теми же словами.

Из мастерской в кабинет я прошла как раз вовремя. Вовремя, чтобы не пропустить все самое интересное. Стоило мне оказаться на пороге, как Брик, наверняка еще не успевший отреагировать на мое появление, в сердцах запустил чернильницей в стену. К счастью, это была не «моя» стена, а противоположная, та, к которой он сидел лицом. Так что до меня синие брызги не долетели. Но оценить внушительное пятно, образовавшееся напротив, я тем не менее сумела. Равно как и капли чернил, заляпавшие пол.

Зато художника собственная выходка нисколько не смутила, как и масштабы нанесенного комнате ущерба. Он сидел, зло стиснув зубы и сжимая в руке лист бумаги. Судя по вскрытому конверту, лежавшему рядом, вспышку гнева вызвало чье-то письмо.

Не скрою, я так привыкла видеть Брика спокойным, невозмутимым, даже безразличным, что теперь впала в состояние ступора.

– Плебеи, – прошипел, так и не обращая на меня внимания, оман. – Не видят разницы между искусством и утюгом.

Я сглотнула. Мне было очень сложно представить себе человека, который не видит разницы между искусством и утюгом, хотя бы потому, что сама я, напротив, не находила ни одного мало-мальски серьезного сходства между этими двумя понятиями.

– А что случилось? – осторожно спросила я, приготовившись бежать в случае, если у работодателя под рукой обнаружится еще одна чернильница.

Брик медленно повернул ко мне затуманенный от гнева взор, но, к счастью, проявлений агрессии в мой адрес не последовало.

– Клиенты, – сквозь зубы процедил он. – Заказчики, чтоб их! Вот! От баронессы Миллер.

Художник уже начал протягивать мне письмо, но передумал и, разгладив лист, зачитал отрывок вслух:

– «Очень прошу вас нарисовать для меня костер. Пожалуйста, пришлите картину как можно скорее: близятся холода, а старый камин очень плохо обогревает мою малую гостиную».

Мои губы непроизвольно растянулись в улыбке, и я поспешила отвернуться – оман моего веселья явно не разделял. К счастью, к моей реакции он был невнимателен, так что и сотрясающихся от смеха плеч не заметил.

– Скоро я буду рисовать по сезонам, – сердито разглагольствовал он. – Зимой – костры и камины, летом – заснеженные аллеи, чтобы люди могли спасаться от жары. Впрочем, нет, заснеженные аллеи пойдут в любое время года. В этих картинах станут хранить бутылки пива.

– Вы могли бы поставить это на поток и сделать хорошие деньги, – уже не скрывая улыбки, сообщила я. – Но если говорить серьезно, почему бы вам просто не отказать баронессе?

– Откажешь ей, как же, – проворчал Брик. По-моему, за время разговора он успел слегка успокоиться, так что судьба чернильницы прочие бьющиеся предметы не ожидала. – Эта баронесса – близкая родственница самой королевы.

– В таком случае – следует согласиться, – заявила я, усаживаясь за стол.

Художник в немом удивлении наблюдал за тем, как я, поставив сбоку запасную чернильницу, предварительно захваченную из шкафа, притянула к себе лист бумаги и вывела красивым витиеватым почерком с завитушками следующий текст:

Многоуважаемая баронесса!

Благодарю Вас за Ваш интерес к моему творчеству, чрезвычайно для меня лестный.

Ваш заказ очень важен, и я, безусловно, берусь его выполнить.

К моему великому сожалению, я предвижу небольшую задержку, поскольку в последнее время мне поступило больше заказов, чем обычно. Некоторые из них я, разумеется, отложу, чтобы заняться Вашей работой как можно раньше. Однако не все поручения реально отсрочить. К примеру, недавно я получил срочный заказ от герцога Нисана.

Оценив объем планируемых работ, могу с уверенностью написать, что уже к началу апреля, крайний срок – к середине, закончу Вашу картину.

Искренне Ваш,

Итай Брик

Заказ герцога выдумкой не был: хотя оман всегда лично принимал решения по подобным вопросам, я, в силу своих обязанностей, тоже была осведомлена о предстоящем поле деятельности.

Сперва Брик наблюдал за моими действиями с чрезвычайно сердитым видом. Еще бы, ведь я по собственной инициативе отвечала согласием на не понравившийся ему заказ. Да, он и сам не видел способа не согласиться, но одно дело, когда решение (пусть даже неизбежное) принимает сам художник, и другое – помощница, не имеющая подобных полномочий. Однако по мере того как на листе появлялись все новые строчки, выражение лица омана менялось. В конечном итоге брови изогнулись в легком удивлении, а в глазах появилась смешинка.

Выведя последнее слово, я возвратила перо на место и удовлетворенно просмотрела письмо.

– Вам остается поставить подпись.

Я произнесла это не категорично, конечно. Только Брику было решать, но он ухмыльнулся и практически не раздумывая потянулся за пером. Что и неудивительно: климат у нас теплый, так что в середине апреля никому даже в голову не придет греться у камина. И если обогреть гостиную – единственная цель, с которой сделала заказ баронесса, она сама откажется от этой идеи. Что нам – ну, то есть Брику – и требуется.

– Браво! – отметил художник, и мне, разумеется, было приятно это слышать. – Раз так, у меня будет для тебя еще пара-тройка подобных дел. Хочешь кофе?

Этот переход от одной темы к другой оказался, мягко говоря, резким и застал меня врасплох. Поэтому я ответила односложно, не вникая в подробности системы отношений «подчиненный-работодатель» и ощущая неправильность происходящего лишь где-то на краю сознания:

– Да.

– Вот и хорошо. Мне лично он необходим.

И Брик вышел из кабинета, не оглядываясь ни на меня, ни на украшающее стену пятно. Должно быть, кабинет придется заново красить, но делать это предстоит никак не хозяину дома. И, к счастью, не мне.

Художник прошел прямиком на кухню. Прислуга уже ушла, так что он сам достал с верхней полки банку кофе, перекинул зерна в магическую кофеварку и поднес руку к приводящей ее в действие руне. Содержимое завертелось, забурлило, и десять секунд спустя к нашим услугам был готовый напиток. Точнее, почти готовый: добавлять (или не добавлять) сахар и молоко каждому предстояло на свой вкус. Брик молока не брал совсем, да и сахара – пол-ложечки. Меня даже подмывало спросить, отчего он попросту не жует кофейные зерна, раз уж пренебрегает другими ингредиентами напитка. Но, конечно же, этот порыв я сдержала.

Налив кофе в свою чашку, оман предоставил мне наполнять свою, а сам прошел к столу.

– Вчера вечером ты выступила против Альмога Аялона, – заметил он, когда я взобралась на один из высоких стульев напротив. – Это было очень смело.

– Скорее глупо, – усмехнулась я, отпив кофе.

Брик эти слова никак не прокомментировал, продолжая сверлить меня своими красивыми карими глазами. То есть утверждение мое не оспорил, но и согласия не выразил.

– Почему ты так поступила? – поинтересовался он.

Я пожала плечами, надеясь отмолчаться, но не удалось.

– Речь шла о моих работах, – упорно продолжал Брик. – Ты знаешь меня совсем недавно; сказать, что у нас близкие отношения, нельзя никак. Что заставило тебя за меня вступиться?

Как же они мне надоели с этими своими вопросами! Прямо мания какая-то: всем надо объяснять причины своих поступков.

– Я об этом особенно не задумывалась, – сказала я, стараясь, чтобы голос звучал так же бесстрастно, как у самого Брика. – Просто… как бы это сформулировать… Бывает так, что умные люди говорят умные вещи – и можно слушать до бесконечности. Бывает, что дураки несут такой бред, что на него даже внимания не обращаешь. А бывает так, что умный человек говорит полную чушь, но облекает ее в такую форму, что кажется, будто каждое слово на вес золота. И его слушают хотя бы просто потому, что все знают, насколько он умен. И вот в таких случаях кричать хочется.

Оман молчал, и по его лицу я никак не могла понять, считает ли он сказанное бессвязным бредом или же понял и согласился.

– Аялон – парень старой закалки, – промолвил наконец Брик, откидываясь на спинку стула. – У таких людей свой взгляд, и они будут держаться его, хоть весь мир рухни.

– А тот молодой художник? – спросила я, радуясь, что разговор свернул со скользкой темы моих мотивов, а также стремясь заполнить пробел в собственных познаниях. – Дов Вейн, кажется?

Брик поморщился, будто увидел на столе недодавленное насекомое.

– Вайн, – поправил он. – Да, художник. Лет пять назад он написал отличную картину. Проявил себя как оман. Работа вышла действительно незаурядная. Потом была еще пара удачных картин, но попроще. А дальше – все, застой. Творческая регрессия, как будто и не было таланта. Такое бывает. Ничего по-настоящему стоящего он с тех пор не нарисовал. А поскольку мои работы стали появляться на выставках именно тогда, когда в его картинах стали разочаровываться… он винит в этом меня.

– Почему? – изумилась я. – Как бы вы могли повлиять на его талант?

Брик пожал плечами.

– Талант, по мнению Вайна, никуда не делся. Но он считает, что я перетянул к себе аудиторию. Переманил покупателей и что там еще… – Художник махнул рукой и отхлебнул приостывшего кофе. – Короче говоря, перебежал ему дорогу.

– Безумие какое-то, – фыркнула я. – Вы же не цветочники, открывшие лавки на одной улице.

– Ему это и объясни. – Брик подмигнул, намекая, что его слова не следует воспринимать буквально. – Хотя соперничество между художниками никто не отменял. У меня есть более важные дела, чем бегать за поклонниками Вайна и отвращать их от его рисунков… Но у него свое мнение по этому вопросу, и сложилось оно давно. Все же винить в своих несчастьях окружающих значительно проще, чем себя.

С этим утверждением трудно было поспорить, так что я не стала бы возражать, даже если бы нас не прервал звонок в дверь. Усиленный, как и обычно, при помощи магии, он резко ударил по ушам. Оман поморщился. Видимо, в большинстве случаев Брик слышал этот звук из мастерской, где он, несмотря на усиление, звучал более приглушенно.

– Откроешь? – спросил художник. И, когда я кивнула, добавил: – Если что, я буду в кабинете.

Отставив опустевшую чашку, он направился в рабочую часть дома, а я – открывать входную дверь.

На пороге стояла очень молодая девушка с густыми черными волосами, завитыми в тугие локоны, пухлыми губками и изрядным количеством макияжа на кукольном личике.

– Мне нужен Итай Брик, – требовательно, даже капризно сказала она, предварительно смерив меня оценивающим взглядом и явно заключив, что внимания моя персона не заслуживает.

– Как вас зовут? – спросила я, тоже не испытывая к девушке особой симпатии. – Что ему передать?

– Илана Матиас.

Кроме имени, она ничего не сказала, и я не сочла нужным расспрашивать. Отправилась в кабинет и сообщила оману, кто к нему пришел. Тот моментально вышел из-за стола, за которым только-только успел устроиться.

– Я буду занят некоторое время, – сообщил он. В ответ на мои приподнятые брови как будто смутился и сбивчиво объяснил: – Это натурщица, по делу. Надо… кое-что обсудить.

– Натурщица – к пейзажисту, – размеренно проговорила я после того, как Брик покинул кабинет. – И кого он будет с нее рисовать? Не иначе березку.

Только я успела вернуться к своему недопитому кофе, бросив недовольный взгляд в направлении спальни (да-да, «деловая дискуссия» с натурщицей проходила именно там), как по ушам ударил очередной звонок. Раздраженно отставив чашку (в привратники я вообще-то не нанималась), я отправилась открывать.

Сохранить внешнюю невозмутимость удалось с трудом. На пороге я увидела очередную молодую женщину, правда, на этот раз шатенку и точно не натурщицу. Слишком дорогая одежда, слишком ухоженное лицо. И макияжа в меру. Еще одна гостья к нашему художнику? И как бы объяснить ей, что он некоторым образом занят?

– Добрый день! – поздоровалась она.

Я вежливо ответила на приветствие, оттягивая момент непростых объяснений. А девушка вдруг улыбнулась и воскликнула, протягивая мне руку:

– А вы, наверное, Дана Ронен?

Стоит ли говорить, что ее слова немало меня удивили?