Текст книги "Горький ветер свободы"
Автор книги: Ольга Куно
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]
Нормальный там климат, – огрызнулась я. – Такой, какой должен быть, без этой вашей удушающей жары. А сосны – да, растут. Там необыкновенные сосновые боры и кедровые леса. А еще реки – это настоящие реки, а не то убожество, которое вы так называете здесь.
– А чем ты там занималась? – продолжил расспрашивать он.
Я невесело усмехнулась.
– А тебе очень хочется это знать? Что ж, ладно, пожалуйста. – Мне даже хотелось произнести это в последний раз. – Сандра Эстоуни, специалист по теоретической магии, автор диссертации на тему «Свойства магических амулетов», сотрудничала в качестве консультанта с тремя музеями и периодически вела семинары в двух столичных университетах.
Данте впечатленно присвистнул.
– Что, доволен? – враждебно спросила я. – Рабыни с высшим образованием стоят дороже? Может, теперь ты даже не страдаешь из-за того, что потратил на меня целых шестьдесят динаров?
– Я не страдал из-за этого с самого начала, – отозвался Данте.
– Неужто такая полезная покупка? – съязвила я.
– Просто я сразу понял, что в итоге эта покупка обойдется мне куда дороже, – не остался в долгу он. – Ладно, Сандра, давай без глупостей. – Он вдруг словно решился и сделал шаг в мою сторону. Я сжала зубы и судорожно вцепилась в перила. – Отойди от края. Ничего плохого с тобой не случится, даю тебе слово.
Слово? – фыркнула я. И, глядя вверх, проговорила нараспев, словно зачитывала наизусть отрывок из книги: – «Я сам сумею укротить собственную рабыню. Но я намерен заняться этим после того, как возвращусь в свой армон. Там у меня будут для этого все средства». – Коротко ухмыльнувшись, я с той же интонацией продолжила: – «Твой раб посягнул на мою собственность. Собственность, которой даже я сам еще не успел воспользоваться». – Я особенно выделила слово «еще».
Я могла бы продолжать, но Данте меня остановил.
– А ты умеешь слушать, – усмехнулся он. – И пользоваться тем, что другие думают, будто ты их не понимаешь. Это очень хитро. Я бы даже сказал, по-южному.
– Хочешь меня оскорбить? – вскинулась я.
– Чем? – удивился Данте.
– Ненавижу юг, – процедила я сквозь зубы. – И не желаю иметь с ним ничего общего.
– Много ты юга-то видела? – фыркнул Данте. Кажется, мои слова его задели. – К тому же юг югу рознь. Галлиндия, к примеру, мало общего имеет с Арканзией.
– Не знаю, для меня вы все на одно лицо, – пробурчала я, отлично зная, что лгу. А также осознавая, насколько мои слова невежливы и недопустимы не то что для обращения рабыни к хозяину, но и вообще для нормального человеческого общения. Но именно так прорывался сейчас наружу мой протест против всей сложившейся ситуации.
– Так-таки все? – проницательно спросил Данте, похоже, на этот раз совершенно не обидевшись, тем более не разозлившись. Словно отлично разгадал и мою ложь, и ее причину. – Даже Ренцо и Илкер?
В ответ на столь конкретный вопрос лгать не хотелось.
– Нет, Ренцо и Илкер не на одно, – призналась я.
– Ну, вот видишь. Скажи, Сандра, – прищурился Данте, – что ты думаешь об Илкере?
– Сказать тебе правду? – осведомилась я.
В данном случае лгать я точно не собиралась.
– Только правду, – усмехнулся он.
Пожалуйста. – В моем голосе звучал вызов. Хочешь правду? Ладно, сейчас ты ее получишь. – Илкер себе на уме. Он хитер, лжив и опасен. Весьма неглуп, но чрезвычайно самодоволен, а это несколько мешает трезвости ума. Он из тех, про кого говорят: «Мягко стелет, да жестко спать». Может часами рассыпаться в дежурных комплиментах и изысканных похвалах, а потом с легкостью воткнуть нож в спину. Но не просто ради удовольствия – он не настолько жесток, – а если это будет выгодно ему или тому, кому он подчиняется. Селим-паше, если не ошибаюсь.
Данте слушал мои слова с улыбкой, а под конец и вовсе рассмеялся.
– Однако же ты умеешь составлять психологические портреты! – отметил он. – Пожалуй, я не рискнул бы попросить тебя рассказать, что ты думаешь обо мне самом. Уж слишком точно у тебя выходит. Но если ты за такой короткий срок так хорошо разобралась в характере Илкер-бея, – Данте снова посерьезнел, – почему принимаешь за чистую монету то, что я говорил ему? Полагаешь, я стану откровенничать с человеком, который, как ты верно заметила, может в любую минуту вонзить между лопатками нож, стоит только подставить ему для этого спину?
Я удивленно заморгала. Отчего-то не ожидала, что мои слова настолько попадут в цель.
– Ну не тебе же, – протянула я.
– Отчего ты так решила? – удивился он. – При нынешних обстоятельствах – именно мне, стоит мне дать малейшую слабину хоть в каком-нибудь отношении. Так что каждое мое слово выверено и тщательно продумано. И, прости, в расчете не на притворяющихся глухонемыми девушек, а именно на Илкер-бея.
Я молчала. Потому что не знала, что говорить и чему верить. Говорил ли он правду Илкеру тогда или мне сейчас – или и вовсе лгал в обоих случаях? Откуда мне знать? В сущности, я почти незнакома с этим человеком, к берегам которого меня внезапно прибило всесокрушающей волной судьбы.
Мощный порыв ветра, и без того весьма сильного на такой высоте, пронесся по площадке, растрепав мои волосы. Они попали на лицо, и я на миг отвернулась, чтобы убрать пряди за уши. А когда повернулась обратно, Данте уже стоял совсем рядом. Каким-то образом он умудрился пересечь разделявшее нас расстояние совершенно бесшумно. Или я просто не услышала его из-за ветра?
Я вздрогнула, но на сей раз уже не стала кричать, чтобы он не смел приближаться.
– Отпусти перила и пойдем отсюда, – мягко сказал он. – Повторяю: ничего плохого с тобой не случится.
Я смотрела на него исподлобья, по-прежнему ни на что не решаясь. Я знала: он просто-напросто пользуется тем, что я дико устала и совершенно запуталась. Но ничего не могла с собой поделать.
– Если бы я тебя купил, чтобы повысить свой статус, или относился как к вещи, то уж точно не стал бы очертя голову бежать за тобой за периметр красных камней, – добавил Данте, видя мои сомнения и словно пытаясь загипнотизировать. – Отлично зная, чем это чревато.
И я сдалась. Со вздохом отступила от перил. И, опустив голову, позволила подвести себя к лестничному проему.
Но на ступеньку шагнуть не успела, поскольку нам навстречу как раз поднимался Илкер. Я услышала, как Данте почти бесшумно выругался у меня за спиной.
– Ты решил вознести молитву богу, дон Эльванди? – дружелюбно улыбаясь, спросил Илкер.
Тяжело дыша, он вынес свое немаленькое тело на площадку и с удовольствием подставил лицо прохладному ветру. Следом за ним в проеме возникла фигура бессменного телохранителя.
– Именно так, досточтимый Илкер-бей, – вежливым тоном ответил Данте. – Полагаю, и ты пришел сюда с той же целью?
О да, – подтвердил Илкер. – У нас в Арканзии принято возносить свои молитвы всякий раз, как мы добираемся до обжитых мест после путешествия по пустыне. В знак благодарности за то, что нам удалось пронести свои жизни через мертвые пески.
– Ну что ж, не буду тебе мешать. Мы уходим и предоставим тебе возможность молиться в тишине и спокойствии.
Данте произнес эти слова таким тоном, словно буквально горел желанием оказать своему спутнику услугу. А вовсе не собирался уйти отсюда в любом случае.
Мы стали медленно спускаться. Сначала я, потом Данте. Не потому, конечно, что он галантно пропустил меня вперед как женщину. Просто хотел быть уверен в том, что мне не взбредет в голову метнуться наверх и все-таки перелезть через перила. Напрасная предосторожность: в данный момент я была слишком измотана, чтобы решиться на такой шаг. «Ничего плохого с тобой не случится». Интересно, что это означает? Если, конечно, он вообще говорит правду. Видимо, то, что со мной не обойдутся как с той шестнадцатилетней девочкой. И не станут пороть плетьми, если, конечно, я не совершу чего-нибудь совсем уж из ряда вон выходящего. Не заставят голодать. И даже тяжелой работой не будут загружать сверх меры.
«Ничего плохого»… Действительно, чего еще может желать рабыня? Самореализации? Комфорта? Личного пространства? Уважения? Свободы? Вот еще, глупости какие!
«Ничего плохого». Все-таки надо было прыгать. А раз не решилась, значит, туда мне и дорога.
Данте время от времени поглядывал наверх и разговоров со мной во время спуска не заводил. Когда лестница закончилась, нас без вопросов пропустили. Смотритель возвратил Данте его оружие, после чего мы вместе пошли дальше. Поскольку рабыня сопровождала своего господина, задерживать ее никто не стал.
Мы прошли обратно по коридору, связывавшему храм с постоялым двором. Затем, вместо того чтобы продолжить идти прямо, повернули налево. При этом Данте продолжал пропускать меня вперед, явно давая понять, что мы идем вместе. Я остановилась.
– Меня поселили вон там.
Я указала рукой в обратную сторону – туда, откуда мы только что свернули.
– Я знаю, – невозмутимо сказал Данте и продолжил идти, как шел, ничуть не смущенный такой ошибкой.
Или не ошибкой? Куда в таком случае меня ведут?
Когда мы стали подниматься по парадной лестнице, все стало очевидно. Второй этаж, длинный коридор. Мы прошли по устланному мягким ковром полу.
– Имей в виду, – тихо шепнул на ходу Данте, – вероятнее всего, каждое слово, произносимое в моей комнате, прослушивается. Так что – ничего лишнего.
Неведомо откуда возникший слуга почтительно распахнул нужную дверь и склонился перед Данте так низко, что мне разом припомнился служащий таверны в Остане. Вполне предсказуемо, что у этого парня позвоночник тоже не сломался. Напротив, с легкостью распрямив спину, он весьма бодро проводил нас в комнату и подобострастно осведомился, будут ли у господина какие-нибудь пожелания. Мое присутствие его, кажется, нисколько не удивило. Впрочем, и правда: что тут особенного, если хозяин намеревается провести ночь – или менее продолжительное время – со своей рабыней?
– Моя ванна готова? – холодным тоном господина, разговаривающего со слугой, спросил Данте.
– Да, мой господин, – снова раболепно поклонился слуга. – Горячая ванна ждет вас.
«Любопытно», – подумалось мне. Вообще-то, насколько я знала, на юге, в отличие от севера, не слишком жаловали ванны. Здесь предпочитали бани, обладавшие каким-то особенным местным колоритом. Сама я весьма отдаленно представляла себе, как выглядят эти самые бани. Так или иначе, видимо, на постоялых дворах приходилось ограничиваться более скромным способом мытья. Но лучше, чем ничего. Наверняка и ванны были доступны лишь самым знатным и почетным постояльцам. И уж точно не рабам. Тем предоставляли для мытья одно ведро воды и пару тазов на всю комнату, это я заметить успела.
– Хорошо, – милостиво кивнул Данте. Холодный и отстраненный. Глыба льда, как и тогда, в начале нашего знакомства. Да и на протяжении большей части совместного пути. Маска? Или маска была там, на обдуваемой ветром площадке? – Позаботься о том, чтобы сюда принесли еще один матрас.
Слуга с удивлением оглядел кровать.
– Матрас? – уточнил он.
– Именно. – Теперь в голосе Данте сквозило раздражение. – Матрас. И пусть положат его вот здесь. – Он указал на свободное место на полу ближе к двери. – Не думаешь же ты, что я собираюсь пускать в свою постель грязную рабыню?
Я сжалась при этих словах, хотя хорошо понимала, что вероятнее всего это все та же игра, рассчитанная на посторонние уши, каковых здесь, по-видимому, предостаточно. И все равно от такого обращения становилось не по себе, тем более что в словах Данте было много крайне неприятной правды. Страшно даже подумать о том, как долго я как следует не мылась. И это учитывая сначала плавание в битком набитом трюме, а потом путешествие по дикой жаре. От меня пахло потом, моя одежда пришла в плачевное состояние, я не меняла ее уже не знаю даже сколько дней. Немытые волосы висели космами, ведь за неимением щетки я все это время расчесывала их только при помощи пальцев.
Обогнув кровать, я отошла к окну, прижимая ладони к пылающим щекам. Слуга ушел, и Данте запер за ним дверь.
– Иди. – Он кивнул в сторону смежной комнатки. – Тебя ждет ванна.
– А… ты? – удивленно спросила я.
– Пошел бы с тобой, да, боюсь, вдвоем не поместимся, – фыркнул Данте. – Давай, давай.
И пару раз нетерпеливо махнул рукой в сторону ванной – мол, сколько тебе можно объяснять.
Пожав плечами, я поплелась в ванную комнату. Выходит, меня все-таки хотят «отмыть». Вопрос лишь в одном: это просто такая забота или хозяин все-таки вознамерился воспользоваться рабыней «по назначению»? И именно для этого меня сюда привел? В сущности, а для чего еще было приводить рабыню к себе в комнату?
Чувство протеста хотело было взыграть во мне с прежней силой, но ударилось лбом о непробиваемую стену усталости, отступило и махнуло на все рукой. А уж когда я своими глазами увидела ванну и поднимающийся над горячей водой пар, никаких сил на сопротивление и вовсе не осталось. Слишком велико было желание погрузиться в эту самую воду. Тем более что рядом обнаружились и мочалка, и моющие средства, и несколько мягких полотенец.
Надо отметить, что ванна здесь была весьма своеобразной. Сразу видно, что этот предмет в целом на юге не в ходу, так что его создатели не слишком озаботились комфортабельностью и дизайном. Больше всего ванна напоминала бочку. Внутри располагалась перекладина, призванная выполнять функцию скамейки: на нее можно было сесть. То есть ванну здесь принимали не лежа, как у нас, а сидя. Вода при этом доходила человеку либо до груди, либо до шеи – тут уж все зависело от роста.
Я осторожно покосилась на дверь. Вернулась, плотно ее закрыла. Никакого засова не обнаружила. Увы, возможность запереться изнутри здесь не предусматривалась. Раздеваться было как-то страшновато. Может, искупаться прямо как есть, в одежде? Заодно и платье постираю. Я поморщилась. Глупо, конечно. Ладно, рисковать так рисковать. В конце концов, Данте все равно, если захочет, сделает со мной все что угодно. Решившись, я скинула одежду и, оставив ее прямо на полу, влезла в ванну.
Боже, какое блаженство… Я прикрыла глаза, позволяя себе расслабиться впервые за две недели. Потом дотянулась до мочалки и принялась тереть ею свою многострадальную кожу. Затем взялась за волосы. Потом снова расслабилась, просто откинула голову назад, прикрыла глаза… и вскоре задремала.
Не знаю, как долго я спала, но разбудил меня стук в дверь и довольно громкий голос Данте:
– Сандра! Ты собираешься провести там всю ночь?
Я тряхнула головой. По телу пробежала дрожь. Кратковременный вечерний сон в сочетании с резким пробуждением не слишком хорошо сказался на нервной системе. Я поспешила выбраться из воды и потянулась к своей одежде. Да, надевать на себя ТАКОЕ, да еще и сразу после ванны, было просто кощунством. Немного подумав, я решилась и закуталась в два сухих полотенца; одежду же оставила, где была. Ума не приложу, что делать завтра: не в полотенцах же выезжать в путь. Видимо, придется собраться с духом и все-таки влезть в эти обноски.
Искушать судьбу, дожидаясь, пока Данте сам ворвется в ванную комнату, раздраженный моей неторопливостью, не хотелось. Поэтому, откинув назад мокрые волосы и убедившись в том, что полотенца держатся на теле хорошо, я вышла.
Данте лежал на матрасе, уже скинув с себя часть одежды. И правда не хочет пускать рабыню в свою кровать, даже после того, как она приняла ванну? Я напряженно остановилась поблизости, лихорадочно прикидывая, как себя вести. Для начала мрачно на него посмотрела, взглядом давая понять: ты занял мое место.
– Ложись, – призывно произнес он, указывая при этом на кровать.
Я выпучила глаза.
– А.
– Я не люблю, когда слишком много разговаривают, – громко и достаточно жестко сказал Данте, многозначительно кивая головой в сторону двери. Действительно считает, что каждое слово могут подслушивать? – Как там говорят у вас на севере? «Молчание – золото»?
– «Слово – серебро, молчание – золото», – автоматически поправила я.
– Тоже неплохо, – кивнул он. – Отчего-то северные пословицы всегда нравились мне больше южных.
И снова указал мне на кровать все тем же небрежным жестом: дескать, ты все уже поняла, так что до сих пор здесь делаешь?
Стола в комнате не было, но на полу, точнее на ковре, в одном месте были составлены подносы с различными закусками. Тарелку с некоторыми из них я обнаружила и у себя на кровати.
Удивляться я уже устала, бояться, злиться и каждую минуту ожидать подвоха тоже. Поэтому, мысленно плюнув на все на свете, просто поела, забралась под одеяло и уснула.
Глава 4
Проснулась я глубокой ночью. Судя по заглядывавшей в окошко луне, до рассвета все еще было далеко, и тем не менее я чувствовала себя вполне выспавшейся. Сев на постели, оглядела комнату и с удивлением обнаружила, что Данте и не думал спать. Он полулежал на матрасе и читал какую-то книгу в свете двух свечей, горевших в стоявшем на полу канделябре.
Я нахмурилась. Что это ему не спится? После долгого пути такое бодрствование казалось несколько странным.
Данте на секунду поднял глаза, чтобы глянуть в мою сторону, после чего продолжил читать, видимо, решив, что я сейчас снова усну, повернувшись на другой бок. Собственно говоря, я именно так и попыталась поступить. Но, как ни странно, спать уже не хотелось. Вероятно, две не слишком продолжительных дремы – в ванне и в кровати – перебили сон. А может быть, события последнего дня попросту слишком взбудоражили нервную систему.
Я тихонько села на кровати и снова посмотрела на Данте. Он продолжал читать. Пламя свечей создавало игру света и тени на его лице. Я в очередной раз удивилась, вдруг отметив, что, кажется, уже почти не боюсь этого человека. Хотя, в сущности, не так уж это было и странно. Если бы он хотел причинить мне зло, уже много раз мог бы это сделать. Нет, можно было, конечно, предположить, что сейчас он просто втирается ко мне в доверие, лелея далеко идущие страшные планы. Но, право слово, ради чего такие сложности? Если бы я была значимой персоной – тогда конечно. Но менее значимую персону, чем я, сейчас, увы, трудно было представить.
Я хотела заговорить с ним, но вовремя вспомнила, что этого делать нельзя, раз он опасается подслушивания. Интересно, что это: паранойя или адекватная оценка ситуации? Поскольку я успела немного узнать Илкера, не удивлюсь, если последнее.
Повернув голову в сторону окна, я вдруг обнаружила совсем рядом с кроватью белые листы бумаги и пишущие принадлежности, видимо, любезно предоставляемые знатным постояльцам. Немного поколебавшись, я взяла в руки лист. Он оказался непривычным на ощупь, каким-то шершавым. Вспомнилась литература о том, из чего в разных странах производят бумагу. Порой из совершенно невообразимых материалов, сильно отличающихся от древесины. Например, из слоновьего навоза. Уж не в Арканзии ли? С деревьями здесь плохо, так что вполне может оказаться что-нибудь подобное. «Правда, слоны здесь не водятся», – с чувством облегчения припомнила я. И тут же приглушила излишний оптимизм: слонов здесь, может, и нет, а вот навоз всегда найдется.
Отмахнувшись от глупых мыслей, я совершила еще большую глупость и принялась водить пером по бумаге. «Почему ты не спишь?» – написала я по-арканзийски. Затем, вспомнив студенческие годы, сложила лист «птичкой» и, прицелившись, отправила в полет. Как и предполагалось, послание приземлилось прямо на раскрытой книге.
Данте удивленно поднял брови, покосился на меня, оглядел своеобразно сложенный лист и лишь после этого его развернул. Дотянулся до своих вещей, среди которых тоже нашлось перо, и что-то написал все на том же листе. После чего, сложив последний прежним способом, переслал его мне обратно.
Я развернула бумагу. Под моим вопросом совсем иным почерком было написано: «Бессонница для меня – обычное дело. А ты почему не спишь?»
Я задумалась над ответом. Привычным с тех, прежних, времен движением провела мягкой стороной пера по подбородку – вверх и вниз. «Не знаю», – честно написала я, наконец.
«Птичка» снова отправилась в полет. На этот раз Данте перехватил ее прежде, чем она успела приземлиться. По-моему, не без азарта. Я и сама чувствовала какой-то странный, необъяснимый и нелогичный азарт от столь странного и нелогичного общения. В скором времени «птичка» снова вернулась ко мне.
«Лучше все-таки выспись, – было выведено знакомым теперь почерком. – Завтра снова трудный день».
«Знаю».
Я немного подумала и приписала: «Илкер действительно для тебя опасен?»
Данте тоже задумался, прежде чем коснуться бумаги пером. Возможно, подбирал слова, а может, решал, отвечать мне или не отвечать. Раскрыв вернувшуюся «птичку», я прочитала: «В данный момент – нет. Но может стать опасным». Я кивнула, принимая к сведению.
Как ни странно, именно сейчас, в таком не способствующем расслаблению контексте, мне отчаянно захотелось спать. Я зевнула. «Спокойной ночи!» Бумажный голубь опять перелетел на другой конец комнаты.
«Спокойной ночи! – пришел ответ. – Надеюсь, за оставшееся время тебе не придет в голову свежая идея перерезать мне горло».
Я удивленно вскинула голову. Данте с усмешкой подмигнул мне, и оставалось только гадать, писал ли он в шутку или пытался прикрыть этой усмешкой реальное опасение. А может, он именно поэтому до сих пор не спит, и никакая бессонница тут ни при чем?
«Почему ты оставил меня здесь, если ожидаешь подобного?»
Беззвучный смешок.
«Во-первых, я достаточно хорошо разбираюсь в людях. А во-вторых, как знать, может, я, как и ты, не слишком дорожу жизнью?»
Едва я успела дочитать эти строки, как Данте отложил книгу и одним дуновением затушил свечи, таким образом давая понять, что «разговор» окончен. Теперь темноту комнаты разгонял только бледный свет краешка луны, заглядывавшей в окно, но постепенно исчез и он. Я спустилась пониже, положила голову на подушку и укрылась одеялом. И быстро уснула, так и не успев как следует обдумать смысл последних строк.
На сей раз я проснулась, когда уже рассвело. Проснулась оттого, что Данте довольно беспардонно тормошил меня за плечо.
– Пора вставать, – объявил он, едва я разлепила глаза.
Вот сейчас ощущения, что я выспалась, не было вовсе.
Данте уже был одет и выглядел бодрым и свежим, будто бы и не бодрствовал до середины ночи. Взяв лист бумаги, который мы использовали ночью для переписки (оказывается, я все это время проспала, зажав его в кулаке), Данте аккуратно сжег его в пламени оказавшейся зажженной свечи.
– Можешь пройти в ванную, – заметил он, наблюдая за тем, как пламя стремительно пожирает бумагу. – Мы выезжаем через четверть часа.
Я поспешила воспользоваться его предложением. Правда, полотенца за ночь соскользнули, и мне пришлось провести некоторое время, обматываясь ими под одеялом.
Умывшись, я со смесью сожаления и брезгливости посмотрела на свою одежду, так и лежавшую на полу. Тяжело вздохнула. Надо было постирать ее с вечера, сейчас бы уже успела высохнуть. Но что не сделано, то не сделано. Одеваться в грязные, потные, рваные обноски не хотелось так, что хоть плачь. Но – надо, никуда не деться. Не в полотенцах же залезать на джамаля. Не говоря уж о том, что кожа в этом случае сгорит моментально.
Мое внимание привлек осторожный стук в дверь, выходившую из комнаты Данте в коридор. Я прислушалась и даже из любопытства слегка высунулась из-за дверцы ванной. Данте открыл. В комнату вошел вчерашний слуга. В очередной раз поклонился, подобострастно осведомился, как спалось господину. Господин ответил, что хорошо, тоном, недвусмысленно намекавшим, что пора переходить к делу.
– Вот, господин, – произнес слуга. – Платье для рабыни, как вы вчера и приказали.
Уже не знаю, в который раз за последние сутки я удивленно выпучила глаза. Платье? Для меня? И когда он успел отдать такой приказ? Должно быть, вчера вечером, пока я дремала в ванной.
Понимая, что облачаться в старую одежду уже не придется, я снова как следует закуталась в полотенца и вышла из ванной. Мое новое платье лежало на матрасе.
– Вот, – кивнул на него Данте. – Держи. Оно лучше подойдет для путешествия по пустыне.
О плачевном состоянии, в которое пришла моя собственная одежда, он деликатно умолчал.
Забрав платье, я снова удалилась в ванную, чтобы выйти оттуда уже прилично одетой. Прилично и непривычно, но тут уж грех жаловаться. Платье с широкой юбкой, длинными рукавами и высоким воротом действительно идеально подходило для предстоящей поездки. Оно было трехцветным и сочетало черный, зеленый и оранжевый, хотя, на мой взгляд, последний цвет был здесь совершенно лишним. На ткани – типичный южный узор из витиеватых линий.
Я бросила последний взгляд на свою старую одежду, которой предстояло остаться здесь, на постоялом дворе, в качестве мусора. Чувство брезгливости резко ушло, сердце сжалось от ностальгии. Я еще не ушла, но уже тосковала по этим вещам. Ведь это было единственное, что я привезла с собой из Астароли. Одна из последних ниточек, связывавших меня с прошлой жизнью. И, кстати сказать, когда-то это было хорошее платье. Я даже помню, в какой лавке его покупала.
На глаза навернулись слезы, и я поспешила выйти из ванной.
В коридоре нас уже поджидал Ренцо, а пару минут спустя из комнаты напротив вышел, приветственно улыбаясь, Илкер, снова сопровождаемый телохранителем. «Похоже, эти двое и спят вместе», – подумала я с мысленной усмешкой. Как выяснилось, я была не так уж далека от истины: Илкер занял покои, состоявшие из двух смежных комнат, и телохранитель, никогда не отходивший далеко от своего господина, ночевал в соседней спальне.
Разумеется, тот факт, что я вышла вместе с Данте из его покоев, не остался незамеченным. Ренцо лишь многозначительно взглянул на друга, а вот Илкер не счел нужным воздерживаться от комментария. Деликатность – как минимум в нашем, северном, понимании – была в Арканзии не в чести.
– Я вижу, ты не терял времени зря, дон Эльванди, – просиял Илкер, одобрительно причмокнув губами. – И то верно: время не для того нам дается, чтобы тратить его впустую.
Ох уж мне эти заумные философствования, в особенности от человека с такими маленькими хитрыми глазками! Лучше бы поучился не лезть не в свое дело. Хотя какое там!
– Да, – подтвердил Данте, по-хозяйски обнимая меня рукой за плечи. – Рабыня провела эту ночь со мной, и теперь она повышена в статусе.
Илкер благосклонно кивнул, принимая данную информацию к сведению и, видимо, считая ее если не само собой разумеющейся, то как минимум вполне логичной.
Я спорить, конечно, не стала, да и вообще не так чтобы была сильно шокирована сложившейся ситуацией. На фоне всего, что мне довелось пережить, это была, в общем-то, ерунда. Пусть думают, что хотят. К тому же Данте, если он прав в отношении Илкера, поступил весьма умно. Нельзя признаваться таким людям в том, что просто пустил к себе в покои рабыню, чтобы дать ей возможность отдохнуть, принять ванну, наесться и провести ночь в нормальной кровати.
На первом этаже к нам присоединился надсмотрщик с рабами Илкера. Мы вышли во двор, оседлали уже подготовленных джамалей и продолжили путь.
За пределами Бертана тоже простиралась пустыня, но уже немного иная, нежели до сих пор. Здесь был не только один сплошной ковер из горячего песка. Справа и слева возвышались горы, правда, совсем не похожие на те, что были знакомы мне по родным местам. Сравнительно низкие – по высоте я бы, пожалуй, скорее назвала их холмами, – песчаные, голые, с редкими окошками естественных пещер. Их подножие напоминало чьи-то гигантские опустившиеся на землю лапы. На обрамленной горами равнине, по которой мы и ехали, тут и там виднелись пусть чахлые, но все же деревца. Кое-где – сухая трава; стало быть, хоть временами эта равнина зеленела. Высокие, в человеческий рост, кактусы – и вовсе в изобилии. Один раз мы проехали мимо русла высохшего ручья. Но в некоторых местах источники воды по-прежнему встречались, в том числе, вероятно, и под землей, за счет чего хоть какая-то растительность продолжала здесь существовать. Ехали мы, опять же, не всегда по песку, иногда это была скорее почва, правда, сухая и имевшая желтоватый оттенок. В таких местах можно было встретить даже небольшие рощицы, хотя деревья опять-таки были чахлыми, почти без листвы, и особой тени не давали.
На привалах меня перевели в шатер, подтверждая тем самым повышение в статусе. С едой и питьем тоже стало лучше, Ренцо не приходилось теперь передавать мне лишние куски потихоньку, таясь от посторонних глаз. Сложность представляло теперь мое мнимое незнание языка. Раньше оно приносило пользу, теперь же невозможность обменяться с Данте хотя бы парой слов стала восприниматься как досадная помеха. Данте, по-видимому, относился к этому так же. Поэтому в какой-то момент просто взял и заговорил со мной. Я ответила, поняв, что он ожидает от меня именно этого. На удивленное замечание Илкера о том, что рабыня вроде бы не знала арканзийского, у Данте был готов ответ:
– Как оказалось, она изучала арканзийский язык у себя на севере. Когда попала в среду, ей потребовалось время, чтобы освоиться. Теперь она может говорить без особого труда.
Данте посоветовал мне держаться поближе к нему и к Ренцо и подальше от арканзийцев. Это соответствовало моим собственным ощущениям, так что я старалась следовать его совету. Тем не менее удавалось это не всегда. Как-то раз, оказавшись в обществе рабов, я поймала на себе откровенно враждебный взгляд Юркмеза и более спокойный – Берка.
– Повезло девчонке, – заметил последний, обращаясь к своему приятелю.
– Конечно, – скривил губы тот. – У нас ведь нет такой же возможности приблизиться к господину.
– А вы попытайтесь, – не стала отмалчиваться я. Слишком уж долго держала рот на замке. – Господа – они всякие бывают. Может, и вам повезет?
Постепенно я начала делить с ними работы по уходу за джамалями. Начала со своего, к которому успела привязаться. Я люблю животных, к тому же отчасти чувствовала в джамале такое же бесправное существо, как и я сама. Быстро научившись с ним управляться, я посмотрела-посмотрела на возившегося в тот день с остальными джамалями Берка… и молча принялась за очередного верблюда. Отношения с Берком быстро улучшились. Нет, мы не стали ни друзьями, ни приятелями, к чему я ни в коем случае и не стремилась; скорее это было своего рода молчаливое соглашение о мирном сосуществовании. Юркмез же был менее воздержан, продолжал злиться и бурчать себе под нос, но ни на что большее не решался.
Как-то раз во время привала, когда с трапезой было покончено и Берк разливал господам сваренный на огне кофе, Илкер задал Данте следующий вопрос:
– Дон Эльванди, скажи, отчего ты до сих пор не женат?
Я сидела позади Данте, ближе к стенке шатра, и потому не видела выражение его лица, однако голос прозвучал, как и обычно, вежливо, но прохладно.
