Текст книги "Тайна перстня Венеры"

Автор книги: Ольга Тарасевич

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Кушадасы, май 2009 года

Пожалуй, прошло два дня перевозки воды.

Обида на мужа отпускает меня только теперь.

Сквозь еще не рассеявшиеся облака стало пробиваться солнце, я выбралась на пляж, растянулась в шезлонге. И, различая в гоготании немецкой речи (бюджетный четырехзвездочный отельчик на берегу Эгейского моря, в котором мы остановились, просто оккупирован бюргерами) нежный ласковый шум волн, начинаю чувствовать к Леньке искреннюю благодарность.

Я очень редко отдыхаю, последний раз мы выбирались на море лет семь назад, в Болгарию. Профессия у нас та еще, оба – судебные медики. А труд экспертов – это катастрофически ненормированный рабочий день. С утра – вскрытия, потом суды, проверка показаний на месте, затем до ночи – оформление экспертиз. Разобраться с текущей писаниной невозможно физически, часть актов всегда остается на выходные. В понедельник – новый круг любимого ада, работа нон-стоп, поэтому к отпуску мы с супругом подходим, как сироты казанские. Изрядно поизносившись (нет времени выбираться в магазины за обновками), почти без друзей и родственников (прокляли в третьем поколении за то, что мы опять пропустили важные юбилеи и праздники), с еле дышащим, кряхтящим всеми своими деталями автомобилем. Да еще и квартира, предательница, как-то регулярно ветшает. То покупки, то гости, то ремонт – и отпуск вдруг заканчивается.

Но наконец твердо решили – пропади оно все пропадом, потом разберемся с бытовыми делами, а теперь едем на море. Выбрали курорт, отель (не так чтобы уж очень шикарно, но достойный мидл-класс, все-таки один раз живем, чтобы слишком экономно экономить) – и тут моему драгоценному зачем-то понадобилось сломать ногу. На ровном месте упал! Перелом – серьезнейший, со смещением… Мужики, с моей точки зрения, вообще создания беспомощные, а уж болеющие – и вовсе сущими детьми становятся. Ну, как Ленька без меня, но с костяной ногой? Вообще-то при таких проблемах со здоровьем, конечно, дают больничный. Но муж визжит, что с ума сойдет в четырех стенах и не собирается сидеть дома. В принципе худо-бедно он со своим гипсом пару вскрытий в день проведет (часто ежедневно с шестью-десятью трупами приходится иметь дело, но моему инвалидику, конечно, разрешат похалтурить). Однако кто будет его отвозить на работу? Сын с невесткой живут на другом конце Москвы и при всем желании не смогут прорваться к нам через перманентные пробки. А еда?! Кто накормит моего брошенного сиротинушку?! Я, конечно, иногда, увлекшись описанием «огнестрела», сжигаю рис и котлеты, но супруг же вообще готовить не умеет! «Ничего, я справлюсь, – утешал меня благоверный, откладывая костыли. – И собак наших детям не придется отдавать – все-таки им неудобно было бы с непривычки с двумя псами возиться. Деньги не пропадут за твою часть путевки. Уж как-нибудь разберусь: еду приготовлю, с Лаймой и Боськой погуляю. Собаки у нас старые, спокойные, с ними проблем не будет. Не волнуйся, о себе хоть раз подумай. Наташа, ты ведь уже сто лет не отдыхала!» Он был прав, но так не хотелось оставлять его и путешествовать одной. Знаю я такие поездки: никакого отдыха, от мужиков бы отбиться. По паспорту лет мне неприлично много, в портмоне – фотография подрастающей внучки, но внешне я выгляжу как обаятельная рыжеволосая барышня немногим за тридцать. То, что надо для курортного романа с точки зрения большинства мужчин. Повезло мне с генетикой, и маму мою за сестру-ровесницу принимали. Хотя бывают ситуации, когда я о своей эффектной внешности искренне жалею – отваживание ухажеров занимает много времени и сил, а со всем этим у меня напряженка.

Но Ленька пропустил все мои аргументы мимо ушей. Бормоча: «Рыжая, не нервируй меня!» – все-таки заставил собрать чемодан, вызвал такси. Да еще и сам со мной отправился – проконтролировать, чтобы я никуда не сбежала из аэропорта. Ведь я могу! Возле аэропортов и вокзалов часто живут бродячие собаки. Собаки – моя слабость, бездомные песики – боль… Я всегда помогаю приюту для животных: собираю деньги, покупаю корм. Когда вижу на улице такую животинку, затравленную, облезлую, с надеждой разглядывающую двери магазина, у меня сердце кровью обливается. Ох, как хорошо Ленька меня знает: как-то раз, покупая псу мясо и обрабатывая подбитую лапу, я даже опоздала на поезд.

Итак, вот – вопреки всему – все-таки Турция…

Она оказалась совершенно не такой, как представлялось за просмотром буклета в туристическом агентстве. Никакого буйства сине-зеленых красок – свинцовое море, пасмурно-серая, сочащаяся дождем губка неба, сосны и пальмы тоже какие-то нахохлившиеся. Отель, не обработанный в реальной жизни фотошопом, выглядел не столь сверкающе-презентабельным. Окна моего номера выходили на море, но я сразу поняла, что наслаждаться свежим морским бризом, увы, не придется: даже при «задраенных люках» в комнате чувствовались все запахи расположенной этажом ниже кухни. Попытки сначала дать взятку, а потом закатить истерику на рецепции успехом не увенчались. Миловидная темноволосая девушка, натянуто улыбаясь, упрямо твердила, что ей очень жаль, но теперь в отеле большой наплыв туристов, и номер без кухонной «ароматерапии» освободится не раньше чем через неделю. С учетом того, что у меня тур всего на десять дней, я, разумеется, буду счастлива перед отъездом переехать в более комфортную комнату! Вдобавок ко всем бедам за ужином пожилой немец одаривал меня такими страстными взглядами, что я невольно подавилась. И окончательно разозлилась на Леню. Мог бы и не ломать ногу. Или разрешил бы мне остаться в Москве!

Но вот теперь, всей кожей впитывая ласковые поглаживания солнца и теплого ветерка, предвкушая обнимающие прохладные волны, я, кажется, пьянею от моря, счастья, от похожей на наше лето южной весны. И чувствую искреннюю признательность мужу, вытолкавшему меня из душной загазованной Москвы.

– Я могу лежать на этот шезлонг? Или он занят? А, я знать, занят. Красивые женщины никогда не есть свободные!

Поворачиваю голову на звонкий, с жутким акцентом голос. Его обладатель – типичный немец, рыжеволосый, голубоглазый, жизнерадостный. Лет тридцати пяти – сорока, худощавый. Мне нравится его стрижка – спереди короткий ежик, сзади длинные, вьющиеся колечками пряди. Интеллигентные очочки – не солнечные, обычные, со светлыми стеклами, в тонкой золотистой оправе – внушают доверие. Смешная сережка в одном ухе – второе ухо не проколото. Еще так и тянет по-дурацки расхохотаться, мужчина вроде бы говорит по-русски, но интонации – словно в немецких порнофильмах. Все, как ранее и предполагалось: начинаю пользоваться успехом. Леня, Леня, а ведь я тебя предупреждала.

Даже обидно, что муж на редкость не ревнивый. Не уверена, что в аналогичной ситуации вела бы себя столь же великодушно! Я, конечно, сама не ревную, но хату в случае чего спалю. И со шваброй по квартире погоняю – для профилактики. Чтобы я отпустила мужа отдыхать одного – да ни за какие коврижки! Ленька же поспокойнее в этом плане. Верит, не сомневается…

Впрочем, я не всегда в полной мере оправдываю оказанное мужем доверие. Он не догадывается, что порой его отсутствие – как мучительная невозможность уцепиться за берег в бурном потоке чувств. Но я тем не менее стараюсь не пачкать супружеские отношения физической изменой. Даже если очень хочется. Мой Леня – самый лучший, такой любимый, понимающий и великодушный. А искушения существуют для того, чтобы их преодолевать. Хотя иногда с этим тезисом ой как хочется поспорить. Не понимаю, как мне все же удалось устоять перед таким красавчиком, как Михаил Панин[13]13
  См. роман «Последняя тайна Лермонтова».


[Закрыть]. До сих пор помню его манящий, обещающий нежность взгляд…

– Меня звать Дитрих. Я – историк, работать в высшей школа. И я любить путешествовать. Каждый год – новая страна. – Он уже сидит на соседнем шезлонге и, не смущаясь, одобрительно рассматривает мои ноги. – А какое ваше имя? И чем заниматься вы?

– Я заниматься врач-проктолог.

– Какой врач? Про-кто-лог? Я знаю – хирург, пе-ди-атр.

Перевернувшись на бок, я звонко хлопнула себя по ягодице:

– Я лечу вот это, ферштейн?

Немец мгновенно покраснел и смущенно улыбнулся. А я, хотя и соврала, не испытала ни малейшего укора совести.

Нет-нет, увольте меня от расспросов про работу.

…Вообще-то у меня наличествует дурная привычка – зарезать людей правдой-маткой, даже когда меня ни о чем не спрашивают. Говорю быстрее, чем думаю. Если вообще думаю. Врать не люблю и не умею. Хотя бывают исключительные случаи. Все, что связано с профессией судебного медика, например, для меня уже стало поводом ироничных шуток.

О! Я наизусть знаю те многочисленные вопросы, которые возникают у далеких от нашей кухни людей.

Сначала меня спросят, едят ли эксперты в секционных. Само собой! Только там и питаемся, очень удобно. В одной руке скальпель, в другой бутерброд с колбасой. Пикантный аромат крови, формалина и содержимого кишечника здорово стимулирует аппетит! А если серьезно, то для этих целей у персонала морга есть специальная комната, с микроволновкой, чайником, кажется, даже небольшим телевизором. Я туда почти не заглядываю, предпочитаю сгрызть пакет орешков возле компьютера. И еще хорошо отметить выполнение экспертизы парой стаканов молока. Я не думаю, что работа судмедэксперта особенно вредна (хотя по некоторым параметрам мы здорово рискуем, во время вскрытия можно заразиться туберкулезом или, не приведи господь, ВИЧ). Однако у меня с годами развилась наркотическая зависимость от молока, как будто бы вкалываю на самом вредном производстве. Если литр в день не выпью – ко мне лучше не соваться, загрызу! Но возвращаясь к теме полноценного обеда. Времени на него нет. В том числе и официально – никакой перерыв, даже самый коротенький, не предусмотрен. Эксперт, видимо, должен всегда трудиться как робот!

Еще один актуальный блок, очевидное-невероятное, – пытливая любознательность дилетантов. Про оживающие трупы. О! Как же не спросить – бывало ли такое, что к вам привезли покойника, а он вовсе даже и не покойник? Вы ему брюшную полость разрезаете – а он как обрадуется, как завоет?! Да-да. Бывает. Сурова и страшна наша статистика:

– каждый третий человек на самом деле умирает в морге от вскрытия;

– каждый второй находит в себе силы сбежать с секционного стола;

– каждый первый тянет к эксперту холодные пальцы и душит его, душит. А потом хватает скальпель и проводит аутопсию[14]14
  Вскрытие.


[Закрыть] уже судебному медику.

Впрочем, шутки шутками, а как-то раз иду я вечерком по морговскому коридору. Время позднее, пора домой собираться, а мне все неймется. Решила, что надо еще раз рану на трупе осмотреть, затерзали меня ближе к ночи смутные сомнения. Теперь, правда, не помню, какие именно, но не в этом суть. Итак, коридор морга, полумрак, никого уже нет, трупы, вдоль стен на каталках лежащие, конечно, не в счет. И вдруг слышу приятный такой мужской баритон, c игривыми интонациями: «Привет… Как дела? Ты меня ждешь?» В обморок, конечно, не шахнулась. И мурашки по спине не поползли, с нервишками у меня все в порядке. Однако все же как-то удивленно задумалась: в самом деле, как у меня дела и кого именно я жду или не жду?.. Что оказалось. Васька, санитар, между каталками на корточки присел, решил с кем-то по телефону полюбезничать. А что атмосфера? Не благоприятствует нежным беседам? Да Вася тот в упор не видит уже каталок с одетыми навынос трупами, они для него – как деталь интерьера, как плитка на стене. Действительно, привыкаешь со временем к внешним проявлениям смерти, не обращаешь внимания, не боишься. Но вместе с тем есть и то, к чему привыкнуть невозможно, – боль родственников, потерявших своих близких. От сочувствия мучительному горю и слова утешения не находятся, только жалко очень, мычишь что-то маловразумительное. А сердце невыносимо ноет. И так каждый день, много лет подряд – а все равно обида и недоумение захлестывают как в первый раз. Но если вглядеться пристально в эти муки (честно и беспристрастно), то там, на самом дне, видны непривлекательные всполохи неконтролируемой, тщательно скрываемой радости. С тобой и твоими родственниками ведь ничего не произошло, мимо беда прошла, стороной, только холодом и слезами повеяло…

Ну и последнее, наверное. Черный юмор судмедэкспертов. Есть или нет? По мне – так вот нет. Мы – белые и пушистые. А черный юмор – весь у следователей. Меня поражает в них скудость ума в сочетании с буйством фантазии. Недавно одна деваха, занимавшаяся расследованием смерти младенчика, выдала эксперту пассаж. Дескать, скажите, уважаемый специалист, мог ли младенец выпасть из окна без постороннего вмешательства. Я, как всегда в таких случаях, возбудилась, перезвонила этой козе из следственного отдела. И поинтересовалась, как она вообще до такого додумалась – что груднички сами в окно сигают?! Деваха в трубку попыхтела-посопела и застенчиво выдала: «Ну, может, он шел-шел, оказался у окна, заигрался и упал». В два месяца! Дошел, взобрался на подоконник, заигрался! Ладно, бог с ней, с девицей, она молода – и у нее есть шанс если не поумнеть, то сделать ценное открытие о невозможности двухмесячных деток ходить ножками. Но ведь большинство-то следователей – люди взрослые, а чудные! Недавно на дежурстве был выезд на труп, обнаруженный в гаражном кооперативе. Приехали – мужичок возле «ракушки» на земле валяется, в спину нож воткнут. Не надо тут быть семи пядей во лбу, чтобы понять: проткнули бедного дяденьку, и рука у злодея не дрогнула! Но нет – следователь скребет лысину и начинает рассуждать: «Может, мужик не убит, а с собой покончил? Вы скажите, Наталия Александровна, мог ли он себя так ловко в спину пырнуть? Не выйдет, рука под таким углом не гнется? Понятно. Ах, как жалко! Но ничего, кто ищет – тот находит, ведь он мог по-другому поступить. Вон там возле забора кирпичи кто-то сложил, видите? А что, если он нож между кирпичами засунул – а потом спиной да на лезвие с разбега?..» Блин, видел бы кто те кирпичи! Мало их там, невысоко они сложены, до середины бедра всего лишь доходят. Получается, даже если отбросить абсурд следовательской версии, потерпевший должен был в полуприседе о кирпичи спиной шахаться! Смех смехом, но я потом действительно вынуждена была в заключении писать, что очень сомневаюсь в возможности покончить с собой, пятясь на корточках к зажатому в кирпичах ножу. Это только в книжках следователи с огнем в глазах азартно расследуют преступления. В реальной жизни пыл на другое направлен – уголовное дело не возбуждать. А поиск преступника, неотвратимость наказания, справедливость – это все из области литературы. Кстати, не то чтобы я осуждаю подобную поэтизацию образа. Иногда даже сама в детектив краем глаза загляну или под криминальный сериал уборку затею. Ну и нормально – милиция там такая вся из себя порядочная. Пусть люди видят хорошее, верят в лучшее. Сегодня и так все вокруг нервные, несчастные…

Впрочем, что я все над следаками ерничаю. И у нашего брата смешные проколы случаются. Помню, был у нас начальником бюро судебно-медицинской экспертизы один дядечка, склонный к публицистическим излияниям. Статьи любил писать – про совесть, нравственность и прочие моральные категории. К нему человек в кабинет заходит, а он бац ему – и статью «Как начать жить по совести?» в качестве презента. Человек сразу напряженно думает: что именно в его облике натолкнуло на мысль о необходимости такого чтения?! А еще тот начальник бюро очень рассеянным был, и мы иногда над этим подшучивали. Привел он как-то в морг выводок ментов-курсантов, им полагается такие места посещать. Заходит в одну секционную, бодренько спрашивает у эксперта: «Что тут у нас?» – «Двойное удавление». Начальник глаза трет – одна жесткая странгуляционная борозда на шее трупа. «Ну, как же, – продолжает потешаться эксперт, – вот на этом столе труп с удавлением, и на том – тоже. Итого – двойное. Что же вы забываете-то нашу терминологию? От жизни оторвались!» Начальник в следующую секционную молодых ментов загнал, а там тоже два трупа, уже с извлеченными органокомплексами, оба – с явными следами ишемической болезни сердца, ИБС. «Вот, обратите внимание – случай двойной ИБС», – продолжил учить молодежь шеф.

– …Вы уже выбирать экскурсии? Мы можем ехать вместе! Я понимать русский, мне русский гид – очень хорошо, практика, – радостно щебечет Дитрих. Он отметил отсутствие на моей руке обручального кольца и почему-то приободрился. Зря: судебные медики обычно колец не носят, украшения вместе с перчатками на раз-два снимаются. – Эфес, Памукале – здесь есть много интересного! А еще мы можем выбрать прогулка на яхта.

Я собираюсь его расспросить о местных достопримечательностях поподробнее. Все-таки хочется составить хоть какое-то впечатление о стране. Пока я вообще не чувствую себя в Турции! Вокруг – немцы, а персонал отеля, как ни странно, в большинстве своем обладает скорее славянской, нежели восточной, внешностью. И я видела много светловолосых горничных! Почему? Здесь рядом Греция, но там тоже все смуглокожие, черноглазые… Пожалуй, надо действительно съездить на экскурсии. И обязательно выбраться в город. А как иначе понять, какая она, Турция! У бассейна или на морском пляже дыхание страны не почувствуешь. Гид говорил, что возле отеля останавливается местная маршрутка – долмуш. До центра Кушадас всего минут двадцать езды.

Но озвучить свои мысли я не успеваю. Внимание внезапно привлекает хрупкая женская фигурка в красном купальнике, несущаяся вдоль берега с истошными истеричными криками:

– Помогите! Егор тонет! Где спасатели?! На помощь! Кто-нибудь, господи, господи! Ну что вы лежите?! Ребенок там тонет! Помогите! Я плавать не умею!

Пока я вскочила с шезлонга, немца рядом уже не оказалось – помчался к перепуганной бледной женщине. Мне стали заметны две быстро удаляющиеся спины, потом, взревев, море вспенила белая шустрая лодка с синей полоской вдоль борта…

Наш отель называется «Long Beach». Чистая правда: линия пляжа не просто длинная, она огромная, многокилометровая. Чуть ли не до горизонта уходят длинные ряды шезлонгов, перемежающихся зонтиками из чуть растрепанного тростника. Оказывается, в этом есть и минусы, в непредвиденных ситуациях так сразу и не получится прийти на помощь.

«Дура, что же я стою? – пронеслось в голове. – Надо скорее туда, оказать первую помощь, врач отеля так быстро не успеет. Не приведи господь, еще кто угробит ребенка, с наилучшими намерениями, конечно. Не все же медики!»

Эфес, I век н. э.

– Феликс! Феликс… я с тобой разговариваю! Ты что, оглох?! Нет, клянусь всеми богами, с таким усердием тебе не миновать розог!

Квинт, надсмотрщик за рабами, занятыми в общественном туалете, орал что было сил. Но Феликс не слышал его гневных воплей. От едкого запаха человеческих испражнений он почти все время находился в каком-то странном состоянии, напоминающем сон с открытыми глазами. Тело наливалось свинцовой тяжестью. В голове делалось пусто-пусто…

Перед Феликсом, на мраморных скамьях с круглыми прорезями для отправления естественных надобностей, сидели люди. Их фигуры расплывались, превращались в цветные размазанные пятна. И почти полностью исчезали все звуки.

Вообще-то, говорят, летом в общественном туалете не так уж и невыносимо: легкий ветерок постоянно дует под потолком, где предусмотрены специальные отверстия для проветривания зала. Однако теперь слишком холодно, дырки заткнули шерстью, и дышать в туалете стало практически невозможно. Посетителям хорошо – они забегают ненадолго, обменяться новостями, посплетничать. Но если здесь находиться с утра до вечера… Да еще и спать в огороженном дальнем углу этого помещения, где запах практически тот же, мучительно-едкий… А ведь под скамьей все время журчит вода. Направленный в желоб поток смывает нечистоты и уносит их за пределы здания, в специальные ямы. Однако вонь все равно стоит отупляюще невыносимая…

Квинт тем временем не унимался:

– Феликс! Ты будешь играть или нет?! Ты стоишь как столб уже полдня, а у тебя в руках, между прочим, кимвал![15]15
  Музыкальный инструмент, что-то вроде тарелок.


[Закрыть]

Он пришел в себя только от сильного толчка в бок. Понял, что ударил его худенький флейтист, стоящий рядом на постаменте, оборудованном в центре зала. Парень выглядел недовольным и уставшим: от долгой игры лицо его стало серым, темным, как туника из грубой, небеленой ткани, в которую был одет юноша.

Работающим здесь рабам и правда приходится нелегко. По правилам, надо играть, когда в туалете есть хоть кто-нибудь из посетителей, – для того чтобы заглушить естественные звуки и доставить эстетическое удовольствие. Странные они, мягко говоря, люди, эти эфесцы. Удовольствие при таком минутном срамном деле! Туалеты, как и термы, есть в каждом богатом доме. В роскошном особняке Сервилия, например, имелось целых два отхожих места, и все равно хозяин сюда наведывался. Непонятная радость – опорожнить кишечник при свидетелях! Но тем не менее в туалете постоянно кто-то есть, поэтому музыканты вынуждены все время работать.

– Похоже, тебя точно звали не Феликс. Этого имени ты вообще словно не слышишь, – сочувственно заметил еще один раб, со свирелью. – Неужели ты вообще ничего не помнишь о своем прошлом?

Феликс, ударяя половинками кимвала, едва заметно пожал плечами.

Какой он на самом деле Феликс?[16]16
  Имя переводится с латинского как «счастливый».


[Закрыть] Хозяин решил так звать его явно в насмешку!

А память, увы, давно похожа на разбившийся сосуд, и только несколько небольших осколков удалось сохранить.

Большой прекрасный корабль с могучими белыми парусами; толстые, ранящие ладони веревки, которые надо то ослаблять, то затягивать; длинноволосые мужчины с коричневыми от солнца лицами в яркой одежде…

Люди в таком броском убранстве, конечно же, изношенном и оборванном, как и у всех, кто выставлен на рынке рабов, иногда встречаются и здесь. Говорят, то платье галлов. Поэтому, возможно, родиной была Галлия. А может, и какой-нибудь другой край. Сложно сказать что-то определенное, потому что других осколков памяти больше нет. И, скорее всего, никогда не будет. Хотя через несколько лет после работы в доме Сервилия воспоминания начинали становиться более четкими и подробными: возникали картины беспощадного шторма, нелепого кораблекрушения, а еще появлялось доброе женское лицо, в морщинках, но такое славное, такое светлое! Однако после того, когда господин, застав жену, как он кричал, «с презренным варваром», долго бил ногами в лицо, живот, в спину, зыбкая память потухла окончательно.

– Кхе-кхе-кхе, – демонстративно покашлял оживившийся флейтист, и Феликс улыбнулся.

В туалете появилась молоденькая рабыня[17]17
  Гиды, водящие экскурсии по развалинам Эфеса, уверяют, что посещение общественного туалета, являвшегося чем-то вроде клуба, практиковалось обоими полами безо всякого стеснения.


[Закрыть]. Приподняв края одежды, она уселась на свободный кружочек, застреляла лукавыми глазками. А это значит только одно: очень скоро здесь появится и ее госпожа, для которой рабыня теперь греет место. Госпожа обычно сидит в туалете долго, ни с кем не общается, не сводит грустных глаз с постамента.

Флейтист умирает от ревности, ему так нравится эта миловидная женщина. Но влюбленный юноша ей безразличен, она ищет взгляд другого. А другой, избранник ее, старательно звеня кимвалом, постоянно отворачивается…

Да, вначале Феликсу это льстило – ни одна девушка не могла пройти мимо, восторженно не оглянувшись вслед. Светлые, с легкой рыжинкой волосы даже после того, как Сервилий распорядился их остричь, спадают на плечи золотыми волнами (а ведь раньше они вообще были до пояса!). Завороженные, будь то рабыни или их хозяйки, восхищались и синими, как море, глазами, чувственным капризным ртом. Все, как одна, говорили, что не видели прежде такого красивого стройного тела…

«Не надо мне больше никаких женщин, – раздраженно подумал Феликс, звеня кимвалом. – И я Флавии избегал, но она своего добилась. Нажаловалась мужу, что я ее не слушаюсь, он потребовал выполнять все распоряжения жены. Мое дело маленькое, я и стал выполнять. Решил: у них так принято. С этим народом и его обычаями вообще спятить можно! Впрочем, красота Флавии меня, конечно, завораживала. Потрясающая женщина: никогда не уставала от любви и многому меня научила. А какой красивейший перстень она мне подарила! Золотой, с ажурными решеточками, в которых закреплен сияющий камень. Под камнем – пластина с профилем красавицы Венеры. От него глаз невозможно оторвать. Каждый раз, когда я смотрю на него, сердце екает – неописуемая красота, совершенная, невообразимая! Наверное, Флавия очень любила меня, если сделала такой подарок… А потом нас застал Сервилий. Я был так удивлен, что он рассвирепел! Мне-то казалось: выполняю его распоряжение! Потом уже вспомнил: Флавия ведь всегда ко мне приходила, когда муженька не было дома. Хитрая интриганка! Поняла, что муж зол, и выставила все так, будто бы это я ее соблазнил. Нет, не надо мне больше никаких женщин! От них радости на пару мгновений, а бед и разочарований – на всю жизнь! Сначала Сервилий хотел забить меня до смерти, но потом решил, что это было бы слишком просто. И отдал работать сюда, в общественный туалет. Здесь стоит такая вонь, что я часто думаю…»

Мысль оборвалась внезапно.

Легок на помине!

В туалете появился Сервилий, и Феликс, презирая себя, понял, что сжимается, съеживается под темным дурным взглядом хозяина. Вроде бы ни в чем не виноват перед ним, а все равно хочется провалиться сквозь землю. Лицо Сервилия опять искорежено ненавистью, он скрипит зубами, и руки сжимаются в кулаки…

– Приветствую тебя, великий музыкант! Ты по праву занимаешь свое место, оно соответствует твоему духу и наклонностям. – Сервилий, остановившись перед Феликсом, нервно повел шеей и взмахнул ладонью, отчего краешек белоснежной тоги, застегнутой брошью из красного сверкающего камня, едва не соскользнул с плеча. – Я давно заметил: от тебя бессмысленно ждать добрых дел или благодарности. Но я не сержусь на тебя. О нет, совершенно не сержусь! В знак моего прекраснейшего к тебе отношения я приготовил кое-какой подарок. Ты очень обрадуешься. В общем, можешь попрощаться тут со всеми. Вряд ли ты еще когда-либо сможешь лицезреть своих товарищей, с которыми ты занимался таким важным делом. Однако же не печалься. Тебя ждет еще более приятное времяпрепровождение…

Голос хозяина звучал обволакивающе-мягко. Обычно Сервилий вообще производил впечатление очень спокойного, уравновешенного человека. Любил читать философов, упражняться в ораторском искусстве в термах. А еще мог, устроившись с чашею вина в атрии, часами слушать, как журчит хрустальный фонтан, омывая струями воды белый мраморный кувшин. И после случая с женой внешне он остался таким же. Вряд ли бы кто-нибудь поверил, что этот статный мужчина может часами истязать соперника, наслаждаясь стонами мучающейся окровавленной плоти…

Когда они вышли из здания общественного туалета, Феликс с удовольствием сделал глубокий вдох, набрал полную грудь холодного чистейшего вкусного воздуха. И, сразу же бросаясь вдогонку, закашлялся. Сервилий, как назло, шагал так быстро, что его белая тога стала напоминать стаю вспугнутых чаек.

Кружится голова – вокруг свежесть, всюду приятные запахи. И ноги слабые, дрожащие…

Едва поспевая за хозяином, Феликс лихорадочно прикидывал, что за очередную пакость задумал мстительный рогоносец.

Судя по тому, что они шагают в сторону, противоположную от самой главной улицы Эфеса, улицы Куретов, застроенной роскошными особняками и лучшими магазинами, о возвращении в огромный красивый дом Сервилия речи не идет. Скорее всего, хозяин решил найти для своего «любимого» раба новую, как всегда, мучительную работу. Но какую?..

Отдать в строители? Действительно, тяжело ворочать каменные глыбы, выкладывать стены из известняка или мраморные полы. Но после туалета такая работа кажется счастьем – свежий воздух, достаточно времени для сна, да и кормят, наверное, рабов на стройке неплохо. Разве много настроишь на голодный желудок?

Или вздумал сгубить на каменоломнях? Ох, там сыро, темно. Кровавые мозоли на руках, порванные мышцы и связки, вечно ноющий от поднятия тяжестей живот, соленый пот, разъедающий глаза… Безусловно, вот она, изощренно-достойная месть за касание упругой груди Флавии, золотистого курчавого треугольника внизу круглого животика…

– Пришли. Проходи же, мой… дорогой друг. – Сервилий подтолкнул опешившего Феликса в спину. – Вот и обещанный сюрприз: я продал тебя ланисте[18]18
  Владелец школы гладиаторов.


[Закрыть]. Надеюсь, по вкусу придется новая интересная жизнь. Впрочем, даже если и не понравится, не ропщи на судьбу. Недовольство весьма быстро иссякнет, так пересыхает ручей в жаркую пору года. Вряд ли ты протянешь здесь слишком долго.

От восторга он едва не задохнулся.

В это было невозможно поверить!

Стать гладиатором! Выходить на арену в шлеме, закрывающем лицо широким забралом, с большим выпуклым прямоугольным щитом-скутумом; с наручем на правой руке, сжимающей меч-гладус! А впрочем, может и не сделают мирмиллоном[19]19
  Тип гладиатора, досл. перевод с греческого – «рыбка». Во время игр существовало несколько моделей поведения сражающихся мужчин и видов вооружения.


[Закрыть]. У ретиария[20]20
  Гладиатор-«рыбак».


[Закрыть] простые доспехи: металлический наплечник – галерус, надевающийся на левое плечо и закрывающий шею, а еще наруч на левой руке. Куда грознее его оружие: огромная сеть и трезубец. Устоять «рыбке» против такого соперника очень сложно, одно неверное движение – и тяжелая сеть опутывает тело, и только толпа на трибунах решает, будет ли мирмиллон жить дальше. Какие это, должно быть, напряженнейшие, изматывающие мгновения: через застилающую глаза кровь вглядываться в стоящие на скамьях амфитеатра фигуры, пытаясь разобрать, вверх, вниз ли направлены большие пальцы выставленных вперед кулаков…

Смерть все время сражается рядом с гладиаторами. С ней можно состязаться. Или, проиграв, смиренно покориться ее ледяному дыханию. В любом случае это дело настоящих мужчин. Достойнейшее занятие! По крайней мере, не в тарелочки в общественном туалете стучать. Хозяин – идиот, ничего не понимающий в жизни. Неужели он действительно думал, что сражаться в честном поединке – более суровая кара, чем с утра до вечера нюхать дерьмо? Впрочем, хорошо, конечно, что он такой несообразительный…

– Вижу, ты очень рад. – Сервилий, обернувшись, пристально посмотрел на лицо Феликса. – Я ведь говорил, что не разочарую тебя.

Сердце тревожно кольнуло.

Куда же они все идут и идут? Почему не останавливаются?..

Вот уже остались позади казармы, сложенные из темно-серого камня, в которых – весь Эфес это прекрасно знает – живут гладиаторы.

Теперь прошли и учебную арену, на которой, щелкая деревянными мечами, сражаются крепкие юноши в кожаных набедренных повязках. Там дальше (об этом тоже известно всем любителям поглазеть на диковинки) выстроились ряды с клетками, битком набитыми рычащими тиграми и львами. Перед началом игр гладиаторов животных выпускают на арену для того, чтобы они растерзали несколько рабов, подготавливая беснующуюся толпу зрителей к виду невыносимой боли, крови, смерти.