Текст книги "Гуру и зомби"

Автор книги: Ольга Новикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

11

Не ведая о самочинном расследовании, затеянном Юной и Василием, подуставший Нестор раздумывал: не пора ли подышать свежим воздухом? Слишком уж много дымят сидящие вокруг пьяненькие художники. Для здоровья неполезно. Хотя его совсем не раздражали ни запах, ни никотиновый дымок над старинным дубовым столом, для сохранности покрытым прозрачной пленкой. Наоборот, приятно было вспомнить последнюю сигарету, выкуренную лет десять тому назад.

Он чуть отъезжает от столешницы, вытягивает ноги и отключается от галдящих соседей по столу.

Бросить курить оказалось не так уж и трудно. Резоны сошлись убедительные. На пастве сказывалось то беспокойство, которое он испытывал после каждой лекции. Тянуло подымить, а нужно было терпеливо выслушивать восторги, отвечать на вопросы, давать советы. Да еще подкашливать стал… Пошел к врачу. Пульмонолог из Кремлевки продемонстрировал темное пятнышко на целлулоидном черно-белом портрете Несторовых легких…

Вскоре после этого он согласился на свидание с одной из своих умных и красивых подруг. Ему казалось, что они оба понимают: такбольше не встретятся. Слишком уж ясно было все случившееся с ними. Нет тайны – нет будущего. Перед финалом Тина так тесно сдвинула свои голые бедра, что он даже усмехнулся: «Да ты и без меня можешь обойтись». На что она с отчаянной гордостью прошептала: «Выучишься, если мужика удается заполучить раз в пять лет». Преувеличение, конечно. Или преуменьшение… Но пронзает такая откровенность. Откровенность последнего свидания…

В последней их постели он и затянулся с незнакомым удовольствием, а выходя из ее подъезда, сунул в урну почти целую пачку «Мальборо»…

– Нестик, ты не с нами! – погрозила голосом Вера. – Куда улетел? – Усердно играя роль хозяйки, она не в первый раз дергает своего гостя. Впрочем, забыв его представить присутствующим.

Нестор автоматически разводит уголки губ – изобразил улыбку и небрежно помахал ладонью слева направо: мол, все в порядке.

Ритуальный жест. Вспомнились руководящие стариканы на трибуне Мавзолея. Тоже играли по правилам. Что у них на душе было?..

Нестор снова уходит в свои мысли.

Что у кого на душе… Эту тайну можно узнать по спонтанным реакциям человека. Правдивы только нерассудочные, заранее не отрепетированные движения.

Но житейская мудрость в том, чтобы эту правду скрывать.

Сперва родители, потом обстоятельства учили его набору приемов, которые помогают прятать то, что у тебя на душе. По лицу умельцы читают сокровенное? Значит, прежде всего – работа над мимикой. Обиду и злость быстро сумел укротить, не выпускать наружу. Труднее было совладать с радостью и победным чувством. Азарт охотника, схватившего дичь, долго прорывался. Выдавал… А в России любят несчастненьких, всем недовольных.

Ничего, и эту задачу Нестор решил. Фасад стал непроницаемым.

Вроде бы удобная маска.

Проблема в том, что процесс не останавливается сам по себе. Нечувствительность идет все глубже и глубже. Эмоции отмирают. Неинтересно становится жить. И что в итоге получил? Старался скрыть себя истинного от людей, а вышло, что именно себя самого от себя скрыл.

Нестору это совсем не годилось. Лучше уж рисковать, чем бесцветно жить. С собой быстро управился. Освоил баланс. Небольшое умственное напряжение – и понятно, где можно расслабиться, открыться, а где – нет. Ошибался. Ну и что? Любой ляп поправим. Зато от жизни добился взаимности.

И сразу применил свои новые умения. Рассуждал просто: открытость – это и природная необходимость, и удовольствие. Дорогое удовольствие. Роскошь. Чтобы ее иметь, каждый устраивается по-своему. Предложение огромно. Исповедники, проповедники, психологи…

Он нашел нишу. Вычислил место, где ее выдолбить. Чтобы туда вмещался и нервный Христос, и нирванный Будда. Молитва и медитация (каждому – свое), которым учатся на его занятиях, помогают стать свободными, независимыми. Должны помогать.

– Можно я вас провожу? – Опрокинув табуретку, Гера рванулся к Нестору.

Тот только еще собирался встать со стула. Отодвинул тарелку, свесившийся край пленки подогнул под столешницу, чтобы не зацепиться и ненароком не сдернуть ее со стола.

Еще один «независимый», усмехается про себя Нестор. А вслух спрашивает порывистого и наблюдательного юношу, знает ли тот что-нибудь про жилище, где они столько времени пили-ели-говорили. Раз уж занесло в незнакомую компанию, то изучим все, что можно…

В выборе Вергилия по этому китчеватому аду Нестор не ошибся. Гера, полпред своей матери в России, знал не только всех собравшихся тут художников, но и эпопею того, как четыре коммуналки на двух этажах крепкого доходного дома превращались в хоромы для…

– Богатенького буратины… – Хозяин застолья перебивает добросовестного рассказчика. – Александр Панкратов, – четко артикулирует он свое имя, приподнимается на цыпочки, со стуком соединив пятки, одновременно резко наклоняет голову и сразу подбородок – вверх.

Якобы офицер… Вон как вымахал, а все играется… Нестор пожимает протянутую руку, называет себя.

– О! Сам Нестор! – Высокий, широкоплечий богатырь, мало похожий на художника, кладет руку на Герино плечо. Жест близости, под прикрытием которой легко отодвинуть человека в сторону. Что он и делает.

Черная облегающая майка со срезанными рукавами выставляет на обзор рельефные, накачанные мышцы. Длинные русые волосы схвачены аптекарской резинкой. Фигура, прическа – эффектная, запоминающаяся рама, а вот лицо…

Правильные пропорции, ускользающий взгляд. Сменит одежду, пострижется – не узнаешь.

И говорит как человек физического – не умственного – труда. Информирует как-то уж чересчур бесстыже, без ритуального сочувствия-соучастия униженным и оскорбленным. По-современному. Выгоднее быть на стороне начальника, работодателя. Нынче это даже заурядно. Ценится успех, власть, деньги… А интеллигентность, честь… Ау, где вы? Ни один из здешних не отзовется.

– Не шибко церемонились, когда в двадцатые уплотняли живших тут интеллигентов. Как аукнется, так и откликнется, – констатирует Панкратов.

Вроде бы – элементарная формула справедливости. Но сколько жизней такая простота сломала…

Сперва расселяли жителей. По сути – выселяли.

Двое стариков, дети тех, уплотненных, муж и жена – прямо Филемон и Бавкида – умерли в грузовике, который перевозил их со скарбом в новостройку где-то возле Кольцевой. Ехали в пятницу. Солнце, пробки. Какое ж сердце выдержит…

Два алкаша с разных этажей взяли деньгами и испарились. Сгинули.

В общем, с основной массой жильцов уладили за полгода. Только одна тетка держалась до последнего. Ведьма. С мотоциклом вместо помела. Правда, кто-то ее очень грамотно консультировал. Старая дева ни разу даже не повысила голос. Нет – вот и весь ответ. Не получилось взять ее на понт, как других. Пришлось раскошелиться на однокомнатную квартирку в соседнем переулке.

Как только Нестор услышал слово «мотоцикл», сразу вспомнил ту осаду. И героиню битвы. Молодец, Капитолина!

К тому времени плоская, тощая соратница была уже заслуженным ветераном среди его последователей. Всегда под рукой. Просить не надо – угадывает желания. Когда разрешил ей бесплатно посещать любые занятия, тихо выдохнула: «Я все для вас сделаю. Все». Помнится, прозвучало как-то угрожающе. Если б не смешная одежка Капитолины – вечная коричневая юбка до полу с блестящей тесьмой по подолу, кружевная кофта, обтягивающая отсутствующие формы, и много деревянных висюлек на плоской груди – он бы задумался, насторожился, а так…

Чем она может ему навредить? Все женщины преувеличивают свои возможности. Только улыбнулся про себя…

А Панкратов уже перешел к своим временным владениям. Поселился тут и руководит переделкой помещения. Самодеятельность, то есть всякие там дизайнерские решения, заказчик отметал сразу. Понимание красоты абсолютно индивидуальное у бывшего бандита. Впрочем, кто знает, бывают ли они бывшими…

Мясистые женские и мужские телеса сплелись в хоровод на свежеоштукатуренной двухэтажной стене. Фигур больше, они покучнее, чем в знаменитом матиссовском «Танце», но композиция по сути та же. Фреска…

Нестор вспомнил недавнюю Италию. Слушательница из первого его набора, узнав, что он будет в Пизе, позвала на концерт. Камерный оркестр, которым руководит ее муж, исполняет редкого Баха. Получил удовольствие. Ужинать поехали к ней за город.

Семья живет в палаццо XVII века с восстановленными фресками. На них – голубизна, обрамленная витиеватым коричневым узором. Деньги на то, чтобы открыть настенную живопись, дает государство. Всех оделяет, у кого в доме обнаруживается раритетная старость. В обмен на сохранность…

Ну а о здешней мазне вряд ли кто позаботится. Скорее всего, уже дети бандита, выученные в той же Италии, замажут сдобный китч, заказанный папашей.

А если дом простоит еще сто лет?

– Теперь – на второй этаж. – Производитель работ подхватывает Нестора под левую руку.

– Да, да, поднимись! – подает голос Вера. – Оттуда блик замечательный на всю нашу компашку.

– Вид, мама, а никакой не блик! – не слишком вежливо одергивает ее Гера.

– Черт, забываю русский! – Задев лицо рядом сидящего мужа, Вера машет рукой. – Ой-ой! Прости! – Она тут же гладит ударенного по щеке.

– Да у меня державинский вопрос, – отговаривается Нестор, высвобождаясь из объятий хозяина.

– Какой-какой? – с беззаботным непониманием переспрашивает Панкратов.

– Где тут нужник, любезный? – назидательно цитирует Нестор, не боясь обидеть неуча. Раньше каждый мало-мальски культурный человек с пушкинской подачи знал, что это был первый вопрос сановного старика по приезде в Лицей.

Художник растерянно подхихикивает и машет рукой в сторону выхода. Сам не проводил гостя, и Гера не догадался.

В темном коридоре Нестор запинается о ведро. На грохот никто не появился. Наверное, не слышат. Трет ушибленное место и топает дальше. Толкает белую дверь. В пустой комнате горит свет. Справа, лицом к стене, словно наказанные, стоят несколько полотен на подрамниках.

А, здесь у Панкратова, наверно, нетленка, заветное.

Нестор разворачивает крайнюю картину лицом к себе.

На него уставилась девчушка с джокондовской почти улыбкой… В короткой синей юбке, в белых гольфиках… Топлес. Красный галстук на шее, концы которого спускаются в ложбинку между набухающими грудками. Бутон. Шелковый галстук, шелковая кожа… В правом нижнем углу – название: «Весна пионерки». И четкое имя художника под ним.

Фишку Александр Панкратов сумел придумать. И не такую лобовую, как на стенах. Впрочем, во взгляде пионерки, если присмотреться, никакой загадки нет. Ни боттичеллиевой, ни леонардовой. Один «еб в глазах», как говаривал дед.

Оборачивать следующие картины Нестору расхотелось. Ясно, что они как детективные романчики: пока не угадал преступника-фишку – более или менее интересно. Но после – закрыл книгу и забыл.

Может, правда, панкратовская халтура – всего лишь пародия. Художник шутит… Имеет право. Пишут же образованные писатели сентиментальную, бандитскую или псевдоюмористическую лабуду. Не стесняются выставлять на всеобщее обозрение свою макулатуру, а тут кто увидит?

Выходит, видят.

В постмодернизме и так уже есть доза цинизма. Но только доза. Чужое, конечно, присваивают, но тем самым и продлевают его жизнь. А когда на потребу рынку малюют распаренные телеса с намеком на Матисса – это двойной цинизм. Это уже цианид.

По себе Нестор чувствовал, что невозможно работать на два фронта, духовный и рыночный. Только на полной свободе получается всякий раз разогнаться и проникнуть туда, куда не ступала еще его мысль. А иногда и ничья не ступала. Почти каждая лекция – прорыв или хотя бы подступ к непознанному. А стоит запомнить свои приемы и начать ими торговать, как сразу ускользнет чувство полета. Его потом ни за какие деньги не купишь.

И пусть то и дело ушлые люди предлагают расшириться, сделать по-настоящему крупный бизнес. Собирать тысячную паству во дворцах спорта, на велотреке. Открыть филиалы в провинции, в Америке, наплодить своих клонов…

Не хочу.

12

Напиться бы, мелькает у Веры, когда она расцеловывает на прощание Нестора и увязавшегося за ним сына. Пыталась чмокнуть воздух возле бороды Нестора, но пошатнулась и угодила в рот. Смутилась, хотела отпрянуть. И вдруг… Мягкие губы Нестора прижимаются к ее рту и выманивают Верин язык к себе. И все. Никакого объяснения.

– До встречи! – машет Нестор честной компании и исчезает.

Геркин отец со своей приветливо-молчаливой женой ушел еще раньше, так что остались свои, художники.

Свои…

Панкратов, Валентинов, Горин…

Каждый, по Вериным понятиям, ей чем-то обязан.

Сашка Панкратов месяц жил у нее в Париже. В девяносто первом русские были в моде, и после небольшой коллективной выставки французские тузы решили помочь бедной художнице перезимовать. Буквально думали, что если Вера вернется в холодную Москву, то там либо умрет с голоду, либо насмерть замерзнет. Наивняки.

Хозяин ресторана, которому понравилось, как весело распоясались краски на огромных Вериных полотнах, поселил ее в крохотной каморке на верхотуре и без лифта. Кормил-поил за пару картин, написанных специально для большого обеденного зала.

Кровать в одиночной камере-студии днем убиралась в стену, а ночью занимала все жилое пространство. На широком лежбище спали с Сашкой рядом. Он предлагал полежать более тесно, не как брат с сестрой, но Вера сама не захотела, хотя в тот момент никакого Густава еще и в помине не было.

Когда объявился немецкий искусствовед – поклонник ее живописи, когда предложил персональную выставку в своем Нольдебурге, для которой надо было еще написать много картин, то Вера на работу согласилась, но с пролетарской прямотой предупредила: «Имейте в виду, меня интересует только замужество».

И уже после женитьбы Густав организовал приезд всей троицы Вериных приятелей. Естественно, с ее подачи. Потом уже по своей инициативе сделал персональную выставку Вали Валентинова. На вернисаже сказал вступительное слово, организовал прессу… А тот вон сидит молчком. Терпеливый, как рыбак. Оживился, только когда его личная удочка дернулась: Густав упомянул о галерее, которую он курирует на паях с французским искусствоведом. Оказывается, Валюнчик довольно сносно уже говорит и по-французски, и по-немецки…

А Вере ни один из должников ничего конкретного в России не предложил. Неопределенные проекты, что-то в далеком будущем. Посулы, советы…

Да и до ее отъезда так называемые дружки всегда только присоединялись к ней. На последнем этапе. Она придумывала идею, она и доводила ее до ума. На своей собственной энергии. С чего бы им, сибаритам, измениться…

Юзают во все места…

И тогда, и теперь Вера не сознавалась себе: ей все время приходится платить за то, чтобы не быть одинокой. Не чувствовать себя изгоем.

Только подумаешь об этом, удавиться хочется. Бросала это мазохистское занятие на полпути.

А додумала бы до конца, встала бы на их позицию… Когда услуга сама падает в руки, кто ж ее не подхватит. А если твоя помощь платная, то сперва надо ознакомить человека с ценником за услуги. У каждого должно быть право выбора – пользоваться или нет.

А совесть?

Ну, на чужую совесть рассчитывать…

А Густав на твою может?

Так он муж.

Муж тоже человек…

Поговорила бы так сама с собой, глядишь, длинная мысль смогла бы вытащить занозы обиды, горечи. Но нет… Они застревали в сердце и, как яд, отравляли ее организм.

Напиться, что ли…

Выпить столько, сколько нужно, чтобы мир показался добрым, теплым, у Веры никогда не получалось. Ни разу в жизни. С удовольствием посмакует рюмку-другую, желательно приличного белого вина, и чем холоднее, тем лучше. А больше просто в глотку не лезет. Хорошо хоть, еды тут немного – не объешься до ненависти к себе. И ничего сладкого на столе нет.

Зато есть в мансарде под крышей. Облизнулась, представив, как во рту растворяется сахарный песок, облепивший лимонную дольку, потом полукружье подтаивает в слюне, становится прозрачным, тонким… Картонная банка, подаренная сыном, явно не доживет до Германии. Попрошу Герку купить еще одну…

Завтра – домой!

Уф, придется перед отъездом встречаться с Алексеем. Господи, как же не хочется! Но надо. Больше нечем отплатить за то, что он возится с оставшимися здесь картинами. Или пусть их? Пропадут, и ладно? Все равно почти половина промокла, отсырела…

Случайно потоп обнаружился. Герка тогда в очередной раз поссорился с отцом и отправился ночевать в еще не проданную материнскую халупу. Перед тем как лечь спать, спустился в подвал – проверить, цело ли Верино наследие. Нашел протечку в водопроводной трубе, испугался, позвонил маме – как будто она из Германии может прилететь с бухты-барахты… Да и спасать было уже нечего – неизвестно, сколько тухли тугие рулоны в горячей воде… Реставрация нужна. Такая же, как Данае, которую какой-то псих облил соляной кислотой.

– И мне даже их нисколько не жалко, – пробормотала Вера. Вслух.

Все засмеялись.

– И давно ты, мать, стала такой кровожадной? – погрозил пальцем Валентинов.

Оказалось, компания только что перемывала косточки двум свежим покойникам. Обоим по сорок пять. Первый мужской критический возраст. Диагноз у обоих один и тот же. Алкоголь, женщины – в изобилии, успеха – ноль.

13

– Здесь занято, – в который раз произносит Алексей, отбиваясь от желающих позавтракать именно в этом «Кишмише».

Претенденты на свободное место раздраженно уходили. Чтобы не сердить и официанта, он выбрал вегетарианский салат для Веры и по шашлыку из осетрины для себя, для Геры и Густава. Быстро принесли.

Кушанья стынут. Алексей нервничает – ведь сам заказал на полдень такси для улетающих. Цейтнот. Уже ясно, что спокойно посидеть и поговорить не удастся.

– Ой, извини! Мы с Геркой заскочили в Третьяковку на Крымском. В экспозиции актуального искусства все мои дружки есть… А я… – растерянно, щемяще-беззащитно выкрикивает Вера, чмокает Алексея и тут же пальцем размазывает помадный след на его щеке, не дав бывшему мужу ответить на поцелуй. Пока пробирается в дальний угол стола, длинный зеленый шарф, непонятным, но эффектным узлом завязанный вокруг шеи, цепляется за стул. Вера нервно поддергивает его, и шелковые кисти проезжают по тарелке с салатом. – Черт! Черт! Ну как же не везет! – На ее глаза наворачиваются слезы, горькие и злые.

От жалости к ней Алексей сразу перестроился и аннулировал в памяти ультиматум, который собирался ей предъявить. Но все-таки подробно, с ненужными деталями повторяет то, что Вера и так знает. С добавлением новых, ничего не значащих событий. Рассказывает, ни на что не надеясь и даже без скрытого намека-укола – смирился с тем, что Вера все равно не оценит его труды.

Ее картины и их сын… Чтобы всех их сохранить, он уже столько лет надрывается, сам того не замечая.

Сразу после развода Вера разменяла их трехкомнатную квартиру в Свиблове. На двухкомнатную для Геры с Алексеем и на комнату в коммуналке с тараканами, стойкими к отраве, и склочными соседями – для себя. Согласилась на первое, что предложили.

«Пусть помучается», – мстительно решил тогда Алексей. Мучаться, правда, пришлось ему самому. Вера фанатично работала, совсем не парясь из-за разрухи.

Ящики с тюбиками красок, холсты – и исписанные, и пока еще чистые, вязанки белых реек для подрамников потихоньку начали занимать все жизненное пространство ее двадцатиметровой комнаты. Чтобы попасть на кухню или в сортир (туалетом назвать гулкую клетушку с засохшими какашками на стенах не поворачивается язык), ее новому мужу, старому и больному, приходилось переставлять полотна – иначе он покачнется на узкой тропке и непременно смажет свеженаписанное.

Алкоголик-сосед, блюющий в местах общего пользования и избивающий беременную жену, всякий раз, когда просыхал, писал кляузы в жилищную контору. Жаловался на ядовитый запах из Вериной комнаты. Домоуправ за небольшую мзду предложил богемным жильцам арендовать пустующий подвал.

Гера с Алексеем полдня снимали с подрамников холсты, указанные Верой, скатывали их по три в рулон и относили в преисподнюю… Парилка и зимой, и летом, крысы, а потом еще и прорыв трубы… Почти все погибло.

Но это было уже после Вериного отъезда и смерти Вадима, а до этого она еще много чего натворила, насоздавала, и несколько десятков ее полотен даже разобрали по выставкам.

Не насовсем.

Когда они начали возвращаться домой, Алексей бросился к начальнику Речного вокзала, с которым его свела бывшая однокурсница. Уговорил троюродного знакомого подержать на складе сотню Вериных картин. Расплачивался своими услугами, деньгами, но небольшими, а вот теперь, когда все научились считать и когда квадратный метр стал стоить тысячи независимо от того, кто там обитает – люди или рулоны, начальник дал только месяц на передислокацию. Надо выметаться со склада.

А комнаты в коммуналке уже не было – Алексей сумел продать ее и, добавив своих денег, купить Гере квартиру возле Измайловского парка. Это тоже была эпопея.

Сосед-алкоголик уперся и ни за что, ни за какую сумму не хотел подписывать разрешение на торговую операцию с недвижимостью, без которого любую сделку могли аннулировать. «Пролетарии, блин, не продаются!» – брызгал он слюной.

Но тут, стыдно сказать, повезло. Жена не давала бедолаге денег на опохмелку. «Тогда я повешусь», – пригрозил он. «Вешайся!» – крикнула выведенная из себя молодая баба, сунула сына в коляску и укатила с ним на прогулку. Вернулась часа через три, пошла в уборную, а там, в вечно гудящей клетухе, муж уже начал остывать. Повесился. Табуретку поставил на унитаз, перекинул ремень через трубу под потолком, обмотал вокруг своей шеи и застегнул…

«Он газетку подложил на сиденье, чтобы не испачкать! Мы всегда за бачок газету затыкаем, чтобы не бегать, если посрать захочется», – пояснила свежая вдова.

За то, что Алексей сочувственно выслушал ее подробный слезливый рассказ с ритуальными причитаниями «на кого ты нас покинул! На какие шиши мы с ребеночком жить-то будем!» – и за добавку в сотню долларов баба расписалась где надо.

Когда теперешняя абсолютно безвыходная ситуация была полностью обрисована, Вера как раз доела свой салат. Никак не откомментировала услышанное. Обидно, что даже ни о чем не попросила.

– Мы на самолет не опоздаем? Густав, шнель, шнель, – дотронулась она до руки мужа, а потом резво обернулась к сыну: – Герочка, дай, пожалуйста, свой мобильник, я с Панкратовым попрощаюсь. Его картина с подводной лодкой в Третьяковке так меня инспирировала!

– Мама, по-русски говорят: вдохновила! – раздраженно поправил Гера. За отца обиделся?..