Текст книги "Каждый убивал"

Автор книги: Ольга Новикова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

13. Анжела

Пьяная баба свиньям прибава – самая первая Анжелина мысль… Продирается она сквозь пульс боли в еще не проснувшемся сознании. Полдень, наступивший после пропажи Ники. Ошизительно, что жизнь продолжается…

Вообще-то Анжела запрещает себе любое самоедство. Бессмысленное, обманное занятие. Ругать себя – это вроде индульгенции, которая прощает невоздержание. А толку от нее? Покаялся и забыл – снова можно грешить. Правильнее помнить мучение, чтобы в другой раз неповадно было. Сохранить именно душевную боль, конечно, а не физическую, с ней бы покончить как можно скорее.

Вчера не задернула занавеску? Комната залита каким-то торжествующим светом. Даже родное пространство вроде как осуждает ее… День уже буйствует, а ты – сбоку припеку… Надо встать, сообразить, куда сунула сундучок с лекарствами…

Нет, даже от вида таблетки мутит. Зеленым чаем, что ли, полечиться?…

Каждое усилие, как умственное, так и мускульное, дается через силу. Опять принуждение… И помочь некому! Нужно что-то делать с одиночеством. Чтобы кто-то погладил по голове, положил на лоб ледяную салфетку, отпоил волшебным настоем…

Тапир? Роль утешителя – явно не его амплуа. Он, как большинство мужиков, теряется, когда рядом страдалец.

Ника раньше успокаивала… До появления этого чертова Олега стоило только по телефону пожаловаться – она сразу: «Я приеду!» Без этих интеллигентских соплей: «Хочешь, дам телефон психиатра? Чем я могу тебе помочь?» Да откуда я знаю чем! Бывает, сил нет даже на то, чтобы сообразить, что тебе надо, что хочется…

А Ника – другое, совсем другое. Мгновенно прилетает, как птичка, и в клювике – всегда какой-нибудь приятный сюрприз: коробка свежей черники, салатовая сумка из новой коллекции, точно в тон недавно купленных босоножек, брюки-дудочки, которые сразу хочется примерить. Встаешь с постели вроде через силу, но когда штанишки садятся как влитые – все боли испаряются.

Нет больше Ники…

Катюха еще остается, она тоже из тех редких, про кого можно сказать: дружба – понятие круглосуточное. Но Катюха в Испании со своим семейством. Оттуда не налетаешься.

А может, все-таки переехать к Тапиру?

Ха! Размечталась! Его реальная реакция: «Голова болит? Сама виновата! Зачем вчера накирялась?! Говорил же!» Пара раз такого безучастного сарказма – и больше ни в Париже, ни в его европейских окрестностях не отрывалась по полной. В Куршевеле, например, из-за Тапира даже простудилась: промерзла, пока смотрела соревнования на кубок имени его тогдашнего главного партнера, а от сорокаградусных напитков отказалась, следуя своему же зароку. Самая лучшая, самая правильная директива не годится на все случаи.

Но одной жить иногда так паршиво… Друг на друга глядючи, улыбнешься; на себя глядючи, только всплачешься.

И все-таки Тапир не хуже других… Благодаря ему и «поршик» у нее, как у Мэрайи Кэри… Без дальнего прицела не делают такие подарки. Но уехать к нему за кордон – значит, обнулить все наработанное здесь. Крест на карьере она ставить пока не готова. Вот если бы ребенок… Но небрежное мужское: «Хочешь – заводи…» – не тот стимул. Слишком серьезное это дело – дети, тут на русское авось нельзя понадеяться. Тем более что в Москву Тапиру нельзя: его вполне могут упечь в каталажку, да и с воли ходить на допросы – тоже мало приятного. Хоть он еще до отъезда, запогодку слинял из бизнеса, вскоре попавшего в опалу, но был там не последним человеком, и знания его никуда не делись… Даже ей не выдал опасные подробности. Поберег…

Ладно, сколько уж раз все это думано-передумано. В теперешней ситуации столько своих закавык. Про Нику даже думать больно. Жива она? Вдруг ее заперли в подвале, вдруг прямо сейчас над ней издеваются? Она же так боится боли… Даже элементарную пломбу ей под наркозом ставят. Не обезболивающий укол в десну, а полная отключка, иначе – обморок или сердечный приступ…

Нет, в это вникать сейчас непродуктивно, голова совсем ничего не соображает…

Собственно, и пила вчера, чтобы хоть как-то избавиться от болезненных и абсолютно бесполезных мыслей. Ум иногда хорошо прочищается спиртом. Но не всегда.

Анжела дожидается, пока заварится чай, делает большой глоток обжигающего напитка, и он по старой дружбе чуть-чуть просветляет голову. Вчерашний вечер вспоминается во всех подробностях.

Олегов тесть перехватил ее при входе в «Турандот». Знал, что она приедет? Ждал? Зачем? – судорожно соображала Анжела, разглядывая массивного дядьку в классном свежем костюме – либо новый надет, либо знает владелец правила настоящего джентльмена: пиджаку и брюкам надо давать отдых – после носки вещи должны повисеть дня три, чтобы вернуть свою форму. Нисколько не тушуясь под ее взглядом – стрелы пристального внимания такому что слону дробина, – он несуетливо обновил прошлое шапочное знакомство – «зови меня просто Виктор», посочувствовал насчет Ники, ободрил: мол, уверен, что кузина жива, что ее скоро найдут, и, приобняв за плечи, повел за свой стол.

Что-то в нем было неестественное. Вроде типичный функционер советских времен: несуетливый, корпулентный, ранней весной уже с легким, обжившимся на лице загаром, окружен аурой власти… Но те, из прошлого, были жирнягами, лопали все, что выдавали им в закрытых распределителях. Возможность жрать наособицу икру ложками, твердую колбасу палками, импортный шоколад плитками и отличала начальников от рядового народа. Теперь, пожалуй, лишь полицейские и военные генералы лоснятся от жира – мундиры трещат под натиском все набухающих тел, а вот гражданские высокопоставленные чиновники следят за своим физическим обликом, фитнесом занимаются и во время застолий консультируются по мобильнику с личным диетологом.

Производя обычную мысленную рекогносцировку, Анжела осваивает ресторанное пространство. Светло-зеленая пузатенькая сумка, взятая с собой за цвет, точь-в-точь повторяющий фон длинного шифонового платья, оказалась великовата, чтобы уместиться на скатерти рядом с тарелкой. «Просто Виктор», без оперного «Рюрикович», указанного в интернетовской биографии, углядел неудобство, щелкнул пальцами и передал сумку возникшему за его спиной бугаенку.

Бизяев – вип из первой категории, забота его подчеркнуто товарищеская, а ощущение, как от тех прилипал, что изображают близость, чтобы набрать очки в свою пользу.

Что-то ему надо от нее, но что?

Виктор подливал ей французскую терпкость в бокал, по нынешней моде огромный, в котором все время стояла небольшая, казалось, лужица. Анжела от недоумения, от непонимания ситуации выпивала каждый раз до дна, забывая закусывать.

Про следствие Бизяев не расспрашивал – наверное, и так все лучше всех знал… Дочь-зятя вообще не упоминал… Байку, правда, рассказал:

– Один мент спрашивает другого: «Вот ты мне скажи, мы менты или не менты?! А если менты, то почему бандюков не ловим?» – «Так а как мы их поймаем, если они откупаются, гады!»

Можно сказать, косвенно коснулся темы. Правда, анекдот этот он уже пару раз в интервью вставлял. Так жулик продает прирученного голубя, который через сутки возвращается в свою голубятню.

Как только к Анжеле подваливал кто-то поздороваться-поболтать, необязательно о делах, Бизяев тут же рьяно поддерживал комплименты насчет ее необыкновенной сегодня красоты. Это, честно говоря, тоже кружило голову. Другие темы делались неуместными. А мелюзгу всякую, ненужную Бизяеву, от одного его взгляда словно сдувало от стола.

Вскоре она уже была не в силах встать.

Потом незнакомый толстяк захотел чокнуться с «самой восхитительной стервой сегодняшнего вечера», не удержался на ногах и пролил какую-то липкую хреновину на ее новое, ни разу прежде не надеванное платье.

Черт! Гофрированный шифон стирке-чистке не поддается. Жаба душит и прогоняет опьянение. Слава богу, вспомнила, что бирку забыла оторвать. Сунула руку за шею и достала сзади из-за ворота ценник: полторы тысячи долларов, без обмана. Дядька покаялся, без виляний выложил рублевый эквивалент указанной суммы, предложил выпить на брудершафт – вот когда был явный перебор, ведь пришлось до дна опрокинуть стакан с виски, кажется, – и потом они под караоке вместе пели «Я встретил вас, и все былое…», «Утро туманное, утро седое…», «В бананово-лимонном Сингапуре…».

Смутно вспоминается, как пара преторианцев безмолвно погрузила ее в черный джип. Не спрашивая адреса, довезли до дома, подняли на лифте на правильный этаж, открыли дверь и вернули сумку. «Вашу машину припарковали у подъезда», – сказал один из почти близнецов, доказав тем самым, что он не немой.

Что в итоге?

Прямой вопрос – как выстрел в лоб. Пытка… Анжела снова валится в постель и зажмуривается, чтобы вместе со слезинкой выдавить боль.

Не удается. Но ответ нужен. Себе самой нужен.

Так, сперва о работе… Блин, не наблюла практически ничего хоть сколько-нибудь вкусненького, чтобы состряпать даже среднюю статейку! Придется шакалить у информированных завсегдатаев…

А ведь за любые сведения платишь. Если б деньгами! Их, хотя бы частично, можно потом выклянчить у газеты на, так сказать, производственные расходы. Но нужные ей детали известны именно тем, кто сам отдаст сколько угодно за любую свою прихоть. Купюры тут совсем не канают.

Плебс считает, что телом можно рассчитаться. Ха! Да вокруг каждого олигарха столько свежей, товарно-привлекательной плоти, что завлечь их женственностью – дохлый номер.

Нет, тут тоньше… Ценно то, чего у других нет. Я могу расплачиваться только творческим способом. Мое журналистское слово что-то стоит… Волшебную силу правильного пиара уже начали ценить даже самые замшелые. На территорию политического пиара суются далеко не все бизнесмены, большинству достаточно неопасной светской хроники.

Платишь тем, что пишешь с оглядкой на персоны. Те, кто поделикатнее, через посредников просят смикшировать или вовсе убрать какую-нибудь ужористую деталь, вообще не упоминать о том, что были на тусовке… А некоторые, наоборот, дуются, что про них не написала… Кому что… Подсказок не всегда и дождешься – соображай сама, Анжела! Как ни гнись – поясницу не поцелуешь!

В последнее время что-то активизировались государевы слуги самого высокого ранга. Зажигают почище некоторых отвязных олигархов. И все суперсекретно. Так и не получилось узнать, кто из высших полицейских генералов приезжал на Рождество в Куршевель. Прошел слух, что с ними был и Олегов тесть, но… Не пойман…

Бывают, конечно, и счет выставляют за услугу. Самое легкое – это когда просят не слишком язвить по поводу шляпок, которые напяливают на себя их дамы на скачках в Москве, Лондоне или Париже. Не гнобить линию одежды, которую презентируют их дочки, жены или любовницы. Поддержать литературные экзерсисы сильных мира сего…

А бывают, наоборот, любители-мазохисты, готовые приплатить за то, что их отшлепают словом. И хорошо, что такие есть. Без оскорбительной остроты материал и читать никто не станет.

Охват событий должен быть широким, чтобы рейтинг твоей писанины не падал. А везде не поспеть с московскими-то пробками. Но если сама не была свидетелем, приходится осторожничать: бывает же, что настаивают на обнародовании чьей-нибудь фамилии, чтобы конкуренту кинуть подлянку. И приходится смотреть в оба: тебя-то тоже могут подставить.

Так. Кому звонить?

Не открывая глаз, Анжела шарит рукой по прикроватной тумбе. Мобильника нет. А, вчера… Приходится встать, тащиться в прихожую. Шаг – боль, шаг – удар в висок… Телефон отключен. Странно… Неужели сама отрубила? Не помню…

Ого, сколько непринятых, никчемных звонков! Блин, сколько нервных и недужных, ненужных связей, дружб ненужных! Ё-мое!.. «О кто-нибудь, приди, нарушь чужих людей соединенность и разобщенность близких душ!» – поют губы, и сладкая мелодия как камертон перенастраивает молоточки в висках. Их удары перестают бить прямиком по нервным окончаниям. Сознание может хотя бы произвести инвентаризацию вызовов.

Почти все позвонившие опознаны мобильником – имеют имена или прозрачные клички. В основном это пиарщики разных компаний, для которых ночь – самый разгар работы.

Но моим временем я им не дам распоряжаться!

Анжела сбрасывает все неучтивые звонки. Остается неопознанный набор цифр, чей-то конфиденциальный номер без опознавательных знаков и Лиля…

Лиля, Ника…

– Лилечка, ты как?! – от радости, что сразу дозвонилась, Анжела кричит в трубку. В ответ – безмолвие, сопровождаемое техническими звуками. – Алло! Алло! – настаивает она, но уже не так напористо.

После невыносимого молчания – глухой Лилин голос.

– Ее только что откопали… Я туда еду… Водитель Олега сознался…

Железная Лиля плачет…

– Диктуй адрес, я подъеду, – привычно командует Анжела. Никогда не причитает, если случилось что: слова – это всего лишь пар, уходящий в бесполезный свисток. Можешь делом помочь – вперед… – Пожалуйста, – добавляет Анжела, загоняя свое сочувствие в просительную, диковинную для нее интонацию.

Короткий ледяной душ помогает оттеснить надоевшую височную боль на второй план. Ради экономии времени Анжела голышом бежит к компьютеру, чтобы успел включиться и, когда она будет одета, помог сообразить самый беспробочный маршрут до пустыря, на котором…

Зеркало в гардеробной честно извещает: с такой опухшей мордой на люди ну никак… Кого звать? Конечно, Аду. В конце концов, надо точно выяснить, ее ли я встретила, видела она убийство или нет, а может, она причастна?…

Черт, не отвечает… Ладно, дозвонюсь позже, а сейчас для камуфляжа сойдут самые большие темные очки и… черная бейсболка, не очень уместно расшитая бисером. Готова. Ключи, телефон, кошелек в черную сумку – и на улицу.

Надо же, машина – на обычном месте. Бизяевские бугаи доставили. Знают, что она паркуется рядом с тополем… Следят за ней, что ли? А, ерунда! Просто именно тут было свободно. Здешние жильцы никогда ее место не занимают: после пары разговоров дошло, что с ней связываться – себе дороже.

Повернув на Басманную, Анжела натыкается на цветовые пятна, нарушающие монохромную картину угрюмого района. Серый забор из покоцанных бетонных плит покрыт яркими граффити, рядом с ним, как на фоне музейной стены, стоят несколько машин – желтые «жигули» с голубой полосой, белая газель с красным крестом и Лилин джип редкого изумрудного цвета. Анжела притуляет рядом свой розовый «поршик», придав картине неуместный матиссовский оптимизм, и бежит направо вдоль заграждения.

Не в ту сторону. Приходится обежать весь периметр. Проход оказался за углом слева.

В середине заброшенного мусорного участка – кучка людей. Топчутся возле небольшого холмика. Двое санитаров в васильковых, кричаще веселеньких комбинезонах толкают носилки, покрытые черным пластиком, навстречу Анжеле. Поравнявшись с ней, процессия застревает. Буквально ни туда ни сюда… Конструкция сломалась. Передний служитель, громко выругавшись, резко бьет по длинным ногам носилок, они послушно поджимаются, и санитары, сердито пыхтя, на руках тащат груз к выходу.

Тем временем кто-то сзади подхватывает Анжелу под микитки и шипит ей в ухо:

– Когда идет расследование, вы должны отвечать на мои звонки!

– Я никому ничего не должна! – сердито освобождаясь из плена, шипит Анжела.

Следователь хренов… В другой ситуации врезала бы по мошонке – терпеть не может, когда к ней прикасаются посторонние… Но не сейчас…

Оглядывается, ища родственников. В Лилиной одежде стоит смутно знакомая поникшая старуха. Смотрит куда-то вдаль, но явно никого не видит… Глаза сухие, руки теребят белейший носовой платок: тщательно расправляют одну его сторону, потом переходят к другой, и так безостановочно, по кругу.

– А Ульяша с кем? – Анжела правой рукой обнимает Лилю и, переглянувшись с дядей, левой отбирает белый флаг, который вывесила сдавшаяся крепость.

– Что? Ульяша? – переспрашивает Лиля. – Ульяша с няней… Убийца… Убийца сбежал, – ровным бесцветным тоном информирует она.

Сердце Анжелы щемит от Лилиного неестественного спокойствия. Умом тронулась, бедная. Вот же он, убийца, в наручниках… Точно из тех двоих, что тащили баул по лестнице. Хоть и со спины видела, но пластика тела… Он!

– Вы не знаете, где сейчас может быть Олег? – Следователь делает вторую попытку, деликатно дождавшись конца Лилиной реплики и уже не дотрагиваясь до Анжелы.

Но теперь она ему даже рада. Еще немного бездейственного сопереживания, и впадешь в ступор, как Лиля. Эмоции – роскошь, которую одинокая женщина очень редко может себе позволить.

Анжела с поспешностью отходит в сторону за Глебом и медленно, успокаиваясь от каждой вспомненной подробности, выкладывает ему то, что знает о привычках Олега и даже как вчера ее опекал его тесть.

– Вы к Светлане Бизяевой приглядитесь! Угрожала Нике… Убила бы ее! – вырывается у Анжелы.

Слушает следователь непроницаемо, делает пометки в блокноте.

Сама Анжела сейчас не в состоянии фильтровать базар.

Как бы в поощрение Глеб делится с ней своими новостями: оказывается, Олег еще вчера намекнул на возможную причастность к убийству нового шофера. Ночью того разыскали, а утром умело обработали подозреваемого, и он сознался в соучастии. По его словам, убивал не он, а бывший спецназовец, с которым он полгода сидел в одной камере. Шофер категорически настаивает на том, что действовали они по приказу Олега.

– Якобы польстился на посул, мол, квартира богатая – и бабки, и редкие драгоценности из квартиры. Но их кто-то спугнул. Так что взяли немного, и это все осталось у сбежавшего подельника, – усмехается Глеб.

Зрачки его расширяются, недобро высверкнув, густая правая бровь приподнимается при полной неподвижности левой, а губы не размыкаются, лишь чуть раздвигаются уголки, обозначая носогубные складки, которые в скобки заключают весь рот. Что-то таится у него внутри, отмечает про себя Анжела. Кого-то он напоминает… Но сейчас все равно не сосредоточиться, и она прогоняет неуместные вопросы. А интерес к объекту застревает в голове…

– …и заказчик скрылся.

«Заказчик…» Это он про кого? Про Олега?

– Так вы Бизяева допросите! Тестя! Без него тут не обошлось! – Анжела хватает следователя за руки и подталкивает к выходу из огороженной площадки. Мол, действуй.

Удивленный, по-мужски озадаченный взгляд приводит ее в чувство. Левая рука с сумкой опускается вдоль бедра, а правая поглубже натягивает бейсболку и поправляет очки. Не ожидала от себя такой прыти…

– Извините, – бормочет Анжела, поднося к уху так кстати завибрировавший мобильник.

Что к берегу привалит, то и крючь. Кто бы ни звонил – подмога.

14. Глеб

«Бизяева допросите!» Разбежался! Как же! А депнеприкосновенность куда я дену? Сунься только с запросом к прокурору – на смех же поднимут… «Бумаги плодишь? В сортире нечем подтираться?» – любимое бонмо шефа.

15. Ада

Врагов держи поближе…

Сотворив очередное чудо, превратив чудище в женщину, Ада выходит на волю и сразу просматривает список свежих звонков, заначенный отключенным мобильником. Ага, Анжела все-таки соизволила спуститься с небес! Рука вздрагивает. Радостное возбуждение противоречит головной ненависти… Не глядя, чисто и сухо ли, Ада садится на скамейку возле подъезда. Вместо того чтобы нажать на плашку «ответить», пальцы набирают заново номер Анжелы. Поспешное биение сердца не унимается.

И та отвечает сразу, будто ждала Адиного звонка. Голос малахольный, растерянный. И ее жизнь достала! От вспыхнувшей жалости к бывшей «гадючке» все претензии испаряются, как вода при кипении. Конечно, Ада ей поможет, конечно, выручит бедняжку. Перенесет записанную на вечер депутатку – Лариса Борисовна покричит, но она отходчивая, – и приедет.

Теперь нужно перестроить оставшийся день. В голове судорожно теснятся проблемы, с которыми надо как-то сладить. Связаться с клиентками, переназначить или отменить… Выкроить время для заскока домой: принять душ, переодеться, не забыть про блондинистый парик… А то Анжела ее не признает… Или того хуже: вспомнит про ее бегство из Никиного дома…

За что хвататься? Ладони взлетают к вискам и сжимают череп до хруста.

Нервность, про которую Ада почти забыла – постаралась не помнить, – вдруг возвращается. Комфортно-то лишь тогда, когда предстоящая неделя, а лучше весь месяц четко размечен по часам. Ей даже не надо ничего записывать – в голове в любой миг распахивается разворот школьного дневника, где, как уроки, по строчкам и дням недели, расписаны не только встречи с клиентками, но и четверговый фитнес с бассейном – три часа, с 12.00 до 15, пятничная поездка в ближайший «Ашан» за продуктами на неделю – между 11.00 и 16, то есть с возвращением, варкой обеда и его съедением, перерывы на ланч в другие дни недели… Для всяких неожиданностей, для маневра – отсутствующее в дневнике, но так необходимое в жизни воскресенье. И ничьи форс-мажоры, никакие мольбы не могли заставить ее сломать привычный, обкатанный режим, благодаря которому она совсем перестала глотать таблетки. Да он и сложился на манер дорожки через английский газон, которую сперва протаптывают как удобно, а потом уже асфальтируют. Искусство стилиста востребовано неравномерно в течение дня: час пик обычно по утрам – перед началом бизнес-деятельности, и ранним вечером – в преддверии богемной жизни.

Оцепенение не проходит. Нет сил даже встать со скамейки, хотя жильцы, входящие в дом, отгороженный от быдла, косо поглядывают на незнакомку. Еще немного, и какой-нибудь бдительный старикан кинется звонить куда следует… Американизация… Сообщать о своих подозрениях стало не стыдно.

Надо как-то успокоиться… Рука Ады ныряет в сумку, потом в баул и не нашаривает там ни одной облатки, ни одной цветной капсулы, что могла бы помочь сосредоточиться. Домой срочно! Оттуда всех отменю! По дороге она вспоминает, что и там ничего нет.

Год назад по совету-рецепту докторши Ада торжественно отметила освобождение от лекарств. Прическу себе сделала, платье до полу купила, свечи на столе зажгла… Идеальную картину красивой жизни на один вечер реализовала в своей халупке. Эскулапша, правда, рекомендовала друзей пригласить. Чем больше, тем лучше. Мол, о поводе им сообщать не обязательно… Попируешь с людьми, и тогда всякий раз, как потянет к прошлому, мысль зацепится за кого-нибудь из присутствовавших, забуксует и рассосется.

Некого было Аде позвать. Вместе с мужем отчалили от нее те, кого она считала и своими приятелями. Не постепенно, щадяще, а все и враз. Звонишь – либо вообще не отвечают, либо отделываются короткими репликами на ее зазывные вопросы: «Как дела? куда пропала?» И, не дотерпев до естественной кончины беседы, бурчат: «Ой, меня тут зовут…» или «Мобильник разряжается…» И «извини» даже не каждый добавляет. Финиш. Но зато теперь, когда она развернулась и слух о ее таланте дошел до ушей бывших знакомых, уже она их отфутболивает. Не без удовольствия…

Подъезжая на маршрутке к своей покарябанной блочной башне, Ада уже хладнокровно соображает, что к клиенткам можно и Айгуль отправить. Она, конечно, классом пониже будет, но на один раз сойдет. И вообще надо ее подучить, для подстраховки. Девица по-восточному скромная – если держать ее в строгости, то конкурировать и отбивать клиенток станет не сразу. Ну а насчет коварства – пусть попробует… я ей не уступлю. Нужно стать посвободнее: дружба с Анжелой потребует много времени, а может, вообще удастся перестроить свою жизнь! Пора, пора уже взлетать!

К Анжелиному дому Ада идет медленно, цепляя взглядом то эркер, то зверские рожи в медальонах над окнами, то колоннаду на четвертом этаже попутного особняка. Как-то быстро и легко все устроилось, со всеми сговорилась, в ванне полежала, переоделась, парик приладила – и стало невтерпеж ждать. Кусок в горло не лез. Вышла из дома с большим запасом времени и поехала по прямой до Арбатской, а оттуда пешком по длинной и прибранной Поварской. Надо же, как тут красиво… Это тебе не затрапезная «Щелковская», где однообразные кубы домов наводят тоску на и так хмурых людей.

За полчаса до назначенного времени Ада уже на месте. Черт, рановато! В магазинчик, что ли, заглянуть?… Она возвращается к уютному пересечению Поварской с Трубниковским и входит в угловую кондитерскую. Вкусно тут пахнет. Возьму что-нибудь: может, чай вдвоем с Анжелой попьем…

Шоколадное изобилие ставит Аду в тупик: она же не знает, что нравится новой знакомке! На что решиться? Народу нет, никто в спину не шипит, так что можно спокойно подумать… В конце концов она просит по сто граммов с детства обожаемых конфет, которые из-за дороговизны мать покупала только по праздникам и прятала в шкафу на одежной полке, – кулечки «Трюфелей», «Мишки» в шишкинских фантиках и суфле всех оттенков. Все бабы поколения Анжелы это любят. А сколько ей лет? Судя по коже, ближе к сороковнику… Лет на десять меня старше… Но и виду нельзя подать, что я это понимаю. О тридцатилетних говорит как о ровесниках. Вдруг я для нее старовата?

Адина спина выпрямляется, рука поправляет парик… Сравнить бы себя с Анжелой. Прямо сейчас! Может, она уже дома?

Сквозь решетчатый забор Ада рассматривает машины, припаркованные в запертом дворе. Среди них еще нет «поршика-пинки», значит, и его хозяйка не здесь… Но тут створки ворот начинают расходиться, с улицы во двор въезжает серебристый «ягуар», водитель которого показывает Аде рукой: мол, проходите.

Вежливые тут жильцы… Ладно, воспользуюсь…

Ада подходит к угловому подъезду и набирает на табло номер квартиры, но в ответ – ожидаемая тишина. И, как назло, начинает накрапывать. Дождь. Где бы спрятаться? Податься некуда: козырька тут нет, тополь бесполезен – еще не оделся в листву… А выйдешь из запертого двора – как потом попадешь обратно? Надо будет намекнуть Анжеле насчет ключа от ворот…

Ладно, не сахарная… Паричок бы не попортить. Конечно, он сделан на совесть – для себя старалась. Ни разу пока никто не догадался, что волосы не свои. А те, кому она показалась в разных обличьях, сразу просили смастерить дубликат их лучшей прически. Пастижерская работа – творческая… Как в любом искусстве – нужно вдохновенное терпение. Но зато можно часами корпеть, ни с кем не общаясь. Так спокойно, уютно… И понимающие платят столько, что мечта о настоящей квартире где-нибудь здесь, внутри Бульварного кольца, медленно, но верно спускается с облаков вниз. При сосредоточенности и здравых тратах есть реальная возможность, что она приземлится раньше, чем ты доживешь до полного равнодушия к жизненным возможностям.

Хочу! Хочу жить так же, как Анжела!

Помню, что на убывающей луне во вторую половину субботнего дня надо начитывать оберег на кошелек! Это же сейчас!

Ада стягивает парик, бережно прячет его в баул, чтоб не намок, наклоняет голову и послушно бормочет девять раз, как положено: «На лбу глаза, в углу образа! Кто меня воровством обидит, кто мою деньгу ополовинит, тот света бела невзвидит! Да будет так! Аминь! Аминь! Аминь!»

Мысли снова возвращаются к Анжеле. Может, и она захочет какой-нибудь скальп для себя… Да я и без просьбы сделаю ей подарок! И вообще, еще годик-другой надо попахать парикмахершей, чтобы накопить достаточное количество срезанных волос – не покупать же невесть что по Интернету, и потом можно будет зарабатывать, только мастеря парики, а все свое имиджмейкерское искусство отдать Анжеле. Ей вон каждый день нужно выглядеть.

Эх, Никину шевелюру упустила… Не успела… Она же просила коротко остричь ее длинные густые волосы. Как только кормящей матери удалось сохранить их блеск и ухоженность? Кератиновые чешуйки, покрывающие ствол каждого волоса, плотно прижаты, уложены ровно… Вот что значит счастливая обеспеченная жизнь…

Ада не замечает, что завидует Нике как живой.

Встав за широким стволом тополя так, чтобы ее не было видно от ворот, она отключается. Успеет преобразиться, как только появится Анжела. Ждать привычно. В голове теперь – успокаивающая пустота. И почти целый час удается не впустить туда ни одной суетной мысли.

Дождик кончился, разбудив природу. Запахло весной, почки принялись проклевываться прямо на глазах со слышным потрескиванием…

– Дождалась-таки меня. Терпеливая, – нисколько не удивившись, констатирует Анжела. – Спасибо. У нас всего полчаса. Успеешь? – Она быстрым шагом идет от машины к дому и оборачивается, только чтобы проконтролировать, мигнули ли фары в ответ на нажатие пульта-замка.

В квартире, прямо у порога скинув с себя всю-всю одежку, хозяйка голышом следует в ванную. Словно она тут одна. Дразнит, сучка. Идет прямо, стремительно, руки взметнулись к голове, чтобы забрать волосы в пучок. Змеится, ну прямо как Шарлиз Терон в рекламном ролике, на который натыкаешься всякий раз, когда бы ни глянул на экран телика…

И стыдно смотреть, и глаз липнет… Конечно, такого тела можно не стесняться… Жопа гладкая, круглая, как атласная думка на диване… Прижаться бы к ней щекой…

Через десять минут, равнодушно украденных у Ады, Анжела возвращается в подпоясанном, плотно запахнутом халате. Ничего, ее обнаженное тело уже прижилось в Адиной голове, в любой момент представить и его всё, и рассмотренные части.

– Давай, действуй! – командует Анжела, приземлившись у компьютера, а не за трюмо, возле которого Ада уже разложила расчески, кисти, тюбики, коробочки. – Мне надо кое-что тут проверить…

Руки Ады, за прошлый раз освоившиеся с Анжелиными кудрями, движутся сами по себе, и она скашивает глаза на компьютерный экран. А, так у нее есть свой журнал… Несколько раз, чтобы получше запомнить, она мысленно повторяет электронный адрес. Вот и обеспечено участие в жизни желанной женщины…

Аде удается войти в такое состояние, когда ее опыт, вкус, умение сами диктуют, какие тени наложить на веки, как подчеркнуть скулы, смикшировав намечающиеся брыли у подбородка. Рука не дрожит, подводя глаза и контур пухлых, подкачанных губок… Недели через две надо бы подколоть носогубную складку, чтобы разгладить марионеточные линии. Решения приходят мгновенно, изнутри. Она чувствует себя пианистом, не задумывающимся о том, какую клавишу и с какой силой ударить. Музыка, ее смысл идут прямо из души исполнителя.

– Закругляйся! – Анжела без предупреждения наклоняется под стол, чтобы вынуть флешку, на которую она только что скинула какую-то инфу.

Толстая кисточка соскальзывает со щеки и застревает в махровом халате.

– Кошель в сумке. – Не обращая внимания на попудренный воротник, Анжела резко встает и сбрасывает одежку. – Возьми сколько надо! – говорит она, доставая из широкого встроенного шкафа плечики с чем-то розово-шифоновым. – Я опаздываю, так что ты как-нибудь сама!

На этот раз все, что делает намечтанная подруга, кажется Аде должным, естественным, ее небрежность кажется знаком чаемой близости…

Возвращаться даже весело. Легкость какая-то необыкновенная… Не ела – и не хочется. Приятно обдумывать, как можно еще украсить, убезупречнить Анжелу.