Текст книги "Чужая дорога"

Автор книги: Ольга Иконникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

В оформлении обложки использована фотография с depositphotos.com (стандартная лицензия)

Пролог

В конце передачи Андрей Малахов задает героине дежурный, в общем-то, вопрос:

– Если бы вам представилась возможность что-то изменить в вашей жизни, то что бы это было?

А героиня (известная театральная актриса) отвечает:

– Я абсолютно ничего не стала бы менять.

И лучезарно улыбается.

Я выключаю телевизор.

Стандартные, фальшивые насквозь слова. А может, я просто завидую им – всем этим знаменитым людям, которые никогда и ни о чём не сожалеют. Тем, кто с такой легкостью отказываются пусть и от придуманной, нереальной, но возможности хоть что-то изменить. Должно быть, это счастливые люди, никогда не делавшие ошибок и не совершавшие поступков, за которые им было бы стыдно. Они, наверно, не просыпаются по ночам от тревожных снов, напоминающих о небезупречном прошлом. И, оказавшись на распутье, в точке, где лучами расходятся в разные стороны несколько дорог, они, должно быть, всегда делают разумный выбор.

Но ведь так не бывает, правда? Даже маленькие проступки иногда заставляют сожалеть о них долгие годы. Помните, как в мультике «Мотылек» взрослый лис всю жизнь винил себя за мотылька, закрытого им в стеклянной банке еще в детстве?

Я – не такая, как они – эти гламурные персонажи, не знающие сомнений в правильности выбранного пути. Мне есть о чем сожалеть. И если бы Малахов спросил меня, я ответила бы – да, я, Варя Николаева, хотела бы вернуться в прошлое и кое-что там изменить.

Я накормила бы бездомную собаку, которая умерла от голода в нашем дворе морозной зимой, когда мне было восемь лет. Я видела ее на крыльце магазина, когда возвращалась из школы. Я даже пожалела ее и подумала, что нужно сходить домой и принести ей котлету или хотя бы кусок хлеба. Но на улице было так холодно, что я передумала и решила, что накормлю ее утром, по дороге в школу. И, проснувшись на следующий день, я честно положила в карман пальто и котлету, и хлеб. Только ей они уже не понадобились. Она по-прежнему лежала на крыльце магазина, только снежинки уже не таяли на ее темном и почти бесшерстном носу.

В девятнадцать лет я позвонила бы лучшему другу, увидев на телефоне пропущенный звонок от него. А тогда я лишь пожала плечами и подумала – если что-то важное, сам перезвонит. Мы дружили с ним с пяти лет, а после школы он уехал учиться в Москву, и каждый из нас обзавелся новыми друзьями, и мы вспоминали друг о друге только по праздникам, когда обменивались дежурными смс-ками. Он не перезвонил. Он разбился на мотоцикле на следующий день после того звонка. И я так и не узнала, что он хотел мне сказать. И до сих пор по ночам я слышу во сне трель телефона, хватаю трубку и каждый раз не успеваю ответить ему.

И уж, конечно, я ни за что бы не села за руль чужого «феррари» в тот день, когда мы получали в универе дипломы.

Часть первая. Исходные данные

1

Проректора по международному сотрудничеству Дмитрия Константиновича Курбатова в универе называют Дятлом – не только за длинный тонкий нос, но и за умение долго и нудно долбить речами по мозгам слушателей. В его выступлениях, где бы они ни состоялись – на научной конференции или на дружеских посиделках – эмоции отсутствуют вообще, и невозможно понять, где заканчивается одна его мысль и начинается другая. И есть ли вообще в его лысой голове эти самые мысли?

– Международная деятельность является важной составляющей деятельности вуза и приобретает все большую важность по множеству причин: активное участие России в Болонском процессе, интеграционные процессы отечественного академического сообщества в международное, реализация многих сложившихся международных стандартов деятельности.

Он смотрит поверх очков на вчерашних студентов. Осознают ли они важность момента?

Мы не осознаем. Он – уже четвертый проректор, который в торжественный день нашего выпуска из университета решил осчастливить нас проникновенной речью. Мы уже выслушали проректора по учебной работе, проректора по стратегическому развитию, проректора по научной работе. И все говорили высокопарные слова о важности диплома о высшем образовании, о необходимости выбора правильного пути, и о том, что университет – наш второй дом.

И все эти важные, как индюки, ученые мужи не могут (или не хотят?) понять одного – за годы учебы мы уже до тошноты наслушались их речей и сейчас мечтаем совсем о другом. О том, как нам, наконец, вручат наши красные и синие дипломы, и мы вывалим на улицу из душного актового зала и пойдем на набережную с бутылками шампанского и пива.

– И мне особенно хотелось бы отметить, что два человека с вашего курса имеют к международной деятельности нашего университета самое непосредственное отношение, – продолжает гундосить Курбатов.

Я ерзаю в кресле. Я сразу поняла, что он не зря взобрался на сцену. И хотя отец утром заверил меня, что о моей дальнейшей учебе на торжественном вечере не будет сказано ни слова, я так и знала, что Дятел не утерпит. Еще бы – такое событие! Нечасто выпускники архангельских вузов отправляются покорять один из самых престижных университетов мира.

– Уверен, что вы уже знаете эту новость, но всё же позволю себе произнести ее со сцены – госпожа Николаева, с которой еще недавно вы сидели за одной партой, поступила в магистратуру Кембриджа!

Он делает паузу, и за эти несколько секунд я успеваю услышать и робкие аплодисменты (неужели кто-то решил меня поддержать?), и сдержанные перешептывания за спиной, и откровенные усмешки. Даже Лида Павлова, с которой у меня вполне себе дружеские отношения, бросает на меня взгляд, полный неприкрытой неприязни. И я почти слышу, как она говорит соседке: «Еще бы ей в Кембридж не поступить при таком папаше!»

И разве докажешь им, что отец, при всем его желании, не смог бы посодействовать мне при поступлении в британский университет – он, хоть человек и известный в научных кругах Архангельска, но пока еще ученый совсем не международного уровня. И вряд ли когда-то им станет. И что пятерки в моих дипломах бакалавра и магистра – это результат сидения над учебниками по ночам. И что я знаю английскую литературу ничуть не хуже, чем литературу русскую.

А впрочем, какая теперь разница? Пусть думают, что хотят.

– Не понимаю, – склоняется к моему уху светленькая, модная и ухоженная до кончиков ногтей Настя Шмыгунь, – зачем тебе еще одна магистратура?

Я смотрю на нее с подозрением – не издевается ли? Нет, Настя не понимает искренне. Такие, как она, вообще прекрасно могут обойтись без высшего образования.

– Нет, правда, неужели тебе не надоело учиться?

Самой Насте надоело учиться уже на первом курсе, и на всех лекциях она сидела со скучающим видом, а перед каждым экзаменом была уверена в провале. Интересно, как она вообще оказалась в магистратуре? В ее хорошенькой головке мыслям о науке места не было в принципе. Но двоек на экзаменах ей не ставили. Каждый преподаватель знал, что Владислав Шмыгунь – владелец нескольких лесопильных заводов – один из членов попечительского совета университета и вносит немалый вклад в развитие его материальной базы.

– Другой ваш товарищ, – вещает со сцены Дятел, – Андрей Савицкий, успешно прошел собеседование и приглашен на работу в русскоязычный отдел всемирно известной британской газеты – тут он спотыкается на слове – должно быть, всемирно известное название ему лично не так уж и известно, – и мы надеемся, что там, на островах Туманного Альбиона, он будет с гордостью нести звание выпускника нашего университета.

Я оборачиваюсь и ищу Андрея взглядом. Ну, да, конечно, он рядом с Лидой. В хорошем костюме и даже при галстуке. Как ни странно, несмотря на его разгильдяйство и пофигизм, костюмы он носить умеет.

Он замечает мой взгляд и подмигивает – дескать, не паникуй, прорвемся!

Ректор университета своим присутствием нас не почтил, и мы этому рады. После Дятла на сцену, наконец, поднимается директор института филологии и, бросив в массы несколько поздравительных фраз, приступает к раздаче дипломов. Сначала вручают дипломы с отличием – таковых на весь курс оказывается пять штук.

И вот уже я стою на сцене рядом с Павловой и снова замечаю ухмылку на ее тонких бледных губах. Даже в такой торжественный день Лида не снизошла до косметики. Принципиальная девочка.

Еще немного терпения, и вот уже каждый держит в руках заветные корочки. Фотограф просит выпускников сосредоточиться, и мы застываем на секунду, а потом снова принимаемся хохотать. Шампанское льется рекой прямо в зале, хотя еще накануне наш куратор Светлана Николаевна строго-настрого предупредила, чтобы спиртных напитков на торжественную часть мероприятия мы не приносили. Да кто теперь вспомнит об ее словах?

Начальство быстренько ретируется из зала – для них это – обычный рабочий день. Даже отец, обняв меня и чмокнув в щеку, удаляется на какое-то совещание. Я едва успеваю сунуть ему в папку свой диплом. И не успеваю спросить, что он думает о выступлении Дятла.

– Ты чего, из-за Дятла расстроилась? – подбрасывает свое полешко в огонь Андрей Савицкий. – Брось, не парься! Думаешь, его кто-то слушал?

– Ну, да, – сержусь я. – Всего-то несколько десятков выпускников и парочка журналистов из городской газеты.

– И что? – Андрей пожимает плечами. – Он пока еще не того полета птица, чтобы его речь на первой странице публиковать. К тому же, и без него все знали, что ты – дочь проректора по науке. И разве удивительно, что девочка из такой интеллигентной и интеллектуальной семьи смогла поступить в уважаемый британский вуз?

– Не ёрничай, – строго говорю я. – Про тебя Дятел тоже не забыл. Или твоему отцу это понравилось?

Савицкий хохочет.

– Папаша не счел возможным посетить это мероприятие. И, кстати, правильно сделал. Ба всю торжественную часть зевала. Говорит, у нас тут скукотища. Правда, Ба?

Старушка в нежно-розовом кружевном костюме охотно кивает.

– Да, Варенька, я уже пожалела, что пришла. Андрюша говорил, будет интересно. Впрочем, мне всё равно нужно было выгулять свою новую шляпку.

И она крутит седой, в кудряшках головой, на которой кокетливо сидит шляпка-таблетка.

– Между прочим, точно такая же шляпка была замечена недавно на скачках в Эпсоме.

– На лошади? – ужасается Андрей.

– На герцогине, – щелкает его по носу бабуся.

Иногда мне кажется, что я осталась с Андреем в дружеских отношениях после нашего недолгого романа исключительно из-за наличия у него такой потрясающей бабки. Алина Генриховна умна, активна и любознательна. Она предпочитает читать детективы и фантастику и решительно отвергает такие подходящие женщине ее возраста занятия как вязание и разгадывание кроссвордов. Она азартно водит машину, а недавно стала чемпионкой мира по гиревому спорту среди ветеранов.

– Прелестная шляпка! – я ничуть не вру.

– Да, милочка, – соглашается Савицкая. – Только здесь ее мало кто способен оценить. Мы, к сожалению, не в Англии. Вчера я надела ее, когда пошла в магазин за кефиром. Так продавщица предложила мне купить панаму – потому что та лучше закрывает голову от солнца! А насчет вашего Дятла Андрюша прав – не стоит портить себе настроение из-за слов не очень умного человека. У вас сегодня праздник! К тому же, никакого секрета он не открыл. С первого курса все знали, что твой отец – не последний человек в университете. И что папаша этого оболтуса, – косится она на внука, – мэр, тоже знали. Конечно, в газетах напишут про отсутствие патриотизма у наших чиновников и их стремление пристроить деток в зарубежные компании. Но кого волнует, что они пишут? Вы едете в Великобританию, и это – прекрасно!

– Ребята, ну вы чего? – подскакивает к ним веселая и уже подозрительно раскрасневшаяся Шмыгунь. – Там уже всё шампанское выпили!

– Ни-ни! – строго говорит Алина Генриховна. – Андрей сегодня за рулем. Он должен отвезти меня на дачу. Кстати, девочки, а почему бы вам не поехать с нами? Глафира сегодня приготовила роскошный обед. И пирогов напекла.

– С луком? – восторженно ахаю я.

– И с луком тоже.

Пироги с луком – моя слабость. А особенно пироги, испеченные Глафирой Степановной. Ну, ничего с этим поделать не могу. Я их лопала даже тогда, когда мы с Андреем были парой. Впрочем, он тоже. Так что наши поцелуи имели луковый привкус.

Я замечаю, как Настю передергивает при слове «лук». Что поделаешь – у каждого свои предпочтения.

– Правда, поехали! – поддерживает приглашение и Андрей. – Забросим бабушку в Купцово, искупаемся в речке, поедим пирогов и прочей вкуснятины.

Всякий, кто хоть раз был в Купцово, знал, что кормят там так, что пальчики оближешь. Особенно, если Глафира Степановна, которой Андрей доводится двоюродным внучатым племянником, печет пироги.

– А как же выпускной в ресторане? – хлопает длинными ресницами Настя.

– Выпускной – в шесть часов. А сейчас еще только половина двенадцатого. Надеюсь, ты не забыла, какая у меня машина?

– Ой, а у меня купальника с собой нет! – искренне расстраивается Настя.

Алина Генриховна ободряюще хлопает ее по плечу.

– Милочка, в Вашем возрасте и при Вашей фигуре купальник – вещь совершенно излишняя.

– Мы не поместимся в твоем «Феррари», – резонно говорю я. – Ты что, забыл – он у тебя четырехместный. Или Лида не поедет?

Эта сторона вопроса Андрею не кажется проблемой.

– Ерунда. Вы с Настей запросто разместитесь на одном сиденье. Ну, ладно, не запросто, но разместитесь. А ДПС-ники на той дороге крайне редко встречаются. Ну, что, по коням?

У Шмыгунь уже блестят глаза. Полтысячи лошадиных сил под капотом. Она любит всё шикарное – драгоценности, машины, мужчин.

2

Особняк Савицких – главная достопримечательность деревни Купцово. Построенное на горушке, в окружении вековых сосен здание нежно-персикового цвета, с белоснежными колоннами – небольшое (всего-то два этажа!), поражает воображение обывателей своей помпезностью, особенно неожиданной в таком простом провинциальном районе. Этакое «дворянское гнездо», невесть как возникшее там, где дворян отродясь, даже до революции, не было.

Дом этот Савицкий-старший построил в ту пору, когда еще не занимал кресло градоначальника, а был обычным бизнесменом и не стеснялся демонстрировать свою обеспеченность и буйную фантазию. Став мэром областного центра, он быстро сообразил, что показная роскошь чиновнику не к лицу, и купцовское имение вознамерился продать – пусть даже и с некоторым для себя убытком. И непременно продал бы (благо, и покупатели были), если бы не столкнулся с неколебимым нравом своей родительницы Алины Генриховны, обожавшей «эту милую дачку».

Он вынужден был отступить, и Савицкая, дабы закрепиться на отвоеванных позициях, продала свою квартирку на Набережной и поселилась за городом. Для укрепления обороны она вызвала в Купцово и двух своих сестер: одну, родную, из Санкт-Петербурга, другую, двоюродную, из глухой деревни Котласского района.

И именно эти три старушки, а отнюдь не само имение, были главной купцовской прелестью.

Эмилия Генриховна Демидова, внешне весьма похожая на свою старшую сестру Алину, внутренне – ее полная противоположность. Она как раз обожает вязание, умеет плести красивое кружево и вышивает потрясающие картины. Она, как и полагается всякой благовоспитанной даме, читает романы на французском языке, и время от времени ездит на юг «на минеральные воды».

Их отец, Генрих Сергеевич Малиновский, происходил из дворянской семьи и с младых лет готовился стать офицером. И поступил бы наверняка, как его отец и старшие братья, в какой-нибудь приличный кадетский корпус, если бы российская история не сделала крутой поворот. Юный Генрих вынужден был уехать из Петрограда на север, где и окончил школу фабрично-заводского ученичества и поступил работать на завод. Он мечтал учиться в институте, но боялся привлечь внимание к своему отнюдь не пролетарскому происхождению. А в тридцатые годы прошлого века, когда дворянские корни вполне могли стать путевкой в «места не столь отдаленные», он и вовсе, по выражению Алины Генриховны, сделал «финт ушами» – женился на крестьянке Анисье Насоновой, взял ее фамилию и уехал вместе с ней в ее родную деревню под Котласом. Анисья, несмотря на всего два класса образования, была девушкой грамотной, жадной до чтения книг, и именно она, вопреки возражениям мужа, дала дочерям такие не вполне подходящие для советских девочек имена.

А офицером Генрих всё-таки стал – уже в годы Великой Отечественной войны, и до Берлина дошел лейтенантом. А после войны с семьей вернулся в Ленинград. И он, и Анисья окончили университеты и дружно включились в процесс строительства то ли социализма, то ли коммунизма уже на новом поприще.

Историю семьи Алина и Эмилия узнали, уже будучи вполне взрослыми девицами. Алина отнеслась к своему наполовину дворянскому происхождению почти равнодушно – ее тогда гораздо больше интересовала возможная поездка на казахстанскую целину. А вот Эмилия, гуляя с отцом по Невскому, с удовольствием слушала его рассказы про дореволюционное детство. Она была истинной ленинградкой (или петербурженкой?) и трепетно любила родной город отца.

Она и замуж вышла за коренного ленинградца, и каждый выходной они, взявшись за руки, бродили по ленинградским площадям, проспектам и паркам, и всякий раз открывали для себя новые странички истории великого города.

К сестре в Купцово Эмилия приехала после смерти мужа, расставшись с любимым Петербургом решительно и без особых сожалений – прогулки в одиночества по знакомым местам, где они когда-то гуляли вместе, уже не доставляли удовольствия, а причиняли боль.

Другую сестру – двоюродную, по линии матери, – Алина привезла в Купцово из деревушки, которую трудно было разглядеть даже на увеличенной карте Архангельской области. В родной избе Глафира Степановна загнана была женою старшего сына в запечный закуток – там у нее была кровать и вешалка для одежды. Будучи женщиной кроткой и привыкшей к неласковому обращению и даже битью еще в пору жизни мужа-изверга, она ни на сына, ни на невестку не жаловалась и изо всех сил помогала им воспитывать ребятишек и вести хозяйство. Но на приглашение кузины «погостить в городе» откликнулась сразу.

В Купцово Глафире Степановне выделена была отдельная комната с видом на реку, и она взбодрилась, расправила плечи и впервые за много лет почувствовала себя человеком. Сложа руки, она не сидела – вязала тряпичные коврики, выращивала зелень на грядках, пекла пироги. Домой обычно уезжала она в августе – помочь своим управиться с огородом, накрутить банок с огурцами да помидорами, наварить варенья, насолить капусты да грибов, – а зимовать возвращалась в город.

– На-ко, на-ко, народу-то сколько понаехало, – хлопочет бабушка Глафира, пока они выгружаются из машины Андрея. – Знатьё бы дак поболе пирогов напекла.

Стол накрыт в саду, рядом с вишнями и сиренью. На белоснежной скатерти – фарфоровая посуда и серебряные приборы. Восхитительное проникновение не в прошлый даже, а в позапрошлый век.

Алина Генриховна меняет-таки шляпку на более практичную панаму, но парадно-выходной костюм оставляет, за что и получает от Глафиры Степановны нагоняй.

– Уронишь крошку масляную с пирога или вареньем капнешь, не отстираешь потом. Перед кем тут рядиться-то? Все свои.

Савицкая удивляется:

– Чего же мне перед молодежью – старым халатом трясти? Так испугаются, разбегутся сразу и пирогов твоих не попробуют.

Эмилия Генриховна участия в разговоре не принимает – сидит за столом с книжкой в руках.

– Глафира Степановна, а как это у вас такие пирожки вкусные получаются? – восхищается Настя, отправляя в рот очередной кусок румяной шанежки.

Старушка краснеет от похвалы.

– Ничего в этом деле хитрого нет. Хочешь, так и тебя, голубушка, научу! Сама печь будешь!

Шмыгунь руками машет:

– Что вы! У меня никогда так не получится. Да и нельзя мне мучное есть! Это на фигуре плохо сказывается. После каждого пирожка нужно в спортзал идти, на тренажерах заниматься.

Глафира Степановна оглядывает стройную и по-спортивному подтянутую фигуру Насти.

– Дурью маешься, девка. Вешалки-то, поди, никому не нравятся. У жонки фигура должна быть, чтобы мужику за что подержаться было. Ты ж не моделя какая из телевизора.

Настя хохочет-заливается.

– Классно у вас тут! Хоть каждые выходные приезжай. Я уже и папочку просила, чтобы он нам дачку построил, как у вас. Такую же, с колоннами. И непременно в сосновом бору. А он сказал – такой шедевр повторить невозможно. Сказал – легче мне замуж за Андрея выйти.

И косится на Лиду – не обидится ли? Но у той только едва заметно подрагивают уголки тонких губ – к чужим глупостям Павлова пытается относиться снисходительно. И уж Настю точно как соперницу не воспринимает.

А вот Андрею шутка нравится:

– А что, Настена, а почему бы и нет? Если будут тут некоторые нос от меня воротить, возьму и женюсь на тебе. Чем плохо? Будет, так сказать, союз власти и капитала.

Эмилия Генриховна отвлекается на секунду от книги, тянет осуждающе:

– Тебе бы, Андрюшенька, не с девушками хороводиться, а на английский язык подналечь – на новой работе за красивую мордашку держать не будут.

Лида охотно поддерживает:

– Я ему каждый день об этом говорю. Его английский только для Турции хорош. Он ни одну серьезную статью написать не сможет, – и признается: – Не понимаю я такого отношения к делу.

Глафира Степановна водружает на стол очередной пышущий жаром самовар и мостится на самом краюшке скамейки – в серьезных разговорах она участвовать стесняется.

Алина Генриховна с удовольствие пробует варенье из вазочки и заявляет:

– Лидонька, у вас сегодня праздник, а ты всё о делах да о делах. В вашем возрасте нужно думать о приятном – о танцах, о музыке, о любви. А работа – не волк, в лес не убежит.

Андрей посылает бабушке воздушный поцелуй, она отвечает тем же.

Лида морщится – даже из уважения к будущей родственнице не может согласиться с тем, что не считает правильным.

– Так можно оказаться в роли крыловской стрекозы, вы не находите?

Эмилия Генриховна энергично кивает, Глафира Степановна опускает взор долу, и даже Алина Генриховна не находит что сказать.

– А по мне так лучше стрекозой быть, чем муравьем, – возражает Настя.

Лида смотрит на нее с удивлением – наверно, не думала, что та вообще знакома с творчеством великого баснописца.

– Стрекозой можно быть только при наличии богатого папочки, который всегда напоит, накормит и обогреет. Вот скажи, Анастасия, чем ты собираешься заниматься, имея в руках диплом магистра? Пойдешь работать в школу или в университет? А может, в областную газету? Будешь поднимать российскую экономику? Молчишь? А я сама тебе скажу – работать ты вовсе не хочешь. Предел мечтаний для тебя – оказаться в Милане в сезон распродаж. И ни о чем другом ты думать не хочешь. Так стоило ли столько лет учиться в универе? Ах, да, как же я забыла? Ты же еще удачно замуж хочешь выйти! А у невесты с высшим образованием больше шансов на хорошую партию.

Настя во время ее монолога разглядывает свои розовые босоножки на офигительно высоких каблуках.

– А что плохого в замужестве? – спрашивает она совершенно спокойно. – Быть домохозяйкой сейчас – вовсе не значит целый день стоять у плиты или стирать белье.

– А что это сейчас значит? – язвит Лида. – Хотя, конечно, ты же не за простого рабочего замуж собираешься. Тебе бизнесмена или депутата подавай – у них жены, действительно, на кухне не бывают – они на гламурных мероприятиях тусуются, с телеэкранов ручками машут.

– Девочки, не ссорьтесь, – волнуется Алина Генриховна. – Каждая из вас по-своему права. Глупо требовать, чтобы все поступали одинаково. Кто-то стремится реализовать себя в работе, кто-то – в семье.

Но Лида продолжает горячиться:

– Но ведь это же пошло! Выбирать мужа не по любви и не по общим интересам и уважению, а по толщине кошелька. Как ты сама не понимаешь?

Настя хмыкает:

– А кто говорит, что не по любви? Могу же я влюбиться в депутата или в генерального директора какой-нибудь фирмы? Среди них тоже попадаются весьма симпатичные экземпляры.

Лиде бы всё к шутке свести – другие бы поддержали с удовольствием. Но шутить она не любит да и не умеет.

– Настя, да ты не знаешь, что такое любовь, – она говорит, как отрезает.

Глафира Степановна беспокойно ерзает на скамейке, и даже Алина Генриховна укоряет взглядом – дескать, зачем же ссориться с лучшей подругой да еще в такой прекрасный летний день?

А Настя парирует невозмутимо и даже с какой-то восхитительной небрежностью:

– А разве ты знаешь?

Лида теряется от такой наглости, и Алина Генриховна пользуется этим для разряжения обстановки:

– Девочки мои дорогие, о любви вообще мало кто что знает. Это слишком сложная субстанция. Недаром же кто-то из писателей сказал, что любовь похожа на привидение – все о ней говорят, но мало кто ее видел.

Настя хихикает, я улыбаюсь. А вот Лиде и Эмилии Генриховне эта мысль, кажется, приходится не вполне по вкусу, о чем Демидова и заявляет незамедлительно:

– Алина, это просто возмутительно! Как можно говорить такие вещи? Ты полагаешь, Петрарка, Пушкин, или Есенин могли писать стихи, не будучи влюблены? Да миллионы людей с тобой поспорят!

Ее маленький вздернутый носик бледнеет от волнения, она возмущенно трясет седой головой, и связанная крючком шапочка съезжает ей на правое ухо.

Алина Генриховна машет руками:

– Миля, да я же не про вас с Аркашей говорю! У вас, конечно, отношения были самые романтические. Но, дорогая моя, не всем удается встретить свою вторую половинку.

Андрей встает из-за стола и командует:

– Девчонки, айда на речку!

Купальники находятся для всех – в Купцово привыкли к визитам многочисленных гостей, – но в воду поначалу решается залезть только Андрей. Он с удовольствием заплывает почти на середину Двины, а когда возвращается и выходит на берег, стройное мускулистое тело его покрывается «гусиной кожей». Лида растирает его полотенцем, и он кряхтит от удовольствия.

Отогревшись и понежившись под июньским солнцем, он снова ползет в воду. И мы вслед за ним. Труднее всего дается первый шаг. Вода такая холодная, что зайти чуть дальше кажется почти подвигом. Вот Андрей ныряет рядом с Настей, и она, окаченная миллионом прозрачных брызг, кричит от холода. Но через секунду и сама погружается в воду. И плевать ей на прическу, над которой всё утро бился парикмахер. Нам с Лидой в этом отношении проще – мы на парикмахера не потратились.

Мы плещемся в реке не меньше получаса, а потом бежим в дом и требуем горячего чаю. Глафира Степановна тащит уже готовый самовар, а Алина Генриховна ставит на стол бутылку французского коньяка.

Коньяк пьют все, кроме меня. Не понимаю я его вкуса! Вот если бы шампанское или мартини!

Алина Генриховна извиняется:

– Ничего, кроме этой вот бутылки, не осталось. В прошлые выходные папаша Андрея с коллегами приезжали – на спиртное налетели, как саранча. Вина захудалого и то не оставили. А эту-то бутылку кто-то из них как раз вроде как мне в подарок привез, вот я ее выставлять и не стала.

Глафира Степановна пьет маленькими глоточками и сокрушается:

– Ничем не лучше обычной водки, а такую уйму денег стоит.

Солнышко скрывается за тучкой. В саду появляются комары, но даже они не могут испортить нам настроение. Мы наслаждаемся свежим воздухом, тишиной и каким-то умиротворением, которого в городе не найдешь, и от которого мы уже почти отвыкли.

– Всё тихо! И заря багряною стопой

По синеве небес безмолвно пробежала…

Эмилия Генриховна окидывает нас взглядом, грустно улыбается и, не сомневаясь в нашем невежестве, называет автора строк.

– Это Денис Давыдов.

Мы восторженно внимаем.

Вот что странно – иногда какое-нибудь маленькое, почти незаметное событие становится отправной точкой чего-то очень важного, выступает катализатором, проявляя то, что было незаметно до сих пор. И вот уже крохотный снежок скатывается с горки и с каждым оборотом обрастает новым снегом и, наконец, превращается в огромный снежный ком.

В нашем случае таким событием становится обычный телефонный звонок.

Звонят Павловой. Кажется, из какой-то турфирмы – во всяком случае, речь идет о визе и о фотографиях, которые они не нашли в пакете документов. Лида повышает голос, пытается кому-то что-то доказать.

Я почти не слушаю. При слове «виза» мои мысли мигом переключаются на Великобританию, и я вспоминаю, что мне нужно взять справку в банке и заполнить анкету. И еще нужно позвонить знакомой моих знакомых, которая несколько лет назад училась в Лондоне и может подсказать что-то полезное по бытовой стороне вопроса.

Лицо Лиды становится белее мела, она пытается положить телефон на стол, но промахивается, и он падает в траву. А она этого не замечает.

– Что-то случилось, Лидушка? – вопрошает Алина Генриховна. – На тебе лица нет!

Лида смотрит на нее распахнутыми от ужаса глазами.

– Они сказали, я не принесла им фотографию. Я вчера днем относила документы в «Ветер странствий», и девушка-менеджер всё проверила. Я точно помню, что фотография была вместе с остальными документами – справками, анкетой, квитанцией. Наверно, они выронили ее у себя в офисе. Но они говорят, что уже искали там и не нашли. Не понимаю, как такое возможно.

Для любого другого человека разгильдяйство со стороны представителя сферы услуг – вещь если и не привычная, то вполне ожидаемая. Но только не для Павловой! Сама Лида точна и ответственна до мелочей и наивно ждет от других того же.

– Стоит ли из-за этого так нервничать? – Алина Генриховна смачно отхлебывает чай из блюдца, чем приводит в трепет Эмилию Генриховну. – Сфотографируешься снова и отнесешь им фотографию. Сейчас делают фотографии за пять минут.

Лида смотрит на часы и еще больше бледнеет, хотя еще секунду назад это казалось невозможным:

– Нам нужно ехать!

Андрей отправляет в рот содержимое уже третьей стопки и удивляется:

– Чего ты паникуешь? Еще только половина пятого. За час до города доберемся. Еще и марафет навести сможете.

Но она уже вся дрожит – и, кажется, не от холода.

– Ты думаешь, я о выпускном, да? Я сейчас о турфирме! Ты что, не слышал? Они потеряли фотографии. А сегодня вечером они отправляют документы с курьером в Питер – в консульство для получения визы. Курьер забирает документы в шесть. А ведь мне еще нужно принести им фотографии.

– А что за виза, Лидочка? – интересуется Алина Генриховна. – Ты тоже собираешься в Британию?

– Итальянская, – поясняет Лида, переводит взгляд на Андрея и вдруг начинает заикаться. – Т-т-ты что, пил коньяк?

Трудно было за столько времени не заметить стопку в его руках.

– Ты пил? – она трясет его за плечо. – Ты за рулем!

Кажется, она плачет. Я открываю в ней что-то новое. Я думала, она вообще не умеет плакать.