Текст книги "Магический код"
Автор книги: Ольга Егорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 17 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Гостья из России почти сразу же появилась на эстраде и оказалась особой вполне нормальной сексуальной ориентации с гривой рыжих волос и потрясающе длинными ногами. Она лихо и не без выдумки отплясала свой эротический танец с элементами акробатики. Под конец спустила с плеч лямки символического бюстгальтера, но снимать его все же не стала, поскольку ее заранее предупредили о том, что делать этого не следует, потому что это нормальный отель и в нем отдыхают нормальные семейные пары.
Иван смотрел на гостью из России, подмечая, насколько отточено у нее каждое движение, насколько самозабвенно она отдается этому танцу, насколько правильно она все делает…
Но думал почему-то не о ней, а о тех двух неправильных и чувствовал, как пульсирует в висках кровь, как шумит эта кровь в голове, как бежит она по венам, и чувствовал, что кровь эта ядовитая, отравленная. Нет, не стоило все же заказывать четвертую рюмку, это уже явный перебор, завтра ведь вставать в половине шестого утра, потом два часа в автобусе, два часа на регистрации, три часа в самолете, потом еще поезд… Тяжело ведь будет, с больной-то головой в такую дальнюю дорогу…
Но четвертую рюмку все же опрокинул. Резко выдохнул, поморщился, почти сразу достал сигарету из пачки, поджег, глубоко затянулся, задержал дым подольше… На сцене уже качали бедрами две турчанки, выписывая восхитительно плавные «восьмерки», гостья из России куда-то делась, Иван даже не успел заметить, как она ушла с эстрады, и не увидел, бросали ли благодарные поклонники ее таланта портреты американских президентов к ее ногам. Он поднял рюмку, чувствуя, что добром дело не кончится, и увидел, что рюмка пустая. Поднявшись, нетвердой походкой направился к стойке бара, пробормотал невнятно: «Дринк», получил очередную порцию турецкого самогона и прямо здесь же, не отходя от сойки, опрокинул внутрь. Оглянулся – путь обратно показался ему слишком долгим. Лица Женика и Маруси ему не понравились, потому что выглядели озабоченными и нечеткими. Он решил больше к ним не возвращаться; поймав вежливую улыбку турка-бармена, как-то сразу понял, что тот хороший, простой и добрый, практически русский парень, и заказал еще ракию для себя и для него.
– Слушай, брат… ты мне вот что скажи… какое твое мнение, а?
На лице «брата» снова расплылась улыбка – родная сестра улыбки Шакира и всего местного обслуживающего персонала.
– Нет, так не пойдет, – возразил Иван. – Это совсем не по-нашему, не по-русски… Я же тебя спрашиваю, а ты мне улыбаешься, как девица красная… Нет, не пойдет… Мне мнение твое знать интересно, понимаешь? Вот ты мне скажи, это нормально, когда две бабы… Две бабы вот так вот друг с дружкой, а? Это что ж получается, а? Нет, ты мне скажи, ты уж не молчи, брат… Баба – она с мужиком быть должна, тогда это нормально… Вот Верка моя… Верка… Уж на что она шалавой была, так и то с бабой – никогда, только с мужиками… Л это что ж такое получается, а?
– Иван, – послышалось рядом. Кто-то положил руку на плечо. С трудом повернув голову, Иван увидел рядом озабоченное лицо удачливого бизнесмена Женика.
– Да все нормально… Мы тут разговариваем… Разговариваем с… – Снова повернувшись к бармену, он уточнил: – Как зовут-то тебя, брат?
«Брата» звали Ромой. Это вызвало у Ивана новую волну возмущения – он принялся требовать от бармена, чтобы тот назвал ему свое настоящее турецкое имя, а не эту дурацкую кличку, придуманную специально для того, чтобы русские туристы легче ее запоминали.
– Иван, – снова вклинился Женик, – ну, пойдем, хватит уже тебе… Сам же говоришь, завтра у тебя автобус в половине седьмого… Ведь не проснешься же… И голова болеть будет… Пойдем, а?
Иван резковато сбросил Женькину руку с плеча:
– Без тебя знаю, во сколько у меня автобус… А не проснусь – мои проблемы, взрослый уже… ты иди, Женик, мы тут с Ромой…
Ромы почему-то за стойкой уже не было – он обслуживал на противоположной ее половине другого посетителя. А настырный Женик не отставал, решив, видимо, свети Ивана в могилу своей заботливостью. Лучше б за дочкой своей следил, право слово, ей бы советы давал, какие купальники покупать и какие прически делать…
Хватка у Женика оказалась железной – на самом деле не ошибся Иван, угадав в нем с первого взгляда бывшего штангиста. С горем пополам он дотащил-таки Ивана до столика, свалил свою ношу на стул не очень аккуратно и не очень бережно.
– Ты поосторожней, а… Не кирпичи ж везешь, слушай…
– Ванечка, а позвольте мы вас проводим в номер? Поздно уже, видите, все расходятся, концерт закончился, – предложила Маруся.
Иван в ответ только покачал головой и уронил ее на сложенные на столе руки.
– Ванечка… – Заботливая Маруся легонько дотронулась до его плеча.
Он поднял на нее мутный взгляд. В голове мелькнула туманная мысль о том, что напрасно он так злится на этих добрых и милых людей, что ничего плохого они ему не сделали, совсем наоборот, пытаются помочь, успокоить, довести до номера… Только – какого черта?
– Видите ли, Маруся… Пардон, Наташа… Я хоть и пьяный сейчас, наверное, но до номера, поверьте, уж как-нибудь доберусь сам… Так что вы идите, а я здесь еще немного посижу, на воздухе… Подышу… Мне очень сильно подышать хочется, понимаете?
Маруся понимала. Она вздохнула и посмотрела на Жени-ка. Женик в ответ только руками развел, предоставив супруге самой разруливать ситуацию. Маруся снова вздохнула и поднялась:
– Ладно, Иван. Только вы уж не забудьте, что у вас завтра автобус… И пожалуйста, не нужно больше пить…
– Хорошо, мамочка, – хмыкнул в ответ Иван и, поймав в темноте, поднес к губам Марусину руку с тонкими аристократическими пальцами, унизанными перстнями. Ткнулся сомкнутыми губами и добавил: – Вы не подумайте, я не алкоголик какой-нибудь… Просто сегодня… Это все она, Верка… Эх, черт бы ее побрал! Ванечку маленького…
Маруся смотрела с жалостью, хотя во взгляде ее однозначно читалось – не такой уж ты и маленький, Ванечка, по крайней мере, самогон жрешь совсем не по-детски… Иван махнул рукой – что толку объяснять сейчас, да и ни к чему все это. Выпрямился, попытался сделать максимально осмысленное выражение лица и проговорил почти трезвым голосом:
– Вы идите. А за меня не беспокойтесь. Со мной все в порядке будет. Я немножко воздухом подышу и спать пойду. Приятно было с вами познакомиться…
– Ладно, – решила Маруся. – Я вам завтра на всякий случай в шесть утра позвоню, чтоб вы не проспали.
Иван кивнул, пожал протянутую руку Женика, еще раз приложился губами к аристократичной ручке Маруси. Проводив их взглядом, снова уронил голову на сложенные на столе ладони, чувствуя, что в желудке начинает твориться неладное, и уже проклиная себя за эту последнюю… шестую… седьмую… рюмку турецкого самогона. Поднявшись, все такой же нетвердой, пошатывающейся походкой он обогнул уже пустые столики возле сцены и направился вдоль бортика бассейна к небольшой уютной рощице, нетронутому уголку дикой природы на территории отеля, как раз между теннисным кортом и волейбольной площадкой.
Погулял в рощице минут пять, глубоко вдыхая влажный вечерний воздух, прислушиваясь к пению цикад и пытаясь различить в нем отголоски мотива из фильма «Кабаре»… Вот ведь как все смешалось, и Верка, и девчонка эта с пляжа, и эти две танцевальные лесбиянки из Парижа, вот ведь как все сразу навалилось… А ведь так спокойно эти две недели прошли, так замечательно, и вдруг под конец – на тебе, Иван, все оптом и сразу… Как же разобраться-то со всем этим, чтоб с ума не сойти? Иван обхватил ствол дерева неизвестной игольчатой породы, прислонился к нему лицом и вдыхал его дурманящий хвойный запах. Так бы и стоять – до утра, до завтрашнего вечера, до самого конца жизни, и вдыхать хвойный запах, и слушать пение цикад, не обращая внимания на то, что оно так подозрительно смахивает на песню из кинофильма… Нет ведь, не получится. Рано или поздно кто-нибудь отдерет его от этого милого сердцу игольчатого дерева, какой-нибудь очередной обыкновенный турецкий полиглот в форме охранника, все с той же вежливой улыбкой на лице… И попробуй объясни ему, что у тебя жизнь не сложилась, что в этой жизни для тебя нет ничего дороже и роднее, чем этот ароматный хвойный ствол, и что расставаться с ним тебе совсем не хочется. Не поймет ведь. Скажет – с жиру ты бесишься, дорогой и уважаемый русский турист Иван. Как же это, скажет, жизнь у тебя не сложилась, если имеешь ты крышу над головой, и любимую работу, и приличную зарплату, которой не только на кусок хлеба с маслом хватает, но и на покупку заморских автомобилей и заморских туров… А то, что на душе у тебя хреново, русский турист Иван, так это просто тебе сегодня меньше пить надо было. Так что расцепи свои белы рученьки и отойди по-хорошему от игольчатого дерева, перестань его к себе прижимать так интимно… Если уж тебе интим нужен, так ты к Байраму обратись, он тебе устроит…
– Пить, говоришь, меньше надо было? А, ладно, – вздохнул Иван, обращаясь к воображаемому турецкому полиглоту в форме охранника. – Черт с тобой. Тебе все равно не понять. Не понять…
Отцепившись от дерева, он побродил еще некоторое время по рощице, послушал песни цикад. Тропинка вывела его снова к площадке со сценой – здесь уже не было ни души, официанты собирали столы и стулья, громоздя их друг на друга, изредка обмениваясь репликами на турецком. Пройдя стороной, Иван остановился у бассейна, присел на корточки, зачерпнул воды в горсть и умыл лицо. Легче не стало – хлорка, она и есть хлорка, хороша для борьбы с микробами, но никак не с похмельным синдромом и уж тем более не с душевной болью, воспоминаниями, одиночеством… Ну, зато уж микробов на лице точно никаких не осталось – хоть какая-то польза. Сияя продезинфицированным мокрым лицом, он обогнул бассейн и решил-таки подняться в номер, чтобы принять теплый душ, собрать наконец в чемодан шмотки и попытаться уснуть, по привычке утешая себя мыслью о том, что если ему это удастся, то можно будет храпеть сколько душе угодно и никто не станет пинать тебя в бок… Да, в одиночестве есть свои прелести, с этим не поспоришь.
Он направился было к лифту, но, вспомнив о зеркальной поверхности стен, сразу же повернул к лестнице – только этого ему сейчас не хватало для полного счастья, любоваться отражением своей мокрой, стерильной и пьяной физиономии. Восемь коротких лестничных маршей – не дистанция для бывшего спортсмена. Чемпиона области, кстати, по спортивному плаванию. Бывшего. В заплыве на пятьсот метров. И неоднократного призера – на всех прочих дистанциях.
Первые три лестничных марша и правда дались ему на удивление легко. А вот между четвертым и пятым он внезапно застрял и опустился прямо на ступеньку, повесив голову между коленей и обхватив ее ладонями. Нет, подумалось с тоской, как ты не пытайся убежать от себя, все равно сам себя рано или поздно догонишь и поймаешь… Не уйдешь от себя далеко, не спрячешься. Это только кажется, что маячит свет в конце туннеля, а на самом деле в конце каждого туннеля – тупик. Вот и сейчас – очередной тупик, между четвертой и пятой лестничной площадкой, в гостинице, за тысячи километров от дома – напрасно он думал, что здесь тупиков не бывает, напрасно ехал в такую даль, надеясь вырваться наконец из замкнутого круга…
Вот ведь как обернулось. Иван сидел, низко опустив голову, ощущая над собой всю тяжесть оставшихся над головой шести этажей, и тяжесть темного неба, усыпанного незнакомыми турецкими звездами, и тяжесть каждой этой звезды в отдельности. И ужасно хотелось поддаться этой тяжести, чтобы она наконец раздавила его под собой, впечатала в землю, чтобы он смог наконец забыть и про Верку, шалаву распоследнюю, и про то, что эта Верка сделала с его жизнью, а самое главное – забыть про Ванечку, про Ванечку маленького… Эх, голова-головушка, что ж ты враз так потяжелела, что и не поднять тебя, никак не поднять… Вот ведь, оказывается, как вышло – думал душ принять, шмотки в чемодан собрать, похрапеть всласть на одинокой постели. Нет, Иван Ламихов, модный дизайнер из российской глубинки, не для тебя все эти простые человеческие радости. Сиди тут теперь всю ночь, зажатый в капкане лестничной клетки, и держи на своих плечах оставшиеся шесть этажей и небо вместе со звездами, как какой-нибудь одинокий и пьяный греческий Атлант. И думай, думай, думай о своей глупой, бессмысленной жизни, и ищи всю ночь в этой глупой жизни хоть какой-нибудь жалкий смысл… Тысячу раз прав был любимый писатель Милан Кундера, назвав легкость бытия невыносимой. Наверное, остается только смириться с этим и жить дальше, больше уже не надеясь ни на какой волшебный луч света в темном царстве, выражаясь словами другого, не очень любимого, но уважаемого писателя…
Вот ведь взять хотя бы для примера ту самую утреннюю девчонку. Несуществующую, пригрезившуюся, придуманную утренним солнышком, нарисованную в воспаленном мозгу разомлевшим под лучами этого солнышка воображением. Девчонка – хорошая, такая простая и забавная, с сине-зелеными глазами и смешными косицами, торчащими в разные стороны. Появилась – и исчезла, словно не было ее. Спрашивается, почему исчезла? А потому, что таков закон жизни. Его, Ивана Ламихова, модного дизайнера из российской глубинки, жизни. Закон, согласно которому все хорошее, простое, забавное, с сине-зелеными глазами, смешными косицами и так далее, из его жизни немедленно исчезает. Видно, не заслужил он ничего такого вот сине-зеленого с косицами. А заслужил только тяжесть неба, уставшего висеть над миром за эти долгие тысячелетия его существования. Эх…
В голове гудело набатным колоколом, кровь пульсировала в висках с такой силой, которой хватило бы для работы скромной гидроэлектростанции. Иван чувствовал, что сил подняться с лестницы и одолеть оставшиеся пять маршей у него просто нет. Привалился плечом к стене, вяло поразмыслил о том, что если уж суждено ему сидеть на лестнице до самого утра, то нужно обеспечить себе хоть какой-то комфорт. Стена оказалась холодной, плечу на ней было неуютно. Ничего, утешил он себя, рано или поздно плечо нагреет стену, она станет теплой, и плечу будет уже не так неуютно. И еще подумал о том, что все-таки не нужно было так напиваться. С горя ли, со злости ли, все равно – не нужно было.
Внизу послышались тихие шаги. В глубине души Иван понадеялся, что шаги затихнут на уровне второго этажа, потому что подниматься пешком выше – это уже патология. В отеле два исправно работающих лифта, нормальный отдыхающий человек ни за что в жизни не попрется пешком в такую даль, если он, конечно, не пьяный и не боится встретиться взглядом с собственным отражением в зеркале. Если бы в лифтах не было зеркал, Иван и сам бы ни за что в жизни не пошел пешком.
Но шаги на уровне второго этажа не затихли. Кто-то продолжал свое путешествие по лестнице, и вот сейчас, совсем скоро, этот «кто-то» появится в пределах обоюдной видимости, и увидит Ивана, и осудит его за то, что он, такой пьяный и некультурный, сидит здесь прямо на ступеньках, и усмехнется презрительно, или, не дай бог, посочувствует, или, что еще ужаснее, помощь свою начнет предлагать…
Иван заранее поморщился от такой перспективы – и тут же ее увидел. Она оказалась той самой стриптизершей-лесбиянкой. Вот в ней-то и причина всех бед, тут же со злостью подумал Иван, ну а если не всех бед, то по крайней мере его паршивого настроения в этот вечер. Ну уж нет, просто так теперь она от него не отделается, уж он ей сейчас выскажет… Выскажет все, что думает по поводу демонстрации всяких извращений под видом высокого искусства… Благо дело, французский язык знает почти в совершенстве, спасибо родной спецшколе и хорошему преподавателю…
В черных ее глазах сперва мелькнул испуг. Она шла прихрамывая на левую ногу, это Иван сразу успел заметить, и даже успел подумать о том, какого же тогда черта эта французская дура поперлась пешком по лестнице, если у нее так сильно болит нога. И еще успел подумать – как же она с больной ногой танцевала? Или нога у нее заболела уже потом, после танца, но тогда какого же черта она поперлась пешком…
Рывком отодвинувшись от стены, он переместился на самую середину ступеньки, загородив таким образом стриптизерше проход. Та замерла в двух шагах от него, подозрительно, но теперь уже без страха уставившись на Ивана. Он некоторое время не поднимал глаз, рассматривая босые ступни ее ног. Черные лакированные туфли на шпильке стриптизерша почему-то держала в руках.
– Bon soir, madame![1]1
Добрый вечер, мадам! (фр.)
[Закрыть] – выговорил он на безупречном французском, встретившись наконец с ее растерянным взглядом. – Ой vous depechez-vous? Voulez-vous passer avec moi cette soiree magique? A moins que votre amie ne replique pas…[2]2
Куда так спешите? Не хотите ли разделить со мной этот волшебный вечер? Если, конечно, ваша подружка не будет против… (фр.)
[Закрыть]
Стриптизерша молчала.
– Est-ce que vous n'aimez pas les homes tout a fait? – не унимался Иван. – Meme riche et charmant comme moi? Peut-etre je vous parais un peu ivre? Ou…[3]3
Или вы совсем не любите мужчин? Даже таких красивых и богатых, как я? Или, может быть, я кажусь вам немного пьяным? Или… (фр.)
[Закрыть]
Дальше она слушать не стала. Просто протиснулась в узкую щель между стеной и Иваном и пошла вверх по лестнице. Иван обернулся вслед:
– Madame, vous ne me repondez…[4]4
Мадам! Вы мне не ответили… (фр)
[Закрыть]
– Да пошел ты, – беззлобно ответила мадам на чистейшем русском языке. И добавила, вздохнув: – Напился, сидишь тут на лестнице… И без тебя тошно…
В следующий миг ее уже не было – она исчезла в лабиринте лестничных маршей. А в следующий миг… В следующий миг Иван почувствовал, что вот сейчас, вот именно в эту секунду, все оставшиеся шесть этажей и все турецкое небо вместе с турецкими звездами дружно свалятся на него и придавят его к земле… Потому что голос этот он уже слышал, и девчонку эту уже видел, оказывается, утром, и была она никакой не стриптизершей, а той самой, той самой девчонкой с дурацкими косицами и сине-зелеными глазами… Только теперь волосы свои распустила и глаза сине-зеленые поменяла зачем-то на черные, запасные…
Господи, да неужели такое бывает? Шесть верхних этажей и небо со звездами почему-то все медлили, не торопились падать на Ивана, впечатывать его в землю… Тогда, может быть, он успеет?
Вскочив со ступеньки, забыв про головную боль и про все на свете, он в три прыжка одолел один лестничный марш, второй… Прислушался – и не услышал ни звука. Сбежал. Окинул быстрым взглядом коридор пятого этажа, никого не увидел, помчался на четвертый… Но ни на четвертом, ни на шестом, ни на одном из восьми этажей ее не нашел. Вокруг не было ни души – только цветы в напольных глиняных горшках, только ковры и коридоры… Абсолютно пустые коридоры… Светло-зеленые, длинные, бесконечные, как в наркотическом сне.
Он снова опустился на ступеньку, снова свесил голову, размышляя о том, не нанести ли по возвращении на родину визит к психиатру. Твердо решил сидеть на лестнице до утра, но потом, случайно ухватив взглядом надпись на металлической табличке, привинченной к стене, понял, что уже поднялся на свой этаж и глупо сидеть на ступеньке, когда в десяти метрах от этой ступеньки есть ванная комната с горячей водой и просторная постель… К тому же еще и чемодан собрать надо…
А напиваться вот так, до белой горячки, он больше никогда не будет.
Два месяца спустя
Осень выдалась великолепной. Она словно сошла со страниц школьного сочинения – золотая по преимуществу, с зелеными, багровыми, шоколадно-коричневыми и оранжевыми вкраплениями, с нежно-голубым небом, по которому тянутся в теплые страны стаи перелетных птиц, с желтым и теплым солнцем. С запахами догорающих листьев и прелой земли, с прозрачными лужами и по-летнему теплыми дождиками. Как не добавить в конце такого сочинения: «Я люблю осень»…
– Все-таки я люблю осень, – почти мечтательно вздохнул Иван и покосился на своего давнего школьного приятеля, Юрку Трепакова, который в этот момент сосредоточенно выпускал пузырьки воздуха из шприца с раствором обезболивающего.
– Открой рот, – приказал Юрка, давая понять, что лирические бредни про осень в данной ситуации совсем не уместны.
Осень со всеми ее красками, запахами, перелетными птицами и желтым солнышком уютно расположилась за окном Юркиного кабинета. Иван сидел в большом удобном кресле, нарядный, в белоснежном переднике. Запрокинув голову, он щурился под ярким светом хирургической лампы и размышлял о том, что толкает нормальных в общем-то людей выбирать себе вот такую ненормальную специальность – зубной врач. Какое, интересно, удовольствие – быть зубным врачом? Впрочем, наклонности садиста Иван заподозрил у приятеля еще в первом классе, когда тот вдохновенно оборвал лапки пойманному в спичечный коробок домашнему таракану, после чего смыл несчастное насекомое в унитаз.
– Очень больно будет? – спросил Иван.
– Постараюсь сделать как можно больнее, – пообещал садист Юрка и снова, на этот раз уже совсем строго, приказал: – Открой рот.
Не оставалось ничего иного, как сдаться на милость Всевышнего. Вознося молитвы, Иван в этот раз вполне конкретно представлял себе образ Царя Небесного – высоченный мужик в белом халате, с гривой черных волос, с прищуренными карими глазами, с трехдневной щетиной Антонио Бандераса и двухмиллилитровым шприцем в руке. Ну просто копия Юрки Трепакова, бывшего одноклассника, а ныне – врача-стоматолога, ведущего специалиста клиники. Вот ведь как бывает.
Рот все же пришлось открыть. Юрка нащупал пальцами место для укола, отодвинул щеку Ивана, прищурился, прицелился – и всадил иглу аккурат в десну над больным зубом.
Иван взвыл от боли.
– Ну, потерпи, родной, – почти ласково попросил его садист Юрка. – Ты ж мужик все-таки… Вижу, что больно. Но сейчас уже все пройдет. Через пару секунд. Вот, сейчас еще сюда… Вот так. Ну, прям герой настоящий.
Иван хотел было ответить Юрке парой ласковых слов, но, поскольку рот закрывать было нельзя, с открытым ртом получилось у него вместо ласковых слов одно только ласковое мычание.
– Понимаю, понимаю, – кивнул Юрка. – Спасибо-спасибо. И вам того же, и вас туда же… Не закрывай рот, я тебе полость уже прочистил.
Щека, язык и верхняя челюсть стали абсолютно деревянными. Боль, которая всю ночь заставляла прямо-таки на стену лезть, медленно отступила, затухла, и Иван принялся размышлять о том, что напрасно он, наверное, решил лечить этот дурацкий зуб, можно было бы просто обойтись уколом, а впредь просто не жевать ириски на левой стороне, и все обойдется.
– Знаю, знаю, о чем ты сейчас думаешь. Думаешь, на кой хрен вообще мне этот зуб лечить надо? – усмехнулся Юрка, который находился сейчас вне пределов видимости Ивана, где-то у него за спиной, и угрожающе гремел инструментами для пыток. – Думаешь – обошелся бы уколом, а впредь на закуску к пиву выбирал бы не арахис, а что-нибудь помягче типа селедочки под майонезным соусом… Впредь не грыз бы фундук зубами, а прикупил бы в магазине специальную такую штуку… Специальную штуку… Или что ты там грыз своим кариесным зубом, а?
– И-и-шки, – непонятно ответил Иван, не закрывая рта, но Юрка, имеющий многолетний опыт бесед с такими вот пациентами, все понял.
– И-и-шки, говоришь? Вот ведь, дите малое, ирисками душу тешит… – Юрка строго сдвинул брови и убедительно громыхнул инструментами для пыток. – А сейчас, поди, сидишь и клянешься себе, что никогда больше ириску в рот не возьмешь и зуб свой кариесный «блендамедом» чистить будешь утром и вечером… И даже днем, только бы я от тебя отстал… Только бы я тебя не трогал… Знаем, знаем, проходили уже… Только, мой дорогой, если твой зуб многострадальный сейчас не вылечить, то через полгода его удалять придется… А при таком отношении к зубам через несколько лет ты совсем без них останешься, и никакие «орбиты»-«блендамеды» тебе уже не понадобятся… И не только об ирисках, вообще о всякой еде забыть придется… Будешь на манной кашке сидеть да на супчиках протертых… Суп-пюре называются, редкостная гадость… Инвалид, в общем…
Юрка, гад такой, определенно пользовался ситуацией – Иван, при всем своем желании продемонстрировать приятелю полный свой запас ненормативной лексики, мог только мычать в ответ. Но мычать, да еще с открытым ртом, было как-то унизительно, поэтому приходилось молча терпеть все эти моральные издевательства, используемые садистом Юркой в качестве подготовки пациента к последующим физическим пыткам.
– Да ладно тебе, – примирительно сказал возникший в поле зрения Юрка. – Ну я ж тебе сказал, больно не будет. Это ж тебе не лидокаин какой-нибудь, это нормальное обезболивающее последнего поколения… Классный препарат, говорю тебе… Так что успокойся и любуйся на свою распрекрасную осень за окном и не смотри на меня как жертва на палача… Я же тебе, дурак, помощь оказываю. Неотложную. А ты морду воротишь… А ну, открой рот шире.
Иван раскрыл рот до предела. Юрка пододвинул лампочку, нащупал под креслом какую-то педаль, после чего бормашина последнего поколения радостно заурчала. Юрка сосредоточенно смотрел в рот Ивану, Иван от страха зажмурил глаза, но тут же, при первом прикосновении сверла к зубу, снова распахнул их и ойкнул.
– А вот сейчас врешь. Сейчас тебе не больно, а просто страшно. Я ж по глазам вижу. Так что успокойся. Последний раз тебе говорю.
Иван снова откинулся на спинку кресла, вяло удивившись тому, как это Юрка может по глазам определять, когда человеку больно, а когда – просто страшно. Ведь и правда – в первый раз от укола ужасно больно было, а во второй раз он ойкнул просто от страха. Телепат Юрка, не иначе. У него, наверное, дополнительная специальность в институте была – телепатия…
Убедившись, что бормашина после введения обезболивающего препарата последнего поколения для него совсем не страшна, Иван окончательно расслабился и даже на некоторое время забыл про свой зуб, вспомнив про новый и срочный проект дизайна для салона красоты в центре города. Если бы не этот зуб, сидел бы он сейчас в своем офисе и думал бы над проектом…
– Ангел, – похвалил его Юрка, залепив наконец многострадальный, теперь уже не кариесный зуб раствором для пломбирования. Как полагается, попросил Ивана прикусить, поинтересовался, испытывает ли Иван дискомфорт, еще немножко поковырял пломбу сверлом – как подозревал Иван, не в целях практической необходимости, а из любви к искусству.
– Ну вот и все. Теперь ты новенький. Молодец, пытку выдержал с достоинством.
– С достоинством, тоже скажешь, – почти внятно усмехнулся в ответ Иван.
– А то? Ты уж поверь моему многолетнему опыту профессионального садиста… Люди знаешь какие истерики тут устраивают? Один мужик вот буквально вчера так дергался, я ему чуть щеку не продырявил… Потом пришлось бы швы накладывать…
– Мужик? – удивился Иван.
– А то, – своей любимой присказкой ответил Юрка. – Мужики, они знаешь какие нежные? Что тот цветок… Забыл, как называется, у мамы твоей в комнате на полу стоит… Солнечных лучей он, видите ли, не выносит, а в тени совсем чахнет… Вот и пойми, чего ему надо… Нежный… Вот и мужики такие же. Не в пример теткам. Тетки – они мужественные. Боль терпят – только так. А некоторые, не поверишь, особо экономные, так те вообще без укола – и ничего… Укол-то дорого стоит, почти как пломба… Потерплю, говорит, зачем деньги на ветер выбрасывать… Вот так-то. А девки… Девки тоже молодцы. Знаешь, иногда даже кокетничают! Вот буквально вчера… Или нет, в прошлую пятницу, кажется… Одна такая мне попалась – я ей полость вычищаю, а она мне язычком, знаешь, будто невзначай, пальчики щекотит… Цирк, да и только! Дурдом на гастролях… А ты говоришь – мужики…
– Да, веселая у тебя жизнь, – легко рассмеялся Иван, освобожденный от боли и от страха.
– Веселая, – согласился Юрка, – и интересная. Я за шесть лет работы тут такого насмотрелся. Знаешь, не только в зубных болезнях теперь разбираюсь, но и в человеческой психологии. Хоть диплом на эту тему пиши. Не поверишь – вот ко мне пациент заходит, а я уже заранее знаю, как он себя во время лечения вести будет и какие станет мне вопросы задавать. По глазам вижу…
По глазам, говоришь? – усмехнулся Иван. – Слушай, а ты мне вот что тогда скажи. В первый раз я когда заорал от боли – ты меня жалеть начал и попросил потерпеть. А во второй раз сказал, чтобы я не прикидывался, что боли я не чувствую, а ору просто от страха. А я ведь на самом деле боли не чувствовал, а орал от страха. Только как ты это понял? Тоже, что ли, по глазам?
– По глазам, конечно, – серьезно ответил Юрка.
– Что, в первый раз у меня в глазах страдание увидел, а во второй раз – страх? Ну ты лирик, Трепаков…
– Да при чем здесь лирика, – обиделся Юрка. – Здесь чистой воды медицина. Ты вот сидишь под ярким светом медицинской лампы, а зрачки у тебя расширились, глаза почти черные стали, хотя на самом деле они у тебя серые, – значит, боль. Зрачки ведь на боль всегда реагируют. Расширяются. И никакой здесь лирики нет вовсе.
– Глаза, говоришь, почти черные стали… – задумчиво проговорил Иван, нечаянно вспомнив почти забытую невероятную историю, случившуюся с ним во время отпуска. Да и случившуюся ли? Может, все-таки приснилась она ему, эта история… Столько времени прошло, он и думать почти забыл… – Слушай, ты мне вот еще что скажи. А еще как-нибудь вообще цвет глаз изменить можно?
– Можно, – немного удивившись такому повороту в разговоре, кивнул Юрка. – Линзы бывают. Цветные. Не знаешь, что ли, про линзы?
– Знаю про линзы. А еще… Еще как-нибудь?
– Что – еще как-нибудь?
– Ну, цвет глаз… Поменять – можно?
– Можно, – спокойно ответил Юрка. – Если у тебя есть запасные глаза. Другого цвета.
– Запасные глаза, – весело рассмеялся Иван. – Не поверишь, но я тогда тоже об этом подумал.
– Когда – тогда? И о чем ты подумал?
– Да понимаешь… Летом, на курорте… Я же тебе рассказывал, что в Турции отдыхал. И вот я там одну девчонку два раза встретил.
– Ну и что?
– Так у нее в первый раз глаза были зеленые… То есть не зеленые, а синие… Ну, в общем, синие с зеленым оттенком… А во второй раз – совсем черными мне показались. Вот я и подумал тогда, что у нее глаза запасные…
– Линзы наверняка. Это сейчас модно. А что ж ты у нее не спросил про линзы?
– У кого? – удивился Иван.
– У девчонки у этой, – удивился в ответ Юрка.
– А, у нее… Да понимаешь, я не мог у нее спросить… Я ее сначала в море встретил… Думал, дельфин плывет. А оказалось – русалка. Только она уплыла почти сразу. А потом, когда я ее снова встретил, думал, что она француженка… Вот и не спросил.
– Так ты ж французский знаешь. Вместе, чай, учились. Я ж помню, у тебя всегда пятерки были. Зоя Анатольна тебя очень любила…
– Да не в этом дело. Я-то думал, что это две разные девчонки, понимаешь? Одна русская, другая – француженка… А потом только понял, что та, другая, никакая не француженка, а…
– Это какая – другая?
– Ну, которая та же самая, что ж ты такой непонятливый?
