Текст книги "Синдром Дездемоны"
Автор книги: Ольга Егорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Стремительно выскочив на лестничную площадку, она позвонила в соседскую дверь, думая только об одном: только бы Ирина Михайловна оказалась дома! Послышались шаги, но Алька не успела обрадоваться – дверь открыла незнакомая молодая женщина с длинными светлыми волосами, заплетенными в косу. Открыла и уставилась на нее вопросительно.
– Я… – От неожиданности Алька потеряла все слова. – А Ирина Михайловна… дома?
– Дома, – спокойно подтвердила блондинка. – А что вы хотели?
– Я хотела… ее увидеть.
– К сожалению, это невозможно, – с тенью сочувствия в голосе произнесла молодая женщина. – Ирина Михайловна плохо себя чувствует. Она сейчас лежит под капельницей под моим наблюдением. Я – приходящая медсестра. Ей что-нибудь передать?
– Передайте… передайте ей, чтобы выздоравливала!
– Спасибо, – скупо улыбнулась женщина и закрыла дверь.
Несколько секунд Алька стояла на лестничной площадке, едва не плача от досады. Что делать? В принципе из всех немногочисленных соседей в подъезде пятиэтажного дома она более или менее общалась только с двумя – с так некстати заболевшей Ириной Михайловной и еще с одной Ириной, своей ровесницей, к которой иногда забегала то за спичками, то за солью, то просто так – поболтать.
Но шансов застать Ирину дома в четверг в половине первого дня практически не было.
Алька, конечно же, спустилась этажом ниже и позвонила в дверь. В ответ – мертвая тишина. Позвонив еще несколько раз, она убедилась в своих предположениях и поняла, что выход у нее теперь только один – брать ребенка с собой. И будь что будет!
«Да ничего не будет!» Она приказала себе не думать о плохом и начала собирать Юльку. Та сразу проснулась и принялась хныкать. Не помогали ни ласковые слова, ни яркие погремушки, разбросанные по дивану, не спасала и соска, которую Юлька настырно выплевывала. Пытаться накормить ее было бесполезно – она поела всего лишь полчаса назад и явно еще не успела проголодаться.
– Ну прости меня… Не обижайся, Юлькин… У меня просто не было другого выхода, понимаешь? Пришлось тебя разбудить… Да ничего страшного, сейчас снова заснешь… Вот выйдем с тобой на улицу, на свежий воздух, и ты заснешь сразу! А там солнышко, там тепло, хорошо… Тебе понравится, вот увидишь…
Юлька на уговоры не поддавалась и продолжала хныкать. Алька вся измучилась, пока ее собирала. А время шло – с тревогой поглядывая на часы, она поняла, что уже никак не успеет уложиться в полчаса и появится в нотариальной конторе никак не раньше, чем через сорок минут. Да, как-то не подрассчитала она время, не учла, что собирать ребенка придется так долго!
Наконец, замотав Юльку в теплую пеленку, уложив в коляску, подоткнув сверху двумя одеялами – одним байковым и другим теплым, шерстяным, – Алька уже на грани нервного срыва вышла из квартиры. Закрыла дверь ключами и тут столкнулась еще с одним неожиданным препятствием – поскольку лифт в пятиэтажном доме отсутствовал, коляску надо было спускать вниз по лестнице!
– Юлькин, солнышко, не плачь… Не плачь, я прошу тебя, – все уговаривала Алька, осторожно преодолевая ступеньки. – Ты что у меня сегодня расплакалась, а? По маме скучаешь? Не переживай, с мамой все в порядке… Все в полном порядке… Вот увидишь, она сегодня нам позвонит! Непременно позвонит! А может быть, даже приедет! Она ведь в четверг обещала приехать, помнишь? А сегодня как раз четверг!
Вот так, с долгими уговорами и прибаутками, Алька наконец одолела лестничные проемы – к счастью, этаж был второй, а не пятый! – миновала темный «предбанник» в подъезде, открыла дверь и, оказавшись на улице, вдохнула полной грудью.
Погода и в самом деле была волшебная. Солнце светило не по-весеннему горячо, щедро заливало своими лучами ярко-синее, без единого облачка, небо, нещадно палило снег, который таял буквально на глазах и разливался широкими лужами, прожигало в нем радостно-черные земляные дыры. И ветер был влажным, свежим и ласковым. Таким, каким бывает ветер только в марте…
Весна была хорошей и настоящей.
И Юлька, едва вдохнув свежего воздуха, сразу замолчала. Заснула и даже заулыбалась чему-то во сне…
В четверг ему снова позвонили.
И снова – на тот же рабочий номер, который использовался в личных целях или в особых случаях. Тихон с утра не отлучался из кабинета – ждал, прекрасно понимая, что время пришло. Курил за рабочим столом, чего не позволял себе раньше никогда, хриплым, простуженным басом орал без причины на подчиненных, отменял по телефону все встречи и визиты, ругался с заказчиками и, не стесняясь в выражениях, посылал подальше клиентов, просрочивших сроки выплаты за реализацию.
В этот один-единственный день фирма понесла такое количество финансовых потерь, каких не случалось за все время ее существования.
Но Тихону на это было наплевать.
Ему вообще на все было наплевать. Гори они синим пламенем, этот бизнес, эти заказчики, эти поставщики! Пусть исчезнет с лица земли маленький городок Фолиньо на восточном побережье Италии вместе с мебельной фабрикой…
Не церемонясь в выражениях, он с утра успел объяснить все это своей секретарше, которая ничем таких слов не заслужила. Секретарша тихонько плакала у себя за столом часа два, потом исчезла куда-то и вскоре появилась с лицом, похожим на маску из японского театра кабуки. На припухших от слез щеках – толстый слой пудры, узкие щелочки глаз и опущенные вниз уголки губ дополняют картину.
«Нужно будет прибавить ей зарплату, – подумал Тихон, увидев это лицо. – Увеличить в два раза. Или в три. И отправить в отпуск куда-нибудь на Мальдивы. Но это – потом…»
Три дня Тихон почти не спал, не ел и не брился.
Смотреть на него было страшно.
А разговаривать с ним – еще страшнее.
Трубка запиликала как раз в ту минуту, когда он уже сам потянулся к ней, чтобы звонить в милицию. От отчаяния и страха он чуть было не сделал того, чего делать было нельзя. Ни в коем случае…
В трубке что-то щелкнуло, зашипело, и чей-то голос, похожий скорее на мужской, чем на женский, отчетливо произнес:
– Сегодня в восемь часов вечера. В Битцевском. Зайдешь с Балаклавского, с восточной стороны лесопарка. Пройдешь метров двести, сядешь на любую скамейку. Незаметно опустишь в урну пакет с деньгами, встанешь и пойдешь обратно к выходу. Через полчаса после этого получишь ребенка.
– Где?! Где она будет? – прохрипел Тихон в трубку.
После паузы услышал короткий ответ:
– Узнаешь.
И следом потянулись гудки.
Гудки, у которых при всем желании нельзя уже было ни о чем спросить. Нельзя было узнать, что там с Юлькой, как там она, жива ли, в порядке ли…
Он посмотрел на часы. До восьми вечера оставалась еще целая вечность. Миллиарды световых лет, если перевести время в то измерение, в котором жил сейчас Тихон. И эту вечность нужно было чем-то заполнить. Оставаться на работе он не мог – умом понимал, что вреда от него в этот злополучный четверг гораздо больше, чем пользы. Еще пара часов на работе – и у фирмы вообще не останется ни клиентов, ни поставщиков, ни сотрудников. Идти домой, где в спальне, в кухне, в ванной и даже в гостиной – везде и все напоминало о Юльке, – было тоже нельзя. Бестолково наматывать по городу километры после трех суток практически непрерывного бодрствования значило подвергать риску не только свою жизнь, но и жизни других людей.
Нет, ни то, ни другое, ни третье.
Поднявшись из-за стола, Тихон несколько раз прошелся по периметру кабинета, задержался возле стола, прикурил сигарету и тут же потушил ее в пепельнице.
Они ведь не могут убить ее, в тысячный раз сказал он себе. Не могут. Им незачем это делать, у них нет причины ее убивать. Полуторамесячный ребенок – не свидетель, он не может никого опознать, не может дать никаких показаний, он совершенно не опасен как свидетель.
У них нет причины…
Тихон снова оказался у стола, снова увидел сигаретную пачку и снова закурил, смутно припоминая, что, кажется, курил совсем недавно. Телефон внутренней связи зазвонил на столе, Тихон не двинулся с места.
Стены просторного кабинета показались вдруг тесными, высокий потолок словно давил на него всей тяжестью одиннадцати этажей офисного здания. Решившись наконец, он вышел из кабинета, на ходу бросив секретарше, что до завтра его не будет, и через пять минут уже нажимал на педаль газа, сидя в салоне машины и раздумывая по дороге, куда бы повернуть.
Деньги были уже подготовлены к передаче и лежали дома. В сейфе, где когда-то его жена Наталья хранила свои побрякушки. С большим трудом Тихону все же удалось их собрать, подняв на ноги всех знакомых и малознакомых людей, обнулив свой личный счет в банке и порядком потрепав лицевой счет фирмы. Купюрами не крупнее пятидесяти долларов, как требовали похитители.
Он сделал все, что мог. И теперь уже от него ничего не зависело. Теперь оставалось только ждать.
Погрузившись в привычные мрачные мысли, он и не заметил, что по привычке, выработавшейся за два последних года, свернул с Каховки на Азовскую. Это значило, что он едет домой. И только уже подъезжая к Балаклавскому проспекту, он вдруг понял, что находится всего лишь в нескольких метрах от восточного входа в лесопарк…
Понял и резко сбавил скорость.
Зачем – он и сам не мог себе этого объяснить. Какая-то неведомая, странная сила, видимо, сродни той, что тянет убийцу на место преступления, заставила его припарковать машину неподалеку от восточного входа. Сопротивляться было бесполезно.
«Пройдешь двести метров. Сядешь на любую скамейку», – прозвучало в голове как приказ.
Голос был ни мужской, ни женский. Какой-то странный голос, видимо, специально скорректированный таким образом, чтобы узнать его было невозможно.
«Я просто посмотрю, – сказал себе Тихон. – Просто зайду и посмотрю на эту… скамейку…»
В парке было безлюдно – по крайней мере в той его части, где начинался конноспортивный комплекс. Редкие прохожие медленно шли вдоль аллеи, старательно обходя тонкие ручейки тающего снега и радуясь весеннему солнцу. Как-то незаметно, в один день, пришла весна, и Тихон только теперь это заметил. Заметил – и сразу перестал о ней думать, увидев неподалеку начинающийся ряд выкрашенных свежей краской деревянных лавочек.
Тихон остановился.
«Не нужно этого делать, – сказал он себе. – Не нужно. Ведь они могут следить за тобой. Они могут увидеть твои маневры и истолковать их неправильно. Они могут подумать, что ты что-то замышляешь…»
Подумав о том, что сейчас совсем рядом, в нескольких метрах от него могут находиться эти люди, Тихон вдруг запаниковал. Расшатанная нервная система дала сбой. Он стоял посреди дороги, не понимая, что ему делать дальше, и пристально вглядывался в лица проходящих мимо людей.
И подозревал – каждого.
Это был какой-то виртуальный, неестественный мир, в котором все подчинялось законам игры и в котором каждое действующее лицо – или союзник, или противник. Или друг, или враг, третьего не дано, и отличить одного от другого – ох как сложно! В этом, наверное, и состоит цель игры…
Навалившееся оцепенение быстро прошло. Тихон развернулся на сто восемьдесят градусов и быстро зашагал в противоположном направлении, к выходу. Ветер ударил в лицо, словно пытаясь заставить его вернуться назад.
«Нет, – мысленно сказал Тихон ветру, – ничего у тебя не получится».
В последнее время он часто разговаривал вот так – с предметами и явлениями природы. С двигателем своей машины, с телефонными аппаратами, с ночным небом, с тенями на потолке…
У выхода на Балаклавский проспект перед воротами лесопарка разлилась огромная лужа. Жалкие клочки серого снега по краям дороги таяли на глазах и ручьем текли вниз, заставляя прохожих пробираться вперед по самому краю, нелепо поднимая кверху носки ботинок, жаться к тротуару или идти вброд, рискуя промочить ноги. Третьего было не дано.
Тихон опустил глаза вниз – ботинки оказались мокрыми. Он пошевелил замерзшими пальцами и почувствовал, как внутри противно хлюпает вода. Видимо, и сам не заметил, как вброд перешел это маленькое озеро, и не почувствовал, как промочил ноги…
До того ли ему было!..
Солнце светило в глаза, ослепляя. Плескалось в луже и, видимо, насмехалось над Тихоном, который не придумал ничего лучшего, чем снова переходить эту лужу вброд, раз уж он все равно промочил ноги и испачкал ботинки. Ему было все равно по большому счету. Он и не замечал даже, как заледенели и скрючились пальцы.
Машину он оставил неподалеку от входа в парк. И уже достал из кармана распахнутой настежь спортивной куртки пульт от сигнализации, когда вдруг увидел совсем рядом, слева от себя, девушку с коляской.
Вернее, девушку он сначала не заметил. Заметил коляску. Бледно-розовую, с малиновыми вставками, точно такую же, как та, что стояла еще позавчера утром у него в прихожей и безумно его раздражала. Коляска была не просто похожей, а точно такой же.
Все это, конечно, ничего не значило. Половина города Москвы отоваривается в «Детском мире», и Юлькину коляску туда завезли уж точно не в единственном экземпляре.
Это было ужасно глупо – стоять вот так и пялиться на эту коляску. Но Тихон не мог ничего с собой поделать – стоял и пялился. А девушка как раз остановилась в замешательстве напротив лужи.
Девушку он тоже разглядел. Вернее, заставил себя ее рассматривать, чтобы только отвлечь свое внимание от проклятой коляски, которая, на беду, оказалась точно такой же, как Юлькина. Девушка была молодая, обыкновенная, в короткой меховой курточке, в голубых джинсах, узких ботиночках с круглыми носами и в смешном берете темно-синего цвета. Берет показался Тихону смешным потому, что был девушке как будто великоват. Но вполне возможно, это была такая мода сейчас…
«Только не смотреть, – приказал себе Тихон. – Только не смотреть на коляску. Иначе ты, приятель, просто сойдешь с ума».
Застыв как вкопанный и не понимая, что ему уже давно пора идти своей дорогой, он продолжал рассматривать девушку. Волосы ее, длиной чуть ниже плеч, волнистые, каштановые с золотом, лежали на воротнике куртки и, наверное, слегка щекотали девушке шею. Почему-то он подумал, что прикосновение таких вот волнистых и шелковистых прядей при каждом движении головы должно вызывать именно такие ощущения.
Он подумал об этом и тут же забыл и снова уставился на коляску как последний дурак.
Через секунду она обернулась, не выдержав, видимо, настойчивого его взгляда. И уставилась на него – немного растерянно и немного вопросительно.
А он все смотрел на коляску и только краем глаза заметил, что у девушки, кажется, большие зеленые глаза.
«А сейчас, – сказал он себе, – ты просто подмигнешь ей и пойдешь дальше своей дорогой. Сейчас ты сделаешь так, как делал всегда, встречая молодых симпатичных девушек».
Он сказал себе это один раз и повторил еще раз, и третий раз, совсем строго. Но ничего не получалось. Глаз не подмигивал, словно разучился делать это нехитрое движение. Ноги не шли ни вперед ни назад, ни вправо ни влево.
– Вам помочь? – услышал он голос, который, по всей видимости, был его собственным, несмотря на то что звучал как-то по-другому.
Девушка в ответ пожала плечами. Прядь золотисто-каштановых волос выскользнула из-под воротника и свернулась пружинкой. Лицо у девушки было очень расстроенным.
– Если бы я знала… – сказала она непонятно.
– Что? – спросил Тихон, украдкой еще раз взглянув на коляску.
Точно такая же. Розовая с малиновыми вставками. Почему?.. Почему она – точно такая же?..
– Если бы я знала, что здесь лужа, – объяснила девушка, – пошла бы другой дорогой.
– Идите по снегу с краю. А я перевезу коляску.
Она опустила взгляд, разглядывая его ботинки. Тихон для наглядности задрал вверх и снова опустил носки.
– Они все равно мокрые. Я два раза уже здесь прошел. Один раз туда и еще один раз… обратно, – объяснил он и зачем-то поскреб пальцами затылок.
Несколько секунд девушка раздумывала, разглядывая Тихона, словно пыталась решить для себя, можно ли доверить ему коляску. Потом наконец решилась:
– Хорошо. Спасибо вам.
– Не за что. Я пока еще ничего не сделал.
Она отпустила пластмассовую малиновую ручку и сделала неуверенный шаг в направлении тротуара. Тихон ободряюще улыбнулся, схватился за ручку, чувствуя ладонями тающее тепло ее рук, и сделал шаг вперед, приказав себе не заглядывать внутрь.
Ни в коем случае не заглядывать.
Заглянешь внутрь – и сразу же начнется паранойя. Маленькие дети очень похожи, они все практически на одно лицо, их и отличить-то друг от друга невозможно при всем желании, поэтому нельзя, ни в коем случае нельзя заглядывать в коляску, иначе…
Он все-таки заглянул в коляску.
И увидел в коляске Юльку.
Увидел и мстительно сказал себе: «Так тебе и надо, идиот. Так тебе и надо, кретин несчастный. Маленькие дети – они так похожи, что отличить их друг от друга…»
Но сердце уже отчаянно билось внутри, кричало, умоляло и требовало. Сердце шепнуло – это она.
Это она, Юлька.
– В чем дело? – послышался рядом чей-то голос.
Тихон, с большим трудом отводя взгляд от крошечного лица спящего в коляске ребенка, посмотрел в том направлении, откуда донесся голос, и увидел девушку с большими зелеными глазами.
– Почему вы так… – начала было она и вдруг замолчала, нахмурила брови, глянула на него испуганным взглядом, схватилась за ручку коляски и торопливо забормотала: – Не надо. Спасибо, не надо… Я… я сама… Сама, мне не трудно…
Но пальцы Тихона приклеились к коляске намертво. Их словно свело в предсмертной судороге, и оторвать его от этой коляски теперь можно было, только отрубив ему руку…
Ребенок, что-то почувствовав во сне, беспокойно зачмокал губами. И в эту секунду Тихон заметил соску, краешек которой выглядывал из-под оборки розового атласного одеяла. Соска была белая, с большой пластмассовой основой в виде сердечка, расписанного нелепыми медвежатами голубого цвета.
– Это мой ребенок, – хрипло и удивленно сказал он, продолжая разглядывать соску и только краем глаза замечая, как в ручку коляски вцепились тонкие, побелевшие от холода девичьи пальцы. – Это мой ребенок!
И посмотрел на нее – взглядом, в котором смешались тысячи оттенков человеческих чувств, но в котором все же преобладали растерянность и ярость.
– Не говорите глупостей, – торопливо забормотала она, пытаясь отобрать у него коляску. Напрасно пыталась, Тихон и под пытками бы теперь не выпустил ее ни за что в жизни. – И отпустите… Да отпустите же! Я сейчас милицию позову!
– Зовите, – настырно ответил он, в глубине души все еще не веря в происходящее. – Это мой ребенок. Откуда он у вас?
– Прекратите!.. Вы… вы сумасшедший! Отдайте мне… отдайте сейчас же…
Злые, потемневшие зеленые глаза смотрели на него с такой испепеляющей ненавистью, что Тихон на долю секунды успел усомниться в своих предположениях. Откуда-то из глубины сознания донесся до него голос рассудка: таких колясок в Москве тысячи. Таких сосок в Москве десятки тысяч. Все младенцы похожи как две капли воды…
Некоторое время они смотрели друг на друга, молча и пристально, словно ожидая, кто первым не выдержит и отведет взгляд, кто окажется сильнее, а кто – слабее.
– Вы украли моего ребенка, – проговорил он отчетливо, продолжая смотреть ей в глаза.
И она сдалась.
Быстро-быстро захлопала ресницами, свела на переносице тонкие рыжеватые брови, сглотнула тяжелый ком, застрявший в горле, и опустила глаза. И в эту секунду, поняв, что предположения его подтвердились, несмотря на всю их вопиющую нелепость и дикость, несмотря на огромное количество одинаковых колясок, сосок и детей, несмотря на все доводы рассудка… В эту секунду Тихон вдруг ужасно захотел ее ударить.
Он не раздумывал над своим желанием, не мог ему сопротивляться – размахнулся и ударил ее наотмашь, чувствуя, что бьет слишком сильно, понимая, что перед ним женщина…
Женщина, которая украла его ребенка!
Не человек – просто алчное и бездушное существо, дьявол, принявший лишь облик человека.
От удара она вскрикнула и отлетела в сторону. Попыталась удержаться на ногах, порывисто вскинула руки, махнула ими, как беспомощная глупая курица, и шлепнулась прямо в лужу. Вскочила сразу же – мокрая, грязная, злая, лицо в серых каплях, беретка съехала на затылок – и кинулась на него с кулаками. По лицу ее быстро-быстро потекли вниз тонкие струйки то ли слез, то ли воды из лужи.
– Ах ты, сволочь! – кричала она, молотя крепко сжатыми кулаками его плечи и грудь. – Изверг, садист ненормальный! Тебя убить… убить мало! Слышишь ты, гадина?!
– Слышу, – ответил он тихо, дал ей возможность обрушить на него еще несколько ударов, которых он и не чувствовал совсем, а потом сказал: – Ну все, хватит.
Одной рукой он скрутил ей руки, не обращая внимания на тонкий и пронзительный вскрик боли. Огляделся по сторонам – на его счастье, людей вокруг не было, только чета пенсионеров наблюдала за ними издалека, не решаясь, видимо, подойти ближе.
«Еще милицию позовут, – подумал Тихон. – Надо быстрее».
Милиция была ему ни к чему.
Он хотел сам разобраться с этой маленькой рыжей сучкой. Она была его собственной, личной добычей, которую он заслужил и которой не собирался ни с кем делиться.
– Пусти! – взвизгнула она, резко наклонила подбородок и укусила его за запястье. Следы от ее зубов отпечатались на коже темными точками, и через секунду очертания их размыла выступившая кровь.
Боли он даже не почувствовал.
Одной рукой подхватив коляску, другой рукой Тихон тащил за собой отчаянно сопротивляющуюся и кричащую от боли и ярости девушку.
– Заткнись, – прошипел он сквозь сомкнутые губы. – Заткнись, иначе убью.
До машины оставалось всего лишь несколько метров, когда она каким-то хитрым образом вывернулась, выскользнула у него из рук и стрелой помчалась в противоположном направлении. Тихон, оставив на секунду коляску, догнал ее в два прыжка, снова вывернул руки, заломил их за спину, почувствовав хруст в запястьях, и пинками загнал на заднее сиденье джипа. Ярость клокотала внутри, разливалась по всему телу обжигающей вулканической лавой. Он был готов убить ее. Переломать в крошку и руки, и ноги, превратить в месиво из костей и крови лицо, которое с первого взгляда показалось ему симпатичным. Он даже и не подозревал о том, что способен на такое. Но теперь знал точно – да, способен.
Почувствовав, видимо, всю серьезность его намерений, ощутив всю степень безвыходности ситуации, она почти сразу примолкла на заднем сиденье его машины, забилась в угол, испуганно прижав к себе согнутые в коленях ноги, закрыла лицо ладонями.
Бережно достав из коляски ребенка, он увидел знакомое байковое одеяло, бледно-желтое в синих разводах. И в тот момент, когда разбуженный его прикосновениями ребенок открыл глаза – темно-карие, с четкой линией густых недлинных ресниц, «его» глаза, – вдруг почувствовал, что земля уходит у него из-под ног.
– Юлька, – сказал он, вглядываясь в лицо своей дочери.
Почти сразу же оно перекосилось – уголки губ поползли вниз, невидимые припухлости на месте очень светлых бровей сошлись на переносице, глаза зажмурились.
– Юлька, – повторил он, неловко прижимая к себе плачущего ребенка. – Ну что же ты плачешь? Глупая… глупая ты… Плакать не надо, я ведь тебя нашел! Я нашел тебя…
Он так радовался, что просто не находил слов.
Он ужасно радовался тому, что она плакала у него на руках.
Еще неделю назад он и представить себе не мог, что когда-нибудь будет так радоваться, и прижимать ее к себе, и слушать ее плач как музыку и знать, что большего счастья в жизни не бывает.
Ногой отпихнув в сторону коляску, он уложил Юльку на переднем сиденье машины, которое для этих целей не пришлось даже раскладывать. Она все плакала, а Тихон все приговаривал, торопливо лавируя между машинами, объезжая так некстати случившуюся короткую пробку на Смоленском проспекте:
– Я нашел тебя… Нашел тебя, Юлька, ты представляешь?..
Притормозив у подъезда, он вышел из машины. Забившаяся в угол девица его сейчас не слишком сильно волновала – из закрытой двери ей не убежать, затонированные стекла опущены, а телефон…
Мобильный телефон она сама отдала ему по первому требованию. Не пришлось ни бить ее, ни обыскивать, чему Тихон несказанно обрадовался. Ненависть, ослепившая его в первые минуты, теперь отступила под натиском безумной и бесшабашной радости – поднимаясь в лифте на пятый этаж, прижимая к себе плачущего ребенка и убаюкивая его, Тихон все еще не мог поверить, что все случившееся с ним – не сон и не бред воспаленного сознания.
Может быть, он сошел от горя с ума? Ушел из реальной жизни в свой придуманный мир, в котором ему так быстро удалось отыскать Юльку?
Нет, тут же подумал он, растягивая губы в блаженной улыбке.
Юлька была такой теплой и орала так по-настоящему, что ни это тепло, ни этот надрывный плач не могли быть принадлежностью никакого иного мира.
На минуту Тихону пришлось оставить ее на диване – чтобы спуститься вниз и забрать из машины девушку… «Эту тварь» – так и только так именовал про себя Тихон свою пленницу.
– Куда… куда вы собираетесь меня вести? – глухим голосом спросила она, злобно сверкнув на него глазами из темноты неосвещенного салона машины.
– В гости, чай пить. Удрать попробуешь – пристрелю сразу. У меня пистолет есть, поняла?
Поверила она про пистолет или не поверила, Тихон так и не понял, но сопротивления никакого не оказывала. Шла рядом, низко опустив голову, как на расстрел.
«Куда ее девать?» – вяло раздумывал по дороге Тихон.
Ни одна комната в квартире, кроме будущего кабинета, находящегося на стадии вялотекущего ремонта, не запиралась на ключ. Ванная с туалетом еще запирались, но не станешь же лишать себя из-за этой дряни нормальных человеческих удобств? Отпускать ее он пока не намерен. До тех пор, пока не добьется «чистосердечного» признания. До тех пор, пока не узнает, кто были те люди, что похитили его ребенка, где они ребенка держали и что с ним делали.
До этих самых пор пусть поживет в пустой комнате, где, кроме раскладушки, только голые стены да потолок!
Распахнув дверь, Тихон снова услышал Юлькин плач. На лице расплылась глупая улыбка – все-таки он был чертовски, нереально счастлив! Не говоря ни слова, он препроводил лохматую и грязную свою пленницу в пустую комнату, слегка подтолкнув ее на пороге, запер дверь и бросился к Юльке, понимая, что сейчас самое главное – успокоить ее, накормить, поменять пеленки и памперсы и… что там еще обычно делала с ней няня?
«Кстати, о няне, – сразу же подумал Тихон, разворачивая плачущего ребенка. – Мне снова она теперь понадобится…»
На этой мысли он застопорился. Какая няня, о чем это он вообще? Неужели теперь, после всего, что случилось, он сможет доверить Юльку какой-то незнакомой тетке из агентства?! Совершенно чужой тетке, которая, конечно же, совсем не будет любить его Юльку, а будет просто выполнять свои обязанности, и еще не известно, хорошо или плохо! Тетке, которая может пойти с Юлькой в парк, зазеваться над книжкой и… И Юльку снова украдут!
Какая теперь может быть няня? Никакой няни!
Твердо решив, что никакую няню для Юльки он приглашать больше никогда в жизни не станет, Тихон вздохнул облегченно, достал из ящика в шкафу новый памперс, ползунки и рубашечку в цветочек и принялся наряжать плачущую Юльку в чистую одежду. Получалось плохо, совсем ничего не получалось – крошечные ножки никак не хотели лезть в штанины ползунков, крошечные ручки активно болтались в воздухе и отказывались нырять в рукава рубашечки. Минут пятнадцать у Тихона ушло на переодевание. Зато потом, когда все закончилось, он почувствовал себя настоящим героем. Снова взял Юльку на руки и пошел с ней на кухню готовить молочную смесь.
Инструкция по приготовлению, к счастью, оказалась написана на упаковке и была очень простой. Юлька все ревела и ревела до тех пор, пока рот ее не сомкнулся вокруг заветной соски. Сделав первый глоток, она замолчала, успокоилась и принялась с таким удовольствием сосать молоко, что Тихон ей даже позавидовал: вот ведь как мало надо человеку для счастья!
Накормив, он отнес Юльку в гостиную. Достал из диванного короба подушку, прилег на нее с краю, устроив рядом, на байковом одеяльце, уже задремавшего ребенка. Наплакавшись и наевшись, уставшая и сытая Юлька заснула почти сразу, даже не допив из бутылки остатки молока.
– Спокойной ночи, – шепнул он ей серьезно и робко ткнулся губами в теплую розовую щеку, застеснявшись своего движения, как первоклассник.
На улице был день, и до ночи оставалось еще много часов, но все это Тихона особенно не волновало.
«Сейчас полежу с ней немножко, – подумал он, зевнув сладко, во весь рот. – Минут пять… Или десять… Полежу рядом, а потом пойду… Пойду разбираться с этой…»
На «этой» мысль обрывалась.
Тихон, практически не спавший последние трое суток, провалился в глубокий и спокойный, почти младенческий, сон. И проспал, не двинувшись на кровати, целых три часа. Спустя три часа Юлька завозилась рядом, хныкнула пару раз для порядка и положила маленькую растопыренную пятерню ему на лицо.
Тихон открыл глаза, увидел ее крошечные пальцы и счастливо улыбнулся.
– Я нашел тебя, – сообщил он Юльке в сто двадцать пятый раз и, приподнявшись на локте, принялся внимательно рассматривать свою полуторамесячную дочь.
Та лежала на байковом одеяльце совершенно спокойно, ясными и любопытными глазами рассматривала склонившееся над ней лицо небритого и страшного, почти незнакомого дядьки. И дядьку этого совершенно не боялась. Видимо, что-то такое было у него в глазах, что давало ей основания быть уверенной: этот дядька ее не обидит.
– Ну и как я тебе? – спросил он, снова, во второй раз в жизни, целуя ее в щеку и теперь уже ничуть не смущаясь фактом поцелуя. – Ничего? Красивый, да? Нравлюсь? Ты погоди, вот я побреюсь, умоюсь, приведу себя, в общем, в порядок… Ты тогда увидишь, что папка у тебя еще ничего! Очень даже ничего! Слушай, а ты помнишь вообще, как мне на коленки надула?..
Разговаривать с Юлькой оказалось легко и приятно! А тому, кто сказал бы сейчас, что она ни одного слова, обращенного к ней, не понимает, Тихон просто рассмеялся бы в лицо. То есть плюнул бы в лицо…
Рассмеялся бы, а потом плюнул!
Юлька отвечала ему, покряхтывая, издавая совершенно понятные Тихону, легко переводимые на человеческий язык звуки. Беседа завязалась интересная, содержательная. Они бы так и проболтали с Юлькой до утра или как минимум до позднего вечера, если бы не громкий и настойчивый стук, раздавшийся из дальней половины квартиры.
Тихон вначале не понял, что это за стук и откуда он идет. А потом, окончательно проснувшись, вдруг вспомнил все – залитый солнцем парк в островках серого снега, чернота мокрой и свежей земли под ногами, огромная лужа перед входом и девушка с коляской…
Ярость зашевелилась на самом дне разомлевшей от счастья души.
