Текст книги "Синдром Дездемоны"
Автор книги: Ольга Егорова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]
Если ребенок спал – это было настоящее счастье. Убавив до минимума громкость на телевизоре, Тихон, с удовольствием расположившись в уютном, мягком кресле, вытянув на пушистом ковре уставшие босые ноги, успевал посмотреть новости, а если уж совсем повезет – половину футбольного матча или пару-тройку раундов боксерского поединка. Но такое случалось крайне редко, гораздо чаще новости срочно прерывались ревом из-за закрытой двери, улюлюканьем няни и последующим «явлением» неразлучной компании. Ненавистное слово «папочка» взрывалось в воздухе водородной бомбой, младенец водружался к папочке на колени – «на минуточку, только на минуточку! Тихон Андреич, ну вы только посмотрите, какая она очаровательная! Какая замечательная девочка наша Юленька! Какие крошечные у нее ручки! А ножки! А пальчики! Да вы только посмотрите, Тихон Андреич!..»
Крошечные ручки были похожи на лягушачьи лапки и вызывали в душе содрогание. От созерцания крошечных пальчиков Тихон впадал в настоящую панику: не может, ну не может у человека быть таких маленьких пальцев! Этот ребенок просто больной, недоношенный, он родился наверняка месяцев на пять раньше срока! Тихон не находил Юленьку, которую продолжал упорно именовать «ребенком», ни очаровательной, ни замечательной, ни вообще какой бы то ни было. А няньку в такие моменты ему вообще хотелось уволить. Уволить к чертям, чтобы впредь неповадно было заниматься тем, о чем ее никто не просит! Разве просил он ее заниматься «пробуждением» его отцовских чувств, разве за это платил он ей деньги? Хотелось не только уволить ее, но еще и ударить. Но няня, видимо, обладала каким-то звериным инстинктом самосохранения, потому что именно в тот момент, когда доведенный до отчаяния Тихон намеревался ударить ее или уволить, она забирала у него с коленей ребенка и, что-то там про себя напевая, уходила с ним обратно в спальню или тащила его на кухню. А вернувшись, больше уже не клала на колени к «папочке», за что Тихон готов был ей ноги целовать.
Только однажды она не успела сделать этого вовремя. Ребенок уже лежал на коленях у Тихона какое-то невероятное количество времени – минуту, а то и больше! Терпение Тихона было на исходе, и он уже набрал воздуха в легкие для того, чтобы сообщить няньке о ее увольнении. Вдохнул – и выдохнул, не сумев сказать ни слова, потому что вдруг почувствовал, как подозрительное тепло разливается у него в области живота и течет дальше по направлению к коленям.
Ребенок описался у него на руках!..
Тихон даже выругаться не смог! Он сидел, хватал ртом воздух и думал о том, что нужно, наверное, поскорее подыскать и снять отдельную квартиру для няни с ребенком, что дальше так продолжаться не может, что совсем скоро он или сойдет с ума, или покончит с собой, а если не с собой, то с кем-то из этих двоих покончит – это уж точно…
– Ах! – всплеснула руками няня, по выражению его вытянувшегося лица, видимо, догадавшаяся, что случилось. И расплылась в своей идиотской улыбке: – Это что же ты у нас, хулиганишь? Хулиганишь, да, Юленька? Это кто папе брюки намочил, а? Это Юленька намочила, да?
– А кто же еще, по-вашему?! – взревел Тихон. – Кто же еще, кроме… Юленьки? Да заберите вы ее уже от меня, честное слово!
Няня с радостной улыбкой обещала постирать Тихону штаны и удалилась с ребенком в ванную.
А Тихон в ту ночь долго, очень долго вертелся на своей раскладушке, ворочался с боку на бок, все думал и думал – об одном.
Нет, не оправдались предсказания няни о том, что по прошествии двух-трех недель он полюбит ребенка. Уже четыре недели прошло, пятая была на исходе, а Тихон по-прежнему ничего, кроме раздражения и корябающей душу жалости к этому непонятному, слишком крошечному, слишком беспомощному, никому не нужному существу, не испытывал.
И еще, шевельнулась в ту ночь где-то на самом дне души далеко-далеко запрятанная грусть.
Грусть от осознания чувства собственной неполноценности отца, который не способен полюбить своего ребенка…
Так прошел февраль, наступил холодный март с мокрым снегом и скользкими дорогами. Ремонт в Тихоновой половине квартиры, который он затеял себе на беду от тоски сразу после развода, потихоньку продвигался. Присутствие в квартире ребенка и посторонней, не большого ума, кстати, девицы, Тихона по-прежнему раздражало, и единственным позитивным моментом в ситуации было то, что Тихон потихоньку стал привыкать к своему раздражению. Он уже почти не чувствовал его и начинал верить, что раздражение – это вполне естественное, нормальное состояние человека, с которым он рождается на свет и живет всю жизнь, а спокойствие и умиротворение – это состояния души придуманные, существующие только в сказках.
Жизнь текла, как по написанному сценарию, повторяющемуся день за днем, скучно и однообразно. Однажды позвонила Наталья и обещала зайти как-нибудь, забрать какие-то диски с давнишними фотографиями для портфолио. Поинтересовалась здоровьем ребенка, и Тихон сразу повесил трубку, потому что знал, что сейчас начнет ругаться матом, а в кабинете в тот момент находились женщины, при которых ругаться матом было неприлично.
Тихон ловил себя на мысли, что завидует всем вокруг. Прежде всего – мужикам, у которых нет ни бывших жен, ни детей. Завидует и тем, у которых есть бывшие жены, но нет детей. Сходит с ума от зависти к тем, у которых есть дети, но при этом есть еще и нормальные жены, которых они любят так же сильно, как и своих детей. А еще… Еще Тихон отчаянно завидовал медведям, которые способны на целых три месяца уйти в спячку. И сожалел, что сам не медведь и поэтому не способен так долго и беспробудно спать, не имея понятия о том, что происходит в окружающем мире. Неплохо, очень неплохо было бы вырубиться месяца на три… Хотя бы на три месяца!..
Но все изменилось в один день.
В считанные минуты или даже секунды.
В тот день был вторник, на улице стояла мерзкая погода. По серому небу плыли свинцовые тучи, в окно стучал то ли снег, то ли град. Тихон сидел на работе, в своем уютном, теплом и светлом кабинете, изредка поглядывал в окно и изучал заказы, поступившие из магазинов на итальянскую мебель «Анджело Капелли», официальным и единственным по стране дилером которой и была его фирма «Соната». Фирму он открыл семь лет назад не без помощи родственников со стороны матери, проживающих в Вероне, и не без денежных вливаний со стороны некоторых заинтересованных в этом бизнесе лиц. Уже через три года удалось фирму выкупить, а географию поставок мебели существенно расширить. Если сначала «Соната» сотрудничала только с несколькими крупными московскими магазинами, то теперь она поставляла мебель и в Питер, и в Самару, и в Волгоград, и даже на Север, в Тюмень, чем Тихон особенно гордился. Работа ладилась и приносила Тихону не только большой доход, но и большое удовольствие. А в последние два года – с тех пор как не заладилась семейная жизнь – работа стала для него панацеей от душевных страданий, которых Тихон в глубине души очень стеснялся и обзывал «бабской лирикой».
Факсов с заказами пришло в этот день много, и Тихон спокойно сортировал их, собираясь передать вместе со своими ценными директорскими указаниями старшему менеджеру по продажам. Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда Тихон заканчивал формировать последнюю, третью стопку с факсами и уже собирался просить секретаршу принести ему кофе.
На столе у Тихона стояли три телефонных аппарата. Один внутренний, для связи с сотрудниками, два других – городские. Один из них – темно-красный «Панасоник» с радиотрубкой – общий, для всех, соединенный с приемной интеркомом, другой – черный и строгий «Самсунг» – для личных или особенно важных звонков, которые, минуя секретаря, поступали непосредственно Тихону в кабинет. «Самсунг» на столе звонил очень редко, в последнее время так и вообще почти не звонил, поскольку его функции благополучно выполнялись двумя мобильными телефонами, расфасованными по карманам Тихонова пиджака.
Услышав переливчатую трель, Тихон некоторое время смотрел на телефон, лениво раздумывая, кто же это может ему по этому номеру звонить. Никаких предчувствий, никаких сигналов подсознания не было – Тихон взял трубку и спокойно, достаточно вяло произнес «алло». А в ответ услышал:
– Твой ребенок у нас. Сообщишь в милицию – живым его не увидишь, понял? Сумму выкупа назовем вечером. Запомни: пикнешь – сразу убьем.
– Что?! – только и успел спросить Тихон, но ответа не получил: в трубке побежали противные торопливые гудки. – Что?! – снова спросил Тихон и вдруг услышал, как отчаянно забарабанила в оконное стекло дробь капель то ли дождя, то ли града.
Он долго еще смотрел на трубку, как будто ожидая, что прерванная связь возобновится и незнакомый голос снова станет объяснять ему…
Объяснять ему что-то такое, чего он понять никак не мог.
Потом он положил трубку на стол и снова стал смотреть на нее, уже ничего не ожидая, а просто боясь почему-то пошевелиться. Ему казалось, что трубка сейчас взорвется. Взорвется трубка, а следом за ней – и весь офис, и весь мир взорвется к чертовой матери, потому что… Потому что случилось что-то страшное. Случилось что-то такое, чего не могло, не должно было случиться.
Почувствовав боль в пальцах, он разомкнул тесно сжатые кулаки и зачем-то поднес к глазам потные ладони. Пальцы дрожали – то ли от перенапряжения, то ли от физической слабости, вдруг охватившей всего его.
«Сообщишь в милицию – живым его не увидишь, понял?» – эхом прозвучали в памяти странные и страшные слова.
– Это же девочка, – подумал Тихон, не замечая, что проговаривает свои мысли вслух. – Почему «его»? Это же девочка… Юлька…
Услышав свой голос, он вздрогнул и в этот момент почувствовал, как что-то огромное и ледяное с треском и грохотом обрушивается внутри его. Стало трудно дышать, в глазах защипало едкими и колючими слезами.
– Девочка, – повторил Тихон и вдруг заорал что есть мочи, на весь кабинет: – Александра! Александра! Да сколько же можно…
И даже стукнул кулаком по столу. Ненавистная трубка подпрыгнула и едва не свалилась на пол.
Перепуганное лицо секретарши показалось в дверном проеме. Тихон онемел, увидев ее. Он просто не понимал, как она здесь оказалась.
Девушка, в свою очередь, с таким же непониманием смотрела на Тихона, и ее круглое приятное молодое лицо вытягивалось от удивления.
– Вы меня… звали, Тихон Андреевич?..
– Нет, – коротко ответил Тихон. – Не звал.
Секретарша исчезла с той стороны точно так же тихо, как и появилась. И в тот момент, когда за ней закрылась дверь, Тихон вдруг со всей отчетливостью осознал: Юльку, его дочь, кто-то похитил. И этот кто-то собирается убить ее – в том случае если Тихон сообщит о похищении в милицию или если Тихон не заплатит за Юльку денег.
«Она же маленькая, – подумал Тихон. – Она же такая маленькая. Недоношенная. Зачем же?.. Как же?!»
И вспомнились вдруг ее ручки, похожие на лапки маленького пухлого лягушонка, и крошечные пальчики с едва заметными ногтевыми пластинками, и влажно-розовый беззубый рот, и глаза, такого же темно-карего цвета, как у него, у Тихона, и пухлые ножки со смешными ступнями, которые его так раздражали, и мокрая розовая попа, отражающая свет потолочной лампы в ванной комнате…
«Нет, – тупо подумал Тихон. – Нет, этого быть не может».
И еще долго стоял возле стола с деловитыми стопочками факсов. И все время повторял про себя: нет, нет, нет. Как заклинание – несмотря на то что ни в какие заклинания не верил с самого раннего детства, с той поры, когда верить в заклинания еще полагается в силу возраста.
Из сомнамбулического состояния его вывел очередной телефонный звонок. На этот раз звонили по общему городскому номеру. Тихон сорвался с места, схватил трубку с базы, проорал «алло!» и услышал всего лишь голос секретарши:
– Тихон Андреевич, из Волгограда звонят, соединить?
– Нет, – ответил Тихон, удивляясь тому, что в мире за эти долгие секунды ничего не изменилось. Что кто-то может звонить ему из какого-то Волгограда… Волгоград – что это, где это?.. – Нет, Саша, не соединяй. И ни с кем не соединяй меня в ближайшие… в ближайшее время.
Он повесил трубку, в очередной раз оставив секретаршу в полном недоумении, а сам достал из кармана пиджака мобильник и принялся торопливо пролистывать телефонную книгу. Искал, сам не зная, что ищет – имя няни в очередной раз было забыто, – и злился на себя, и готов уже был от злости зашвырнуть телефон в дальний угол кабинета, когда наконец нашел то, что искал. Няня, не мудрствуя лукаво, оказалась записана в телефонной книге под именем «Няня».
Гудки пошли сразу, но телефон не отвечал.
Он набирал номер снова и снова, раз сорок или пятьдесят. Безрезультатно. От долгих усилий трубка села и отключилась. Дрожащими от нетерпения руками Тихон разобрал ее, извлек сим-карту, поставил ее в другую трубку, дождался, пока телефон неторопливо загрузится, снова отыскал в телефонной книге номер и снова начал звонить.
Безрезультатно.
Тогда он набрал, уже ни на что не надеясь, домашний номер, и почти сразу же, после первого гудка, услышал знакомый голос.
– Вы… – прошипел Тихон, чувствуя, что готов просто убить ее – сквозь расстояние, одним только голосом своим. – Вы почему трубку не берете?! Я вам звоню!! Я звоню вам, а вы не берете трубку!!
– Я… – Голос дрогнул, послышалось всхлипывание. – Я не слышала, Тихон… Андреевич. Я… я здесь… плакала…
– Какого черта?!
Няня в ответ на этот его вопрос зарыдала в голос.
– Так, – приказал Тихон, сам удивившись прозвучавшему в голосе ледяному спокойствию. – Прекратите. Немедленно прекратите плакать, слышите? Возьмите себя в руки и расскажите, что случилось.
– Я… – пролепетала няня, с трудом удерживаясь от рыданий. – Я… Вы лучше приезжайте, Тихон Андреевич! Лучше приезжайте, и как можно скорее! Я не смогу… Просто не смогу вам… по телефону… рассказать!..
Тихон швырнул трубку в сторону базы. Та пролетела мимо, приземлилась на край стола, сползла с него и упала на пол.
Всего этого Тихон даже и не заметил.
Через минуту он уже ехал по перегруженным городским транспортом и машинами московским дорогам в сторону Чертанова, проклиная пробки.
Когда он приехал домой, из-за двери гостиной все еще доносились ее всхлипывания. Не раздеваясь и не снимая ботинок, Тихон промчался по коридору в спальню, оставляя на паркетном полу мокрые и грязные следы. Распахнул дверь так резко, что та с глухим стуком ударилась о стену, ворвался в комнату и застыл посередине.
Он все еще надеялся, до последней минуты надеялся на то, что вся эта история окажется глупым розыгрышем, первоапрельской шуткой, которую затеяли, перепутав даты на календаре, его веселые коллеги по работе. И даже в тот момент, когда, открыв входную дверь и первым делом не увидев в коридоре привычного атрибута присутствия в доме ребенка – ярко-розовой с малиновыми вставками детской коляски, – он все еще не хотел верить. Не хотел и продолжал про себя твердить упорное «нет», когда мчался по коридору в спальню, – и вот только теперь, застыв посреди этой спальни, ощутив внезапно тяжесть рук и ног, услышав вдруг оглушающее биение собственного сердца, он понял – нет, это была не шутка.
Спальня, недавно отремонтированная, выполненная в розово-коричневых тонах, была пуста. На кровати поверх светло-бежевого покрывала в беспорядке валялись какие-то детские вещи – разорванная упаковка с памперсами, пустая бутылка с прозрачной соской на конце и пара штанов нечеловечески маленького размера. На туалетном столике сидел мохнатый темно-коричневый медведь – огромный, с черным носом и черными лукавыми глазами. Этого медведя он сам, кажется, покупал по совету продавщицы из «Детского мира» месяц назад. С тех пор как купил, Тихон медведя ни разу не видел, а теперь, увидев, поразился его размерам. «Такой огромный, – тупо подумал он. – Зачем я купил ей такого огромного и страшного медведя? Она же боится его, наверное…»
Боль полоснула по сердцу, отдалась в висках.
Все эти мелочи, которых он раньше просто не замечал, теперь словно кричали. Кричали так громко и отчаянно, что хотелось зажать уши.
Ноги и руки стали ватными. На этих ватных, негнущихся ногах он прошел через комнату к туалетному столику, взял в деревянные, негнущиеся руки медведя и долго его рассматривал. Потом поставил на место, почувствовав, что сейчас выронит, и без сил опустился на застеленную бежевым покрывалом кровать. Резкий пищащий звук едва не оглушил его – приподнявшись, Тихон увидел, что уселся на игрушку-пищалку, желтого резинового щенка, расплющившегося под весом его тела. Некоторое время, держа игрушку в руках, он наблюдал, как она наполняется воздухом, принимает нормальную форму и размеры. Искаженная странной гримасой щенячья морда вдруг злобно ухмыльнулась ему – он ясно увидел эту недобрую, свирепую усмешку и даже испугался, и швырнул что есть мочи игрушку в стену. Коротко и отрывисто пискнув, она отскочила от стены, упала на пол и закатилась под кровать.
Вскочив с кровати, Тихон вылетел из комнаты, снова саданув дверью, одним прыжком одолел пару метров, отделяющих его от гостиной, ворвался внутрь и застыл на несколько секунд на пороге. Няня с заплаканным, покрывшимся красными пятнами лицом и распухшим носом, сидела в уголке дивана, поджав под себя ноги, и смотрела на него вытаращенными от страха глазами. Не помня себя от беспомощной и слепой ярости, Тихон бросился к ней, схватил за худые и узкие плечи, поднял с дивана и начал трясти. Он что-то кричал ей, ругался, сыпал обидными словами, но собственных слов не слышал. Только видел, как беспомощно болтается в разные стороны ее голова, как будто она пришита к телу обычными нитками, как будто это и не человеческая совсем, а тряпичная голова игрушечного клоуна с ярко-рыжими волосами и гримасой поддельного ужаса на лице.
Внезапно замолчав – как будто иссяк вдруг запас обидных слов, льющихся из него злым и яростным потоком, Тихон замер на секунду, не разжимая рук, стискивающих плечи готовой потерять от страха сознание няни, и со всей силы швырнул ее на диван.
– О Господи! – простонала она и снова заревела.
Тихон отошел к окну, некоторое время прислушивался к стуку капель о стекло, потом повернулся и хрипло сказал:
– Извините. Я просто…
– Я понимаю, – всхлипнула няня.
Тихону было ее ничуть, ни капельки не жалко. Он убить ее был готов и извинился перед ней не потому, что на самом деле чувствовал вину, а просто механически.
– Перестаньте плакать, – жестко приказал он. Растерянность и страх постепенно начинали отступать: нужно было что-то делать, предпринимать какие-то шаги, криком и руганью дела не поправишь, Юльку от беды не спасешь…
Сердце снова сжалось при этом слове – Юлька, Юлька. Какое же замечательное, ласковое имя у его дочери, как же оно подходит ей, ее темно-карим глазам, ее светлым реденьким кудряшкам, ее крошечным пальцам, вечно сжатым в микроскопические кулачки, как же подходит!..
– Перестаньте плакать, – повторил он жестко. – Перестаньте и расскажите наконец, что… то есть как это случилось.
– Ее украли, – сообщила няня, сжавшись в комок и глядя на Тихона затравленным взглядом дикого животного.
– Да знаю я, – раздраженно оборвал ее Тихон. – Знаю, знаю уже!..
– Мы гуляли в парке… Как обычно, вышли на прогулку в одиннадцать часов, после кормления… Юленька спала… Тихон Андреич, если бы я знала!.. – снова заголосила няня.
– Да перестаньте, – скривился Тихон. – Перестаньте же, я прошу вас, и расскажите все по порядку!
– Да что рассказывать-то? – помолчав несколько секунд и предприняв очередную бесплодную попытку успокоиться, продолжила девушка. – Мы гуляли по парку… Возле пруда сперва гуляли, там воздух приятный, влажный… Утки летом плавают, а сейчас…
– Утки летом плавают – это важно?!
– Н-нет… нет, не важно… Потом дальше пошли… то есть я пошла дальше с коляской по мостику через Чертановку… и… там, недалеко от комплекса, скамейки есть. Я села на скамейку, коляску рядом поставила. А потом…
– Что потом?
– Я не заметила, Тихон Андреич, чтобы за мной кто-то следил… А они следили наверняка, потому что ведь если бы не следили, то… В общем, я сидела на скамейке, читала книжку и даже не услышала, как кто-то сзади ко мне подошел. Вы только не думайте, Тихон Андреич! Не думайте, я не потому не услышала, что книжку читала, а просто он подошел очень тихо! Он специально тихо подошел, чтобы… чтобы врасплох меня застать! А дальше я только помню, как кто-то сзади меня руками обхватил и к лицу мне плотно так что-то прижали… Какую-то тряпку, и все… И все! Я заснула или сознание потеряла, не знаю. Это наркоз был! Потом, когда очнулась, увидела женщину… Какая-то женщина пожилая рядом со мной стояла, за плечо меня трясла и все спрашивала, что со мной… Я вначале только голос ее слышала, не видела ее… Потом увидела, она очень большой мне показалась! То есть не сама она, а голова… Голова у нее была очень большая… Я подумала…
Тихон уже не слушал.
Информация была скудная, но ее все же нужно было обдумать. Итак, если верить рассказу няньки – да, собственно, почему не верить-то? – похищение его дочери кто-то спланировал заранее. Лана – он вдруг вспомнил ее имя, ну надо же! – гуляла с ребенком в парке каждый день, иногда два раза, и всегда – в одно и то же время. Она сама ему как-то об этом говорила, но Тихону тогда было наплевать на эти прогулки с высоты Останкинской башни. Ему тогда было все равно – сколько раз в день они там гуляют, два или сто двадцать два, и где они гуляют, в Битцевском парке или на Марсе… Черт, ему ведь было абсолютно все равно, его совершенно не волновала судьба крошечной Юльки!.. Если бы он знал, если бы он только подумать мог, что такое может случиться!..
Стоп, приказал он себе. Лирика пусть будет потом. А сейчас нужно думать. Нужно шевелить мозгами и не раскисать.
Итак, за его няней следили. Точно выяснили график ее прогулок, понаблюдали за маршрутом, заметили ее привычку сидеть на лавочке с книжкой, пока ребенок в коляске спокойно спит и дышит воздухом, – вот, собственно, и все. А дальше – наркоз и спокойное путешествие по полупустому в это время года парку с коляской до машины.
Оказывается, нет ничего проще – посреди бела дня украсть ребенка в оживленном районе Москвы. Было бы желание и чуть-чуть сообразительности.
Надеяться вычислить похитителей было бы глупо, но Тихон все равно начал перебирать в уме возможные варианты. Человек, организовавший похищение ребенка, должен был прежде всего знать, что этот ребенок у Тихона есть. О том, что у Тихона месяц назад появился ребенок, знали все – начиная с соседей по подъезду и заканчивая сотрудниками фирмы. Были еще знакомые Натальи, которые тоже знали про ребенка, и были еще знакомые этих знакомых…
Но далеко не все они знали номер его офисного телефона!
Вот на этой мысли Тихон и приказал себе остановиться.
Мелькнула надежда – а вдруг, черт возьми, получится? Вдруг ему удастся вот так, не сходя с места, не выходя из квартиры, решить эту загадку, с той самой ленивой грацией, присущей любимому герою детективных романов Рекса Стаута Ниро Вульфу?
Бред, отмахнулся Тихон. Сущий бред. Непонятно, зачем вообще он этого придуманного сыщика сейчас вспомнил. Нужно было думать совсем о другом…
И он думал. Заставлял себя думать, мысленно проверять какие-то версии, подозревать кого-то из знакомых и тут же опровергать подозрения. Он знал прекрасно, что ни до чего не додумается, что никого не сможет вычислить, но упорно продолжал строить версии.
Ему это было необходимо – чтобы не думать о том, о чем думать было слишком страшно. Чтобы не дрожали колени и не покрывались потом ладони от ужаса: что они могут сделать с Юлькой. С его маленькой Юлькой, которая успела прожить на свете всего лишь несколько недель, с Юлькой, слишком беспомощной для того, чтобы даже попытаться защитить себя. Ни в коем случае нельзя позволять себе думать о том, что они могут мучить ее, могут издеваться над ней и даже, в том случае если Тихон обратится в милицию или не даст за Юльку требуемого выкупа, могут убить ее…
«Убить» – это слово не давало ему покоя.
Время шло, минуты слагались в часы, а он все стоял у окна, невидящими глазами глядя в мутное стекло, сжимая до боли кулаки и повторяя про себя это слово. Я найду ее и спасу ее, говорил себе Тихон. Говорил так, как говорят себе обычно герои каких-нибудь лихих приключенческих фильмов или боевиков, абсолютно уверенные в том, что все так и будет. И на душе было страшно и горько от того, что он-то на самом деле не знал, как все сложится. Найдет ли? Спасет ли? А если…
– Тихон Андреич, – откуда-то из небытия донесся до него почти забытый голос. – Я пойду домой, наверное? Если вы…
– Иди, – глухо ответил Тихон.
Тонкая теплая струйка стекла вниз по лицу, коснулась подбородка. Последний раз он плакал, кажется, когда ему было одиннадцать…
Из глубины квартиры до него еще какое-то время доносились звуки. Няня открывала и закрывала дверцы шкафа – собирала, видимо, свои вещи. Без лишних слов догадалась, что работать здесь она больше уже не будет.
Независимо от того, чем закончится эта история с похищением.
Остаток дня он провел в бесконечных раздумьях и хождениях по квартире. По коридору – от спальни до гостиной, снова и снова, наматывая бесконечные метры, не замечая вокруг ничего. Садился на диван и снова вставал, останавливался на минуту возле окна и снова начинал ходить, как будто боялся остановиться. Телефон изредка звонил, и каждый раз Тихон кидался к нему как сумасшедший, ожидая известий. Но известий не было – два раза позвонили с работы, один раз позвонили родители и один раз кто-то ошибся номером, попросив к телефону какого-то Сашу. Оба мобильника лежали рядом, на тумбочке, и тоже периодически звонили, но он просто не снимал трубку, замечая на дисплее определившийся номер кого-то из приятелей, сотрудников офиса или партнеров по бизнесу.
Ему ни с кем не хотелось обсуждать случившееся. Ни с кем, даже с самыми близкими людьми. А поскольку думать сейчас ни о чем другом, кроме Юльки, Тихон не мог, пытаться вести беседы на посторонние темы было бы бесполезно. Звонки действовали на нервы, но отключить телефон было нельзя, приходилось терпеть, зажав уши, настойчивую вибрацию.
Наконец, уже в начале восьмого вечера, один из мобильников вздрогнул, поерзал на месте секунду-другую и затих. Это был не звонок – мобильное сообщение.
Вот оно, подумал Тихон, отчего-то медленно, слишком медленно подходя к телефону. Ему никогда и никто не посылал сообщений – уже года три, наверное, с тех пор как у них с Натальей завершился период букетно-конфетных отношений. Он подошел к телефону, дрожащими от нервного напряжения пальцами взял его в руки и прочитал короткое послание, отправленное через Интернет: «1000000. Купюры не больше 50. В четверг вечером».
За Юльку требовали миллион долларов.
Миллиона долларов у Тихона, конечно же, не было.
При всей широте и размахе его бизнеса, квартиру в новом доме возле Битцевского парка три года назад он купил в кредит и до сих пор этот кредит выплачивал. За этот миллион, если очень постараться, можно было бы, наверное, продать фирму, общий капитал которой составлял сумму, примерно в два раза большую. Но в четверг вечером – это значило через два дня, а за два дня успеть продать фирму невозможно.
И все-таки, получив это короткое сообщение, Тихон немного успокоился. Тревога и страх, сжимающие душу железными тисками, никуда не исчезли, но теперь он мог надеяться, что от него хоть что-то зависит. Он понятия не имел, откуда возьмет этот миллион, каким образом за два дня сумеет собрать такую огромную сумму, но в том, что сделает это, ни секунды не сомневался.
Только бы не обманули, твердил он себе, торопливо натягивая через голову теплый свитер, застегивая «молнию» на куртке. Только бы они не сделали ей ничего плохого. Первую часть их требований он выполнил – сообщать о похищении в милицию не стал. Выполнит и вторую! Непременно выполнит, из-под земли достанет эти чертовы деньги, только бы они не причинили ей зла!
Прежде чем выйти из квартиры, он достал из кармана мобильный телефон, открыл меню сообщений и снова несколько раз прочитал короткое послание.
Миллион долларов.
В четверг вечером.
Это значило, что в запасе у него было двое суток.
И время уже пошло.
Часы показывали четверть двенадцатого. Алька смотрела на циферблат и не верила – не может, ну никак не может этого быть, чтобы всего лишь четверть двенадцатого! Она была на ногах с семи часов и за утро успела уже переделать столько дел, что они, дела эти, ну никак не могли уместиться в такой короткий временной промежуток!
Наскоро приготовленный бутерброд состоял из ломтя позавчерашнего хлеба и куска задеревеневшей копченой колбасы. Дожевав его по пути из кухни в спальню, Алька упала на диван и, по привычке, оставшейся с детства, развернулась поперек, вытянула ноги, подняла их вверх, к потолку, и уперлась пятками в стену. Пошевелила растопыренными пальцами и усмехнулась. Увидел бы ее сейчас братец – непременно бы прочитал очередную лекцию о том, что пора взрослеть…
Кстати, о братце! Нужно же позвонить ему, вспомнила Алька. Сам он уже три раза напоминал о себе звонками на ее мобильный, но Альке все время было некогда и неудобно с ним разговаривать – она была то в ЖКО, то в БТИ, то в риелторской конторе, то еще в какой-то организации с труднопроизносимой и не запечатлевшейся в памяти аббревиатурой.
Палыч схватил трубку после первого же гудка, как будто специально сидел у телефона.
– Привет, – поздоровалась она уставшим голосом.
– Наконец-то, Алька! Слушай, я тут точно от тоски с ума сойду! Зашла бы ко мне, что ли, как-нибудь! – заскулил в трубку несчастный братец. – Сижу, как в тюрьме в одиночной камере!
– Как-нибудь зайду, – пообещала Алька. – Но не сегодня, Палыч, и не завтра. Ты же знаешь, мне сейчас некогда! Или забыл?
В голосе ее едва заметно прозвучали те самые нотки, которые Пашка ненавидел и называл «педагогическими».
– Знаю, Аль, – покорно пробормотал он, моментально вспомнив, что сам является причиной собственных бед и несчастий.
Алька вдруг представила себе его – веснушчатого, белобрысого, губастого своего братца, увидела ясно перед собой его виноватые синие глаза, длинные белесые ресницы и поняла, что просто не может на него сердиться.
– Я сегодня полдня как белка в колесе. С утра в БТИ моталась, потом оценщик приходил, потом в ЖКО метраж уточняли, потом в риелторскую контору ездила, какие-то бумажки там без моего участия никак нельзя было подготовить! Потом снова домой приехала, квартиру показывала, потом еще в одно место надо было поехать. В общем…
