![](/files/books/160/oblozhka-knigi-naydena-13995.jpg)
Текст книги "Найдена"
Автор книги: Ольга Григорьева
Жанры:
Классическое фэнтези
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 22 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]
19
Очутившись в Новгороде, я направилась к дому Лютича. «Однажды я нашла там приют, может, повезет еще раз? Коли уж я никого не знаю, пойду к Лютичу». Я не хотела признать, что в глубине души надеялась узнать что-нибудь о Горясере…
На сей раз ворота были распахнуты настежь, двор пуст, а дом выглядел осиротелым и заброшенным. В растерянности я потопталась у ворот и уже собиралась уходить, когда услышала за спиной слабый старческий голос. Он что-то произнес.
– Что-что? – обернулась я.
В темном закуте возле крыльца сидела сморщенная, как засохший стручок, старуха. Ее маленькие, утонувшие в складках морщин глазки подозрительно блестели.
– Кого ищешь? – чуть громче прошепелявила она.
– Варяга Лютича.
Старуха приложила ладонь к уху и, поняв ответ, кивнула:
– Ушел Лютич. Взял своего слугу Василия и ушел за варяжьей дружиной.
– За дружиной? – удивилась я.
Бабка согласно затрясла головой:
– За нею. Нынче вон какие времена – брат на брата, сын на отца…
– Скажи, бабушка, а что нынче творится в Новгороде? – Я опустилась на ступеньку рядом со старухой и, поковырявшись в тощем заплечном мешке, выудила оттуда горбушку хлеба.
От хлеба старуха отказалась.
– Я не голодна, – отодвигая мой дар, заявила она. – А в Новгороде ходят разные слухи… Говорят о Святополке, о Борисе, о Глебе…
– И что говорят?
Старуха хмыкнула:
– Больше дурное. Князь наш собирает людей, думает пойти потолковать с братом. А чего это ты так заинтересовалась? Какое тебе дело до княжьих споров?
– Большое. – К чему таиться от убогой старухи? Она и захочет – не навредит… – Я иду из самого Киева и про убийство Бориса и Глеба знаю не понаслышке. У Глеба на ладье была и убийцу его видела, а Бориса… – Я замялась. Преподнести правду о Борисе было труднее. В подслушанный разговор, как и в вещий сон, никто не поверит. Ладно, будь что будет! – Убийства Бориса я сама не видела, зато слышала, как Святополк подговаривал на это злое дело вышегородских бояр.
– И имена тех бояр можешь назвать?
– Нет, имен не назову. Не знаю.
– Жаль. – Старуха покачала головой. Казалось, ее совсем не удивило услышанное. – Ярослав за их имена обещал большую награду. А тебе, – она изучающе оглядела меня с ног до головы, – награда сгодилась бы.
– Сгодилась бы. – Я кивнула и замолчала. Старуха тоже.
Где-то далеко за городьбой застрекотал кузнечик, небо потемнело, и на крышу Лютичева дома выползла большая круглая луна. Старуха беспокойно завозилась и встала.
– Ты куда? – удивилась я. Она обернулась. Согнутая фигура казалась черной в лунном свете. В безобразном лице старухи померещилось что-то знакомое.
– Мне пора, – нараспев произнесла она. – А тебе спасибо.
– За что?
– Что не отступаешься.
– От чего не отступаюсь? – Я не понимала.
– Я ведь знала, что ты придешь сюда, – облокотившись на клюку, заявила бабка. Голос ее стал печальным. – Ореев меч коснулся твоей души. Эта рана не заживет, не отпустит… Я и не ведала, что все так обернется… Прости, коли сможешь. А завтра с утра ступай на площадь. Ярослав собирает вече – решать, идти ему на Киев иль нет. Там и скажешь свое слово.
Я таращилась на старуху и никак не могла разглядеть лицо. Видела лишь бледное пятно под платком. Но голос…
– Прощай. Коли будет нужда, зови… – Старуха двинулась прочь, мерно постукивая клюкой. Легко, словно поплыла по воздуху… И шаги и движения были не старушечьи. Чьи же? У ворот она оглянулась. На миг лунный свет скользнул по ее лицу, вычертил густые черные пряди волос, огромные шалые глаза, впалые щеки.
– Дарина! – Я вскочила и бросилась за ведьмой.
Под ноги подвернулся собственный развязанный мешок. Лямка, словно змея-скоропея, вцепилась в щиколотку и опрокинула меня наземь. Отплевываясь от дворовой пыли, я вскочила и бросилась к воротам. Ведьмы там уже не было. Скорее за ней! Спотыкаясь и кляня собственную неуклюжесть, я выбежала на улицу. Никого…
Улица была пуста, но Дарина не могла далеко уйти! Нужно догнать ее. Хватит недомолвок. Пусть ответит – как спаслась из ямы, откуда узнала, что я выберу именно этот двор, и что значат ее странные слова об оставленной Ореевым мечом ране. А главное – пусть освободит меня от клятвы. Я и так слишком многим пожертвовала. Но как Дарина очутилась в Новгороде? Может, я ошиблась и это была не она?
Я вернулась к воротам Лютича. Взгляд обежал двор и натолкнулся на оброненную мной горбушку. Вспомнилась тонкая рука отодвигающая хлеб. Ни единой морщинки… Нет, мне не померещилось! Это была Дарина!
Бросив мешок за спину, я выскочила со двора и побежала по улице, туда, где заунывно лаяли собаки. Деревянные мостовые хлопали под моими ногами. Из-под досок летели грязные холодные брызги, но, не замечая их, я мчалась вперед. Нужно догнать ведьму!
Я повернула за высокий дом и шарахнулась в сторону. Прямо на меня неспешным шагом выехали трое всадников. Ночной дозор… В Новгороде не жаловали бродяг…
– Стой!!! – Свет факелов плеснул мне в лицо и заставил зажмуриться. – Кто такая?
– Найдена, сирота.
Раньше я побоялась бы сказать правду – сироту легко обидеть, – но нынче бояться было некогда. За спинами всадников, в конце улицы, двигалась согнутая темная фигура. Я почти догнала Дарину!
– Куда бежишь? – строго поинтересовался один из дозорных, высокий горбоносый парень с княжьим гербом на щите.
– За ней. – Я показала на ведьму.
Все трое обернулись:
– За кем?
Словно издеваясь над их слепотой, ведьма остановилась у поворота. Лунный свет вырисовывал каждую черточку ее изможденного лица. Дарина улыбнулась, подняла руку, выпростала из рукава узкую ладонь и указала мне на горбоносого. А после запахнула полы черного одеяния и растворилась в темноте.
Я подалась вперед:
– Погоди, Дарина!
– Куда?! – остановил меня окрик одного из всадников. – Ты что, блажная? Орешь черт-те что…
Не отвечая, я оглядела на горбоносого. Почему ведьма указывала на него? Он задумчиво почесал затылок и склонился ко мне:
– Ты где живешь? У родичей иль у знакомых?
– Нигде. – Мне уже было все равно, что отвечать. В голове кружились обрывки сказанных Дариной слов и ее странная улыбка.
– Я спрашиваю, знакомых нет? – громко повторил горбоносый.
– Есть, – тщетно пытаясь понять, почему Дарина так настойчиво указывала на него, сказала я. – Варяг Лютич.
– Кузнец? – В голосе дружинника послышались уважительные нотки. – Так его ж нет в городе. Уехал еще на той неделе.
– Знаю. Я была у него на дворе…
– Тогда отвезем тебя к посаднику. Он всех привечает, – решил горбоносый.
– Зачем беспокоить посадника? – возразил ему второй воин. – Пусть возвращается к Шрамоносцу. Там остались слуги. Коли девка знает кузнеца, ее там приветят.
– Шрамоносец? – удивилась я.
– Ну да, – всадник ухмыльнулся. – Лютича давно так кличут. Ты ж сама видела, какой у него шрам через все лицо…
«И не знал Орей, что его клинок уж давным-давно Шрамоносец ждал…» – всплыло в памяти. Неужели легенда не лжет? А Лютич и есть тот самый Сварогов кузнец? Но тогда Горясер…
Мои мысли стали путаться. Ноги ослабели…
– Эй! Эй, ты чего?! – всполошились дружинники.
Мне удалось не упасть, зацепившись за стремя горбоносого. Он подхватил меня за плечо:
– Знаешь, девка, ты сама решай, куда ехать. Мы скоро сменяемся. Ребята довезут тебя до Лютичева двора, а я, коли хочешь, к посаднику. Все одно туда поеду. Решай.
Вспомнилась фигура Дарины с указующим на него пальцем. Может, ведьма подсказывала мне, кого выбрать?
– Решай, – потребовал он. – На улице тебя не оставим. Нельзя.
Я взялась за его стремя:
– К посаднику… Вези к посаднику.
Так я очутилась на дворе новгородского посадника Коснятина. Конечно, самого посадника я не увидела. Горбоносый попросту завез меня на двор и, помогая слезть с лошади, указал на дощатый амбарчик:
– Ступай туда. Там останавливаются странники.
Я доковыляла до амбарчика и открыла дверь. Внутри на толстых тюках сена сидели четверо: кривоногий, похожий на Арканая, аварец, маленький и щуплый мерянин, темноволосый, невесть как попавший в Новгород грек и одноглазый старик нищий из словен. Меня встретили небрежными кивками и тут же пододвинули плошку с остывшей едой. Я сбросила мешок и уселась перед плошкой. От нее вкусно пахло репой и пшеном.
– У посадника добрая душа, – пробормотал одноглазый. – Весь в отца, Добрыню Смелого. Сердцем добр, духом смел…
Старика никто не слушал. Кривоногий аварец сидел в углу и что-то напевал себе под нос, а мерянин пристроился возле грека и, накрывшись с ним одной шкурой, пытался заснуть.
– Знаешь песню о том, как Добрыня один ходил против печенежского войска? – спросил меня одноглазый.
Я кивнула. Еще бы мне не знать песен про Добрыню! Не одна сотня лет пройдет, а эти песни, как и Добрынины подвиги, не забудутся. Интересно, таков ли сын, как отец? Коснятин… Я впервые слышала это имя. Должно быть, он молод и красив… Знатный жених для купеческой или боярской дочери. Хотя к чему ему боярская дочь? Он может взять в жены и королевну, чай, родич самого князя Владимира. Добрыня-то приходился Владимиру дядей…
Мои мысли перескакивали с внезапного появления Дарины на рассказы одноглазого, раздумья о Добрыне и Шрамоносце, и… я заснула.
Поутру меня разбудили восторженные крики петуха. Аварец и грек уже ушли, а старик нищий засовывал в свою котомку оставленные с вечера объедки.
– Пошли на площадь, – заметив, что я проснулась, предложил он. – На вече.
Я вспомнила совет Дарины. Может, ведьма тоже будет на площади?
– Пошли, – ответила я.
В дверях амбара одноглазый придержал меня за рукав:
– Погоди. Пускай сперва посадник уедет.
Я кивнула и принялась разглядывать двор. Посадник был богат: у крыльца стояли холеные лошади, а челяди было как мурашей в муравейнике.
На теремное крыльцо вышел высокий статный человек в роскошном синем корзно [27]27
Короткий плащ
[Закрыть].
– Хозяин, хозяин, – зашелестело кругом.
Коснятин оглядел толпу и довольно улыбнулся. Он был красив. Немного бледное лицо оживляли ярко-синие глаза, а из-под шапки виднелись золотые завитки волос.
– Доброго дня, люди, – сказал Коснятин.
– И тебе… – отозвался дружный хор голосов.
Коснятин стал спускаться, и я невольно шагнула вперед.
– Куда прешь?! – грубо одернула меня какая-то толстая баба в вязаной телогрее. – Все ноги оттоптала! И откуда взялась этакая рвань?!
– Закрой хайло, – почти беззлобно ответила я.
Баба задохнулась, а ее потная рожа покрылась красными пятнами.
– Ты! Тварь безродная! Тебя обогрели, приютили, а ты еще смеешь…
Она сыпала ругательствами и не заметила, как к нам подошел посадник. Вблизи он оказался еще красивее. Глаза Коснятина были не синими, а малахитовыми с голубой крапиной, а ровные, яркие губы так и манили… Хотелось нежно коснуться их пальцами, как когда-то касалась…
Я опомнилась и отвернулась. Мне ли, безродной нищенке, глазеть на посадника и мечтать о несбыточном?
– Ты что это разбушевалась, тетка Параня? – спросил Коснятин.
Баба осеклась, обернулась и пожаловалась:
– Да вот эта… Такое посмела…
– А ты прости. – По губам посадника скользнула легкая улыбка. – Ее-то жизнь похуже, чем твоя. Ты в тепле, в сытости, а ей каково? – Он взглянул на меня: – Ты небось сирота?
– Сирота… – Голос у меня срывался. Чем дольше смотрела на Коснятина, тем отчетливее вспоминала ночь с Горясером.
– Чем кормишься? – поинтересовался посадник.
Я не расслышала вопроса. Одноглазый подтолкнул меня под локоть:
– Отвечай, дура, на что живешь…
– А? Пою, – невпопад ответила я. «Горясер, Горясер, Горясер», – вертелось в голове. Тело вспоминало его объятия, его дыхание обжигало мои губы, шею, грудь…
– Пошли, что ли… – – раздался над ухом голос одноглазого, и я очнулась. Ни Коснятина, ни толпы вокруг уже не было.
– Во дуреха… – сокрушался одноглазый. – Сам посадник с тобой заговорил, а ты встала как оглашенная, ни бе ни ме… А могла бы о любой милости попросить. Глянулась ты ему. – Одноглазый оценивающе осмотрел меня и причмокнул: – Не мудрено, что глянулась. Он хоть и княжьего роду, а мужчина хоть куда и в девках толк разумеет. Мимо такой красавицы лишь слепой пройдет. Только прибрать бы тебя, умыть, приодеть…
Мы вышли на площадь.
– Вперед не пойдем, – заявил одноглазый. – Сзади постоим поглядим.
Я кивнула и принялась выискивать в толпе лицо Дарины. Однако народу было слишком много. Позади толкались те, что победнее, в передних рядах – купцы, простые дружинники и мастеровые люди, а на возвышении, подле княжьего места, – бояре и старейшины. Мой взгляд натолкнулся на знакомое синее корзно Коснятина.
Толпа зашумела, задвигалась, бедняки сняли шапки. Шел князь. Я вытянула шею. Ярослав оказался молод. Близко посаженные карие глаза князя глядели строго и уверенно, со лба свешивалась золотистая челка. Такая же была у его деда – Святослава.
Грузно ступая, он поднялся на возвышение и поднял руку. Шум на площади стих.
– Поклон и почет вам, новгородские люди, – произнес Ярослав. – Собрал я вас в худые времена. Брат мой Святополк сел в Киеве. До меня доходят дурные слухи. Коли есть средь вас такие, кто может…
Эти слова послужили для меня сигналом. Пришло время выполнить данное Дарине обещание. Я стиснула кулаки, зажмурилась, приподнялась на цыпочки и громко выкрикнула:
– Правда те слухи, князь! Я видела смерть Глеба и слышала, как Святополк подговаривал вышегородских бояр умертвить Бориса! Я свидетельствую против твоего брата!
То ли я оглохла, то ли на площади наступила жуткая тишина…
Я открыла глаза и сжалась под тысячей изумленных взглядов. «Что же я наделала, – мелькнуло в голове, – перебила князя!»
– Кто сказал эти слова, покажись! – произнес Ярослав.
Отступать было поздно.
– Я…
– Поди сюда.
Толпа расступалась предо мной, словно перед самой Смертью-Мореной. Мимо плыли чужие лица, за плечами поползли шепотки…
Я шагнула на первую ступень возвышения, поймала удивленный взгляд Коснятина и упала. Отказали ноги. Сзади зарокотала площадь. Кто-то обвинял меня во лжи, кто-то смеялся над моим страхом, кто-то требовал выслушать мои слова.
«Горясер, – некстати подумала я. – Горясер никогда не упал бы перед самым концом». А ведь достаточно лишь повторить сказанное. И все! Конец страхам. Нечисть отпустит меня…
Я отодвинула чьи-то заботливые руки, схватилась за перила и поднялась.
– Ты свидетельствуешь против моего брата? – спросил сверху голос князя.
В моем горле заклокотало.
«Да, князь, я свидетельствую против Святополка! Я свидетельствую против убийцы Бориса! Против убийцы Старика и Глеба!» Однако изо рта вырвалось лишь невразумительное:
– Да, князь…
– Назови свое имя. Какого ты рода?
– Найдена. Я сирота, отца и матери не ведаю с рождения…
Ох, как глупы были мои речи! Нищая девка без роду и племени не имела права даже приходить на вече…
– Гони ее! – крикнул кто-то из толпы.
– Прочь! Прочь клеветницу! Лжет она! Посмела князя прервать!
Я опустила голову. «Не заплачу! Ни за что! Пусть гонят. Я все сказала. Слышишь, Дарина? Я выполнила обещание».
Меня толкнули в спину. Не больно – обидно. За первым толчком последовал второй. Ступенька оборвалась, и я упала в горячее людское месиво.
– Пошла прочь! Вон отсюда! – раздавалось вокруг.
Боль обрушивалась то сзади, то сбоку… «Горло, – вспомнила я и, пригнув голову, закрыла ее руками. – Рану на горле нельзя тревожить, шов еще свеж. Он почти незаметен, но, если пойдет кровь, толпа разъярится еще больше».
Кто-то сильно толкнул меня в поддых. Я согнулась и побежала.
– А-а-а! – крики слились в сплошной вой.
Удары сыпались со всех сторон. Почти не осознавая, что делаю, я пробивалась вперед. Боль скрутила живот. Мир завертелся и смазался в сумасшедшем беге. В какой-то миг я поняла, что стою одна, на пустой улице, и одновременно с этим пониманием на меня рухнуло облегчение…
Очнулась я в амбарчике Коснятина, на охапке сена. Одноглазый сидел рядом и заботливо обмывал мое лицо.
– Ну ты даешь! – произнес он. В его взгляде сквозило восхищение. – Неужто не ведала, что побьют? Даже коли говорила правду, нельзя же так…
– Можно… – Мое тело ломило от боли, но на сердце было спокойно. Я выполнила данное ведьме обещание и освободилась1 А синяки и царапины пройдут…
– Посадник?! – Единственный глаз нищего стал круглым.
Я с трудом повернула голову. В дверях амбара стоял Коснятин. Не задерживаясь, он подошел к моему ложу. Я попыталась прикрыть разбитую губу, но, не глядя в мою сторону, Коснятин коротко кивнул одноглазому на дверь. Тот кинулся к выходу.
– А теперь, – Коснятин обернулся ко мне, – говори правду. Всю правду. Только тогда я смогу пересказать ее князю…
20
Святополк сам пришел к Анастасу. Настоятель Десятинной уже давно перестал ждать княжеских милостей, когда дверь распахнулась и чернец, с расширенными от страха и почтения глазами, сдавленно просипел:
– Князь киевский Святополк…
А потом большая фигура Святополка заслонила дверной проем. Анастас вяло повернулся в сторону вошедшего. Следовало бы встать и приветствовать князя, но игумен слишком устал.
«Старость, – глядя, как гость рассматривает клеть, думал Анастас. – Я стал слишком стар для всего этого…»
Болезнь сломила настоятеля. Сломили и те вести, что приносили вездесущие монахи. Киевский люд косо глядел на нового князя. Его звали Окаянным и шептались о Божией каре. Недолюбливали и Анастаса. Иногда даже во взглядах собственной паствы он ловил искорки ненависти. Ненавидели не только живые… В сновидениях Анастас видел мертвого Бориса. Борис приходил не один, а с отцом Владимиром. «Что же ты, Анастас? – говорил Владимир. – Я верил тебе, а ты…» – «Он обмывал мое тело, отец, – улыбаясь и откидывая со лба густую светлую челку, возражал Борис. – Он неплохой человек». Владимир качал головой и вздыхал: «Все, кто любил меня, умерли. Скоро умрешь и ты, игумен. Окаянный не прощает. Уходи от него, Анастас…»
Настоятель просыпался в холодном поту и просил пить. Свежая родниковая влага обжигала горячие губы Анастаса и обещала покой, но едва он закрывал глаза, как сон повторялся. Правда, иногда он видел другой сон. Там, в видении, в кромешной тьме молодой девичий голос пел о Боге. Анастас не видел лица певуньи, но чувствовал, что знает ее. Он щурился, мотал головой и пытался разглядеть поющую. Знал, кого увидит, но не мог удержаться. Тьма рассеивалась, когда глаза настоятеля уже начинали слезиться. Он делал шаг вперед, к хрупкой девичьей фигуре. «Обернись, – молил он, – обернись!» Девушка оглядывалась, и боль разрывала Анастаса на части. Это была ОНА! Та, из-за которой он впервые предал, та, что, не поняв его подвига, свила длинную веревку и повесилась на вбитом в матицу крюке. Как завороженный Анастас глядел на ее чуть припухшие губы, удлиненные с золотой искоркой глаза, прекрасные, похожие на белую морскую пену волосы и плакал от тоски. «Ты? Ты вернулась ко мне? Прости меня», – просил он. «За что? – удивлялась она. Голос пробирал настоятеля до самого сердца. – Ты сам решил свою судьбу, ты был вправе это сделать», – говорила она, а потом поворачивалась и уходила. Анастас понимал, что должен ее остановить, но делал лишь один шаг, и сон обрывался.
Святополк же ему никогда не снился. Князь пришел наяву.
– Как твое здоровье, Анастас? – разместившись на маленьком стуле, поинтересовался он. Настоятель пожал плечами. – Трудно говорить?
Анастас чуть было не рассмеялся. Трудно говорить? Ему-то? Нет, он просто разучился говорить. Видения из снов не ждали его ответов. Им он не смел отвечать, а этому не хотел. Из-за Окаянного его жизнь пошла прахом, из-за Окаянного он на старости лет окунул руки в человеческую кровь и забыл о святых клятвах, из-за Окаянного он никогда не попадет в Царствие Небесное и будет вечно гореть в адовом пламени! А теперь этот наглец пришел сюда, в его тихое пристанище, и спрашивает, трудно ли ему говорить…
Однако ничего этого Анастас не сказал, только кивнул.
– Тогда говорить буду я, – решил Святополк и презрительно оглядел клеть. – Пусто тут у тебя. Обнищал… Пожалуй, дам тебе денег из казны, поправишь, что надо…
Денег? Анастас насторожился. Киевский князь пытался его подкупить? Но зачем?
– Слышал новости? – спросил Святополк. Херсонесец покачал головой. Нет, он ничего не слышал. Не хотел слышать.
– Братец мой, Глеб муромский, так и не пришел из Смоленска, – с печалью в голосе произнес Святополк. – Бедняга. Говорил я ему: «Не будь так доверчив», а он не слушал. Вот и поплатился.
– Как – поплатился? – уже зная ответ, прохрипел Анастас. Ему стало холодно. Неужели его снова потащат в страшные Святополковы подземелья обмывать тело еще одного Владимировича?
Киевский князь вздохнул и развел руками:
– Убили его. Его же дружинник, повар Турчин, убил. Но мой Горясер поквитался с убийцей.
Анастас задохнулся. Горясер был в Смоленске с Глебом? Тогда понятно, почему муромский князь не дошел до Киева… Значит, у Окаянного осталось лишь два брата: Ярослав Новгородец и древлянский князь Святослав?
– Не везет мне с братьями, – продолжал сокрушаться Святополк. – Вот и Святослав надумал уйти в Венгрию, бросил свой удел. Разве годится так поступать Владимирову сыну? Я не позволил позорить честь отца. Послал за ним людей. Те догнали его у Карпатских гор и хотели по-доброму вернуть, а он в драку. Убили. Что оставалось делать? Позор для Владимировых отпрысков хуже смерти…
Это верно. Анастас скривил губы. Для Владимировых детей позор и впрямь был бы хуже смерти, но не для этого пасынка. Святополк весь в свою матушку Рогнеду – умен, хитер, жесток. Немало понахватался и от настоящего отца [28]28
По одной из исторических версий, настоящим отцом Святополка был князь Ярополк, брат Владимира Красное Солнышко. В борьбе за власть Владимир убил Ярополка и женился на его беременной невесте
[Закрыть]. Того трусость сгубила, и этот не смел. Зря Владимир его усыновил.
– А последний мой брат, новгородский князь Ярослав, – речь Святополка стала осторожной, слова крались, мягко ступая невидимыми лапками, словно канатоходцы по тоненькой веревке, – с горя совсем разум потерял. Собрал дружину и подбил новгородцев идти на меня! Брат на брата! Позор-то, позор!
Анастас усмехнулся. Наконец-то во Владимировой породе нашелся хоть один смельчак. Недаром в народе поговаривали, что Ярослав новгородский как две капли воды схож с отцом. Владимир тоже такого не потерпел бы… Святополк, конечно, изворачивается, но любому смерду понятно, по чьему приказу убиты Борис, Глеб и Святослав. Мальчишки сопливые и те произносят имя Окаянного как ругательство…
– Вот я подумываю, – продолжал Святополк. – Тесть мой, Болеслав Храбрый… Надо бы отписать ему, что и как. Мне на жизнь жаловаться несподручно, так что придется тебе, игумен…
Этого Анастас не ожидал. Так вот зачем к нему явился Окаянный! Испугался брата! Сколько просидел в Киеве, ни разу не вспомнил о брошенной в Тамани жене-полячке, а припекло, так мигом подумал о ее отце, Болеславе. Польский король на все пойдет ради дочери. К тому же он давно хотел вернуть себе червенские города [29]29
Города близ Червеня, на юго-западе Руси
[Закрыть], которые когда-то завоевал Владимир.
– Нет! – коротко отрезал Анастас.
Глаза Святополка потемнели.
– Что ты сказал, игумен?
Анастас постарался успокоиться. Болезнь подточила его силы, но она же помогла ему увидеть свет. Искупление прошлого – вот его стезя. Отныне он не отступится. Тогда перед смертью его не будут мучить страдальческие лики преданных родичей. Уйдут из снов и Борис с Владимиром. Он замолит грехи… Но для этого надо жить. Жить и не ссориться со Святополком.
– Я стар и болен, великий князь, – мягко прошелестел он. – Не мне вершить такие дела. Твоя жена дочь Болеславу. Кого послушает польский король – немощного настоятеля или собственную дочь?
Святополка передернуло. О своей жене, «бледной поганке», он вспоминал с отвращением. Польская королевна, конечно, не урод, но до чего пресна в постели! Ей бы все молиться. Разве она позовет отца для кровавой битвы? «Нет, любимый мой муж, – скажет она, помигивая своими голубыми рыбьими зенками. – Неладно лить кровь сородичей. Попробуй договориться с братом, умасти его».
А как договоришься с Ярославом? Он обо всем знает. Кто донес, когда – одному Богу ведомо, только наворопники [30]30
Разведчики
[Закрыть]из Новгорода доложили, будто Ярослав болтает об убийстве Бориса и Глеба так, словно сам там побывал. И люди к нему тянутся. Пока он идет от Новгорода до Киева, его дружина возрастет втрое. А того глядишь, киевляне сами отворят ему ворота и нарекут своим князем… Остается лишь позвать на помощь Болеслава с польским войском. И быстро… Жена-дура в таком деле не помощница, настоятель заупрямился, а самому писать – лишь ронять свою честь. Болеслав сразу догадается, что он струсил. На помощь трусу польский король не пойдет. Недаром его окрестили Болеславом Храбрым… Нет, надо, чтоб написал кто-то другой. Мол, так и так, польский король, доколе будешь терпеть измывательства над собственным зятем? Ему родной брат грозит войной, а ты и в ус не дуешь. Хорош же ты родственничек после этого… Такого укора Болеслав не стерпит. А главное, тогда не придется отдавать ему за помощь червенские города…
Святополк прервал думу и покосился на настоятеля. Тот натянул одеяло до самых глаз и съежился, будто увидел черта.
«Экий гад! – возмутился Святополк. – Корчит из себя святошу, а руки по локоть в крови! Нет, уж коли гореть в адовом пламени, так всем вместе!» Он встал:
– Говоришь, ты слишком стар? Коли так, пора тебе на покой. С таким приходом управляться надо бы кому помоложе…
Анастас вцепился в одеяло побелевшими пальцами.
Оставить Десятинную? Его детище, его единственную радость? Он видел, как под ее стены закладывался первый камень, как на ее потолке проявлялись святые лики, как у иконостаса загорелись первые свечи. Он хоронил здесь княжну Анну, вон в той большой раке, перед иконкой святого Василия…
– Старость приносит опыт, – дрожащим голосом произнес настоятель. Его намерения об искуплении грехов сильно поколебались. Он не предполагал расплачиваться за прошлые ошибки такой ценой. – Молодому будет трудно справиться…
– Но и тебе нелегко, – перебил Святополк. – Тебе силенок не хватает даже письмо отписать…
«Письмо… Проклятая грамота! Господи, за что мне все это?! Ведь я же увидел свет правды и не хотел отступать! За что искушаешь тем, что не под силу выдержать?!» – Губы Анастаса шевелились, но изо рта не вылетало ни слова. Святополк молча ждал. Старый хрыч настоятель разрывался, и князю нравилось глядеть на его муки.
– Ладно, пойду, – притворно вздохнул он. – Дел много, пора готовиться к приезду Болеслава. А ты лежи, отдыхай. Тебе на старости лет иного и не надобно. Да пригляди себе замену. Завтра к вечеру хочу слышать имя нового настоятеля Десятинной. Негоже тебе, хворому, на себя взваливать этакий груз…
Князь уже стоял у двери, когда услышал сзади сдавленный стон, и оглянулся. Старый настоятель полз к нему на коленях, молитвенно протягивая вперед руки. На лице Анастаса застыла скорбная маска, из глаз катились слезы. Святополку захотелось уйти. Он и ушел бы, но страх перед Ярославом удержал князя на пороге. Трясущиеся руки настоятеля вцепились в полу его одежды.
– Прости меня, князюшка, – дрожащими губами прошептал Анастас. – Прости старого дурня! Век тебе буду служить! Верным буду, как пес. Только не гони меня из Десятинной!
Святополк раздраженно выдернул из пальцев настоятеля край корзна.
– Отпишешь грамоту Болеславу? – в упор спросил он.
Настоятель сжался в комок.
– Ну?! – поторопил князь.
Черные глазки херсонесца сморгнули, голова затряслась, а онемевшие губы слабо шевельнулись.
– Не слышу! – гаркнул Святополк.
– Отпишу, князь, – раздалось у его ног. – Отпишу как надо… Болеслав придет… Ты останешься киевским князем… Так угодно Господу…