Текст книги "Слепые и прозревшие. Книга первая"

Автор книги: Ольга Грибанова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Назавтра ее привели опять. Другая воспитательница, не та, что вчера, строго взглянула на Галю сквозь очки:

– Это у нас та Галя, которая в обморок падает? И зачем таких детей в детский сад водить? Ты мне, Галина, таких фокусов не показывай! Я у детей спросила – никто тебя не обижал, а просто хотели куклу посмотреть. Не съели бы твою куклу! Ты что же, такая жадная?

– Жадина, жадина! – сразу подхватили радостные голосишки.

У Гали потемнело в глазах и тяжело забухало сердце. С трудом дошла она до стола, где уже стояли тарелки с дымящейся кашей, и тут же почувствовала, что не может есть, ну совсем не может.

– Галя, кушай быстренько, не задерживай нас! – услышала она над собой строгий голос.

И Галя испуганно схватилась за ложку. Две ложки каши она проглотила, а третья остановилась где-то в горле и полезла обратно.

Галю вытащили из-за стола и повели к медсестре. Медсестра позвонила дедушке, только-только успевшему вернуться домой. Дедушка пришел, забрал Галю и до конца дня с ней не разговаривал.

Больше в детский сад Галю не водили, и жила она до самой школы тихо и одиноко, целый день сама с собой играя, читая, рисуя. Дедушка, накормив ее в час дня обедом, садился к телевизору и забывал о Гале до вечера. А она была рада этому, потому что однажды, пристально глядя на Галю, дед сказал маме:

– Аленька, а тебе в роддоме ее не подменили случайно? Бывают такие случаи.

Мама удивленно подняла персидские глаза, а дедушка с удовольствием развил эту интересную мысль:

– Ты всегда была красавица, и Толька твой – мужик видный. А дочь у вас – замухрышка, заморыш какой-то!

И мама не закричала на него, как на папу или бабушку Киру. Она поставила помертвевшую Галю перед зеркалом и долго смотрела на нее и на себя.

Галя вдруг как наяву увидела: сейчас оттолкнет ее мама от себя и закричит: «Уйди, ты не моя дочь!».

Но мама не сказала ни слова, просто пожала плечами и ушла в другую комнату. С тех пор жить Гале стало страшно. Уж очень многого в жизни она теперь боялась: темноты, огня, высоты, бойких шумных детей и дедушку.

Был день Галиного рождения. Ей исполнялось семь лет.

Как всегда, было множество знакомых и незнакомых гостей. Были и папа с бабушкой. И вели себя так, будто никуда отсюда не исчезали. Зато дедушки, к Галиной тайной радости, не было.

Гости очень шумели, и Гале хотелось забиться за диван, там было очень удобное место, куда могла поместиться только Галя.

Гости много ели, много пили из фужеров и стопок, потом некрасиво танцевали под некрасивую музыку.

Толстый рыжий гость по имени Семен беспрестанно хватал Галю на руки, щекотал, подбрасывал, пересчитывал ребрышки. Галя терпела, сдерживая слезы. Наконец он поставил ее на стул и потребовал стишок. Галя испуганно оглянулась на бабушку Киру, а та с состраданием кивала ей: «Читай, читай». Но Галя молчала.

Бабушке Кире могло попасть от мамы, потому что Галя знала только взрослые стихи: «Есть в осени первоначальной…», «Люблю грозу в начале мая…», «Вот север, тучи нагоняя…». И еще другие такие стихи, красивые и задумчивые. Вдруг детям такое нельзя читать?

А мама, раздраженная Галиным молчанием, громко объясняла всем, что Галя очень застенчивая. Но это у нее пройдет. Вот будет она с осени учиться в двух школах, в обычной и музыкальной, и жизнь свое возьмет – будет Галя как все!

Улучив минутку, бабушка Кира тронула маму Алю за локоть:

– Аленька, не тяжело ли это будет, музыкальная школа? Я бы, может, сама с Галей позанималась, если хочешь?

И Галя услышала мамин ответ:

– Нет, музыка на детсадовском уровне нам ни к чему!

Галя не поняла, что это значит, но видела, как покраснела бабушка Кира.

3. Счастливая жизнь

Когда Коля перешел в шестой класс, жизнь стала еще веселее. К зиме Дашка и Ташка наконец научились спать по ночам. Теперь Коля просыпался утром и благодарно улыбался их кроватке: «Умницы, поспать дали».

А по весне он возвращался из школы, открывал дверь комнаты и кричал:

– Где там мои кукарямбы?

И две кукарямбы на ножках-тумбочках с писком «Коя, Коля» ковыляли к нему. И он хватал их в охапку обеих, от радости не чувствуя их веса. А они сразу принимались тянуть его за волосы, жевать щеки и цапать липкими лапками за нос. Погуляв с ними по комнате, он ставил их на пол, утирал лицо и притворно ворчал: «Обслюнявили!..».

Лишь одно происшествие смутило его и озадачило. К ним домой как-то заявился тренер из спортивной секции. Он несколько раз был на уроке физкультуры в школе, каждый раз отечески похлопывал Колю по плечу и предлагал зайти как-нибудь, посмотреть, что у них там, в спортшколе, делается. На это Коля очень вежливо отвечал ему: «Спасибо. Времени нет».

И вот этот настырный тренер явился к ним домой и давай агитировать маму. В комнату он проходить не стал, остановился в коридоре, вероятно, воображая, что так доставит меньше хлопот. И там, упершись локтем в древний скрипучий шкаф, убедительно гудел на всю квартиру. Соседки, сгорая от любопытства, заметались взад-вперед по коридору. Коля слышал из комнаты их лукавое шлепанье под гул тренерского баса и страдал за маму.

Постепенно гудение стало громче. А маминого голоса вообще слышно не было. Молчала, что ли?

Наконец тренер совсем разозлился и заорал:

– Вы поймите только, чего вы его лишаете! Что вы за мать? Парня в няньку превратили!

И тогда Коля решительно вышел в коридор и сказал тихо и сурово:

– Не кричать. Детей мне напугаете.

Тренер несколько секунд смотрел на него, окаменев, потом покраснел, пробормотал: «Прошу прощения… Я пошел…». И скрылся за дверью.

Мама вернулась в комнату очень бледная, села и расплакалась навзрыд. Девчонки оторвались от кубиков и встали рядышком, испуганно заглядывая ей в лицо. Коля растерянно обнял ее. Она уткнулась ему в грудь, и он тут же почувствовал ее горячие слезы через рубашку.

– Ты… подожди еще немножко… – с трудом, захлебываясь, бормотала она. – Нам бы их лет до трех… жалко их в ясли… маленьких… Плохие здесь ясли-то… говорят… А там в детский сад… И будешь свободен… В большой спорт пойдешь…

Коля даже удивился, как серьезно отнеслась она к этим тренерским глупостям, и совершенно чистосердечно ей ответил:

– Да ты что? Делать мне, что ли, нечего, руками-ногами махать? Другие дела найдутся.

Но тренер-таки успел в школе нажаловаться на Колину маму. И несколько дней спустя завуч вызвала Колю к себе в кабинет. Она долго и ласково расспрашивала его о жизни, о трудностях, очень ли устает, не нужна ли помощь. Коля старательно припоминал, какие трудности у него, но, как назло, ничего на ум не приходило.

– Да вот. На горшок их трудно сажать, – вдруг вспомнил он. – Пока одну сажаешь – у другой штаны мокрые.

Результат беседы был неожиданный. Через пару дней он вдвоем с другом Серегой тащил домой устрашающих размеров мешок с детским бельем и девчоночьими нарядами на все сезоны.

– Ну вот и приданое есть. Можно замуж выдавать, – деловито ответил он маме на ее немой вопрос.

Когда девчонкам исполнилось три года, вся семья дружно поступила в детский сад.

Мама пришла туда няней в младшую группу к девочкам. Ее работа началась в августе. Весь персонал две недели скреб, чистил, мыл кухню, коридоры, туалеты, игровые комнаты. Доставались и раскладывались по полочкам игрушки и учебные пособия, развешивались тяжелые шторы и тюлевые занавески.

А Коля целыми днями был с девчонками за маму. Кормил их, выгуливал во дворе, укладывал спать.

Как-то раз решили они втроем прогуляться в садик и посмотреть, где там мама пропадает целыми днями.

Увидев маму среди коробок с игрушками, девчонки с визгом кинулись к ней. А две растрепанные воспитательницы с криками кинулись к Коле:

– Какой большой! Какой большой! Ты поможешь нам? Света, пусть он поможет!

В садике разыгрывалась трагедия. Плотник дядя Гриша, он же электрик, он же сантехник и дворник, в настоящее время пропивал черно-белый телевизор и потому уже неделю не давал о себе знать. Жена плакала о телевизоре, а о муже не тревожилась:

– Деньги кончатся – появится, зараза паскудная!

А детский сад буквально погибал без мужских рук. Перед растерянным Колей открыли подсобку с инструментами, и он целый день ходил по всем группам, сколачивая сломанные стульчики, подтягивая крепления у шкафчиков, вкручивая лампочки и закрепляя карнизы.

Заведующая детсадом, увидев Колину работу, прослезилась и пообещала маме премию из аванса прогульщика дяди Гриши.

Счастлива была мама, которую впервые в жизни не попрекали безотцовщиной, а превозносили до небес за изумительное воспитание изумительного сына. Счастлив был Коля, впервые ощутив упоение настоящим мужским делом. Счастливы были девчонки, впервые увидевшие столько игрушек сразу.

Вот так, самым счастливым образом, началась новая трудовая жизнь.

Сначала Коля думал, что это будет очень интересно – приходить домой и сидеть одному в тишине за уроками. Вернулся он так в пустую комнату – раз, другой, третий – и не выдержал. Стал сразу из школы прибегать в детский сад. Мама сначала посердилась. Она-то мечтала, что он без них отдыхать будет или впрямь, может, в какую-нибудь секцию кинется.

Но потом она смирилась, и все устроилось прекрасно. Взяли они с Колей на полторы ставки еще коридор и лестницу – работников в детском саду, как всегда, не хватало, и Коля после школы, съев у мамы в группе щедрую порцию обеда, засучивал рукава и тер шваброй капризный светлый линолеум. А что – тоже вроде спорта, а семье лишняя копейка.

Потом помогал маме одевать ребятишек, тепленьких, розовых после дневного сна, доверчиво сияющих: «Здластуй!».

А пока мама в белом халате и косынке, серьезная, как врач, кормила детей полдником, он успевал рядышком на подоконнике сделать русский и алгебру, а то еще и физику.

Такая жизнь поначалу казалась нелегкой, но быстро обкаталась. Коле нравилось, что с ним приветливо здороваются воспитательницы, что его узнают на улице дети, дергают за рукав своих мам: «Видишь? Видишь? Это Коля идет!».

Уставал? Ну и подумаешь. К вечеру это было даже приятно. Он успевал вытянуть гудящие ноги, уютно укрыться одеялом и, улыбаясь от удовольствия, уплывал в спокойный сон.

Так пережили зиму. А по весне начались хлопоты.

Мама решила вывезти их в «родовое имение» – избенку с огородиком в деревне, откуда была родом.

В майские праздники она оставила Колю с девочками на два дня. Съездила на разведку, поприбиралась, пыль повытрясла и в смятении примчалась домой:

– Ну как вы тут без меня?

А что было беспокоиться? Сама же им кучу еды оставила – прямо на неделю хватило бы. Что он, не накормит девчонок, не оденет, спать не уложит? Смешно даже.

С сестренками у него проблем не было. Проблемы были с самим собой. С некоторых пор стал он странности в себе замечать. А после зимы так даже затревожился.

Ну ноги шерстью обросли – понятно, ну там еще в других местах – допустим.

Но почему в голову какая-то хрень полезла? Да такая, что и сказать неудобно. Коля вскакивал по ночам и оглядывался на мамину кровать, не подслушала ли она его сон.

Наверно, подслушала. Потому что однажды вечером, когда он делал уроки, положила ему под локоть брошюрку из серии «Знание» под интригующим названием «О чем нужно знать юноше».

Ну и о чем же? А-а-а! Вот это про что!

Изучив брошюру, Коля успокоился. Все, значит, в порядке. Даже смешно стало. Вот тебе и венец природы, гомо сапиенс! А чуть что – обезьяна обезьяной!

Школа поразила Галю обилием незнакомых лиц: и детских, и взрослых. В первые минуты Галя даже боялась, что ей станет плохо, как тогда, в детском саду. Но все обошлось и даже стало нравиться, только на переменах было страшно.

А через неделю дедушка повез ее в музыкальную школу, где детей было меньше и отовсюду слышалась музыка.

Туда после работы подъехала мама, отпустила дедушку домой и побеседовала с учительницей по специальности. Слух у Гали оказался хорошим, а вот ручки – слабенькими.

– Тренируйте, развивайте!

И мама записала в общую тетрадь в черной кожаной обложке серию упражнений для укрепления Галиных ручек. Мама всегда записывала все необходимое для Галиного воспитания. Эта черная тетрадь, Галя знала, была уже третья.

Вернувшись домой, Галя почувствовала страшную усталость, руки дрожали, пальцы не слушались и роняли ручку и карандаш. Мама заглянула через плечо на кривые крючочки и квадратики в Галиной тетрадке и рассердилась. Лист вырвала и заставила переписывать все заново!

А Галя сильно-сильно стиснула зубы и опустила голову, чтобы мама не заметила слез.

Так, стиснув зубы, она и проучилась весь первый год. В обеих школах ею были почти довольны. Вот только подруг не появилось. Удобнее всего было бы дружить с соседкой по парте, но та фыркнула, когда Галя подошла к ней на переменке:

– Я хожу только с теми, у кого лицо красивое!

И Галя спорить не стала: никто не обязан дружить с некрасивыми.

А дома она опять и опять смотрела в зеркало.

Очень странно, но похожа она была и на папу, и на маму. Мамин острый длинный носик, узкое лицо. А папины светлые ресницы и брови. И волосы светлые, тоже папины. Только у папы они густые и тяжелые, золотистые такие, а у Гали вечно торчат мочалкой пыльного цвета.

И глаза серые, тоже папины. Только у Гали они как будто с другого лица, такие большие для худенького личика. Лягушонок пучеглазый.

Конечно, кому это захочется – с лягушонком дружить! И с ней не дружили, звали по фамилии:

– Эй, Сироткина, дай карандаш.

Прыгать со скакалкой Галя так и не научилась, в игры вроде «Али-Бабы» или «Штандера» ее не брали ввиду неуклюжести. А в интеллектуальных забавах «Я садовником родился…» или «Кис-кис – мяу» Галя даже смысла не улавливала. Так и стояла у стеночки, глядя на одноклассниц с любопытством и восхищением: «И как это они все умеют?».

4. Сказочное лето

Это было удивительное, сказочное лето!

Сплошь счастливое, как даже и не бывает. Судьба подарила его Коле, перед тем как сильно ударить прямо под дых.

Собираться начали еще в мае. Мама каждый день укладывала чемоданы и сумки, потом, ворча и охая, вытряхивала их, что-то перебирала, перекладывала и собирала заново. Ждали только окончания Колиных экзаменов.

Чуток поссорились с мамой из-за этого. Коля, вкусив взрослой трудовой жизни, размечтался, что после восьмого пойдет в техникум и будет носить домой стипендию. А потом в армии отслужит – и сразу на работу. И заживут они тогда по-царски!

Он уже в «Детском мире» платья девчонкам присмотрел, чтобы Дед Мороз на празднике растаял от такой красоты. А маме Коля задумал купить перчатки, настоящие, дамские, чтобы не видны были ее растрескавшиеся от хлорки пальцы. А то в магазине какая-то важная старуха в шляпе на маму заворчала, мол, ходят тут с кожными болезнями.

Так хорошо он все задумал, и стипендии бы хватило. Да не тут-то было. Мама раскричалась:

– Не смей! Десятилетку будешь кончать!

И даже за ухо его потаскала, хотя до этого самого уха уже не так-то легко было дотянуться.

А потом пригрозила:

– Вот еще так расстроишь меня – опять курить начну.

И Коле пришлось сдать позиции.

Выехали на следующий же день после экзаменов, рано утром.

Сначала в пустом, только что открывшемся метро, потом четыре часа в поезде дальнего следования. В маленьком зеленом городке два часа сидели прямо на траве у автобусной остановки и ели бутерброды с чаем. Полтора часа тряслись в душном раскаленном автобусе. И наконец часик шли пешком.

Девчонки от усталости плакали в голос, но взять их на руки возможности не было. Чемодан в одной руке, чемодан в другой, рюкзак на спине. А мама так увешала себя со всех сторон сумками, что получилась гора с ножками.

Когда из-за рощицы вдруг выплыла деревенька, сил сразу прибавилось. Девчонки утихли, а у Коли вдруг появилось такое чувство, что он домой идет. Вроде как жил он уже здесь, все какое-то знакомое.

Улица была всего одна. На ней по обе стороны стояла дюжина избушек. Когда подошли ближе, Коля разглядел, что большая часть – нежилые. Заколоченные седыми досками, они пугали, как мертвые лица.

Жили-доживали в этой деревне четыре бабули: дряхленькая баба Дусенька, добрая душа баба Катя, хулиганистая бабка Нинка и интеллигентная Вера Ивановна.

У Веры Ивановны был сын, но жил он в Молдавии, присылал ей оттуда письма и посылки к праздникам. Сам не показывался. Один раз приехал когда-то с молодой женой, да через неделю и уехали – супруге не понравилось.

– Так ведь как в Молдавии? Плюнь на землю – персик вырастет! А здесь, трах-тарарах, все лето в земле ковыряешься к небу задницей! – усмехалась бабка Нина.

В посылках сына всегда кроме еды были и книги. Вера Ивановна была учительницей и учила когда-то всех-всех, кто сейчас работает в местном совхозе. И маму Свету когда-то учила. И даже бабку Нинку – кто бы мог подумать!

У бабки Нины были сын и дочь, муж погиб в войну. Дочь с зятем не приезжали, только открыточки присылали к праздникам – у них под Ленинградом была своя дача. Зятя бабка не жаловала:

– Больно нехорош спьяну – руглив! Ругаться-то я сама люблю, а другим не позволяю!

Сын приезжал к бабке Нине в сентябре, ожесточенно работал весь отпуск: копал картошку, пилил с матерью дрова, чинил все, что требовало починки, красил все, что требовало покраски. Закончив дела, сразу уезжал в город, к семье.

А к Дусеньке не приезжал никто. Единственный из троих вернувшихся с войны сыновей давным-давно уехал с женой и детьми на север, там укоренился, дождался внуков. Да здоровье уж не то, опять с инфарктом в больнице там, в Норильске, лежит. А дети его и забыли совсем про одинокую старушку. А внуки и знать не знают про свою прабабушку.

Ну а баба Катя была как перст одна. В войну погиб муж, а десять лет назад в пьяной драке сложил голову сын.

– Гляди-ка, баба Катя печку нашу топит, – кивнула мама подбородком вперед.

Над серым домиком с покосившимися столбиками крыльца курился дымок. Ступенька под Колиными ногами прогнулась и плаксиво скрипнула. Плотно закрытая дверь отошла от стены с трудом. Из сеней тяжело пахнуло сыростью и печалью.

Но на кухне было тепло и весело. У печки хлопотала кругленькая старушка в застиранном цветастом платье. Белая косыночка сползла с седой головы и чудом держалась на затылке.

Увидев входящих, старушка что-то с грохотом уронила, всплеснула ладошками и запричитала:

– Да о-о-ой, да ми-илые, да голубенки вы мои-и-и!

– Тетя Катенька!

Мама стряхнула на пол всю свою поклажу и обхватила старушку обеими руками, чуть не оторвав от пола.

С минуту они стояли так, покачиваясь, и плакали. Потом баба Катя вырвалась из маминых рук и схватилась за Колю:

– Да о-о-ой! Да о-о-ой!

Едва дотянулась на цыпочках, расцеловала и опять заойкала:

– Да ведь как есть Никола Морозов в парнях! Ты подумай! Эх, дед, дед, не дожил, не посмотрел на свой патретик!

Потом обхватила руками девочек. Они едва держались на ногах, но стойко дали себя потискать. И опять счастливые слезы и причитания. А мама уже распаковывала большую сумку.

– Вот, тетя Катя, смотри. Тут булочка тебе ленинградская, свежая, вчера горячую брала. А тут колбаска. Холодильника-то нет у тебя? В самое холодное местечко убери и съешь быстро. Здесь сырки плавленые. Смотри, ешь, долго не храни. Тут тебе карамелечки к чаю.

И еще что-то, и еще что-то. Баба Катя радовалась как маленькая каждому гостинцу, расцветала, ойкала, всплескивала ручками:

– Ну и Светка! Ну ты и Светка! Да о-ой, да о-ой!

А Коля тихонько вошел в комнату. Здесь еще сильнее пахло тихой, ласковой печалью. Высоченная и широченная железная кровать сразу же завладела Колиным вниманием. Ему хотелось рассмотреть и темный шкаф с зеркалом, в котором почти ничего не отражалось, и шаткий столик с лампой-грибочком, и огородик за окном, и картинки на стенах.

Но с кроватями надо было разобраться срочно.

Он откинул покрывало. Белье было желтенькое, пахнущее старым шкафом, но чистое и отглаженное, только что постеленное. «Тоже баба Катя», – ласково подумал Коля.

Половицы заскрипели. Девчонки, держась за руки, приковыляли за ним в комнату и теперь сонно смотрели по сторонам. Коля вывел их в сени, к умывальнику, сполоснул мордашки, протер мокрой тряпочкой запыленные ножки, взял под мышки и перенес на кровать.

Очутившись на подушках, обе блаженно заулыбались. Коля стянул с них платья, прикрыл одеялом и подвернул край матраса валиком – для безопасности.

Мама с бабой Катей на кухне все разбирали сумки и мешки. А на столе там стояло что-то, прикрытое полотенцем, вкусно пахнущее. Выудив из-под полотенца две оладушки, Коля понес их в комнату, но сестренки уже крепко спали. Пришлось съесть самому.

С наслаждением жуя, он рассматривал картинки и фотографии на стенах. Картинки были выцветшие, потертые, из старых журналов: цветы, осенние пейзажи, красавицы в старинных платьях.

В углу висела икона. На ней бородатый дед с посохом. А рядом с этой иконой маленький деревянный прямоугольничек, совсем темный, с облупившейся и почерневшей краской, смутно обрисовывавшей женскую фигуру под покрывалом.

Фотографий было мало. Был беленький серьезный мальчик в матроске. Была девочка в школьной форме с бантом на стриженых волосах.

А еще была большая фотография целого восьмого класса Красавинской восьмилетней школы. И там наконец Коля узнал маму со светлой косичкой и только тогда догадался, что девочка с бантиком – это тоже мама. Да и мальчик в матроске – батюшки! – и это мама.

А на другой стене висела очень старая фотография под стеклом с трещинкой. Стекло было пыльное. Коля стер ладонью пыль, стараясь не порезаться о трещину, и всмотрелся.

На стуле сидел мужчина с очень широкими плечами, темноволосый, темноусый, красивый, как все умные и добрые русские мужики. Рядом стояла щупленькая женщина в косыночке и держалась за широкое плечо мужчины. Дедушка и бабушка.

Окинув взглядом фотографии, Коля вдруг понял, что это все, что есть. Весь семейный альбом на стене.

А у них с матерью что? Колины детсадовские и школьные фотографии. И девчонки этой зимой в первый раз сфотографировались со своей группой.

А какими они были в три месяца, когда он выплясывал с ними по комнате? Забыл. И не вспомнить.

И, уже возвращаясь к матери на кухню, Коля подумал: «Вот зарабатывать начну – куплю фотоаппарат!».

Мама с бабой Катей уже сидели за столом и держали друг друга за руки. Обе оглянулись на его шаги:

– Ой, – спохватилась мама, – там бы девчонок-то уложить…

– Спят, – коротко отозвался Коля. Он вдруг понял, что так сильно устал, что рот тяжело открыть.

Баба Катя опять запричитала:

– Ну сынок, ну голубчик! Утешеньице-то материно! Весь в деда! Аннушка-то Михална была за ним как за каменной спиной.

И Коля даже про себя не улыбнулся этой «каменной спине», вспомнив, как беспомощно и доверчиво держалась молодая женщина на фотографии за плечо мужа.

Запах печали быстро выветрился из дома. Пахло теперь густыми сытными кашами, щавелевыми щами и цветами, которые девчонки тащили со всех лужаек и раскидывали по всем углам. А ступенька крыльца уже не плакала, а весело взвизгивала, как пес при виде хозяина.

Каждый день приносил новый подарок.

На первое же утро в деревне Колей был открыт целый сарай сокровищ: ящики столярных инструментов, гвоздей, шурупов, шайбочек, гаечек – все заботливо ухоженное, укрытое от пыли и сырости. А еще штабеля досочек, реечек и брусков. А в глубине на стенке – даже дух захватило! – велосипед.

Своего велосипеда у Коли не было никогда. Зато был хороший друг Серега, и у него в первом классе был «Орленок», потом – «Школьник», теперь – «Спорт». Серега не жмот, Коле дает кататься сколько влезет. Даже сказал Коле однажды:

– Ты больше меня с велосипедом возишься. Я только ездить умею, а ты как хозяин.

Но все это, конечно, только слова.

А вот теперь свой, наследный, хоть и старый, но вполне надежный.

Коля вытащил его на свет божий, обтер ветошкой – здесь же, на гвоздике, висела – крутанул колеса.

«Надо бы подкачать» – а вот и насос в углу на полке. «Надо бы смазать» – а вот и масленка тут же, рядышком. Как будто сам дед Николай под руку подложил.

Велосипед наполнил жизнь множеством интересных приключений.

Сделав поутру все необходимое – воды натаскать, огородик полить, подвинтить, что на глаза попадет, – Коля выкатывал из сарая велосипед. Заботливым глазом осматривал все суставчики, подкачивал шины и кивал маме: «Поехал».

Она с улыбкой протягивала ему кошелек и наказывала:

– Значит, хлеба, сахару подкупишь, крупки, какая будет, масла подсолнечного бутылку. Ну, может, еще чего к чаю выкинут.

Коля вешал на плечо рюкзачок и лихо вскакивал в седло. Девчонки стояли рядом, дожидаясь этого момента, чтобы замахать чумазыми ладошками, и махали, пока он не скрывался за поворотом.

А виден он был долго, потому что сначала ехал мимо бабы Кати и окликал ее через забор:

– Баба Катя, каких тебе гостинцев привезти?

Старушка с трудом распрямляла круглую спину и неизменно всплескивала черными земляными руками:

– Да о-ой! Да Колюшка! Да я уж и не знаю…

– Ты говорила, у тебя соль кончается. Купить? И мыла у тебя последний кусок.

– Голубчик! Да ведь как ты все помнишь-то? Колюшка-то родимый…

А Коля, махнув ей на прощание, ехал дальше. Ехал мимо Веры Ивановны и стучал в оконную раму:

– Вера Ивановна, день добрый. Вам в Красавине чего купить?

Худенькая аккуратная Вера Ивановна подходила к окошку и ласково отвечала:

– Здравствуй, дорогой. Да что там купить… Наверно, и не надо ничего. Все у меня есть.

– А булки-хлеба? А масло сливочное вдруг будет?

– Да, может быть…. Если такое чудо, что масло… пожалуй, возьми, – смущенно улыбается она. – Денег-то хватит ли? Возьми еще.

– Потом рассчитаемся.

И Коля трогается с места.

Следующая остановка – совсем покосившаяся избушка. Здесь приходится сойти с боевого коня и войти в дом. Если баба Дусенька не сидит на завалинке, то она дома, на кровати, охает и растирает тяжелые отекшие ноги.

К ней Коля заходил каждый день обязательно, с тех пор как услышал вечером очень встревоживший его разговор. Баба Катя рассказывала маме о прожитой зиме:

– А Дусенька-то у нас этой зимой совсем помирать решила. Дело-то как было… Мы сложились, а Нинка всем дров на зиму закупила и мужиков наняла. Те привезли, напилили – все слава богу! А ночью те дрова у Дусеньки и пропали. Да мы и знаем, на кого думать: пеструхинский здесь один шатался, такой пес-мужик. Пошла Дунюшка в сараюшку – а там щепки одни. Так она ведь, что ты думаешь, Светушка, и обрадовалась. Думала, Бог ей смерть мягкую посылает – заморозиться да сном и помереть. И нам-то никому не сказала, что дров у нее нет, и не знали мы.

Мороз-то ударил сразу после ноябрьских, да и снежку подвалило.

Нинка утром ко мне бежит. Пошли, говорит, к Дусе, что-то печку она второй день не топит. Веру Ивановну позвали, снежок с крыльца отвалили, а то в избу-то не войти. Входим – а в доме что на дворе, мороз такой же!

Лежит наша Дусенька на кровати, платочком белым повязалась, платьишко светленькое надела, чулочки новые, ненадеванные – приготовилась, значит! Лежит, а вроде дышит еще, парок от лица идет.

Ну Нинка скорее на крышу полезла, трубу откопала. А мы с Верой Ивановной давай Дусеньку водочкой оттирать. Уж не знам, как и подняли-то. А она, слышь, и заплакала, что помереть не дали. Нинка и давай ее по матушке-то крыть: а-а-а, такая-сякая, греховодница, раньше сроку на тот свет захотела. Язык-то у ней как помело!

Так ведь она, Нинка-то, Дусю к себе в дом забрала и всю зиму ее выхаживала. На свою кровать ее завалила, и вставать-то не давала, и кормила в кровати. А та только слезоньки лила: «Что это я как барыня, ем, да сплю, да радио слушаю». Так мы теперь все смеемся: барыня, мол, наша!

Вот поэтому к бабе Дусе надо было Коле обязательно зайти и самому посмотреть на ее полках, чего не хватает: спичек ли, соли, сахару. А то Дусенька сама и не помнит, что у нее есть, чего нет. Она и годов своих не помнит! Уж сколько лет твердит, что ей восемьдесят пять!

И наконец надо поздороваться с бабкой Ниной, самой молоденькой, всего-то два года как на пенсии. Сухая, жилистая, с огромными лужеными руками и лицом индейского вождя, она всегда занята мужским делом: то строгает что-то в сараюшке, то приколачивает на крыше, то, кряхтя и матерясь, колет дрова.

Коля окликает ее через заборчик:

– Баба Нина, день добрый! Не купить ли тебе чего?

– Ну вот! – заносчиво откликается та. – Я и сама покуда на ногах. А ты и так трех бабок отовариваешь, гляди, сумка треснет. Слышь! Чего мамка за молоком не идет? Крынка на столе, яйки в миске. Это для нее, пусть все берет.

– Она сейчас придет, – кивает Коля, трогаясь с места.

И вот быстро расстилается навстречу, прямо под колеса, пыльная дорога. Она так и дышит под колесами, не то что мертвый городской асфальт. Слева подплывает веселый солнечный березнячок и разворачивается гармошкой: подпевай, мол! Сквозь прозрачную березовую листву мелькают серые крыши – еще одна деревенька. А по правую руку поблескивает сквозь кустарник речка Тюша, и тянет прохладной водой оттуда.

Начинается Красавино – местная столица, с магазинчиком, почтой и клубом, куда по субботам, бывает, даже кино привозят. В общем, дачное место.

Из заросшего травой переулочка грустно смотрит вслед Коле одноэтажный белокирпичный дом с разбитыми стеклами и драной шиферной крышей. Когда-то это была мамина школа. Но перенесли совхозный центр в другое место, за пять километров отсюда, туда и школу перевели. А добротный, крепкий дом стал берлогой для всяких бродяг. Очень грустно думать об этом.

Но грустить некогда. Впереди магазин. Дощатый длинный барак. На одной его половине продается еда. На другой половине – что угодно для души, то есть ленты, кружева, ботинки, спички, мыло, керосин. Там же застенчиво жмутся в углу диван, холодильник и телевизор, покрытые пожелтевшими газетами, и годами ждут своих покупателей.

Обратно Коля едет не спеша, проверяя глазами дорогу. Рюкзак на спине уже не болтается тряпкой, а солидно восседает на спине, и по сторонам смотреть уже не хочется.

Теперь все идет в обратном порядке.

Бабка Нина машет ему с крыши и кричит ехидно:

– Ой, Кольк, надорвесся ты – трех бабок кормить!

У бабы Дусеньки Коля выкладывает на стол покупки, быстренько считает в уме и берет несколько монеток из жестяной коробочки, для него стоящей на столе.

Вера Ивановна берет через окно купленные для нее продукты и протягивает Коле деньги. Она никогда не заставляет его самого считать, сколько ему причитается.

А баба Катя ждет его у калитки с мамой и девочками, которые уже несколько минут прыгают и кричат: «Коля едет! Коля едет!».

А еще, порасспросив хорошенько шуструю бабку Нину, он как-то съездил в лес на разведку и набрал бидончик земляники. Набрал бы еще, но задерживаться не хотел, чтобы мама не тревожилась. Теперь он знал все ориентиры: речка Тюша, болотце Серушка, шоссейная дорога на совхоз, ельник – все сложилось в общую картину, как кусочки мозаики. И потом он уже смело ехал чуть не на целый день то за ягодами, то за грибами.