Текст книги "Инквизитор. Охота на дьявола"

Автор книги: Ольга Колотова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Почему же они пошли с тобой, если они такие пугливые?

– Они сделали бы все, что я им сказал! Знаете, что я понял, святой отец? Труса легко заставить сделать все, что пожелаешь. Трус боится действовать, но еще больше он боится ослушаться храброго.

Бартоломе посмотрел на мальчика с интересом. Он никак не ожидал от него глубокомысленных рассуждений.

– Так что же вы видели ночью на кладбище?

– Я видел, – поправил Мигель. – Эти трусы, Висенте и Хорхе, ничего не видели. Один едва не шлепнулся в обморок, как девчонка, а второй удрал, как заяц.

– А ты, сын мой, совсем не испугался дьявола?

– Знаете, как меня называют ребята с нашей улицы? Бешеным, – не без гордости сообщил Мигель. – Я не испугаюсь прыгнуть в море со скалы Утопленников на мысе святого Висенте, а там запросто можно попасть на камни. Я не побоюсь сесть на самого горячего жеребца из конюшни моего хозяина, дона Диего де Аранда. Я могу взгреть Длинного Бенито, хотя он меня на голову выше и на два года старше. Я ничего не боюсь!

– Даже самого сатану?

– Никого!

– Что же, дьявол не произвел на тебя никакого впечатления? Ты даже не вздрогнул?

– Я разочаровался, – ответил Мигель с видом пресыщенного зрелищами римского патриция.

Бартоломе не мог сдержать усмешки.

– Дьявол не оправдал твоих надежд?

– По-моему, святой отец, он был ненастоящий, – вздохнул Мигель.

– Кто? Дьявол? – встрепенулся Бартоломе. Во второй раз он удивился проницательности мальчишки. – Ненастоящий?

– Да.

– С чего ты взял?

– Во-первых, почему он побежал от меня? Неужели черти – тоже трусы? Нет, я думаю, трусы – только люди! Во-вторых… Однажды я видел процессию кающихся. Они шли по улицам и бичевали друг друга. А один человек был переодет Смертью. Так вот, он куда больше походил на смерть, чем дьявол, которого я видел, на дьявола… Во всяком случае, мне так показалось…

– Если ты такой догадливый, почему же тебе не пришло в голову, что под маскарадным одеянием дьявола скрывается душа более черная, чем у обитателя преисподней? Ты должен был слышать о ночных убийствах.

– Вот уж о чем я не задумался! К тому же, я ведь не знал, что старого могильщика прикончили этой же ночью, – тут озорные глаза мальчишки заблестели. – А кто это сделал? Он самый? Дьявол, да? Дьявол?

– Только не бросайся на поиски черта во второй раз, – поморщился Бартоломе. – Это может плохо кончиться.

– Для кого?

– Для тебя, черт возьми!

Мигель только презрительно хмыкнул.

– Если бы он напал на меня на кладбище, я бы защищался, – сказал он.

– Чем?

– У меня есть нож.

– Боюсь, силы были бы слишком неравны, – вздохнул Бартоломе.

– В схватке все решает храбрость, а не сила, – возразил Мигель.

– Послушай, сын мой, не играй с огнем, – Бартоломе встал, подошел к мальчику и положил ему руку на плечо. – Поверь моему опыту, храбр вовсе не тот, кто очертя голову бросается навстречу опасности. Он не храбр, он просто глуп. Будь благоразумен, сын мой.

– Ваше дело молиться, святой отец! А уж рисковать своей шкурой или не нет – позвольте решать мне самому!

– Молиться и подавать добрые советы, – поправил Бартоломе, – а иногда судить и карать. Того, что ты мне только что наговорил вполне хватило бы на то, чтобы упечь тебя в тюрьму на всю жизнь. И я бы не посоветовал тебе рассказывать на каждом углу историю о том, как ты хотел продать душу дьяволу. Ты храбрый мальчик, но, я думаю, ты еще и умный мальчик. Запомни. Легко гарцевать на горячем коне под одобрительными взглядами дам, легко прыгать со скалы в море, зная, что за тобой с восторгом наблюдают товарищи, легко сражаться с врагами с оружием в руках. Но попробуй ждать решения своей участи запертым в сыром подземелье, в темноте, в тишине, в безвестности – многие сходят с ума. Попробуй вынести пытки, когда до твоих страданий никому нет дела – самые храбрые сдаются. Есть вещи, которые пугают смелых, сгибают несгибаемых, заставляют лить слезы твердых. Не ищи их, Мигель. Ты правдиво рассказал мне обо всем, что видел. Я благодарен тебе. Ты наблюдателен. Я доволен тобой. Но я очень надеюсь, сын мой, что никогда больше не услышу о твоих дальнейших подвигах. Особенно, когда дело идет о поимке дьявола.

– Я подумаю, – отозвался Мигель. – Но я ничего не обещаю.

* * *

В судебном процессе, где главным доказательством против обвиняемого было его собственное признание, пытка имела решающее значение. По закону, пытать заключенного разрешалось не более трех раз. Однако инквизиторы с давних пор нашли остроумный выход из этого положения. Если еретик или ведьма не сознавались, пытка считалась отложенной, отсроченной, а не завершенной. А уж возобновлять ее можно было бессчетное количество раз.

Ни один отказывающийся признать себя виновником еретик не мог избежать допроса с пристрастием. Более того, именно показания, данные под пыткой, считались наиболее достоверными, ибо шли из глубины сердца.

Если человек не выдерживал мучений и признавался во всем, что от него требовали судьи, само собой, он подвергался наказанию. Но если он стойко переносил все мучения и, несмотря ни на что, от него не удавалось добиться признания, – его это все равно не спасало от кары. В таком случае, его объявляли упорствующим и нераскаявшимся еретиком, и уже ничто не могло спасти его от костра или, в лучшем случае, от пожизненного заключения на хлебе и воде.

Впрочем, заключенного не сразу передают в руки палача. Сначала ему просто угрожают пыткой. Его приводят в застенок и делают вид, что готовятся приступить к пытке. Как правило, заключенный не знает, что пока на него просто оказывают давление, и готовится к самому худшему. Большинство узников сдается уже при одном виде пыточных инструментов и под влиянием страха возводит на себя даже самые нелепые обвинения.

Именно такой процедуре Бартоломе задумал подвергнуть де Гевару. Впрочем, главный инквизитор был заранее уверен, дона Фернандо запугать не удастся. Он лишь надеялся, что колдун наконец поймет, что его дело принимает серьезный оборот.

Обычно Бартоломе поручал допросы с пристрастием брату Эстебану, который был несказанно этим доволен, но на этот раз, в виду важности дела объявил, что будет присутствовать сам. Брат Эстебан надулся, как ребенок, которому показывают любимую игрушку, а в руки не дают, но, как обычно, смолчал. Впрочем, Бартоломе пообещал, что вмешиваться не будет.

Когда де Гевару привели в камеру пыток, там уже неторопливо трудились палач и его подручный. Заплечных дел мастер, крепкий, мускулистый мужчина лет сорока, деловито раскладывал крючья, тиски, щипцы. Все это он проделывал со спокойствием ремесленника, который готовится приступить к ежедневной и довольно скучной и однообразной работе. Его помощник, жилистый долговязый парень, разводил огонь в камине.

– Сын мой, только ваше упрямство и нежелание рассказать правду вынуждает нас прибегнуть к допросу с пристрастием, – обратился Бартоломе к де Геваре. – Мне очень жаль. Но винить во всем вам остается только самого себя. Брат мой, – кивнул Бартоломе брату Эстебану, – объясните обвиняемому, что его ожидает, если он откажется говорить.

С этими словами Бартоломе уселся за стол с видом человека, который собирается быть только сторонним наблюдателем.

– Осмотритесь хорошенько, сын мой, – сказал брат Эстебан. – Все эти, и нехитрые, и, напротив, сложные приспособления, которые вы здесь видите, предназначены единственно для того, чтобы заставить таких, как вы, упорствующих еретиков, одуматься и покаяться во всех преступлениях, совершенных по наущению дьявола против рода человеческого.

Брат Эстебан, хитро прищурившись, взглянул на де Гевару. «Лишь бы он не одумался раньше времени!» Но колдун был не робкого десятка. Он даже не содрогнулся.

– Начинают обычно с «кобылы», – брат Эстебан любовно погладил почерневшее от времени и пролитой крови бревно. – С виду это обычная скамья. Скамья для таких исчадий ада, как вы! Вас привяжут к «кобыле» и, для начала, как следует выпорют.

Де Гевара ответил презрительной усмешкой.

– Что вы смеетесь? Вас не страшит порка? Напрасно, напрасно, сын мой. После этого на вашей спине не останется живого места. Это я вам обещаю! Молчите? Рассчитываете на помощь дьявола, вашего покровителя? Не выйдет! Я заставлю вас во всем сознаться! Если не поможет порка, прибегнем к пытке водой. Эта пытка считается легкой. Вас накачают водой, и ваше тело раздуется, как бурдюк! Вы будете похожи на толстую, пузатую бочку!

– То есть, на вас, – отозвался колдун. – Это и в самом деле будет ужасно.

– Я повелю размозжить вам пальцы рук и ног в тисках! – взвизгнул оскорбленный брат Эстебан. – Я велю заковать ваши ноги в колодки и влить туда кипяток! Нет, лучше расплавленный свинец!

Де Гевара презрительно молчал.

– Вот это немудреное приспособление, – брат Эстебан указал на свисавшую с потолка, перекинутую через блок веревку, – печально известная дыба. Средство простое, но очень действенное. Ваши руки, сын мой, связывают за спиной, а затем – раз! – и вас поднимают к потолку. Можно медленно, можно рывком…

Представьте себе: суставы вывернуты, тело вытянуто… Если этого окажется недостаточно, к вашим ногам привяжут груз. Тяжесть можно подвесить к ступне, а можно – только к большому пальцу – это смотря по обстоятельствам…

Де Гевара отвернулся.

– После этого, сын мой, – злорадно хихикнул брат Эстебан, – вы существенно прибавите в росте… да, да, вы сделаетесь, наверное, на четверть длиннее, чем были до сих пор… Бывали случаи, – доверительно сообщил он, – когда у заключенных, которых подвергли пытке на дыбе, отрывались руки… Правда, – тут брат Эстебан печально вздохнул, – это случается нечасто. Я, знаете ли, еще ни разу такого не видел.

– Ну, а после всех перенесенных на дыбе мучений, которым, сын мой, запомните! – вы подвергаете себя лишь по собственной воле, – так вот, говорю я, после всех этих страданий, вы наконец отдохнете вот в этом уютном кресле, – брат Эстебан с ласковой улыбкой указал на утыканный гвоздями стул.

Де Гевара по-прежнему молчал.

– После этого вы, в конце концов, заговорите! Вы заговорите, или я велю проколоть вам язык!

– Одно утешает, – ответил де Гевара, – после этого я никогда уже не смогу говорить с таким мерзавцем, как ты!

– Я прикажу бросить тебя в горячую воду с известью! – прошипел брат Эстебан. – Ах, как она зашипит, как обожжет твою кожу! Поверьте, сын мой, после ванны с известью еще никто не выжил.

– И ты этим похваляешься, убийца?! – с нескрываемым презрением отозвался колдун.

Он опустил голову, видимо, не столько для того, чтобы не видеть ужасных приспособлений, сколько для того, чтобы не смотреть на ухмыляющегося брата Эстебана.

«Даже преступникам мой приятель внушает отвращение», – отметил Бартоломе.

– Вы закончили? – спросил Бартоломе брата Эстебана, когда тот ненадолго замолчал, чтобы перевести дух перед очередной тирадой.

– Еще нет, брат мой. Еще…

– Достаточно. Вы свободны, брат мой.

– A-а, – раскрыл рот брат Эстебан. – Но я еще не все… Я еще не показал еретику щипцы для разрывания плоти на куски, тиски для пальцев…

– Как-нибудь в другой раз. А сейчас вы можете отдохнуть, брат мой. До завтра.

Брат Эстебан все еще медлил, не желая уходить.

– Убирайся, черт побери! – тихо, но с угрозой в голосе шепнул ему на ухо Бартоломе. – И побыстрее!

Брат Эстебан удалился с видом человека, которого выгнали из собственного дома. Камере пыток была его владением, его царством. Он чувствовал себя здесь хозяином и повелителем. И вот надо же! Брат Себастьян опять напомнил ему о том, кто он есть на самом деле: несчастный мученик, который вынужден скрывать свою страсть в самых глубинах души. Брат Эстебан молча проглотил горькую обиду.

– Вы тоже уйдите, – кивнул Бартоломе палачу и его подручному.

Те повиновались с готовностью исправных, но безразличных работников. Остались только стражники и секретарь.

– Произвело впечатление? – обратился Бартоломе к колдуну, который по-прежнему держался со спокойствием и достоинством, но, тем не менее, был бледен. – Брат Эстебан хорошо разбирается в такого рода вещах. И рассуждает о них со знанием дела. Будьте спокойны, ему знакома каждая из этих занятных вещичек и он отлично знает, как ее наилучшим образом применить. Если вы не образумитесь, в скором времени вам придется испытать на себе его искусство. Дня через два, не позже.

– Не пытайтесь меня запугать! В своей жизни я испытал такое, что и не снилось всем вашим палачам! Я прошел все круги ада!

– Вам их показали черти, которых вы вызывали своими заклинаниями? – усмехнулся Бартоломе. – Ну и как там?

– Где?

– В преисподней. Поделитесь наблюдениями, если видели ад своими глазами.

– Я уже говорил вам тысячу раз: я не вызывал никаких чертей!

– Хорошо. Оставим это. Может быть, вы хотя бы объясните мне, где брали человеческие кости, руки мертвецов и прочую гадость? Я совершенно уверен, что вы покупали трупы у могильщика Педро Рамиреса. Не сами же вы, в конце концов, по ночам раскапывали могилы на кладбище.

– Что… я раскапывал?

– Вы ничего не раскапывали, я думаю, вы покупали части человеческого тела у гробокопателя Педро Рамиреса.

– Я не знаю никакого Педро Рамиреса!

– Да? Поразительно. Но в подземелье вашего дома и в домишке Рамиреса обнаружены те же самые вещи: черепа, кости, жабы, мыши…

– Жабы?

– Дохлые жабы, – уточнил Бартоломе.

– Значит, я собирал дохлых жаб… Сообщите мне, в чем еще я виноват? Что я еще делал? Ах да, вызвал демонов… Продал свою душу дьяволу… Вы добиваетесь, чтобы я это подтвердил?

– По-моему, это единственное, что вам остается.

– У вас ничего не выйдет! Видит Бог, я невиновен, я чист!

– И вы не имели никаких дел с Педро Рамиресом?

– Никаких!

– Не покупали человеческих черепов?

– Нет!

– И мышей?

– И мышей!

– И жаб?

– И жаб!

– Удивительно, как они попали в вашу лабораторию? Должно быть, сами попрыгали к вам в сундуки и там скончались.

– Святой отец, то, что вы на меня возводите, просто чудовищно!

– А то, чем занимались вы, надо полагать, заслуживает всяческой похвалы!

– Но я не делал того, в чем меня обвиняют!

– Хватит! Я все это уже слышал!

– Что же еще от меня хотите?!

– Чистосердечного признания.

– Но я никаких преступлений против веры не совершал, не совершал, не совершал!

– Что ж, не желаете добровольно принести покаяние, придется отдать вас в руки брата Эстебана и палача.

– Ваша воля, – глухо произнес де Гевара.

– И все же, сын мой, настоятельно советую вам: прислушайтесь к моим словам – улики против вас столь очевидны, что вам не избежать наказания, даже если вы сможете вынести все предстоящие мучения.

– Помоги мне, Господи!

– Боюсь, что вам не поможет ни Бог, ни дьявол! – раздраженно ответил Бартоломе. – Готовьтесь. На размышления вам остается два дня.

* * *

Бартоломе в задумчивости брел по улицам города. Он опомнился лишь перед домом, который показался ему знакомым. Бесспорно, он здесь уже был. Когда? Зачем? И тут он вспомнил: это же дом Долорес!

Бартоломе не успел подумать, как уже постучал. Для чего он это сделал? Даже сам себе он не смог бы этого объяснить. Он не надеялся, что ему откроют. Но то ли к счастью, то ли к несчастью, дверь тотчас отворилась. Перед ним стояла Долорес.

– Вы, – тихо произнесла она и отступила на шаг. – Но зачем?.. Почему?

– Чтобы попросить у тебя прощения. За все. За то, что я сделал. За то, что собирался сделать. И, наверное, даже за то, что не сделал. Сможешь ли ты простить меня?

– Бог велел нам прощать, – пролепетала девушка.

– Бог? А ты? Что скажешь ты?

– Я… я не сержусь. И, кажется, никогда не сердилась.

– Совсем?

– Совсем…

– В таком случае, ты позволишь мне войти?

Долорес не впустила его, а просто отступила, попятилась. Так, воспользовавшись ее замешательством, Бартоломе в первый раз переступил порог ее дома. Он оказался в тесном внутреннем дворике, вымощенном плитами. Теперь плиты растрескались, и между ними пробивалась сорная трава. Посреди дворика когда-то находился небольшой бассейн. Теперь же от него осталась лишь невысокая каменная ограда да статуя льва с отбитыми ушами и носом.

На короткое время воцарилось молчание. Он не знал, что сказать и как, по большому счету, объяснить свое появление. Молчала и смутившаяся Долорес, лишь как-то странно смотрела на него. Он опять ничем не напоминал ей священника. Это был все тот же изящный кабальеро, который однажды провожал ее домой темной ночью. Он, как и тогда, был в черном, но теперь его камзол был расшит серебром, серебряной пряжкой крепилось перо к шляпе, серебром сверкал эфес шпаги, серебряный узор украшал ножны кинжала и шпаги. Он снял шляпу и небрежно надел ее на искалеченную голову льва. Серебряные пряди сверкали в черных волосах брата Себастьяна. Долорес отметила, что и тонзура у него выбрита не была, словом, он нарушал все правила и запреты…

Долорес ждала, что он придет. Ждала, но не верила, что ее ожидания оправдаются. Она почти сожалела о той вспышке гнева, что захлестнула ее в монастырском саду. «Он забыл о тебе, – убеждала она саму себя. – Мало ли девушек, заподозренных в колдовстве, доводилось ему встречать! Ты для него ничего не значишь!» Для нее же дни, проведенные в камере, стали переломными. Она увидела темную сторону жизни, она повзрослела. Но никогда бы она не вырвалась из паутины, сотканной вокруг нее чьей-то злой волей, если б не нашелся человек, указавший ей дорогу. Сомнения еще жили в ее душе, но она уже почти поверила ему. И поверила в него. Почти… Как ни странно, за две недели разлуки он стал ей ближе. Потому что она очень часто думала о нем. Разлука может разверзнуть между людьми пропасть, но может, напротив, сблизить их, если один человек станет мыслью другого. Он пришел. Значит, он все же ее не забыл. Но вдруг он опять замышляет что-нибудь недоброе? Она невольно вспомнила намеки брата Эстебана.

– Скажите, это правда? – первой нарушила она молчание.

– Что – правда?

– То, что сказал про вас этот отвратительный, толстый монах там, в саду. Помните?

– Девочка моя, как бы я хотел сказать, что все это – ложь! Но увы…

– Святой отец!

– Прошу, не называй меня так. Знаешь, когда-то давно, словно в другой жизни, меня звали Бартоломе де Сильва… Да и какой я, к черту, святой! – усмехнулся он. – Ты сама видишь… Брат Эстебан сказал правду, Долорес!

– Вижу! – воскликнула она. – Я вижу, что это правда, но я вижу и то, что это не вся правда!

– Что же еще?

– Вы не боитесь дьявола!

– Только-то? – рассмеялся он.

– Девочка моя, я вообще в него не верю, – вздохнул Бартоломе. – И не только в него…

Его признание ужаснуло ее, но не оттолкнуло. Она сама удивилась, как это она могла услышать такое святотатство и не возмутиться. Более того, ей показалось, что именно таким он и должен был быть, и что она только по собственной глупости не догадалась о его взглядах раньше. Конечно же! Он не боялся черта, потому что в него не верил. И она приняла это как должное, как неизбежность, с которой предстояло смириться. Ведь никому же в голову не приходит сердиться на грозу или ураган за то, что они существуют. Напротив, без них этот мир стал бы гораздо беднее и скучнее.

Он редко рассказывал о себе. Можно сказать, никогда. Впрочем, его сдержанность была вызвана скорее необходимостью, чем присущей ему скрытностью. Он начал свой рассказ просто для того, чтобы развлечь Долорес и избежать неловкого молчания, но постепенно увлекся, тем более, что нашел в ней благодарную слушательницу.

Он видел собственными глазами страны, о которых она знала лишь понаслышке, ведь даже ее отец никогда не бывал дальше Сицилии и Неаполя. Он видел утопающий в роскоши папский двор, раздираемую междоусобицами Италию, легкомысленную Францию и погрязшую в ереси Германию, видел даже далекие земли язычников, приносивших человеческие жертвы своим кровожадным богам.

Он не старался приукрасить свои поступки и показаться лучше, чем он есть на самом деле. Он предоставил Долорес самой сделать выводы.

Долорес не перебивала, даже если что-то оставалось ей непонятным. Она испытывала странное ощущение.

То ей казалось, что между их душами установилась невидимая связь и что теперь она даже без слов чувствует любую перемену в его настроении, то вдруг он становился холодным, как клинок его шпаги, и безнадежно далеким, и тогда она с отчаяньем понимала, какое безмерное расстояние разделяет их: человека, много повидавшего на своем веку и девочку из провинциального городка.

Она долго мучилась, прежде чем решилась задать ему вопрос, который не давал ей покоя. Любил ли он когда-нибудь? Нет, она имеет в виду вовсе не те минутные увлечения и амурные похождения, на которые намекал брат Эстебан. Любил ли он кого-нибудь по-настоящему?

«О да, да, конечно, – ответил он. – Мне было тогда столько же лет, сколько тебе сейчас. Она была немного постарше, но гораздо опытней. Она не была знатной, не была богатой. Она была очень красивой, и все мужчины останавливались и смотрели ей вслед. И я был счастлив, что она выбрала меня.

Потом? Что было потом? Потом она сказала: «Прости дорогой, я люблю тебя, ты молод, хорош собой и отважен, но ты беден, Бартоломе. Ты нищий, а я хочу, чтобы меня окружала роскошь». И стала любовницей богатого старика. Затем она полностью подчинила его себе и вышла за него замуж. Через год старик умер, ходили слухи, что не без ее помощи, и она стала обладательницей большого состояния. Что дальше? Неизвестно. Я больше никогда не видел ее.

И вы ушли в монастырь из-за несчастной любви?

Нет, нет. Эту утрату я пережил. Утешился, можно сказать. Забыл. Почти забыл.

Я принял постриг, после того как окончил университет в Алькала-де-Энаресе, побывал в Саламанке, Коимбре, Гейдельберге, Сорбонне.

Зачем я это сделал? Боже мой, какая разница?! Я просто поступил так, как хотел мой дядя.

Не сожалею ли я теперь? Нет, я вообще ни о чем не сожалею. В моей жизни не было ничего, о чем стоило бы сожалеть».

И Долорес скорее почувствовала, чем поняла: он, такой сильный, храбрый, умный, властный, на самом деле смертельно одинок. По каким-то непонятным ей причинам жизнь вела его от разочарования к разочарованию. Она хотела сказать ему, что ничего еще не потеряно и всегда стоит надеяться на лучшее, но не успела.

– Долорес! – послышался вдруг голос из окна. – Долорес! Где же ты? К нам кто-то пришел? Это Рамиро?

– Нет, мама, – отозвалась девушка. – Подожди немного, я сейчас поднимусь к тебе.

Долорес молча посмотрела в глаза Бартоломе.

«Я должна идти. Мама очень удивится, если увидит меня с вами. Простите, но мне кажется, что ей это будет неприятно… потому что…»

«Да, конечно, я понимаю», – также молча кивнул Бартоломе.

Он ничего не сказал, но вдруг, низко склонившись, поцеловал ей руку.

Девушка отпрянула, щеки ее вспыхнули. Неуклюжий Рамиро пару раз пытался ее обнять, но никто никогда не целовал ей рук.

Бартоломе быстро поклонился и вышел.

Она еще раз окинула взглядом двор и вздрогнула: лев по-прежнему был в шляпе. Нежданный гость забыл ее. Нет! Какой бы наивной и неопытной ни была Долорес, она уже знала: Бартоломе ничего не забывал. Не забыл он и шляпу. Он ее оставил. Сердце Долорес быстро застучало. Она одновременно ощутила тревогу, радость и страх. Теперь она знала: он вернется. Шляпа – это не тот предмет, который оставляют на память. Он вернется. Значит, ей вновь оставалось ждать.

* * *

В городе поселился страх. Он проник во дворцы, пробрался в дома бедняков, вселился в монастыри. Он стоял за балдахинами пышных постелей, прятался под прилавками в торговых лавках, сидел за каждым столиком в тавернах. Он был везде, он был всюду. Люди плотнее закрывали на ночь шторы, задвигали тяжелые запоры, закрывали огромные замки. Но разве спрячешься от нечистой силы? Дьявол мог проникнуть в любую щель. Чертей видели то здесь, то там. Не помог крестный ход. Не помогала святая вода. Не помогали молитвы. Ад перешел в наступление. Посланцы ада появились на земле.

Появления дьявола сделались главным предметом обсуждения. Об этом шептались монахи в кельях, об этом кричали торговки на рынке, об этом рассуждали в роскошных гостиных и в грязных тавернах. Ничего не хотел слышать только епископ, который, как говорили, совсем слег, а на вопросы нежданных посетителей слуги отвечали: его преосвященство нельзя волновать, если не хотите его смерти.

Само собой, за кружкой вина беседы тоже велись почти исключительно о дьяволе. Выпив бутылочку-другую добрые горожане на час, а то и на два, становились смельчаками и наперебой хвастались своим бесстрашным поведением при встрече с чертом. Правда, к вечеру их храбрость улетучивалась вместе с винными парами.

– Клянусь тебе, Педро, я видел черта вот как тебя сейчас, в двух шагах!

– Врешь ты, Педро!

– Истинный крест!

– Если б ты столкнулся с дьяволом нос к носу, ты бы умер от страха, или я тебя совсем не знаю!

– Ты меня совсем не знаешь! Я был солдатом, и во всей армии не нашлось бы большего храбреца, чем я!

Эти возгласы доносились из открытого окна таверны. Бартоломе остановился, прислушался и решил зайти. Он пристроился за крайним столиком. Трактирщик, так же как и его посетители увлеченный спором, не обратил на нового посетителя ни малейшего внимания, хотя Бартоломе был одет как дворянин, и хозяину таверны следовало бы позаботиться о знатном госте. Однако, либо любопытство трактирщика оказалось сильнее желания получить лишний эскудо, либо, отметил Бартоломе, горожан, кроме дьявола, уже ничто по-настоящему не интересовало.

– Ну, Педро, рассказывай! – обратился тучный трактирщик к бывшему солдату. – А если не соврешь, так я тебе бесплатно налью лишнюю кружку.

– Чтоб мне провалиться, если я лгу! А дело было так… Выхожу я ранним утром от своей Мануэлиты и вижу: он сам идет мне навстречу! Ростом – в два раза выше человека, за спиной – крылья, на голове – рога…

– Тут-то ты, я думаю, и припустил, как заяц!

– Как бы не так! Чтобы я, старый солдат, испугался черта!.. Я схватился за шпагу…

– …и бежать! – со смехом добавил за него Диего.

– Зря вы смеетесь, – вмешался в разговор мясник с хриплым басом. – Если человек и бежит от черта, то ничего в этом зазорного нет. Кто, я спрашиваю, на месте Педро не убежал бы?! Тут, ей-богу, не помог бы даже мой тесак!..

– Да что тесак! Тут даже святая вода не всегда помогает!

– И заклинания не всегда действуют – это я точно знаю. Полгода назад в нашу соседку вселился бес, так сколько бы приходской священник над ней молитв не читал – все без толку!

– Что вы раскудахтались, как куры? – вступил в разговор тощий, унылого вида мужчина с сизым носом закоренелого пьяницы. – Тоже мне невидаль – черти! Мне они почти каждый день являются. Маленькие такие, черненькие, по столу бегают. А один, самый шустрый, так и норовит все время в чашку залезть. Я их, грешным делом, хотел на нож нанизать. Где там! Ни одного не поймал. Верткие, сволочи!

Его слова никого не успокоили. Более того, встревоженная публика вообще к ним не прислушалась. Всех занимали куда более страшные случаи. Девица легкого поведения клялась и божилась, что однажды ночью на улице к ней пристал хромой мужчина, от которого так и несло холодом могилы. Торговка зеленью заявила, что по дороге на рынок столкнулась с большой черной собакой, у которой на голове вместо ушей росли рога.

– Я решил, – закончил унылый пьяница, обращаясь скорее к самому себе, чем к неблагодарной публике, – пусть себе черти бегают. Все равно их не поймать.

Бартоломе тихо поднялся. Во время своих прогулок по городу ему уже не раз приходилось слышать подобные вещи. Горожане точно сошли с ума. Но, с другой стороны, разве даже он сам не чувствовал беспокойства? Как он мог прекратить слухи? Прочитать проповедь в городском соборе? Едва ли она успокоила бы людей, скорее наоборот, разожгло бы страсти. Да и что он мог посоветовать испуганным морякам, ремесленникам и торговцам? Молиться? Но разве молитва остановит убийцу? Еще усерднее доносить на своих сограждан? Но горожане и так уже подозревают всех и каждого, а любая женщина уверена, что ее соседка по ночам летает на шабаш на черном козле. Сообщения подобного рода не могли вызвать у инквизитора ничего, кроме грустной усмешки.

Бартоломе приходил к малоутешительному выводу. Скоро слух о кознях дьявола распространится не только в окрестностях города, но и по всей провинции. Объясняться же перед Супремой придется ему. И тогда, чтобы прекратить молву и показать свое усердие, ему придется посадить полгорода или, по крайней мере, несколько сотен этих несчастных, виновных, по сути, только в своем невежестве. Впрочем, у него был еще один путь: поймать дьявола.

* * *

В три часа ночи город спал. Спали ремесленники, уставшие после трудового дня, храпели пьяные матросы в портовых тавернах и толстопузые монахи в своих кельях, сладко посапывали на мягких постелях добропорядочные торговцы и мужья-рогоносцы. Не спали только воры, всевозможные проходимцы, удачливые любовники и коты на чердаках. Конечно, не должна была спать еще и городская стража, но почему-то стражники никогда не появлялись вовремя на месте ночных происшествий.

В этот поздний час Бартоломе возвращался из таверны. Он уже подходил к своему дому и видел тусклый свет в окне второго этажа: Санчо ждал его. Но тут из тени, отбрасываемой балконом соседнего дома, выступили три фигуры.

– А, вот и он, монах-оборотень! – произнес знакомый голос. – Ну, скажи нам, кто ты сегодня? Дон Бартоломе де Сильва? Брат Себастьян?

– Это не твое дело.

Бартоломе узнал Антонио Диаса. Двое других, очевидно, были его приятелями.

– Не наше дело, говоришь? Ошибаешься. Если ты – брат Себастьян, мы почтительно отнесемся к нашей матери-церкви, даже если ее служители – люди недостойные. Но я вижу перед собой дона Бартоломе де Сильву, лжеца, обманщика, предателя! Я вижу перед собой человека, который обманом вовлек меня в подсудное дело, а потом пытался сыграть на этом! Ну, скажи, что это не так?!

– Так, – усмехнулся Бартоломе. – И что с того?

– Ты даже не отпираешься!

– Да ради чего? У меня достаточно улик, чтобы, если я того захочу, до конца дней упечь тебя за решетку.

– Нет, лже-монах, лже-торговец, ничего у тебя не получится!

– Не тебе решать! Прочь с дороги!

– Э, нет, – Диас преградил ему путь. – Если я тебя отпущу, ты, чего доброго, и в самом деле отправишь меня на виселицу. Ты не оставил мне выбора: ты должен умереть. И я убью тебя!

– И это после того, как я пощадил твою жизнь, – напомнил Бартоломе. – Я думал, тебе знакомо чувство благодарности.

– Это ты-то говоришь о благодарности?! После того, как я вытерпел из-за тебя столько мучений!

– Ты что же, и впрямь решил меня здесь зарезать?

– Само собой!

– Ты же клялся мне, что никогда не поднимал руки на христианина.