Текст книги "Инквизитор. Охота на дьявола"

Автор книги: Ольга Колотова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

– Дядюшка показывал вам нашу картинную галерею?

– Да.

– Но вы еще не видели статуи, которые он привез из Италии.

– В самом деле, – нехотя согласился Бартоломе. Античные скульптуры в данный момент его совершенно не интересовали.

– Они установлены в парке, – продолжала Кончита. – Вы ведь не были еще в нашем парке?

– Нет.

– В таком случае, вы сейчас пойдете со мной, – заявила она тоном, не терпящим возражений.

Бартоломе решил скоротать часок-другой за разговором с Кончитой и, может быть, в конце концов, добраться до епископа.

Но если Бартоломе изваяния Геракла, Ахилла и Минервы не слишком занимали, то Кончиту, по всей видимости, они интересовали еще меньше. Во всяком случае, разговор она завела совсем о другом.

– Так о чем вы хотели поговорить с моим милым дядюшкой? – спросила она, бесцеремонно подхватив Бартоломе под руку.

– О дьяволе.

– Ну конечно! Я бы и сама могла догадаться!

– В городе волнения. Погибли два человека.

– Как интересно! – Кончита прищурилась, как довольная кошка. – Он грабитель? Или просто сумасшедший?

– Кто?

– Убийца.

– Он посланец ада, – заметил Бартоломе.

– Не принимайте меня за дурочку! – фыркнула Кончита.

– Что вы, сеньорита!..

– Ну, ну, не оправдывайтесь! Мне совершенно все равно, что вы думаете о моих умственных способностях. Ведь это не главное.

– Да, конечно. Душа человека…

– Э, бросьте! Не говорите ерунды! О чем вы все время думаете? Куда вы смотрите? Внутрь себя? Многие философы пытались туда заглянуть, я имею в виду душу. И что из этого получилось? Хоть один нашел там счастье, удовольствие? Никогда! Все они только потеряли покой и мучили себя и других!

– Что же, в таком случае, главное?

– Красота! – воскликнула Кончита. – Во всем! В мире, в природе, в человеке! Красота и наслаждение! Наслаждение красотой! Посмотрите вокруг! Разве не чудесно было бы здесь, в этом парке…

Они медленно брели по узким, посыпанным желтым песком дорожкам, мимо скамеек, почти скрытых под нависшими над ними ветвями, мимо ажурных беседок, увитых диким плющом и виноградом, мимо изящных фонтанов, беломраморных фавнов, химер и богинь, то ли действительно найденных в Италии, то ли изготовленных в соответствии с прихотливой фантазией его преосвященства. Но вот Бартоломе и Кончита вышли на широкую аллею, ведущую к центру парка – лужайке, посреди которой находился фонтан. Бартоломе взглянул в ту сторону и не поверил своим глазам: в струях фонтана, вырывавшихся из пастей восьми каменных тритонов и ухмыляющегося рта козлоногого сатира, купались семь обнаженных девушек. И не просто купались, они, казалось, исполняли какой-то соблазнительный танец, то извиваясь, как змеи, то протягивая руки навстречу солнцу, то погружаясь в воду бассейна.

– Что это? – изумился Бартоломе.

– Ах, это… Это наяды моего дядюшки.

– Кто?

– Наяды, – без тени смущения объяснила Кончита. – Нимфы, которые обитают в источниках. Дядя повелел найти семь самых красивых девушек Валенсии и доставить их сюда… для украшения дворца.

– И превратил дворец епископа в сераль, – закончил Бартоломе. – Славно.

И тут в поле зрения инквизитора и Кончи появился сам епископ, откуда-то сбоку, как впоследствии понял Бартоломе, из беседки, которая не была видна со стороны аллеи. Опершись на свой посох, старик остановился в десяти шагах от фонтана, созерцая прекрасные тела молодых богинь. Бартоломе представил себе, какое, должно быть, похотливое выражение лица было у старого греховодника.

– Болен, значит, – задумчиво произнес инквизитор. – Старый сатир!

– Идемте, – Кончита потянула Бартоломе за рукав сутаны. – Что вы так на них уставились?! Похоже, нимфы вас занимают не меньше, чем моего дядюшку!

– А что, созерцать нимф дозволено только его преосвященству?

– Вечно вы умудряетесь увидеть то, что вам видеть не следует!

Бартоломе заметил, что Кончита разозлилась, даже щеки ее вспыхнули. Она явно старалась увести его в другую сторону, но едва ли в данном случае она заботилась о сохранении репутации его преосвященства, тем более, что спасать эту репутацию, в сущности, было уже поздно. Просто Кончита хотела быть единственным объектом его, Бартоломе, внимания.

– Но вы сами только что хотели, чтобы я посмотрел вокруг, – напомнил он.

– А теперь я хочу, чтобы вы следовали за мной!

– Хорошо, хорошо. Будем считать, что я ничего не видел, – усмехнулся Бартоломе. – Идемте. Только куда?

– О, в этом парке найдется немало потаенных уголков, уединенных скамеек, темных гротов, укромных беседок, – теперь Кончита стояла совсем близко, почти прижимаясь к Бартоломе. Ее глаза блестели, как у игривой кошки. И Бартоломе снова увидел в ней пантеру, страстную хищницу, которая во что бы то ни стало хочет получить свое.

– Ну, промурлыкала она, – вы пойдете со мной?

– Да, – ответил он. – Или вы думаете, что я не замечу прекраснейшую из нимф в этом парке?

* * *

В отношении епископа Бартоломе решил проявить великодушие.

– Предупредите своего милого дядю, что в парке посторонние, – кивнул он Кончите. – Неудобно отрывать его преосвященство от столь приятного занятия.

– Вы мне приказываете? – вскинула голову Кончита.

– Что вы! Прошу.

– А если я не пойду?

– Как хотите, – пожал плечами Бартоломе, – в таком случае, вашему дядюшке предстоит крайне неприятное объяснение.

– Наверно, это будет очень смешно!

– Значит, сейчас я хорошо посмеюсь.

– Ладно уж, – уступила Кончита, встала со скамейки и расправила складки на юбке. – Сейчас скажу.

Бартоломе медленно направился по аллее вслед за ней. Он не торопился: наядам нужно было дать время скрыться. В то же время, он не собирался дарить его преосвященству ни одной лишней минуты, чтобы тот успел подготовиться к встрече с незваным гостем.

Впрочем, когда Бартоломе вышел на лужайку, епископ уже мирно отдыхал в своей любимой беседке. Перед ним, на маленьком столике, искрилось в графине дорогое вино. Из серебряной чаши свешивалась спелая гроздь винограда. Ярко алел разломленный на две половинки гранат, золотились крупные апельсины. Однако вид у его преосвященства был такой кислый, словно его накормили лимонами, и такой страдальческий, словно сидеть ему приходилось на шиле, а не на резном стуле.

Правда, ближайшие кусты еще шуршали, вероятно, это улепетывали наяды, да в бассейне плавал забытый женский чулок. У Кончиты тоже хватило благоразумия на время исчезнуть или, по крайней мере, не показываться на глаза.

– Добрый вечер, ваше преосвященство, – произнес Бартоломе, сдерживая усмешку. – Я слышал, вы тяжко больны.

– О, да, да, – простонал Карранса.

Это даже не выглядело враньем: вид у епископа был и вправду неважный.

– В таком случае, я рад, что вам стало лучше.

– Ох, совсем чуть-чуть получше, брат мой…

– Тем не менее, вы смогли встать с постели…

– Только с посторонней помощью, брат мой…

– …дойти сюда…

– Ах, брат мой, стыдно признаться, но меня принесли на руках!

– Как будто, солнце и свежий воздух пошли вам на пользу.

– Будем надеяться! Ведь целых две недели никто, ни один врач, не мог найти средство от терзавшего меня недуга. Верно, он сведет меня в могилу!

– Прискорбно, – сказал Бартоломе, – что на старости лет вы испытываете такие страдания.

– Ах, старость приносит слишком много горечи!..

– …болезней и немощи, – закончил Бартоломе.

– Что?

– Я говорю о немощи, телесной и духовной, – объяснил Бартоломе, глядя прямо в глаза епископу. – Когда пастырская рука слабеет, дела в епархии приходят в упадок… А дьявол не дремлет!

– Дьявол?

– Да, дьявол! Ваше преосвященство, вы слышали о последних событиях?

– Что опять случилось?

– Дьявол забрал душу еще одного грешника.

– Что?! Еще один труп?!

– Да, ваше преосвященство!

Епископ встал и теперь взволнованно ходил вокруг фонтана.

– Похоже, я стал свидетелем чуда! – заметил Бартоломе. – Забота о вашей пастве сразу поставила вас на ноги.

Епископ охнул и схватился за поясницу. В таком скрюченном виде он и доковылял обратно до своего стула. При этом Бартоломе заботливо поддерживал немощного старца, с трудом преодолевая желание взять его за шиворот и как следует встряхнуть.

Водворив притворщика на место, Бартоломе вкратце описал ему суть дела.

– Ваше преосвященство, в городе паника. Нужно во что бы то ни стало пресечь подобные происшествия!

– Может быть, устроить крестный ход? – робко предложил Карранса.

Инквизитор не смог сдержать улыбки.

– Замечательное средство! Что еще?

– Окропить святой водой кладбище и дом Перальты.

– Чтобы черт там впредь не появлялся? Будьте спокойны, он и так туда не придет. Прежде всего – зачем? То, что он хотел там сделать, он уже сделал.

– Как только я встану на ноги, я сам отслужу мессу в городском соборе.

– Надо полагать, после этого убийства сразу же прекратятся, – усмехнулся Бартоломе.

– Что же вы предлагаете?

– Прежде всего, усилить ночную стражу.

Теперь слабо улыбнулся епископ:

– Вы собираетесь ловить черта?

– Я собираюсь схватить убийцу.

– Боюсь, такими средствами вам не одолеть нечистую силу.

Бартоломе только покачал головой. «Вы же неглупый человек, ваше преосвященство. Двадцать лет вы провели в Риме, в этом средоточии заговоров и интриг, вы знаете жизнь, знаете людей. Ни за что я не поверю, что вы разделяете расхожее мнение о черте, который тащит в ад закоренелых грешников. Что же вы издеваетесь надо мной, ваше преосвященство?!»

– Будем надеяться на Господа, – произнес старичок и возвел очи горе.

И Бартоломе с ужасающей ясностью вдруг понял, что сражаться с дьяволом ему придется один на один. Он имел власть, он мог приказывать, но ему не с кем будет посоветоваться, не на кого опереться.

Епископ его боится. Епископ ему не верит. Старый интриган на каждом шагу ждет подвоха и придерживается золотого правила: кто ничего не делает, не ошибается. Он, по всей видимости, думает, что инквизитор нарочно вызывает его на откровенный разговор, чтобы поймать на недозволенных высказываниях и, чего доброго, самому занять его место.

Бартоломе печально улыбнулся.

– До свидания, ваше преосвященство, – сказал он. – Желаю скорейшего выздоровления.

Когда черная фигура инквизитора скрылась за поворотом аллеи, в беседку неслышной походкой крадущейся кошки проскользнула Кончита, положила ладони на плечи епископа.

– Берегитесь этого человека, папочка, – шепнула она.

– Почему?

– Потому что его невозможно приворожить. Его невозможно привязать. Его невозможно подкупить. У него нет никакого чувства благодарности! Он берет то, что хочет взять, и уходит. Просто уходит и даже спасибо не говорит. И, наверно, сразу же забывает о том, что получил.

– И что же он получил? – поинтересовался епископ.

– То, что я могла ему предложить.

– Здесь?! Сейчас?!

– Что вы так разволновались, папочка?! Всяк развлекается, как может. Я приятно провела время, только и всего.

– Моя дочь – шлюха! – простонал епископ.

– А что, по-вашему, можно ожидать от дочери развратника? – резонно возразила Кончита.

* * *

Бартоломе только что закончил очередной допрос, отпустил всех служащих трибунала и сам собрался уходить. Но тут вошел стражник и доложил, что его желает видеть какая-то девушка. Бартоломе подумал, что речь идет об очередном доносе. Сегодня он уже вдоволь наслушался всяческих бредней. Он чувствовал себя утомленным.

– Пусть ей займется брат Эстебан! – раздраженно бросил он. – С меня хватит!

– Но она хотела бы видеть лично вас, – возразил стражник.

– Хорошо, – махнул рукой инквизитор. – Пусть войдет! Но передай, что я могу уделить ей не более четверти часа!

Но едва Бартоломе взглянул на вошедшую, как тотчас забыл о своих словах. Забыл обо всем. Потому что появилась Долорес. Он хотел ее видеть. Очень хотел. Но не надеялся. И тем более не ожидал снова встретить ее в трибунале. Бабочка, летящая на огонь, птичка, стремящаяся в клетку, лань, бегущая навстречу охотникам, и те не показались бы ему более безрассудными. В первую минуту он даже растерялся, он даже не нашел, что сказать.

Долорес улыбнулась смущенно и даже как-то виновато. Она смутилась, потому что ей пришлось заговорить первой.

– Хорошо, что я вас застала, – пролепетала она. – Мне нужно с вами поговорить… Мне нужно сказать вам нечто важное!

И тут Бартоломе не выдержал.

– Что это такое, черт побери?! – порывисто вскочил и закричал он. – Какого дьявола тебе снова тут потребовалось?! Ты что, недовольна, что так легко отделалась?!

– Вот именно – дьявола! Я его видела!

– Кого видела?!

– Дьявола!

– Какого еще дьявола?!

– Того самого, о котором сейчас все говорят!

– Ах, вот оно что! Ты едва сумела избежать участи обвиняемой, как сразу же решила принять участие в процессе в качестве свидетельницы! Замечательно! Великолепно!

Бартоломе сам не ожидал от себя такой вспышки гнева.

– Вон отсюда! И не смей приближаться к этому зданию ближе, чем на тысячу шагов! Здесь все, все – коридоры, залы, камеры, стены, столы, стулья – все перепачкано грязью и кровью! Я не затем вытащил тебя отсюда, чтобы ты снова сунула голову в петлю! Вон отсюда! Вон!

Он схватил ее за плечи и почти вытолкал из зала. Кажется, он готов был ее ударить, даже занес руку… И в этот миг увидел ее глаза, глаза, полные слез, глаза, в которых отражались удивление, обида и боль. Она даже не пыталась сопротивляться.

– Я хотела помочь вам, – только и сказала она.

Бартоломе опомнился. Он так редко терял самообладание, что сам удивился.

– Боже мой, – прошептал он, – кажется, я схожу с ума из-за всех этих чертей… И из-за тебя тоже! Пойдем отсюда!

– Куда?

– В сад. Там ты мне все расскажешь. Только не здесь… Ради Бога, не здесь!..

Они спустились в монастырский парк и теперь мирно, рука об руку, шли по алее. Бартоломе невольно отметил, что за время их разлуки девушка, как будто, еще больше похорошела. Исчезла бледность, вызванная заключением и скудной пищей, на щеках Долорес вновь заиграл румянец, а в глазах временами вспыхивали озорные огоньки.

– Итак, что же ты видела?

– Черта!

– Где?

– На кладбище.

– На кладбище?! За монастырем святого Франциска?

– Да!

– Черт побери, что ты там делала?

– Молилась на могиле бабушки.

– Когда… когда это было?

– В среду.

Бартоломе облегченно вздохнул: убийство было совершено в четверг.

– Обещай мне, что никогда больше не пойдешь туда!

– Почему? – она остановилась и посмотрела ему в глаза. «Вы боитесь за меня? Вы и в самом деле испугались за меня? Или мне это только показалось?»

«Девочка, неужели ты не видишь? Я не вынесу, если с тобой еще раз что-нибудь случится. Я и так страшно виноват перед тобой. И, возможно, я не смогу спасти тебя вновь».

– Почему? – настойчиво повторила она.

– Ты сама знаешь, на улицах города сейчас небезопасно, – произнес он, и удивился, что говорит совсем не то, что хотел бы сказать. – Тем более, я не советовал бы тебе появляться на кладбище. По крайней мере, обещай мне, что не пойдешь туда одна, и вообще не будешь выходить из дома по вечерам одна, без защитника, без провожатого.

– Обещаю, – улыбнулась она. – Моим защитником вполне мог бы стать Рамиро, он такой сильный!

– Хорошо, – тихо согласился он. – Пусть будет Рамиро.

От нее не укрылось прозвучавшее в его голосе недовольство.

– Нет, – продолжала она, как будто рассуждая сама с собой, – пожалуй, Рамиро не будет моим защитником, потому что…

«Потому что я знаю только одного человека, с которым не страшно идти по ночным улицам, с которым вообще ничего не страшно», – мысленно закончила она.

– Потому что?..

– Потому что им вообще никто не будет! – вдруг рассмеялась она. – Я никуда не выхожу из дома по вечерам. То есть… выходила всего два раза. Первый… ну, вы знаете… А второй… я пошла на кладбище, чтобы спросить совета у моей бабушки…

– Разве мертвые могут дать совет?

– Кажется, его не могут дать даже живые!

Бартоломе резко остановился.

– Долорес, – сказал он, – если тебе когда-нибудь потребуется помощь, хоть делом, хоть словом, советом… ты всегда можешь рассчитывать на меня!

Но Долорес, казалось, теперь мстила ему за прошлые унижения.

– Уж не хотите ли вы опять предложить себя в качестве… исповедника?

– В качестве друга! – ответил Бартоломе. – И в качестве защитника!.. Если ты, конечно, позволишь, – вдруг тихо добавил он и взял ее за руку.

Она вздрогнула, но руки не отняла. И вновь ей овладело уже знакомое чувство странного притяжения, которое, как будто, исходило от ее спутника, и роковой неизбежности, одновременно пугающей и манящей. Он стоял так близко, что Долорес казалось, что он слышит, как громко и взволнованно стучит ее сердце, слышит каждое ее дыхание, каждую мысль…

– Святой отец…

– Долорес!

– Что это вы здесь делаете, брат мой? – раздался вдруг за спиной у Бартоломе вкрадчивый голос.

Бартоломе оглянулся: перед ним стоял брат Эстебан – тучный обладатель бесшумной походки. Песок не зашуршал под его ногами, ни одна веточка не треснула, когда он подходил… А может, Долорес и Бартоломе просто ничего не замечали вокруг…

– Что вы тут делаете?

– Исповедую свою духовную дочь! – раздраженно ответил Бартоломе.

– Должно быть, очень она согрешила, уж слишком она выглядит смущенной, – заметил толстый монах.

Бартоломе с удовольствием задушил бы сейчас брата Эстебана.

– Да, да, конечно, – широко улыбаясь продолжал толстяк, – у брата Себастьяна много духовных дочерей, и в Барселоне, и в Валенсии… В Гранаде он, говорят, весьма успешно обращал магометанок… Что и говорить, святой человек!

– Готова в это поверить! – щеки Долорес вспыхнули. Кажется, если бы такое было возможно, она провалилась бы сквозь землю от стыда и обиды.

– Простите, что задержала вас… Но я и вправду думала, что могу вам помочь!

Она отступила на несколько шагов и вдруг выкрикнула:

– Я не хочу быть одной из ваших… духовных дочерей! Прощайте!

И она бросилась прочь по аллее.

– До свидания, – сказал ей вслед Бартоломе.

– Напрасно вы ее отпустили, – покачал головой брат Эстебан. – Упрямая. Упорствующая.

– Я опять не смог ее удержать – отозвался Бартоломе, отвечая на собственные мысли, чем на замечание брата Эстебана.

– Не стоит быть таким снисходительным.

– Что же мне оставалось?

– Вздернуть на дыбу или накачать водой, что же еще остается в таких случаях?

Несмотря на раздражение, Бартоломе не удержался от смешка. Брат Эстебан, как всегда, думал о пытках!

– Вот что, брат мой, – обратился к нему Бартоломе, принимая свой обычный насмешливо-холодный тон, – зная ваше рвение и то, что из ваших рук уж наверняка никто не ускользнет, я поручаю вам завтра поутру допросить старого аптекаря, которого подозревают в торговле ядами, и францисканского монаха, повинного в содомии.

– Да, да, брат мой, – промямлил толстяк и заметно скис.

Бартоломе, наверное, возненавидел бы брата Эстебана, появившегося так некстати, если бы тот не внушал ему отвращения. Нельзя ненавидеть слизняка, им можно лишь брезговать.

* * *

– Первому стражнику ты расквасил нос, второму выбил зуб, а третьего и вовсе искалечил – у него вывихнута челюсть, – перечислил Бартоломе. – Зато четвертый не сплоховал: оглушил тебя сковородой.

– Он подкрался сзади! – процедил сквозь зубы Диас.

– Ну, конечно, иначе тебя никому было бы не одолеть! – усмехнулся инквизитор. – Пришлось пойти на хитрость.

Антонио Диас наградил Бартоломе злобным взглядом.

– Меня связали, как барана, и притащили сюда, как мешок!

– Что делать, если ты не пожелал идти сам, – пожал плечами инквизитор. – Сам виноват.

Диас высокомерно промолчал. Правда, сохранять достоинство в помятом и растерзанном виде вожаку контрабандистов было довольно трудно. На лбу у него вздулась шишка, один глаз заплыл, разбитые губы распухли, растрепанные волосы торчали во все стороны. Левый рукав рубашки был почти оторван и каким-то чудом висел на нескольких ниточках, правый вообще отсутствовал. Вдоль предплечья тянулись глубокие кровавые царапины.

– Устроил драку в таверне, – продолжал Бартоломе, – оказал неповиновение страже, избил служителей закона, то есть, в конечном счете, проявил крайне непочтительное отношение к нашей святой матери-церкви. Нехорошо, сын мой.

В ответ Диас разразился площадной бранью, поминая Пресвятую Деву и всех святых.

– Заткнись, сын мой! – сказал Бартоломе. – Или посажу в тюрьму за богохульство!

– Да уж, во всяком случае, не за контрабанду! Мои парни мне все рассказали: не было никаких ядер, не было никакого пороха!

– Не было, – согласился Бартоломе. – Поэтому сейчас мы и поговорим совсем о другом.

– Я ни о чем не буду с вами разговаривать!

– Между прочим, наш договор еще в силе, – напомнил инквизитор, – чистосердечное признание или тюрьма.

– В чем я должен признаться на этот раз?!

– Скажи-ка, что ты думаешь о смерти Педро Рамиреса?

– Ах, вот значит как, – растягивая слова проговорил Диас. – По-вашему, выходит, вонючего старика укокошил тоже я?

– Вот это я и хочу выяснить.

– Черт побери, вы меня совсем замучили! – вдруг закричал Диас. – Что вам от меня надо, в конце концов?! Хотите посадить – ну так посадите, заприте в подземелье, закуйте в цепи, наденьте на меня кандалы, свяжите, заткните мне рот, казните наконец, тысяча чертей! Только отвяжитесь! Оставьте меня в покое, слышите?! Или…

– Или?

– Или вам придется раскаяться!

Диас судорожно вцепился в краешек скамьи, так что костяшки пальцев побелели. Казалось, он с трудом сдерживался, чтобы не сдавить горло инквизитору.

Бартоломе вздохнул, повертел в руках серебряный колокольчик, словно обдумывая, не вызвать ли стражу и не отправить ли, в самом деле, капитана контрабандистов в тюремную камеру, чтобы его горячая голова там немного остыла.

– Так что ты думаешь о смерти Педро Рамиреса? – повторил он наконец, выдержав паузу.

– Ничего!

– Насколько мне известно, симпатии друг к другу вы не питали.

– Черт возьми, мне не нравится десятка два здешних парней, но это совсем не значит, что я готов их всех поубивать! Самое худшее, что я могу сделать – это вздуть их как следует!

– Это мне уже известно, – заметил Бартоломе. – Но скажи, сын мой, Педро Рамирес не имел ничего против твоей женитьбы на Мерседес Миранда?

– Может, имел, – буркнул контрабандист, – откуда я знаю?

– Вы никогда с ним об этом не говорили?

– Почему я должен был посвящать его в свои дела?

– Все же он был не чужим для Мерседес.

– Ну и что?

– Так он не возражал?

– Попробовал бы он возразить!

– И что бы ты сделал?

– Вы хотите сказать – убил? Да? Убил?!

– Значит, он был против?

– Я же сказал, что не знаю! Меня не интересовало его мнение!

– За что же ты его недолюбливал?

– Однажды, святой отец, я заглянул в его убогий домишко. Знаете, что я там увидел? Двух живых жаб, черную кошку и три черепа!

Лицо Диаса исказила гримаса отвращения.

Бартоломе невольно улыбнулся. Бесстрашный контрабандист, отважный капитан боялся колдовства! Теперь понятно, почему у него было такое предубеждение против Старика.

– Больше я туда не заходил, – добавил Диас. – Я никогда, никогда… не стал бы пачкать рук об этого грязного старикашку и его облезлую кошку!

– И все же, так, на всякий случай, объясни мне, где ты был в ночь с четверга на пятницу?

Бартоломе задал этот вопрос скорее просто для порядка, он уже был почти убежден, что Диас не виновен. Поразительно, всякий раз, когда подозрение падало на Диаса, Бартоломе сперва казалось, что убийца уже у него в руках, но стоило ему взглянуть в честное, открытое лицо капитана, как его подозрения развеивались, и ему становилось совершенно ясно, что Антонио ничего подобного сделать не мог. Но если не Диас, то кто?

– Я был в гостях у Терезы Миранда! – Диас даже победно улыбнулся. – Спросите у нее самой! И у Мерседес тоже спросите!

– Что же, сын мой, ты был там всю ночь?

– Нет…

– Куда же ты отправился потом?

– Послушайте, вы что же, хотите сказать, что после разговора со своей невестой я пошел и убил ее дядю?!

– Куда же ты пошел?

– Не на кладбище! Домой! И лег спать! Спросите у моей матери, спросите у моих сестер и братьев!

– Спрошу, – кивнул инквизитор.

– А меня бросите в тюрьму и будете добиваться признания в том, что я убил вонючего еврея и грязного могильщика?

– Убирайся! Убирайся ко всем чертям!

Диас сделал несколько шагов к двери, но вдруг остановился и выкрикнул:

– Вы, мерзавец, лучше прикажите меня схватить, запереть в камере! Вы отравили мне жизнь! Вы суете свой нос во все, даже в мои отношения с невестой! Какие-то люди постоянно шпионят за мной! А мое судно? Верните мне мою «Золотую стрелу» или арестуйте и меня тоже! Неужели вы думаете, что я прощу вам все мучения, которые вы мне причинили?!

– Прежде всего, я не прошу у тебя прощения, – заметил Бартоломе. – Уходи, пока я не передумал!

– Вы пожалеете, – пообещал Диас, уже стоя в дверях.

– Смельчак, но дурак, – сказал Бартоломе. – Какое уж тут переодевание дьяволом!..

* * *

Висенте Альварес, подмастерье оружейника, пришел в святой трибунал сам. Перед Бартоломе предстал застенчивый, скромный паренек лет четырнадцати, очень вежливый и аккуратный. Его руки были в мозолях, однако на белой рубашке не было заметно ни единого пятнышка. Но лицо мальчика было белее рубашки.

– Я пришел, потому что я так больше не могу, – тихим, сдавленным голосом заговорил он. – Я очень виноват… Я согрешил… Я мучился неделю… Целых семь дней я никому ничего не говорил. Я боялся. Потом я исповедовался, и духовник посоветовал мне обратиться к вам и чистосердечно во всем покаяться. Я так и сделал. Вот, – паренек перевел дух, как человек, которому очень трудно было начать неприятный разговор, но он сумел-таки это сделать – произнести первые, самые трудные фразы.

– Я слушаю тебя, сын мой.

– Я был там.

Подросток, очевидно, полагал, что отцам-инквизиторам все должно быть заранее известно, как самому Господу Богу.

– Где – там?

– Ну, на кладбище…

– Что же ты там делал, сын мой?

– Я пил.

– Что-то я не совсем понимаю, – Бартоломе задумчиво погладил рукой подбородок. – Допустим, ты пил на кладбище, но причем тут святой трибунал?

– Но я был там ночью!

– Ну и что?

– Но был там той ночью!

– Какой ночью?..

– В ночь с четверга на пятницу!

Бартоломе вздрогнул. Это была ночь убийства могильщика.

– Ну-ка, сын мой, рассказывай по порядку. Зачем ты туда пошел?

– Не знаю… Мигель сказал: «Пойдем!» Ну, мы и пошли…

– Кто это – мы?

– Ну, я и Хорхе…

– Кто такой Хорхе?

– Хорхе Санчес, мой приятель, сын аптекаря. Его еще Рябым зовут.

– А Мигель?

– Он тоже… наш приятель. Он служит у сеньоров де Аранда.

– Для чего же вы отправились на кладбище?

– Я очень, очень виноват, святой отец, – упавшим голосом повторил мальчик. – Я согрешил… Я поддался искушению, наущению дьявола… Ну, не знаю… Мигель сказал: «Вы не парни, а трусливые старые бабы!» Я сказал, чтобы он не болтал глупостей, а он: «Слабо вам переночевать на кладбище!» Хорхе сказал, что не слабо, но в таком случае нужно сперва выпить для храбрости, ну, мы и захватили с собой три бутылки – Мигель их спер у своих хозяев, – и пошли…

– Значит, во всем виноват Мигель?

– Ну да. Он сумасшедший, этот Мигель. Ему все нипочем!

– Зачем же вы его послушались?

– Мы хотели доказать, что не трусы. И, к тому же, Мигель все равно бы настоял на своем… Я его хорошо знаю, он ведь раньше жил по соседству…

– Но ведь по вечерам кладбищенские ворота запирают.

– Поэтому мы и пробрались на кладбище, когда стало темнеть, и спрятались в кустах, у монастырской стены. Мы видели, как старик запер решетку, а потом взял лопату и ушел…

– А потом?

– Мигель сказал: «Интересно, появятся здесь привидения? Вот было бы здорово, если бы появились!» Нам с Хорхе стало немного не по себе… А Мигель опять: «Что-то вы приуныли, ребята! А ну, давайте-ка за упокой души покойничков!» Мы выпили… Мигель стал рассказывать страшные истории… И вдруг…

Мальчик замолчал.

– Что же произошло вдруг?

– Мы услышали жуткий, дикий вопль. Мне показалось, у меня сердце остановилось… Мигель так и подскочил. «Это мертвецы! – кричит. – Пошли посмотрим!» А Хорхе весь затрясся – и в кусты! Мы за ним. Даже Мигель. «Отсюда, – говорит, – лучше видно». И тут появился он!

– Дьявол?

– Да, святой отец, дьявол!

– Сын мой, сосредоточься и попытайся вспомнить все, каждую мелочь. Как он выглядел?

– Ох, не знаю… Было уже темно. Он шел между могил… Быстро, очень быстро и совсем бесшумно… Помню только рога, огромные рога на голове…

– Откуда он появился?

– Не знаю. Наверно, из-под земли… Мигель побежал за ним. «Стой, – кричит, – я тебе душу заложу, только чтоб у меня всегда были полные карманы золота! Стой! Куда же ты? Или тебе мою душу не надо?!»

– А Хорхе?

– Хорхе тоже побежал. Только в другую сторону. Хорхе бегает лучше всех в округе. Его и сам дьявол не догонит.

– А ты?

– Я тоже хотел бежать. Только… Ну, не смог… Ноги у меня подогнулись. Хочу шаг сделать – и не могу. Так и сидел. Может, час, а может, и больше…

– Что ж, впредь будешь умнее, и не сунешься, куда не следует.

– Что же теперь со мной будет, святой отец? – тихо спросил мальчик, но в голосе его звучали отчаянье и обреченность.

Бартоломе вопросительно поднял бровь.

– Ведь я великий грешник, святой отец… Я поддался соблазну… Я потревожил покой мертвых…

– Вот что, великий грешник, – вздохнул инквизитор, – шел бы ты домой и хорошенько выспался.

– Но я должен понести наказание…

И Бартоломе, чтобы как-нибудь успокоить совесть впечатлительного паренька и не разочаровывать в строгости и справедливости церковного суда, наложил на него епитимью: велел неделю поститься и каждый день ходить к мессе.

* * *

Мигель Отеро, пятнадцатилетний слуга сеньоров де Аранда, держался совсем не так, как его скромный приятель Висенте. Он не смущался, не отводил взор, он смотрел инквизитору прямо в глаза, и этот взгляд дерзкий, даже наглый, жесткий, даже жестокий, говорил о неожиданно сильном характере. Это было тем более странно, что внешне Мигель, круглолицый, кудрявый, с длинными, загнутыми ресницами, походил скорее на красивую девушку, чем на сорванца, которому сам черт не страшен. Паренек был удивительно хорош собой. Не только здешние красотки, но и ни одна придворная дама не отказалась бы держать при себе такого пажа. А художник, наверно, написал бы с него Адониса.

– Что, сын мой, продал ты свою бессмертную душу? – слегка насмешливо осведомился инквизитор.

– Кто ж ее купит? – усмехнулся в ответ Мигель.

– А то бы продал?

– Так ведь не продал! – возразил мальчишка.

– Обоснованно, – согласился Бартоломе. – Однако я не прочь послушать рассказ о том, как ты пытался это сделать.

– Но ведь у меня ничего не вышло!

– Почему тебе вообще пришло в голову преследовать черта?

– Я хотел стать богатым.

– Но когда вы трое, ты, Висенте и Хорхе, отправились ночью на кладбище, вы явно не предполагали, кого вы там встретите. Зачем же вы туда пошли?

– Я хотел испытать этих трусов!

– Ну и как? Испытал?

– Да. Это не мужчины, это старые бабы! Впрочем, так я и думал.