Текст книги "Вечный колокол"

Автор книги: Ольга Денисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 36 страниц) [доступный отрывок для чтения: 13 страниц]

7. Утро перед вечем

На следующее утро, едва рассвело, к Младу в дверь постучался Белояр. Млад только поднялся, совершенно не выспался и чувствовал что-то вроде похмелья. Хорошо, что вернулся Добробой – принес воды, согрел самовар и сварил кашу; от Ширяя в таких делах не было никакого проку. Миша, гулявший все утро в одиночестве, вернулся и зыркал запавшими глазами по сторонам – Млад с минуты на минуту ждал нового срыва.

Белояр пришел пешком, в том же белом армяке, с тем же посохом, и Млад очень жалел, что не может оказать ему более достойного приема.

– Это твои ученики? – спросил Белояр, усевшись за стол.

– Шаманята, – кивнул Млад.

Белояр усмехнулся, посмотрел на Мишу дольше и пристальней, чем на остальных, и покачал головой: Младу это совсем не понравилось, словно волхв искал на челе мальчика печать смерти. Печать смерти лежит на челе каждого шамана перед пересотворением. Млад до сих пор не сомневался в том, что умер и родился заново. Отпуская его домой, духи сказали ему, что его зовут Млад и он шаман; больше ничего о себе он не знал и не помнил. Прошло довольно много времени, прежде чем он начал вспоминать себя до испытания, узнавать родных, друзей, знакомых. И теперь думал о себе в детстве, словно о другом человеке.

Белояр отказался завтракать, но с удовольствием согласился выпить горячего чаю. Добробой суетился вокруг знаменитого волхва, предлагая то баранки, то пряники; Ширяй навострил уши и отложил книгу, которая неизменно лежала слева от миски с кашей – он не переставал читать и тогда, когда ел; Миша и так жевал еле-еле, словно собирался со злостью плюнуть в миску и выскочить из-за стола, а тут и вовсе перестал есть, с подозрительным любопытством глядя на Белояра.

Белояра же не смутило присутствие учеников.

– Я пришел сказать, что думаю о гадании совсем не так, как думал вчера. Если сегодня удастся собрать одно вече, а не три и не четыре, я хочу выступить на нем.

– И что ты скажешь новгородцам? – Млад поднял брови.

– То же, что ты сказал им вчера. Я не верю гаданию. Мне нелегко это признать. Я не знаю, я даже предположить не могу, какая сила могла вмешаться в гадание, и почему я не почувствовал ее. Но когда результат гадания выходит кому-то на руку, это вызывает подозрения. И я хочу, чтоб ты пошел на вече со мной. Я не видел того, что видели вы, я всего лишь объединял ваши усилия. У меня нет ни одного веского довода, ты – мой единственный довод.

– Тебе не нужны доводы. Новгороду достаточно твоего слова, – Млад пожал плечами.

– В том-то и дело! Мне кажется, на меня давит желание поступить так вопреки Правде… Я не имею никакого права вмешиваться в дела Новгорода и, тем более, Руси. Мое дело – говорить Правду, нести людям волю богов, и не более.

– Ты считаешь, что не имеешь права на свое мнение? На свою собственную мудрость, не подкрепленную мудростью богов?

– Каждый имеет право на свое мнение и на свою собственную мудрость. Но доверие Новгорода ко мне – это доверие не к моей мудрости, а к мудрости богов, понимаешь? А я хочу воспользоваться этим доверием, навязывая новгородцам собственную мудрость. Как бы мне хотелось хотя бы на один день стать просто человеком! – Белояр качнул головой.

– Мне кажется, твоя мудрость давно переплелась с мудростью богов. Ты напрасно мучаешься сомнениями, – ответил Млад, и, заглянув в глаза старому волхву, внезапно ощутил тревогу. Сначала она была смутной, непонятной, а потом вылилась в острое, горькое понимание: Белояр ничего не скажет на вече. Никто не позволит ему этого сделать. Млад попытался отделаться от этой мысли – и не смог. По спине побежали неприятные мурашки: что же за времена настали, если волхвы не смеют говорить того, что думают? Что же это за времена, если вечевыми решениями управляет тот, кто хитрей, сильней и богаче?

– Когда тебя покинут сомнения, ты, может быть, останешься волхвом, но мудрецом уже не будешь, – невесело улыбнулся Белояр, – так ты пойдешь со мной на вече?

– Пойду, – кивнул Млад, – дело в том, что ты не первый, кто зовет меня туда. Поэтому – пойду.

Сомнения Белояра сошли на нет, когда Млад рассказал, кто и зачем звал его на вече. Как ни странно, старый волхв не удивился рассказу, только сузил глаза, словно принял чей-то вызов. Они договорились встретиться у Великого моста в полдень – раньше вече собрать бы не удалось.

Когда Млад прощался с Белояром на крыльце, мимо них, толкнув волхва локтем, пробежал Миша и направился к лесу.

– Извини его, – сказал Млад волхву, – он… он сейчас не властен над собой.

– Я понял это сразу. Но мне кажется странным: я не вижу печати смерти на его челе. Такого не случалось, чтобы боги позвали шамана, а потом отпустили его?

– Никогда, – покачал головой Млад.

– Или я начал видеть исход пересотворения? – усмехнулся Белояр.

Млад пожал плечами: хорошо бы. Хорошо бы Белояр оказался прав. Но… шаман умирает и рождается во время пересотворения. Может, всему виной огненный дух с мечом и христианский бог, которому посвятили мальчика? А может… Млад не хотел об этом думать… Может, Белояр не доживет до Мишиного испытания…

– И как тебе удалось ни разу не влезть в наш разговор? – спросил Млад у Ширяя, вернувшись в дом.

Ширяй, который уже раскрыл книгу, подвинув пустую миску Добробою, надменно пожал плечами и ответил:

– Я подожду высказываться. Если я согласен с тобой в том, что сжечь университет – глупость и мальчишество, это еще не значит, что я изменил своим убеждениям.

– Ну-ну, – хмыкнул Млад, – и в чем же состоят твои убеждения?

– В том, что татары, как бы ни прикидывались русскими подданными, все равно остаются нашими врагами. Они только и ждут случая сквитаться с нами.

– И какой выход ты видишь из этого, раз университет жечь уже не хочешь?

Ширяй вскинул голову:

– Война! Их надо прижать к ногтю окончательно, так, чтоб они не смели даже близко подходить к нашей земле! А они разгуливают по торгу, как у себя дома!

– Где-то я уже слышал это… про то, что они разгуливают по торгу… – усмехнулся Млад, – и через кого мы станем торговать с востоком?

– А купцы на что? Наши купцы, а не татарские!

– Ты полагаешь, татары, когда их прижмут к ногтю, позволят нашим купцам проходить через свои земли и везти через них товары?

– Надо прижать их так, чтоб они не смели их не пропускать!

– А как ты думаешь, если нас кто-нибудь прижмет к ногтю, по нашей земле чужие караваны пойдут беспрепятственно? Или ты первым выйдешь на большую дорогу с топором в руках?

– Русичи – гордый и свободолюбивый народ, – скривился Ширяй, – а татары – трусы, лжецы и лизоблюды!

– Да ну? – Млад рассмеялся, – вот уж не думал… Пойди к нашим, университетским, татарам, и скажи это кому-нибудь из них один на один.

– Да они из терема выпускников нос высунуть боятся! – расплылся в довольной улыбке Ширяй, – где уж им это выслушать?

– Ничего, гордый и свободолюбивый русич… Посмотрел бы я на тебя, если б ты оказался на их месте.

– А я, между прочим, вчера едва не оказался на их месте! И что?

– Нет. Ты оказался не на их месте. Ты был среди своих, как не крути, а они – среди чужаков, в чужом городе, который до вчерашнего дня принимал их как друзей, а тут вдруг посчитал врагами.

– Они сами виноваты! Это их Амин-Магомед убил князя Бориса!

– А ты, я думаю, видел, как он это делал… – проворчал Млад.

– Все равно, они – враги! И всегда были нашими врагами! Они нарочно к нам в друзья набиваются, чтоб потом взять нас изнутри! Они ползут сюда, как крысы!

– Да, и про крыс я тоже вчера слышал, – кивнул Млад, – помнишь, от кого?

– Ну и что? Если Градята – сволочь и призывает к убийствам вместо войны, это еще не значит, что он никогда не говорит правильных слов!

– Говорит, наверное. Иначе бы его вообще слушать не стали. А война… Война разорит нас и ослабит. У нас хватает врагов и без татар. Ливонский орден только и ждет, как забрать у нас обратно Невские земли, а с ними Псков и Ладогу.

– Да немцев мы уже побили! Они к нам больше не сунутся!

– Хорошо бы… – пробормотал Млад.

Декан пришел к Младу один, без ректора. Благодарил за благополучное разрешение ночного происшествия, трепал по волосам Ширяя и звал в университет в следующем году. А потом выгнал шаманят побегать на дворе и заговорил.

– Млад, я понимаю, тебе неприятно об этом даже говорить, но я еще раз хочу убедить тебя пойти на вече. Это очень серьезно, с этим не шутят. Отложи в сторону свои убеждения, и сделай, как я тебе говорю. Это мой тебе отеческий совет.

– Я пойду на вече. Но вместе с Белояром. Он хочет сказать новгородцам, что не верит в гадание. Он приходил ко мне сегодня и звал с собой.

– Что? Белояр… – декан привстал, – это совершенно точно? Он это решил совершенно определенно?

– В этом я не уверен. Но моего решения это не изменит.

– Что будет с Новгородом? – декан покачал головой, – Мне страшно даже подумать… Какая каша заварилась… Послушай меня, не лезь в это. Не как декан, как отец говорю. Откажи Белояру, он тебя не защитит. Он, может, еще передумает, он мудрый человек… А ты останешься один против бояр. Ректор побоится против них выступать, он тебя отдаст им, можешь не сомневаться. Ну или хотя бы давай так: если Белояр выступит на вече, не бери назад своих слов, а если не выступит – скажи, что ошибся. А?

Млад посмотрел на просящее лицо декана: он никак не мог взять в толк, серьезно тот говорит или неуклюже шутит? И если это серьезно, Млад однозначно что-то пропустил в этой жизни, чего-то не понял.

– Ну что ты смотришь на меня? Ты же не ребенок, Млад! Ты что, не понимаешь, во что ты вляпался? Если Белояр прав, и гадание действительно ложь и морок, то за этим стоят такие силы, которые нам с тобой не по зубам! И Белояру они не по зубам, но с ним ты, по крайней мере, будешь под прикрытием! И перестань кривить лицо! Чего ты хочешь мне доказать? Какой ты честный и смелый, а я – трус и лжец?

– Я ничего такого не говорил… – пробормотал Млад.

– Да, я трус и лжец! А ты – дурак! Просто дурак! Неужели ты не понимаешь, что тебя растопчут? Никто не скажет тебе спасибо и не оценит твоего подвига. Наоборот, вспоминать тебя будут, как предателя Родины, ты этого хочешь?

– Мне совершенно все равно, как меня будут вспоминать… – сказал Млад тихо, опустив голову, – Я не вижу в этом никакого подвига и не жду никакой благодарности. Я просто не могу отказаться от своих слов, потому что это будет низко.

– Высоким хочешь быть? Боишься гордостью поступиться? А если ты ошибаешься? Если Белояр ошибается? Если это будет всего лишь исправлением ошибки?

– Я не могу ошибаться.

– Да ну? Вот такой ты великий волхв! Сорок волхвов ошиблись, один ты увидел Правду?

– Я не могу ошибаться только потому, что я всего лишь усомнился в правдивости гадания. А сомнение не может быть ошибкой. Я сомневался, поэтому не стал подписывать грамоту. Разве это неправильно?

– Ну и кто тебе мешает перестать сомневаться? Ну что ты опять смотришь? Млад, почему никто не сомневался, а ты усомнился, а? Неужели ты не понимаешь, что от твоего слова ничего не зависит? Все пойдет своим чередом, все пойдет так, как задумано кем-то, и не нам с тобой вставать у этих людей на дороге!

– Я всего лишь делаю то, что должен… – Млад сжал зубы.

Раздался легкий стук в окошко, выходившее на крыльцо, но декан не обратил внимания даже на приоткрывшуюся через секунду дверь.

– Ты делаешь глупости! И говоришь ерунду! – упрямо сказал он.

– Кто это делает глупости и говорит ерунду? – в дом вошла Дана, улыбающаяся и румяная с мороза. Каждый раз, когда Млад встречал ее неожиданно, она на секунду ослепляла его своей красотой. Особенно в этой шапке с собольей оторочкой поверх красно-черного платка.

– Кто же, как ни Млад Мстиславич! – проворчал декан, – Дана Глебовна, ты – здравомыслящая женщина, объясни ему, что он должен поехать на вече и сказать, что ошибся!

Дана сняла шубу и сапожки.

– Почему это он должен говорить, что ошибся? Нет, милый мой Прозор Малютич! Это, во-первых, не мое дело, Младу Мстиславичу видней, как поступить. А во-вторых, не вижу причин, почему он должен отказываться от своих слов.

– Да не простят ему этого! Не простят. Его еще вчера обвиняли в предательстве, а завтра и вовсе отдадут толпе на расправу!

– Видала я вчера, как толпа хотела с ним расправиться, – Дана, проходя мимо Млада, легко и незаметно тронула его за плечо, – жаль, тебя там не было, Прозор Малютич! Не иначе, ты сон-травы на ночь выпил, и спал как убитый!

Декан покраснел и втянул воздух сквозь зубы.

– Мой дом стоит далеко от терема выпускников. Я действительно ничего не слышал…

– Это у Млада Мстиславича дом, а у тебя – терем, Прозор Малютич, – улыбнулась Дана, – за дубовыми ставнями, да на третьем ярусе и вправду ничего не услышишь.

– Едкая ты какая… – качнул головой декан, – ну не слышал я, не слышал! Казни меня за это!

– Да не за это я тебя казню, – Дана села поближе к Младу, – а за то, что ты свою шкуру его честью прикрыть хочешь.

– Ну, знаешь… – прошипел декан, – мне от его глупости ничего не будет! Я о его будущем думаю!

– Не иначе, ты хочешь сказать, что университет не встанет за своего профессора?

– Ректор может и отказаться… – неуверенно пробормотал декан.

– Так вот, ректору и передай: пусть только попробует! Мигом вылетит из своего терема дубового в избушку попроще! Не бояре его на ректорство сажали, не бояре и снимут! Не папа Римский!

– Да Млад и до университета не доедет, если вместе с Белояром на вече выступит!

– С Белояром? – Дана вопросительно глянула на Млада, и тот кивнул, – неужто старый волхв тоже усомнился?

Млад кивнул снова.

– Заварил ты кашу, Млад Мстиславич, – вздохнула она и посмотрела на него снисходительно.

– Вот и я о том же, – обрадовался декан, – смута, разброд! Тянули же тебя за язык!

– Я не это имела в виду, – Дана глянула на декана исподлобья, – я хотела сказать, что Младик… Млад Мстиславич единственный из всех заподозрил обман и не побоялся сказать об этом. А ты, Прозор Малютич, вместо того, чтобы уговаривать его отказаться от своих слов, лучше б собрал ему стражу из студентов. Глядишь, не надо будет опасаться, доедет он до университета или не доедет!

Декан поморщился.

– Да не надо мне никакой стражи, – успокоил его Млад, – я сам как-нибудь…

– Смотри, Млад Мстиславич, – декан поднялся, – я тебя предупредил. Говорить с тобой бесполезно, но так и знай: я тобой не прикрываюсь, и бояться мне нечего. Я тебе только добра желаю.

Едва за деканом закрылась дверь, Дана посмотрела на Млада совсем по-другому.

– Младик, ты, конечно, совершенно прав. Но, если честно, мне за тебя страшно. Новгородцы – не студенты. А если их так же заморочили, как наших вчера ночью?

– Я же буду с Белояром, – улыбнулся Млад, – никто не посмеет тронуть волхвов. Не бойся.

Ему было необыкновенно приятно, что она боится за него, и так горячо его защищает. Он даже поверил ненадолго, что на самом деле значит для нее гораздо больше, чем ему кажется.

– Жаль, женщин не пускают на вече… А то бы я поехала с тобой.

– Зачем? – удивился Млад.

– Посмотрела бы на тебя… на вече… – ответила Дана с загадочной полуулыбкой, и он в который раз не понял, что она имеет в виду.

8. Князь Новгородский. Ночь перед вечем

В день гадания, ближе к закату, юный князь Волот Борисович пожелал выехать в детинец, к посаднику. Тысяцкий Ивор Черепанов зашел доложить о событиях в Новгороде и поставить князя в известность о том, что дружина поднята и стоит у стен детинца, охраняя порядок, но Волот его перебил, объявив о желании выехать в Новгород.

– Ну куда тебе ехать, княжич! – тысяцкий снисходительно махнул рукой, – без тебя командиров хватит! Будешь путаться под ногами!

Волот давно привык к тому, что Ивор ни во что не ставит своего ученика, он и не обижался на учителя, но в этот раз слова тысяцкого резанули его, словно кривой татарский нож. Волот сузил глаза и чуть откинул голову.

– Я не княжич, Ивор. Я князь. И не только князь по рождению – я князь Новгородский, так постановило вече! А ты забываешь об этом на каждом шагу.

– Не рано ли ты показываешь зубы, парень? Не рано ли думаешь о власти? – тысяцкий тоже сузил глаза и посмотрел на Волота сверху вниз.

– Если я не буду думать о власти, о ней подумаешь ты, – Волот посмотрел в глаза Черепанову и вспомнил слова доктора о силе, которую питает в нем вся русская земля, – ты считаешь, я не понимаю, почему Новгород призвал на княжение меня?

– Ты – символ для новгородцев, кровь и плоть Бориса! И не более!

– Пока – не более. А призвали меня для того, чтоб такие как ты могли рвать Новгород на части и набивать свою мошну, не опасаясь княжьего гнева!

– Осторожней, княжич… – недобро усмехнулся Ивор, – за такие слова воина я бы вызвал на поединок…

– Я не княжич, я князь! Любой воин из дружины примет вместо меня твой вызов, чтоб ты не унизил себя поединком с отроком. Не боишься?

– Ты князь только потому, что умер твой отец. И я бы на твоем месте не стал этим кичиться, – тысяцкий сказал это примирительно и назидательно, как учитель ученику.

– К сожалению, это действительно так. Я князь, потому что умер мой отец. И кроме меня княжить больше некому! Чем дольше я остаюсь для вас не князем, а княжичем, тем лучше для всех вас! Не спорь со мной, я еду в Новгород. Я поеду верхом, подготовь десяток дружинников для сопровождения. И не отроков, как в пошлый раз! Я еду не на охоту и не на потеху!

Черепанов вышел вон, качая головой так, словно Волот на самом деле собирался потешиться в кругу друзей, и в самую неподходящую минуту озадачил тысяцкого своими детскими играми.

Новгород шумел: по всему городу шли стихийные уличанские веча, больше похожие на сходки перед бунтом. Волот нарочно проехал через весь город, прислушиваясь к тому, о чем говорят горожане. На Неревском конце, возле капища, Сова Осмолов кричал о войне, о несостоятельности посадника, о силе новгородского войска и поддержке Пскова и Москвы. Но не успел он договорить, с торговой стороны подошла толпа с житьими людьми во главе, и вскоре кончанское вече превратилось в заурядную потасовку. Торговая сторона войны не хотела, но Волот не успел вернуться к детинцу, когда на Ярославовом дворище вспыхнул пожар: громили татарское торговое посольство и восточные лавки на торге. Купцы, чьи лавки стояли неподалеку, подняли на защиту своего добра всю гильдию, а на помощь немецкому двору, под окнами которого занимался огонь, людей привел Чернота Свиблов.

Волот пустил коня на торговую сторону, прямо по льду: он не знал, что делать и за кого стоять, но мальчишеское любопытство пересилило благоразумие. Бабьи вопли неслись со стороны пожара, кричали мужчины, кто-то тушил огонь, кто-то мешал пожарным. От противоположного берега отделилась ватага простолюдинов с топорами, и вскоре князь заметил, что они гонят впереди себя человека маленького роста – раздетого и босого. Человечек высоко задирал колени, словно заяц, прыгая через глубокий снег, петлял, выбирая дорогу получше, а, выскочив на санный путь, понесся вперед во весь дух, наперерез князю. Мужики ломились за ним, как медведи через бурелом, перепахивая сугробы, улюлюкали и свистели.

– Не уйдешь, татарское отродье! – взревел тот, что бежал впереди.

И тогда Волот увидел, что человечек маленького роста – просто мальчишка, татарчонок, лет, наверное, десяти. Он пустил коня в галоп, перерезая дорогу преследователям, и кивнул дружинникам, чтоб изловили ребенка.

Хмельные, разгоряченные ватажники замерли, когда Волот выехал им навстречу и поднял руку вверх.

– Новгородцы теперь воюют с детьми? – возмущенно выкрикнул он, – новгородцы теперь бьются ватагой против одного? Хорошо, что мой отец не видит этого…

Мужики пристыжено опустили головы, но тут вперед вышел человек, чем-то неуловимо отличный от остальных. Может, взглядом умных, внимательных глаз, может тем, что оставался трезвым, может тем, что вместо топора держал в руке нож.

– Князь, когда-то твой отец спас мальчишку-татарчонка и вырастил в своем тереме, вместе со своей дружиной… Учил наукам и искусству войны… Когда-нибудь этот мальчик, – незнакомец кивнул на извивающегося ребенка, которого один из дружинников пытался усадить на коня, – поднесет тебе кубок с ядом, провозглашая здравицу.

От этих слов мурашки пробежали у князя по спине, но думал над ответом он недолго.

– Когда это случится, – ответил ему Волот, – ты убьешь его в честном поединке. И боги будут стоять на твоей стороне.

Он развернул коня, давая понять, что разговор окончен, и кивнул дружине на детинец.

По обеим сторонам проезда Борисоглебской башни горели факелы, подковы коней гулко стучали по обледеневшей булыжной мостовой, а когда за спиной с шумом опустилась решетка ворот, Волот непроизвольно повел плечами: словно мышеловка… И за поворотом проезда ничего не видно, и с крепостных стен смотрит невидимая в темноте стража детинца… Неуютное место.

Князь миновал захаб[7]7
  Предворотное укрепление внутри крепости


[Закрыть] и повернул направо, к посадничьему двору, тут же оказавшись в лабиринте каменных палат посадника: свет факелов метался меж белых стен, высоких и низких, тонул в черных пролетах низких арок под галереями и переходами и терялся далеко наверху; цокот копыт десятка лошадей эхом бился среди камней. Темная громада капища Хорса вынырнула впереди, словно перегораживая проход. Покрытая инеем шатровая крыша, взлетавшая к небу, чуть поблескивала в темноте желто-красными искрами, отражая огонь факелов – храм Хорса даже зимней ночью хранил свет предрассветного неба. Матово блестел и вызолоченный диск над входом – Волот с раннего детства не сомневался: если до него дотронуться, диск окажется раскаленным, как лик бога-Солнца, который он являет людям, обходя небосвод.

Красота посадничьего двора никогда не трогала Волота – он не любил камня, как и его отец, и в гулких холодных палатах чувствовал себя чужим и беспомощным. Из палат, где жил посадник, можно было, не выходя на мороз, пройти и туда, где заседала дума, и в Совет господ, и в помещение княжьего суда, и встретиться с иноземными послами. Каждая стена там была подобна крепостной, каждое окно могло служить бойницей, множество колодцев было вырыто в глубоких подвалах, и тайные подземные проходы вели в город и даже на другой берег Волхова.

Волот подъехал к грузному широкому крыльцу посадничьих палат и остановился, вглядываясь в узкие освещенные окна: неужели никто его не встретит? Но не прошло и минуты, как встречать князя вышла жена посадника, Марибора. Говорили, что посадник – Смеян Воецкий-Караваев – несмотря на знатность рода, во всем слушал жену, которую взял из простых купцов. Волот, привыкший с презрением смотреть на женскую половину княжьего терема, долго не мог взять в толк, почему голос Мариборы имеет такой вес среди мужчин.

Ее лицо было и красивым, и жестким одновременно: прямая линия густых темных бровей, прямая линия резко очерченных губ, прямая линия широко расставленных карих глаз. Незащищенность женственности и воля. Волоту она годилась в бабки, но сохранила и прямую осанку, и горящий взор, и чуть насмешливое выражение лица, так свойственное молодым красавицам.

Марибора спустилась с крутых ступеней крыльца, надев шубу, расшитую узорчатым бархатом, и накинув поверх шапки белый льняной платок, оттенивший темноту ее бровей и глаз.

– Добро пожаловать, князь, – она склонилась перед Волотом в поклоне, но столько достоинства было в этом движении, что Волот и сам едва не пригнул голову. Марибора одна не забывала называть его князем, и он в который раз испытал нечто, похожее и на благодарность, и на почтение.

Он спешился и передал повод одному из дружинников.

– Смеян Тушич принимает казанское посольство. Его ждут немцы и христианские жрецы, так что увидишь ты его не скоро, – сказала Марибора, приглашая следовать за собой наверх.

– Я бы сам хотел поговорить с татарами, – ответил Волот.

– Как считаешь нужным, князь… – пожала плечами посадница, но князю тут же стало ясно, что делать этого она не советует, – Смеян Тушич знает свое дело, старый конь борозды не испортит. Я думаю, посольство опоздало: защиты просить поздно, теперь виновных будем искать.

– А… а что нужно христианским жрецам? – спросил Волот, когда они повернули на жилую половину палат посадника.

– Этим-то? Я, конечно, не уверена, но думаю, предложат всяческую поддержку со своей стороны в борьбе с магометанством.

– Да что они могут! – едва не рассмеялся князь, – они только поют да благовония курят!

– И головы людям морочат, – проворчала посадница, – но могут они очень многое. Или ты забыл, что такое Ливонский орден? И кто такой Римский папа? А денег у них сколько, ты представляешь?

У Волота в голове еще не вполне уложился статус Ливонского ордена. Он, конечно, знал, что это государство, созданное монахами, и что вроде как правят им христианские жрецы, но никак не мог в это до конца поверить. Это как если бы волхвы, вместо того, чтобы делать свое дело, собрались вместе, прогнали бояр, отменили вече и начали править Новгородом, поселившись в теремах и набивая свою мошну серебром. Тогда какие же они после этого были бы волхвы?

Марибора проводила его в комнату для приема гостей – большую, с колоннами и сводчатым белым потолком, с арочными переходами, с глубокими нишами, в которых прятались окна: Волот очень неуютно чувствовал себя в таких помещениях, ему казалось, что за каждой широкой колонной, в каждой нише прячется кто-то и может в любую секунду напасть со спины.

Широкий длинный стол, совершенно голый, без скатерти, добавил ощущение холода и пустоты. От него не спасала даже нежная, тонкая роспись стен и вычурная резьба по камню, обильно украсившая палату.

– Скоро Совет господ соберется, – пояснила Марибора, – успокоится Новгород немного, кончанские старосты подойдут – тогда и стол накроем. Ты, может, чаю хочешь?

Волот покачал головой и сел спиной к стене. Постепенно, очень медленно, в голову проползла мысль: что же он наделал! А если все это – ложь? Если волхвы ошиблись и вместо прошлого увидели его сон? Надо обязательно спросить об этом Белояра! Зачем, зачем он согласился на прилюдное гадание? Ведь он один знал, чем оно закончится! Знал, что новгородцы не простят татарам смерти Бориса!

В палату, гулко грохоча сапогами, вошел пожилой бородатый дружинник; на его руке висел мальчишка-татарчонок: упирался, царапал сжимавший его запястье кулак и норовил укусить. Он не плакал, сопротивлялся молча и ожесточенно, но дружинник не обращал внимания на его жалкие попытки освободиться. В голове у Волота пронеслась мысль: сколько волка не корми, он все в лес смотрит…

– Куда отродье это девать? – спросил дружинник скорей у посадницы, чем у князя.

«Когда-нибудь этот мальчик поднесет тебе кубок с ядом, провозглашая здравицу». Мороз пробежал по коже, Волот поднялся и вышел вперед. А если все это ложь? Неужели бывают на свете такие чудовищные предательства? Что-то подсказывало ему, что бывают предательства и еще более чудовищные, только верить в это не хотелось.

– Успокойся, отрок, – изрек князь повелительно и бесстрастно, – тебе не причинят вреда.

И тут мальчишка залопотал по-своему: горячо, быстро, выплевывая слова вместе с каплями слюны. Его черные глаза жгли лицо Волота, и оскаленные зубы щелкали, как у волчонка.

– Что он говорит? – князь беспомощно оглянулся к Мариборе, но ответил ему дружинник.

– Он говорит, что никого не боится. Что отомстит за отца и братьев. Он не верил, что все гяуры – псы и предатели, но теперь в этом убедился. И его отец убедился тоже, только слишком поздно.

– Скажи, что я спас ему жизнь, – кивнул Волот дружиннику, и тот перевел его слова.

Татарчонок набычился и выплюнул короткую фразу. Дружинник поморщился и усмехнулся.

– Ну? – нетерпеливо спросил князь, – что он ответил?

– Ты очень хочешь это знать? – усмехнулся дружинник еще раз, – он сказал, куда ты можешь засунуть это спасение.

– Маленький герой, – вдруг произнесла Марибора с восхищением, и гнев, вспыхнувший было в груди Волота, улегся, уступив место удивлению, – он один, он окружен врагами, но он не сдается и не просит пощады. Он не принял дара из рук врага. Он достойный сын своего народа.

– Когда он вырастет, он станет нашим врагом, – пробормотал дружинник, – он станет убивать русичей!

– Его отец был мирным торговцем, – посадница вскинула голову, – его отец никого не убивал. Он, насколько я поняла из речи мальчика, доверял русичам. И как мы ответили на это доверие?

– Но новгородцы мстили за своего князя! Татары предали нас первыми! – не удержался Волот.

– Неважно, кто предал первым. Важно то, что снежный ком ненависти и предательства покатился с горы, и теперь, князь, ты его не остановишь.

А если гадание – ложь? Тогда получается… Волот взглянул на Марибору, и она словно прочитала его мысли.

– Неважно, князь. Мы начали, или они – теперь неважно. Смеян Тушич сейчас бьется за худой мир, который, как известно, лучше доброй ссоры.

– Они нас ненавидят и презирают! Они зовут нас гяурами! – слова вырвались сами, как попытка оправдаться перед самим собой.

– Можно жить, окруженными соседями, а можно – окруженными врагами. Соседи всегда презирают друг друга, и всегда видят соринку в чужом глазу, всегда дают обидные прозвища. Но соседи не травят друг другу колодцев и не бьют топором из-за угла.

– Но они… они первыми… отравили колодец…

А если все это – ложь? Если гадание – всего лишь отражение сна?

– Если они это сделали, мы должны быть мудрее их, – пожала плечами посадница.

– Почему? Почему именно мы должны быть мудрей? Почему мы не имеем права раз и навсегда покончить с ними?

– Спроси об этом у Белояра, князь. Он объяснит тебе лучше меня, что такое путь Правды. Но ты и сам можешь догадаться, что с нами станет, если мы начнем войну.

– Куда татарчонка-то? – не очень вежливо перебил дружинник.

– Отведи его к своим, – подумав, ответил Волот, – в думной палате сейчас казанское посольство, передай его послам. И скажи, что князь не воюет с детьми.