Текст книги "Одинокий путник"

Автор книги: Ольга Денисова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

За этой мягкостью и спокойствием Дамиан разглядел раздражение, если не сказать больше. Авва никогда не показывал эмоций, никогда. Он всегда оставался неизменно мягким, немного ироничным. Со всеми. Никто не мог угадать настроение аввы, но Дамиан чувствовал, что скрывает его улыбка. Наверное, поэтому и смог подняться наверх по ковровой дорожке, которую авва для него расстелил.

Интересно, он собирается жить вечно? Авва со всей тщательностью закрыл Дамиану дорогу на свое место, и даже после его смерти Дамиану не получить полной власти над Пустынью. Его планы, его идеи, которых Дамиан не понимал, как ни старался, оставались далеко идущими, рассчитанными на годы, если не на десятилетия. И очень честолюбивыми. Зачем старцу честолюбивые планы? Не проще ли принять схиму и остаться в памяти потомков верным слугой Господа, как это делали настоятели до него?

Дамиан подозревал, и небезосновательно, что авва хочет от него избавиться. Авва считал, что расширять земли дальше бессмысленно и опасно: обители не хватит сил удержать то, что они сегодня имеют. Экспансия прошла столь стремительно, а обитель не успела набрать сил и средств для контроля над всей своей территорией. Авва хотел сделать передышку, но Дамиан не мог с ним согласиться: расширение их влияния ослабляло главного противника – Златояра.

Кристалл решал эту проблему, и множество других. И открывал перед аввой еще более широкие перспективы, и по дороге к ним Дамиан снова был для него желанен и необходим.

Не успел он поднять кружку и вытереть пролитое вино, как услышал тяжелые шаги по лестнице: на этот раз можно было не сомневаться – наверх поднимался брат Авда. Уже по его походке Дамиан понял, что никаких вестей начальник сторожевой башни ему не принес – он всегда безошибочно угадывал такие вещи.

Авда зашел в келью, пригнув голову под притолоку, и замер, прикрыв за собой дверь. Его словно высеченное из дерева лицо ничего не выражало, на щеках не проступило румянца с мороза, губы оставались плотно сжатыми. Высокий чистый лоб не хмурился – Авда всегда смотрел исподлобья и сдвигал клобук немного на затылок, отчего боковые крылья клобука приподнимались, сужая нижнюю часть лица, и делали его похожим на череп.

– Садись, – кивнул Дамиан на лавку, где только что сидел авва.

Авда не стал отказываться ни от мяса, ни от вина.

– Ничего, вообще ничего! – пробормотал он, запихивая в рот кусок свинины, – На четвертом участке ребята слышали, как треснула ветка, но в лес не пошли – снега по грудь.

– Напрасно, – сжал губы Дамиан.

– Прикажешь пройти?

– Прикажу. Сами могли бы догадаться, не дожидаясь приказа.

– Мороз трещит.

– Верю. Но проверить стоило. Он не может заметать следы бесконечно, ему это не под силу. В Никольской слободе патрули поставили?

– Пять человек вокруг, и пятеро ходят по домам. Там же поле, он не сможет подобраться незамеченным, – Авда шумно глотнул вина.

– Если он идет по лесу, то просто обойдет слободу кругом.

– Дамиан, он слабенький юноша, а не лось. Ты можешь себе представить, каково оно – идти по лесу? Я говорю тебе, он замерз! Нам надо искать его тело, а не патрулировать реку.

– Если ты будешь уповать на это, ты никогда его не возьмешь. Сними людей с дороги до четвертого участка и отправь к слободе. Идите цепью по левому берегу от слободы к монастырю. До четвертого участка.

Авда кивнул.

* * *

Лешек очень устал, каждый шаг давался ему с трудом. Он хотел пить, но от снега во рту ему становилось еще холодней, и он отказался от этого. В горле першил сухой кашель, но кашлять он не осмеливался – это могли услышать. Ему нужно было отдохнуть. Давно перевалило за полночь, луна скрылась за лесом, когда ему послышался далекий лай собак: Никольская слобода. Он удивился, насколько далеко от монастыря ему удалось уйти. Впрочем, верхом сюда можно было добраться за два-три часа, если хорошенько гнать лошадь.

Мысль забраться в чей-нибудь сарайчик, зарыться в сено и поспать показалась ему очень соблазнительной, но Лешек немедленно отбросил ее в сторону – наверняка, вокруг слободы полно монахов, ему не удастся дойти до жилья незамеченным. Значит, надо обходить ее вокруг. Он вздохнул и стиснул зубы: ничего страшного. Он сможет. Они ждут его в слободе, они не поверят, что он ее обойдет.

Теперь можно было ориентироваться на лай собак, и он зашел в лес немного глубже, чтобы его точно никто не заметил с реки. Это давало возможность идти не останавливаясь, но Лешек быстро понял, насколько вынужденные остановки помогали собирать силы.

В глубине леса ветра не было слышно, тишина зазвенела в ушах, и ему казалось, что шум его дыхания слышен и на реке. Впереди и немного слева хрустнула ветка. Хрустнула громко, отчетливо и довольно далеко. Он замер и прислушался. Еще одна. Это не мороз, Лешек достаточно долго слушал звуки леса, чтобы понять, как ветки трещат от мороза, а как – под чьей-то ногой.

И все же они шли ему навстречу очень тихо, не переговаривались, не раздвигали ветвей руками... Но он как зверь почувствовал их присутствие. Бежать назад? Далеко он не убежит, это очевидно. Монахи – здоровые, крепкие ребята, они нагонят его за несколько минут, как только обнаружат его след. Наверняка, они шли цепью. Но не через весь же лес они протянули эту цепь?

Лешек вернулся по своему следу назад – по проторенной дорожке двигаться было легче и быстрей, а потом свернул вглубь леса, стараясь замести за собой след. Среди деревьев темно, луна скрылась, и даже если они станут светить себе факелами, разглядеть потревоженный снег будет очень тяжело. А факелами они светить не будут, они хотят остаться незамеченными.

Это было трудно и очень медленно, а время поджимало. Они могли если не увидеть, то услышать его. Лешек скинул полушубок, и работа пошла быстрей. Саженей двести, если не больше, он полз назад, заравнивая за собой снег, когда услышал у реки голоса: они наткнулись на его следы. Но наткнулись на них не там, где он их оборвал, а ближе к реке, там, где он свернул к лесу, обнаружив поблизости слободу. Значит, он выскользнул из облавы очень удачно – увидев оборванный след сразу, они бы смотрели по сторонам внимательней.

Однако найти его теперь – дело времени. Их много, с рассветом монахи легко увидят весь его путь, как бы он не старался замести следы. Значит, у него есть только один выход – пройти там, где его след не будет одиноким. Там, где прошла цепь.

На след монахов он наткнулся нескоро, продолжая засыпать за собой снег – они двигались совсем близко к реке. Лешек надел полушубок мехом наружу и нарочно повалялся в снегу – так он будет не слишком виден издалека. Пока темно и нет луны, у него есть шанс по следам преследователей добраться до слободы незамеченным.

* * *

Когда Лешек рассказал Лытке о разговоре с монахами, тот сначала забеспокоился, и всячески Лешека оберегал и прикрывал, но видно, Дамиану хватило того, что он напугал ребенка до обморока, поэтому ничего страшного за неделю с Лешеком не случилось. А когда Полкана рукоположили в иеродиаконы, Лытка просто взбесился от злости – он не боялся Инспектора, он его презирал и ненавидел одновременно.

– Лытка, вот объясни мне, за что его сделали диаконом? – Лешек понял лишь, что с должности инспектора Дамиана теперь точно не снимут, и очень расстроился. И Паисия он жалел – по всему было видно, что иеромонах этим очень огорчен. А Лытка отличался не только силой и смелостью, он еще и хорошо понимал всю монастырскую кухню: ему доставляло массу удовольствия разведывать и собирать слухи об отцах обители, наблюдать за ними и их служебным ростом, выяснять, кто кого продвигает вперед, и кто кому переходит дорогу. Лешек ничего в этом не понимал, но слушал измышления Лытки с удовольствием и удивлялся его проницательности.

– Авва двигает Полкана, – с готовностью ответил Лытка, – но не может же он совсем не прислушиваться к иеромонахам.

– Но ведь раньше он ему отказал? Все же знали...

– Ну какой из Полкана священник? Знаешь, я думаю, он и в бога-то не очень верит... – это Лытка сказал шепотом, на всякий случай, – авва тоже не дурак. Если Полкан станет иеромонахом, то его, чего доброго, сделают игуменом, он же такой, без мыла куда хочешь влезет... Ведь это не авва будет решать, а где-нибудь повыше. Епископы какие-нибудь... Представь себе Полкана на месте аввы! Да он весь монастырь разнесет, по бревнышку! Со своими помутнениями!

Лешек нервно хохотнул: ему совсем не хотелось видеть Полкана на месте аввы. Авву он, правда, встречал только на праздничных службах, и ничего о нем толком не знал. Но Полкана на этом месте представлял хорошо.

– А зачем авва его тогда двигает?

– Не знаю. Не понимаю я этого. Или он хочет весь монастырь сделать похожим на наш приют? Чтобы все по струнке ходили... Не знаю.

– Противно получилось, – вздохнул Лешек, – Паисий хотел Полкана убрать, потому что у него сана нет, а вышло еще хуже... Может, авва просто не знает, какой Полкан на самом деле? Может, с аввой он прикидывается добрым?

Лытка пожал плечами, что могло означать все что угодно – от его неуверенности в этом вопросе, до полного согласия с этим утверждением. Лешеку хотелось думать про авву хорошо – пусть в монастыре будет хоть один человек, на которого можно уповать в случае чего. Из этой истории он вынес понимание того, что Паисий не имеет реальной власти, и надеяться на его заступничество не приходится.

Лытка сказал, что Полкан забудет эту историю. Наверное, он просто хотел Лешека успокоить, но Полкан и вправду его не трогал, удовлетворившись маленькой победой над Паисием. Лешеку от этого было не менее страшно, он обмирал при виде Леонтия и старался ходить по стеночке, как мышка. Но прошло время, все забылось, жизнь вошла в нормальную колею, и в следующий раз он столкнулся с Дамианом только через год.

Лешеку к тому времени исполнилось одиннадцать, а Лытке – тринадцать, причем Лешеку никто бы не дал больше восьми, а его друга запросто можно было принять за пятнадцатилетнего юношу: он вытянулся и заметно раздался в плечах, у него начал ломаться голос, а над верхней губой пробивался светлый пушок.

Паисий на время запретил Лытке петь, и Леонтий определил ему другое послушание – поставил помощником к старому углежогу Дюжу. Дюж, человек довольно крупный и мрачный, на поверку оказался добрым, жалел Лытку, называл его «чадушко», отчего тот слегка обижался, и не подпускал к работе.

– Побегай, чадушко, поиграй. Когда еще доведется!

Лешек завидовал Лытке – уголь жгли в лесу, у Ближнего скита, а походы в лес Лешек очень любил. Во второй половине лета и осенью мальчиков отправляли за ягодами и за грибами, но стоял солнечный май, а до июля надо было дожить.

Времени на игры у детей в приюте и вправду не хватало: в обычные дни не менее шести часов отнимали церковные службы, а остальное время ребят, как и других насельников, занимали послушанием. Певчим повезло больше остальных – их послушание преимущественно состояло в спевках, остальные же приютские помогали на скотном дворе или в мастерских. Только после ужина, если не служили всенощную, мальчики были предоставлены сами себе – от повечерий и полунощниц их освобождали.

Воскресенья и праздники Лешек ненавидел: не смотря на любовь к пению, отстоять на клиросе всенощную – а она заканчивалась в половину пятого утра – само по себе было тяжело, а уж после этого к восьми явиться к исповеди, к десяти снова подниматься на клирос и петь во время трехчасовой литургии, после обеда – какой-нибудь молебен, а в шесть пополудни – опять служба... В субботу вечером он чувствовал острое желание лечь и умереть, а в воскресенье после ужина засыпал, как убитый, хотя воспитатели обычно расходились по кельям, и время считалось очень подходящим для веселья и шалостей. Правда, и послушаний никаких в воскресенье не назначали, но Лешеку от этого легче не становилось.

– Лытка, вот объясни мне: зачем нужны эти всенощные? – Лешек интересовался этим вопросом каждую субботу. И тогда Лытка пускался в рассуждения о боге.

– Я думаю, это такой бог, которому надо служить. Иначе он останется недоволен. Чем больше ему служишь, тем больше ему нравится.

– Лытка, мы и так все попадем в ад, так зачем мучиться еще и при жизни?

– Ну, я думаю, не все. Вот схимники, например.

– Знаешь, когда я думаю про схимников, мне в рай что-то не хочется... Представь себе, что это за рай, в котором никого больше нет, кроме этих мрачных старцев.

– Все равно, служить надо. Ведь бог может покарать и здесь. Если ему не служить, возьмет и устроит конец света. Или убьет молнией. Леонтий рассказывал, помнишь? Про нерадивого отрока?

Лешек отлично помнил. Много лет назад, когда сам Леонтий был мальчишкой, одного из приютских – по словам Леонтия, нерадивого в служении богу – на самом деле убило молнией. Монахи иногда поминали его молитвой в годовщину смерти, и одинокое дерево, около которого он погиб, до сих пор стояло недалеко от монастырской стены с обугленной верхушкой. Эту историю рассказывали в назидание мальчикам довольно регулярно, и на маленького Лешека она нагоняла такого страху, что он неизменно плакал в конце. Каждый раз, когда повествование доходило до того момента, где мальчик бежал к дереву, Лешек надеялся, что бог промахнется, и молния ударит в другое место. Но – как ни странно – история всегда заканчивалась одинаково: злой бог настигал ребенка и убивал. Лешек даже сочинил песню, в которой мальчику удалось спрятаться в лесу, и бог, рассерженный неудачей, долго кружил над ним, но деревья надежно укрыли отрока сенью своих ветвей.

По воскресеньям Лешек бога особенно ненавидел, и думал, как было бы здорово, если бы нашелся какой-нибудь отважный герой, который бы поднялся на небо, убил его и освободил людей от непосильного ему служения. Наверное, Иисус хотел спасти людей от бога, но выбрал для этого какой-то странный путь, а потом, все же поднявшись на небо, и вовсе остался там и помогает теперь вершить страшный суд.

Лытка службами не тяготился: он осиротел довольно поздно, и, по сравнению с тяжелым трудом землепашца, многочасовое стояние на клиросе трудным не считал. Зато он ненавидел пост. Лытка всегда хотел есть, хотя кормили приютских не так уж плохо: и молоко, и яблоки, и каша с маслом, рыба, и мясо по праздникам. Наверное, он рос слишком быстро, и ему действительно не хватало того, что отпускалось детям строгими порциями. В постные дни Лытка непременно был скучным, а к концу продолжительных постов становился раздражительным и несчастным. Лешек, который к еде относился равнодушно, делился с ним, что, кстати, строго запрещалось монастырским уставом, но легче от этого Лытке не становилось.

Оказавшись помощником углежога, и несколько часов в день предоставленный сам себе, Лытка, конечно, ни во что не играл – вышел из этого возраста, но зато получил возможность обследовать окрестности монастыря, и, в первую очередь, Ближний скит. По вечерам он рассказывал Лешеку о своих приключениях, и Лешек завидовал ему еще сильней.

Вообще-то в скиту никто не жил: три отдельно стоящие кельи пустовали с давних времен, а в маленькой часовне раз в год служили молебен преподобного Агапита, игумена Усть-Выжской Пустыни, умершего лет пятьдесят назад. Однако скит не был заброшен – дорожки двора тщательно выметены, избы подправлены: хоть сейчас въезжай и живи. Лытка не понимал, зачем это нужно, пока однажды, без дела шатаясь по лесу, не увидел цепочку монахов, молча пробирающуюся через лес к скиту.

Он присел, спрятавшись в малиннике: монахи шли тихо, как будто крались, и с ними вместе был один человек, одетый в мирское, по-военному. Когда же в одном из монахов Лытка узнал авву, а в другом – Эконома Гавриила, то не смог преодолеть любопытства, и решил непременно за ними проследить.

Монахи вошли в небольшую, отдельно стоящую трапезную скита, внимательно осмотревшись по сторонам, но Лытку, разумеется, не увидели – он отлично умел прятаться. Один из монахов остался снаружи, и время от времени обходил домик по кругу, как будто чуял, что кто-то захочет подслушать их разговор. От этого Лытке еще сильнее захотелось узнать, о чем они говорят.

С задней стороны, к трапезной вплотную, росли густые кусты смородины, и Лытка, дождавшись, пока сторож скроется за поворотом, спрятался за ними и прижался к бревенчатой стене: с тропинки, по которой ходил монах, разглядеть его было нельзя, зато он отлично слышал все, что происходило за стеной.

В этом разговоре Лытка сначала ничего не понимал, но быстро догадался, что военный – один из приближенных князя Златояра, который, по сути, шпионил за ним в пользу монастыря. Военный рассказывал о князе, о его ближайших планах, и, в чем Лытка не сразу смог разобраться, о далеко идущих намерениях. Это было так интересно, что Лытка забыл про все на свете, и, открыв рот, жадно ловил каждое слово, стараясь просто запомнить то, что не понял сразу. За сухими, деловыми словами воина ему виделись княжеские палаты, конница с развивающимися плащами, жители деревень, прячущиеся по домам, завидев отряд сборщиков податей. Монахи обговаривали сказанное сдержано, а после и вовсе перешли на обсуждение внутренних монастырских проблем, что Лытке показалось еще интересней.

Вечером он, захлебываясь от восторга, передавал услышанное Лешеку, но взял с него клятву, никогда никому об этом не говорить. А потом долго не мог уснуть, переваривая полученную информацию, додумывал остальное, и следующим вечером снова рассказывал Лешеку, теперь свои соображения на этот счет.

Лешек не очень хорошо разбирался в таких высоких материях, но слушал Лытку с удовольствием. Из рассказов он понял только, что князь Златояр притесняет монастырь, и обирает его деревни, отчего в обители скоро совсем нечего будет есть. Подати, которые крестьяне платили монахам, ушли в мошну князя, и у крестьян просто нечего больше взять. И никакое божье слово не поможет убедить деревенских в том, что людям князя ничего отдавать нельзя – они действуют силой, а не убеждением.

За месяц Лытка выяснил, что собираются монахи в скиту два раза в неделю – в понедельник и в среду. Причем, в середу всегда приходит шпион, а в понедельник они просто обсуждают насущные проблемы монастыря, не предназначенные для чужих случайных ушей. Лешеку очень хотелось хотя бы раз побывать там вместе с другом, посмотреть на незнакомого воина, послушать, о чем говорят между собой авва и Эконом, когда их никто не слышит. Его не очень волновали проблемы с князем, но зато внутренняя жизнь обители касалась его напрямую. Что авва думает о Паисии, что – о Дамиане, какими словами они говорят друг о друге – всего этого Лытка как следует рассказать не мог, он больше интересовался внешней стороной дела. Да и вообще, такое увлекательное приключение будоражило его кровь – лес, скит, тщательно оберегаемые секреты и ощущение причастности к чему-то большому, важному, вместо скучной приютской жизни и надоевших богослужений.

Лытка тоже хотел хоть раз взять Лешека с собой – может быть, для подтверждения собственных рассказов, а может и потому, что вдвоем это гораздо интересней. Но не мог же Лешек прямо попросить отца Паисия отпустить его погулять по лесу вместе с Лыткой!

И тогда Лытка придумал маленькую хитрость, на которую ни один воспитатель бы не поддался, зато отец Паисий наверняка не заподозрил бы подвоха: Лешеку надо было притвориться больным, но не раньше, чем на спевке, потому что иначе воспитатели могли быстро его раскусить. В понедельник после завтрака Лытка сам угольком изобразил Лешеку черные круги вокруг глаз, и без того больших и глубоких. Вид получился впечатляющий – хиленький мальчонка на грани истощения, на лице – одни глаза остались. Он велел Лешеку почаще тяжело вздыхать и петь как можно тише.

Надо сказать, Лешеку было не очень приятно обманывать отца Паисия, но по дороге в церковь он так вошел в роль, что и вправду начал чувствовать себя изможденным и больным: после воскресенья это было не удивительно. Разумеется, Паисий, услышав пару тяжелых вздохов, сам спросил Лешека о самочувствии, и отправил его в приют, выспаться и отдохнуть. Ни в какой приют Лешек, очевидно, не пошел, а потихоньку, вдоль монастырской стены, проскользнул к восточным воротам, где его ждал Лытка. До Ближнего скита они пошли кружной дорогой, чтобы не попасться на глаза монахам. И только тут Лешек подумал о том, насколько рискованное дело они задумали.

– Слушай, Лытка, а что будет, если нас поймают? – он приостановился, раздумывая.

– Высекут, – усмехнулся Лытка.

Таким отчаянным трусом, как год назад, Лешек уже не был, но у него все равно передернулись плечи: к розгам он так и не привык, и каждое наказание воспринимал примерно как конца света. Теперь ему хватало мужества не унижаться до мольбы о пощаде, но сдерживать слез он не научился.

– А ты что, боишься? – спросил Лытка и посмотрел на Лешека с вызывающей улыбкой.

– Нет, – поспешил ответить Лешек – он во всем хотел быть похожим на Лытку, – я не боюсь. Но, знаешь, мне кажется, так легко мы не отделаемся... Наверняка, об этом расскажут не Леонтию, а Полкану.

– Да ну! Ты слышал, что Полкану запретили бить приютских его плеткой? Чтобы он не убил никого ненароком.

– Нет. Ну и что, что запретили. Он все равно с ней ходит... – Лешек не сомневался, что нарушить запрет Дамиану ничего не стоит.

– Да ладно, пошли, никто нас не поймает! – рассмеялся Лытка, – я целый месяц хожу, и ничего.

Но Лешека мучило нехорошее предчувствие, он все чаще вздыхал, однако делиться с Лыткой опасался – чего доброго, его друг и вправду решит, что ему страшно.

Они успели залезть в смородину до того, как в скиту появились монахи, но сидеть без дела им пришлось недолго. У Лешека от волнения стучали зубы – он так долго ждал этой минуты, и, наконец, его мечта сбывается! Он даже забыл о своих смутных сомнениях, а страх только усиливал остроту ощущений. В глубине души он, конечно, мечтал, чтобы все поскорей закончилось благополучно, и они с Лыткой вернулись в приют довольные и полные новых впечатлений. Лешек уже представлял себе эту обратную дорогу по солнечному лесу, и их разговор, и гордость собой за столь дерзкую авантюру.

Монахи подошли к трапезной бесшумно, Лешек услышал их только когда раздался скрип двери. И волнение его было вознаграждено сторицей: поговорив немного о запасах зерна на конец лета и сборе податей будущей осенью, монахи начали обсуждать Дамиана. Разговор их был долгий и путаный, Лешек не все в нем понимал.

– Я думаю, Дамиана рано поднимать наверх, – мрачно сообщил Эконом, – он не вполне владеет своими чувствами, гневлив, и, между прочим, понимает, что авва ему благоволит, поэтому ведет себя не всегда выдержано.

– Ну и что? – возразил Благочинный, – он молод, а этот недостаток со временем, как известно, проходит. Не забывайте, в одночасье он ничего не добьется, ему потребуется несколько лет для того, чтобы он начал приносить реальную пользу.

Монахи говорили по очереди и не перебивали друг друга, Лешеку показалось, что кто-то – наверное, авва, делает им знак, когда можно начинать говорить.

– Я считаю, что у него есть другой существенный недостаток, – сказал иеромонах, голоса которого Лешек не узнал, – он совершенно равнодушен к мнению о нем братии, и, что будет сильно мешать, к мнению иеромонахов. Духовники мальчиков жалуются на него, Паисий только и ищет повода прижать его к ногтю, а Дамиану – как с гуся вода.

– Паисий ничего не решает, – не согласился Благочинный.

– Паисий – да, но лишний ропот нам тоже не нужен. И потом, Дамиан действительно превратил приют в казарму.

– Э, тут ты не прав, – снова вступил в разговор Эконом, – мы позволили ему действовать по его усмотрению и не чинили препятствий. И посмотрите, как грамотно он расставил людей, добился привилегий для воспитателей. Я посмеивался и восхищался тем, с какой легкостью ему удалось сократить послушания для мальчиков, как он наладил хорошее питание – между прочим, мальчики сейчас едят больше, чем некоторые монахи, а с послушниками я бы и сравнивать это не стал. Он отличный хозяйственник, и, при всем при этом, приют начал приносить пользы больше, чем потребовал расходов. Практически вся заготовка грибов и ягод лежит на детях, а пять лет назад они не собирали и трети всех запасов. Раньше монахи отказывались от помощи приютских, и считали их обузой, а не подспорьем, а теперь наоборот – рады, и даже просят в помощь мальчиков. А ведь время, отпущенное на послушание, он сократил почти вдвое.

– Конечно, дети настолько запуганы воспитателями, что опасаются отлынивать от работы.

– Нет. Это, конечно, тоже имеет значение, но основная заслуга Дамиана не в этом – мальчики высыпаются, достаточно отдыхают, хорошо едят – естественно, их работа более продуктивна, чем у голодных сонных мух, которых мы видели пять лет назад. Знаете, как он добился полных корзинок с ягодами, которые приносят ему из леса? Во-первых, поход в лес в приюте считается поощрением, туда не пускают тех, кто нарушает дисциплину. Во-вторых, мальчикам не запрещают есть ягоды, но при этом они должны собрать какую-то установленную норму. Раньше дети выбирались в лес, чтобы набить живот и подремать под кустиками, теперь же – чтобы погулять с пользой дела.

Лешек слушал, открыв рот: ему никогда не приходило в голову, что Дамиан заботиться о них и добивается для них каких-то привилегий. Он, конечно, слышал, будто раньше послушания начинались в шесть утра и заканчивались в десять вечера, но никак не связывал это послабление с Полканом – в те времена он был слишком мал, чтобы понимать отличие между воспитателем и Инспектором приюта.

– Но в приюте действительно не уделяют должного внимания вопросам веры, – сказал кто-то незнакомый Лешеку по голосу, – детей заставляют вызубривать непонятные для них канонические тексты, и, если бы не проповеди, они бы вообще не имели представления о боге.

– Ну, это можно отнести к недоработкам Дамиана, и даже поставить ему это на вид, но сейчас-то мы речь ведем не об этом, – вставил Благочинный.

– Дамиана нужно удерживать в рамках, – этот голос Лешек тоже не узнал, – он слишком... пронырлив, и слишком любит власть. И его руководство приютом это лишь подтверждает. Я думаю, он может стать опасным не только для наших врагов, но и для нас, рано или поздно.

– Дамиан никогда не подставляет своих людей, – добавил Благочинный, – заметьте, он ни разу ни одной своей неудачи не списал на подчиненных. Он принимает ответственность за их поступки на себя, и разбирается, как с детьми, так и с воспитателями, самостоятельно.

Все замолчали, и молчание длилось довольно долго, пока, наконец, Лешек не услышал голос аввы:

– Я выслушал всех, кто хотел что-то сказать? Тогда я скажу так: Дамиана не стоит продвигать по служебной лестнице. Пока. Пусть остается Инспектором еще некоторое время, вернемся к этому вопросу через год-другой. Но мы можем ввести его в наш круг – это будет для него полезно и приятно, даст толчок для дальнейшей деятельности. Он будет понимать, в чем состоит его задача, и, возможно, уже сейчас начнет ее решать. Таким образом, те несколько лет, которые отделяют его от принесения реальной пользы, он может благополучно совмещать с должностью Инспектора.

Лытка, слушавший монахов сжав зубы и сузив глаза, от злости хлопнул кулаком по коленке – никакие заслуги Инспектора не могли поколебать ненависти Лытки к нему. Лешек отлично понял, что чувствует Лытка: разочарование в авве и крушение надежд на то, что Полкан когда-нибудь будет наказан по заслугам. Его детское, немного наивное представление о руководстве монастырем, трещало по всем швам, и если Лешек спокойно принял некоторый цинизм и откровенность этого обсуждения, то Лытка принимать такого не желал.

Он был так возмущен, что еще раз хлопнул рукой по коленке и со свистом втянул в себя воздух. Это он сделал напрасно – монах, обходивший трапезную дозором, услышал странный звук и быстрыми шагами направился в их сторону. Лешек сполз на землю, поглубже зарылся в кусты и прикрыл руками голову, стараясь слиться с травой и смородиной, но Лытка был слишком большим для такого маневра – как только сторож раздвинул ветки, он тут же обнаружил его вихрастую голову, которую и ухватил за волосы.

– Хоп! – крикнул монах, и разговор за стенкой немедленно стих.

Лешек лежал ни жив, ни мертв. В голове появилась мысль немедленно кинуться на сторожа и попытаться вызволить друга, но страх сковал его движения, и за то короткое время, пока монах вытаскивал Лытку из кустов на тропинку, Лешек так и не собрался с духом это сделать. А потом было поздно, потому что неожиданно подбежать к монаху сзади у него бы точно не получилось.

Сторож, ни слова не говоря, потащил Лытку в трапезную, Лешек услышал, как открывается дверь. Наверное, для него это был самый подходящий случай убежать незамеченным, но бросить друга вот так, даже не выяснив, что с ним произойдет дальше, он посчитал совсем позорным.

– Я вытащил его из кустов смородины, – сказал сторож, – я думаю, он подслушивал.

Монахи не вскакивали с мест, и не шумели. Лешеку показалось, что они даже не удивились.

– А Дамиан молодец... – глухо засмеялся Эконом, – такого я от него не ожидал.

– Я не вижу в этом ничего смешного, – возразил некто, с самого начала критикующий Полкана, – не сомневаюсь, что он догадывался о наших собраниях, но это вопиюще! Посылать шпиона к самому авве!

– Погодите, – оборвал его Благочинный, – может, мы сначала спросим отрока, зачем он здесь и кто его прислал?

– Мальчик, – обратился к Лытке сам авва, – скажи нам, что ты тут делал?

– Я оказался здесь случайно, – Лешек по голосу догадался, что Лытка вовсе не испугался, – и мне стало очень любопытно. Прости меня.

Голос у Лытки был смешной – то он басил, а то срывался на писк.

– И отец Дамиан тебя сюда не посылал?

Видимо, Лытка покачал головой, потому что ответа Лешек не услышал.

– Отец Василий, сходите в приют и пригласите сюда отца Дамиана, – попросил авва, – вот для него и настал момент появиться здесь по приглашению. Хороший повод, ничего не скажешь.

По голосу аввы невозможно было догадаться, сердится он или наоборот, доволен случившимся. Монах, дозором обходивший трапезную, вышел во двор, и Лешек услышал его скорые удаляющиеся шаги.

– Ты был один? – спросил авва, и от этого вопроса Лешек обмер. Нет, он нисколько не сомневался в том, что Лытка его не выдаст, но ведь ему придется солгать самому авве! А вдруг, это как раз такой грех, за который бог непременно поразит его молнией?

– Один, – спокойно ответил Лытка.

– Отец Гавриил, посмотрите, пожалуйста, нет ли там еще одного шпиона.