Текст книги "Придорожная трава"

Автор книги: Ольга Денисова

Мара спустилась с крыльца и подставила лицо луне, раскинув длинные руки в стороны. И без того хищное, теперь лицо ее леденило кровь. Синева проступила сквозь ставшую прозрачной кожу, как румянец проступает на щеках юной девушки. Глубокие глаза излучали свечение, и это был не зеленый отблеск отраженного света, а именно собственное свечение – мутное, белесое, мертвенное. Оно лилось навстречу лунному свету, мешалось с ним, переплеталось. Приоткрытый, чуть оскаленный рот ее вдыхал лунный свет и выдыхал затхлый воздух склепа.

Илья замер, не в силах оторвать глаз от ее лица – смешная тварь, так панибратски говорившая с ним минуту назад, показалась ему вдруг куда как более сильной и даже могущественной. Он отчетливо понял, что ему страшно. Но пугала его не неизвестность, и не опасения, что Мара причинит ему вред. Просто прикосновение к тому миру, которому она принадлежала, всегда страшит человека – инстинктивно, безотчетно, необъяснимо.

– Ах, эта майская ночь, – проворковала она, – ты чувствуешь, как согревает лунный свет?

– Пока нет, – натянуто хмыкнул Илья и по спине у него пробежали мурашки.

– Ты почувствуешь, я знаю. Пойдем к реке, мне надо умыться и привести себя в порядок.

Мара взяла его за руку, и Илья содрогнулся: живое не может иметь температуру окружающего воздуха, оно должно быть хотя бы немного теплей… Но руки не отдернул, позволив ей увлечь его за собой.

У нее была летящая походка, она как будто плыла в лунном свете, чуть приподнимаясь над землей. Илья еле поспевал за ней, хотя привык ходить быстро.

– Ты не боишься меня? – спросила она, когда они пересекли дорогу.

– Ну разве что совсем немного, – он усмехнулся.

– Не бойся, – только и ответила она, отчего мороз пробежал у него по коже.

Они спустились к огороженному пляжу Долины – Мара легко распахнула запертую на висячий замок калитку, и подошли к самой кромке воды. Только там она отпустила его руку, повернулась к нему и велела:

– Раздевайся.

– В смысле? – не понял Илья.

– В прямом смысле, раздевайся догола.

– Зачем?

– Делай, что говорят, – ее глаза сверкнули белесым светом.

Илья поежился и посмотрел на воду. Никакого смущения он не испытывал, но ночная прохлада совсем не располагала к подобным экспериментам. Он взглянул на Мару, решив удостовериться, что понял ее правильно. Она смотрела на него с вызовом и любопытством. Илья пожал плечами и начал стягивать свитер.

Перед тем как снять брюки, он на всякий случай еще раз переспросил:

– Что, совсем раздеваться?

Мара только кивнула.

Босые ноги коснулись мокрого песка и сразу начали потихоньку неметь. Илья долго путался в штанинах, и чуть не упал. А, оказавшись полностью раздетым, вдруг почувствовал незащищенность и беспомощность куда сильней, чем холод. Как будто на него смотрели сотни глаз со всех сторон, и глаза эти добрыми не были. Иррациональный страх, подкрепленный уязвимостью, стиснул горло. «Я стою перед вами нагой и беззащитный. Я в вашей власти. Что вы хотите от меня?» – подумал он. И глаза, изучающие его, слегка смягчились.

– Ну а теперь пошли купаться, – Мара схватила его за руку и потащила в воду, – или ты боишься холода?

Илья покачал головой, хотя ничего приятного в купании холодной весенней ночью не находил. Вода обожгла ступни чуть не до судороги, но Мара повлекла его вперед, не давая опомниться, почти бегом. Колени обдало холодом, как вдруг его захлестнул безрассудный азарт и бесшабашная веселость: он вырвал руку из цепких пальцев Мары и с разбегу прыгнул в воду, сложив руки «рыбкой», головой вперед. От холода перехватило дыхание, как от удара в солнечное сплетение. Он вынырнул, судорожно хватая воздух в сжавшиеся легкие, и поплыл вперед размашистыми саженками, отфыркиваясь и отплевываясь, как тюлень. Ледяная вода легко держала его на руках, обнимала, обволакивала, ласкала. Он перевернулся на спину и посмотрел в небо. При каждом вдохе грудь поднималась над поверхностью, а на выдохе снова опускалась в воду. И не такой уж ледяной была вода, как показалось вначале. И Илья неожиданно понял, что чувствует себя как младенец в колыбели, посреди незнакомого, пугающего и огромного мира. Небо снисходительно глядело на него, чуть покачиваясь как склонившееся над колыбелью лицо матери.

– Не разлеживайся тут, – Мара толкнула его в бок острым локтем, – плыви к берегу, на сегодня тебе хватит.

Он кивнул, перевернулся и нырнул, чтобы почувствовать свежесть воды на лице. И почему он так не хотел этого вначале? Чего боялся? Ничего, кроме восторга, это купание не принесло. Восторга и чувства очищения. Как будто он избавился от невидимой заскорузлой корки, всю зиму стягивающей тело.

Илья поплыл к берегу широким брассом, на каждом выдохе опуская лицо в воду. Прикосновение реки к лицу было волнующим как поцелуй. Темная вода, пронизанная лунным светом, впитывала его в себя. Ему казалось, еще чуть-чуть, и он растворится в ней, станет с рекой одним целым. С рекой, с лунным светом, с колыхающимся над ним небом, с темной громадой берега впереди…

Ноги коснулись песчаного дна. Илья выпрямился – воздух обжег кожу на плечах. А когда он вышел из воды, то понял, что лунный свет не просто согревает, он жжет, как солнце в июльский полдень. Тело горело и пульсировало, словно его растерли жесткой мочалкой. Кожа покраснела и светилась, и теперь нагота не вызывала чувства беззащитности. Наоборот, казалось, что одежда отделит его от этого мира, замкнет в футляре одиночества и индивидуальности, в то время как нагота делает его частью того, что его окружает.

Ветер с реки погладил влажную кожу, и Илья повернулся к нему лицом. Из воды навстречу ему выходила Мара. Только это было совсем не то существо, которое вело его на реку. Влажные волнистые волосы струились по хрупким плечам, тонкие руки изящно откинули их назад. Мокрый, ослепительно белый сарафан облепил стройные длинные ноги и колыхался в воде серебристым шлейфом. Ее лицо не перестало быть зловещим, только теперь синева щек проступала сквозь фарфоровую бледность кожи. И огромные глаза стали бездонными омутами, на дне которых мерцал свет. Тонкий рот изящно изогнулся, и острый зуб блеснул в лунном сиянии. Она была прекрасна и вселяла ужас.

– Одевайся, страж Долины, – усмехнулась она, снова показывая зуб. Голос ее тоже изменился. Если раньше он больше напоминал шипение, то сейчас журчал, как весенний ручей.

– Я не замерз, – пожал плечами Илья.

Она вышла на берег и остановилась напротив него.

– Я говорила, что лунный свет согревает, а ты мне не верил. Одевайся, не голым же идти в лес. Или я так понравилась тебе, что ты решил воспользоваться мною, как своими распутными девками по пьянке? Боюсь, у нас ничего не получится. Страж Долины не должен умереть в моих объятьях, как простой смертный.

Илья ни о чем подобном не думал, но внезапно понял, что она права – он и вправду почувствовал к ней непреодолимое влечение, пугающее и опасное. Эти стройные ноги казались ему неуклюжими? Эти плечи – костлявыми? По этим тонким пальцам он ударил поленом? Она могла бы не говорить, он и без ее слов понял, что ее любовь смертельна. И в глубине души пожелал умереть, сжимая ее в объятьях. Морок и кошмар. Он провел рукой по лицу, прогоняя наваждение.

– Ну-ну, расслабься, – хмыкнула Мара, – и одевайся скорей, нам пора.

Илья рассеянно кивнул.

Как ни странно, ощущение свежести и чистоты не прошло, когда он натянул на себя одежду. Он чувствовал себя бодрым и уверенным в себе, и сам взял Мару за руку, чтобы идти вперед. Рука ее теплей не стала, но теперь он называл это прохладой, а не холодом. Бархатистая прохладная чешуя змеи, обвивающей шею.

Они молча прошли через Долину, освещенную луной, и углубились в лес на другой ее стороне. Здесь не было светло как днем – лунный свет пробивался сквозь деревья и серебряными бликами ложился на землю. Чем дальше в лес они углублялись, тем сильней Илью охватывало беспокойство. Даже не страх, а возбуждение вызывало нервную дрожь и заставляло стучать зубы.

– Ну, и чего ты дрожишь? – поинтересовалась Мара.

Илья пожал плечами.

– Не дрожи, – велела она.

Отличный совет.

Они отошли от крайних участков Долины не более чем метров на триста, когда впереди Илья разглядел свет – лес расступился и выпустил их на круглую поляну, освещенную луной. Первое, что бросилось ему в глаза – это бесформенное нагромождение огромных валунов в самом ее центре, очень высокое, примерно в два человеческих роста. Камни лежали друг на друге в неустойчивом равновесии, казалось, толкни легонько, и они рухнут на землю, раскатятся. Валуны вообще редкость в этих местах, тут же их собралось превеликое множество. Правильным кругом шагов тридцати в диаметре, хоровод камней опоясывал центральную фигуру. Зыбкая, многотонная конструкция в центре освещалась луной, презрев законы геометрической оптики: лучи сходились на ней, будто гигантская лупа висела в воздухе и собирала их в узел. Илья не раз бывал в лесу, но ни поляны, ни камней никогда здесь не видел.

– Что это? – спросил он у Мары.

Она ничего не ответила, лишь потянула его в сторону, и, пройдя несколько шагов, махнула рукой, указывая на валуны. Илья посмотрел внимательней. Лунный свет, собранный в пучок, пронизывал конструкцию насквозь. Яркий свет и глубокие тени причудливо переплетались с громадами камней. Мрачная фигура давила на него, пугала, настораживала. Илья хотел отвести взгляд и не мог – необычайное притяжение таилось в нагромождении камней.

Он глядел на него в полной растерянности, как вдруг вскрикнул и вскинул руку, прикрывая лицо: нагромождение вовсе не было бесформенным, стоило только всмотреться. Из центра круглой поляны на него смотрел огромный каменный лик. Величественный и строгий. Темные провалы глаз, жесткие скулы, надменные брови, неподвижный каменный рот… Илья отступил на шаг и с ужасом увидел, как лик на мгновение смежил веки.

Каменные глаза смотрели на него мрачно и гнетуще, и рука, которой он продолжал прикрывать лицо, не помогала заслониться от этого взгляда. Взгляд исходил из глубины времени, столь далекой, что человек не в силах этого осознать. А лик хотел осознания, взгляд увлекал за собой в бездонную пропасть времен, в пучину прошлого, в древний затерянный мир, будто в водоворот. И чем глубже Илья погружался в него, тем громче стучали у него зубы, тем быстрей билось сердце, тем сильней сжималась тисками грудь. Но когда он упал на самое дно немыслимого каменного взгляда, то почувствовал необычайную легкость. Время больше не пугало его. Илья опустил руку и шумно вдохнул: он и не заметил, что не дышал с того мгновения, как увидел каменный лик в бесформенной груде камней. И снова каменные веки опустились, словно в знак согласия.

– Ну что ты смотришь? – зашипела Мара, – поклонись Ему. Он принял тебя.

Илье никогда в жизни не приходилось кланяться. Он мог, разве что, кивнуть женщине, изображая поклон. Но если сначала каменный лик вызвал у него ужас, то теперь он чувствовал нечто похожее на почтение, а может даже преклонение. Спина согнулась непринужденно, естественно, как будто Илья всю жизнь кланялся кому-нибудь в пояс.

– Тебе это удалось, – усмехнулась Мара. И как только Илья распрямился, то увидел, как на поляну навстречу им выходят люди. Верней не люди – существа, и кое-кто из них отдаленно напоминал человека. Он не взялся бы их описать. Их было много, наверное, не меньше сотни.

– Здравствуй, хозяин, – говорили некоторые из них и кивали ему.

Глаза у Ильи разбежались, он не мог осознать увиденного, и отступил еще на несколько шагов, но Мара плотно удерживала его руку.

– Ну что ты испугался? – шипела она, – Кидать в меня чайниками тебе не было страшно!

– Было, – немедленно ответил Илья.

– Ладно. Никто из них не причинит тебе вреда.

К ним вплотную подошло непонятное существо: сутулая, поросшая косматой шерстью фигура, больше двух метров ростом, больше всего напоминала вставшего на задние лапы медведя. Но голова явно медвежьей не была. Острые уши, похожие на волчьи, росли по бокам, там, где положено расти ушам у человека. И высокий лоб никак не мог принадлежать животному. Но челюсти наверняка принадлежали зверю, и когда чудовище открыло пасть, в темноте блеснули большие белые клыки. И руки, у него были человеческие руки. А на коротких, кривых ногах красовалось какое-то подобие обуви. Илья присмотрелся и увидел, что это лапти, только какие-то неправильные, смотрящие носами в разные стороны притом, что косолапые ступни явно заворачивались внутрь.

– Здравствуй, страж Долины, – кивнуло ему существо, – рад видеть тебя у себя в гостях.

Его пасть издавала правильную речь вопреки законам природы. Илья засомневался в том, что сможет хорошо ответить, и скромно промолчал.

– Садись, поговорим немного, – голос у существа был низкий и скрипучий.

Илья кивнул и посмотрел, куда можно присесть. Не нашел ничего подходящего и опустился на траву вслед за говорящим чудовищем. Между тем, остальные непонятные существа тоже рассаживались на землю, оживленно болтая между собой. Мара села с другой стороны от него. Илье почудилось шуршание над головой, он посмотрел наверх и увидел, что на толстой ветке сосны прямо над ним лежит голая до пояса девица. Ее гибкие руки, словно змеи, оплетают сук. А ноги… Илья присмотрелся… вместо ног вокруг сука несколько раз оборачивался змеиный хвост, конец которого терялся где-то за сосновым стволом. Девица смутилась под его взглядом, прикрыла лицо ладошками и засмеялась.

Существо, сидящее рядом с Ильей тоже посмотрело наверх миндалевидными человеческими глазами, а потом строго глянуло на Мару. Мара презрительно фыркнула в ответ на его взгляд.

– Осторожней с Марой, – покачало головой существо, обращаясь к Илье, – даже если она не хочет тебе навредить, все равно ты можешь не устоять. Залюбит до смерти.

Илья кивнул:

– Я понял.

– Кстати, она соврала тебе насчет того, что яд от ее укуса не причинит вреда. Конечно, умереть ты не умрешь, но ее яд не даст тебе спать по ночам. Когда вернешься в избушку, потри ранку золой из печки. Там особенная зола.

– Спасибо, – Илья глянул на опухшую руку. После купания он ни разу не вспомнил о ней.

Мара снова фыркнула, теперь уже злобно.

– У нас сегодня праздник, в некотором роде. Чародейская ночь. Нам хотелось, чтобы ты посмотрел на нас поближе.

С противоположной стороны поляны со звонким смехом к ним подбежали абсолютно нагие девушки. В отличие от Мары, все они были в теле – не толстые, а просто хорошо развитые. Тугие груди, тонкие талии, упругие бедра – Илья даже встряхнул головой, такие они были аппетитные. Он насчитал десять штук и сбился со счета. Все они уселись в кружок напротив Ильи и его соседей. Каждая держала в руке по большому белому цветку, и только присмотревшись, Илья понял, что это не цветы, а бокалы – девушки иногда отхлебывали из них по глотку и щебетали какие-то непонятные ему глупости. Даже в лунном свете он заметил, что фарфоровой, мертвенной бледности Мары в их телах не наблюдается – они светились розовым румянцем, и кожа их излучала жар.

Одна из них залезла на колени его соседу, которого Илья про себя назвал Лешим.

– А вот наши птички совершенно безопасны, – то ли рассмеялся, то ли закашлялся Леший, – можешь любить их хоть всю ночь. Угостите нашего гостя, красавицы.

– Выпей с нами, хозяин, – одна из «птичек» легко поднялась, подошла к Илье и опустилась на колени прямо перед ним. Настолько близко, что он почувствовал тепло ее дыхания, запах хвои и листьев, исходящий от ее тела. Девушка протянула ему бокал, и он принял его в обе руки, боясь смять. Бокал и вправду оказался цветком, напоминающим белую лилию.

– Не бойся, пей, это вкусно, – девушка засмеялась, и смех ее походил на звон колокольчика.

Илья осторожно отхлебнул из необычного бокала. Напиток был абсолютно прозрачным, похожим по вкусу на березовый сок. Но, вне всяких сомнений, это был хмельной напиток.

– Да пей же, – сказала сверху русалка со змеиным хвостом, – ничего не будет. До дна пей.

Илья решил, что терять ему все равно нечего, и залпом выпил всю лилию до дна. Ничего не произошло, хотя он и ждал подвоха. Разве что чуть быстрей побежала кровь по жилам, да слегка закружилась голова. Но это случилось скорей от пьянящей близости «птички», которую можно любить хоть всю ночь.

Ему немедленно передали еще одну лилию, полную прозрачного напитка, но теперь никто не требовал, чтобы он выпил его немедленно и до дна. Услышав сзади чьи-то шаги, Илья обернулся: за его спиной стояло еще одно чудище. Желтое плоское лицо, расплывшееся и одутловатое, со всех сторон обрамляли космы, больше напоминающие тину. Маленькие прищуренные глазки сверкали чернотой, прорезь рта напоминала о лягушках. Его волосы и борода были столь длинными, что, как ряса, покрывали его полностью, до самых колен. А из под этой рясы торчали тонкие кривые ноги с мозолистыми, шишковатыми ступнями.

– Здорово, дедко, – кивнул ему Леший, – садись.

– И ты здрав будь, – недовольно проворчало чудище.

– Это багник, – сообщил Леший Илье, – болотный дедко. Прошу любить и жаловать. Все норовят подсесть поближе к нашим птичкам!

Тем временем птичка, сидящая напротив Ильи, как-то незаметно и непринужденно обвила шею Ильи рукой и оказалась сидящей у него на коленях. И Илья, тоже незаметно для самого себя, обнял ее за гибкую талию и притянул поближе к себе, изредка касаясь губами ее круглого плечика. Ее разгоряченная, пахнущая лесом кожа кружила ему голову все сильней.

Багник, кряхтя, уселся между красотками, и сразу трое из них повисли на нем, жарко обнимая, поглаживая его косматую голову и целуя в макушку. Он, впрочем, не сильно обращал на них внимания – на старого сластолюбца он никак не походил.

– Ну что, хозяин, хорошо тебе с нами? – буркнул дед, глядя на Илью пронзительными черными глазами.

Илья кивнул, усмехнулся и отхлебнул из лилии.

– Ты хоть понимаешь, что ты сторожишь?

Илья пожал плечами:

– Нет, наверное. Верней не так, я понимаю, но не могу этого объяснить. Верней могу, но только это будет непонятно…

Багник крякнул и Илья подумал, что так он смеется.

– Ну давай, объясняй.

– Ой, котик! – взвизгнула одна из «птичек» и схватила на руки огромного лохматого котищу, неслышно крадущегося мимо.

– Мур, – сказал кот, нисколько не обиженный ее фамильярностью.

– Спой нам песенку, киска!

– Да ты сдурела, – ответил ей кот, – хозяину нельзя слушать мои песни.

Илья уже не удивился. Голова шла кругом, жар тела девушки передался и ему, внутри у него клокотало: то ли от восторга, то ли от возбуждения, то ли от волнения и неизведанных переживаний.

– Хозяин сам споет нам песню, он мастер на это дело, – промурлыкал кот, и Илья подумал, что и вправду хочет петь. И откуда кот узнал о том, что он мастер на это дело?

– Откуда это ты знаешь? – несколько развязно спросил Илья у киски.

– Ой, твоя толстая синяя тетрадка всегда валяется в самых неподходящих местах, – фыркнула Мара, – мы все давно ее прочитали.

Илья смутился и, наверное, даже покраснел. Во всяком случае, щеки его жарко загорелись.

– Только не надо так болезненно это воспринимать, – Мара толкнула его в бок, – во-первых, мы должны знать, с кем имеем дело, а во-вторых, может быть, мы самые благодарные твои читатели.

Птичка, сидящая у него на коленях, жарко шепнула ему в ухо:

– Ты пишешь стихи, красавчик? Я очень это люблю. Почитай мне тихонечко, на ушко…

Илья спрятал глаза в ее мягких, русых волосах – вот уж никак он не ожидал, что попадет в такое дурацкое положение. Но нервная дрожь, клокочущая в груди, требовала выхода. Он вдруг почувствовал себя веселым и бесшабашным, эдаким рубахой-парнем, которого тут все любят и ждут от него чего-то решительно откровенного.

Он глотнул прозрачного напитка, и в голове его родился плавный ритм, на который с легкостью можно нанизывать слова. Илья никогда не импровизировал, даже не представлял, что такое возможно. Его стихи всегда рождались долго и мучительно, он перечеркивал строку за строкой, пока не получал что-нибудь приемлемое. И никогда не верил тем, кто, проснувшись среди ночи, записывает уже готовые строфы. А теперь музыка слов готова была сорваться с губ сама по себе, без мучительных поисков и раздумий. Все вокруг замолчали, не только те, кто сидел в одном с ним кругу. На поляне стало тихо, будто она опустела. Но если бы в другой раз это его смутило, то сейчас лишь придало уверенности. Илья разжал губы и негромко начал говорить.

 
Я живу здесь нежданно – негаданно,
Я всего лишь трава придорожная,
Сквозь асфальт пробиваюсь я к солнышку
И хлебаю дожди горько-сладкие.
 
 
Здесь я небо прозрачное, синее,
Я – река с монотонным течением,
Я – земля торфяная, зыбучая,
Я – листок, опадающий с дерева.
 
 
Заповедное место, пристанище
Спеленало меня и баюкает,
От него, для него, с благодарностью
Я приму и печали, и радости.
 

Илья замолчал и опустил лицо на плечо «птички». Выслушав его, поляна вновь зашумела, как будто ничего не произошло. Как хорошо, что никто не стал давать его словам оценок и отзывов, как хорошо, что это приняли как должное. Он ведь просто хотел высказаться… Объяснить, может быть, то, что объяснить никак не получалось даже самому себе.

– Ну, не так уж это и непонятно, – кашлянул Багник.

Илья залпом осушил лилию, и ему в руку тут же сунули еще одну.

– А про любовь? Про любовь ты умеешь? – прижав мягкие губы к его уху, спросила «птичка».

– Умею, – прошептал ей Илья, и поцеловал ее розовое ушко.

– Давай. Только мне и больше никому, хорошо?

– Сейчас.

Илья кашлянул и горячо зашептал:

 
– Жаркие руки и жаркие губы,
Стиснув в объятьях упругое тело,
Я растворяюсь, и бьюсь, и взлетаю:
Это любовь торжествует победу.
 

«Птичка» томно вздохнула и прижалась к нему еще сильней. Настолько тесно, что у Ильи перед глазами поплыла поляна. Он заметил, что машинально тискает ее, и не может перестать.

– Пойду-ка я поищу и себе кого-нибудь, для кого моя любовь не смертельна, – хмыкнула Мара и поднялась.

Илья рассеянно кивнул ей. Но, как ни странно, когда она начала удаляться, он почувствовал боль и тоску оттого, что она уходит. Если притяжение «птички» было для него чем-то естественным и светлым, то Мара будила в нем глухую, дремучую страсть, черную, как глубокий омут.

– Когда-то этот праздник мы встречали вместе с людьми, – сказал Леший, – только это было очень давно.

– «Давно» это насколько? – переспросил Илья, не переставая поглаживать «птичку». Впрочем, Леший тоже держал на коленях одну из них.

– Ну, сколько лет прошло с тех пор, как люди сложили Каменный лик и вызвали его к жизни, я припомнить не могу. А примерно тысячу лет назад люди начали меняться. Постепенно, медленно, но их приходило сюда все меньше. И вот уже лет триста как на праздник с нами приходят только хозяева избушки, да и то не каждый год.

– Так это люди сложили Каменный лик? – Илья поднял брови.

– Разумеется. Боюсь, что люди забыли свое место в жизни. Они готовы предаваться самоуничижению там, где сильны и свободны, и, напротив, мнят себя царями в том, в чем нисколько не отличаются от булыжника на дороге.

– И люди, поселившиеся здесь, это булыжники на дороге? – Илья оторвал лицо от мягкого плечика красавицы и повернул его к Лешему.

– Ты передергиваешь, – заметил кот, – никто этого не говорил. Ты сам только что сказал, что ты – придорожная трава, разве нет?

– А люди, поселившиеся здесь, просто не понимают и не чувствуют Долины, – от себя добавил Багник, – они не хотят признавать, что Долина – живая. Это только кажется, будто она молча терпит издевательства тех, кто сюда пришел.

– А на самом деле?

– А на самом деле, она рано или поздно нанесет удар. Смертельный удар. Пока она только предупреждает, но и ее терпению придет конец. И, возможно, все мы станем орудием в руках Каменного лика.

– Да не просто «возможно», а наверняка! – поправил кот, – и я, лично, буду этим орудием с большим удовольствием.

– Каждый из нас будет им с удовольствием, – прошипела сверху русалка со змеиным хвостом, и Илья нисколько не усомнился в серьезности ее намерений. Холод и страх повисли над их кружком, и ему стало не по себе. Но «птичка» щекотнула его шею губами, и его тревога рассеялась.

– Вы настолько ненавидите людей? – спросил Илья.

– Вовсе нет, – «птичка» погладила его грудь ладонью, – я так очень даже люблю.

– Ну, я бы не назвал это ненавистью, – вздохнул Леший, – змея, на которую наступили сапогом, не испытывает ненависти к тому, кого жалит. Просто она так создана природой.

– А что делать мне? – спросил Илья, – Как, по-вашему, должен поступить я? Я ценю ваше доверие ко мне, и мне очень хорошо с вами. Но люди, какими бы они ни были, тоже что-то значат для меня.

– А ничего тебе не надо делать, – сообщил кот, – сапогом на змею уже наступили.

– Нет, не скажи, Баюн, – Багник прищурился, – он правильно спрашивает. Я бы посоветовал людям немедленно покинуть это место. Ведь мы не кровожадны. Просто жить здесь никто не должен, это место не для жизни. Это место поклонения Каменному лику.

– Что-то я не заметил, чтобы вы ему поклонялись, – усмехнулся Илья.

– А каменный лик – не икона, – расхохотался Леший, – ему нравится смотреть на веселые лица, видеть нашу радость. Ты вот слагал для него песню, «птички» станцуют ему, а я, старый и неуклюжий, просто посижу рядом. Кстати, посмотри, твоя Мара нашла себе возлюбленного, несомненно, они сейчас покажут нам что-нибудь интересное.

Поляна снова затихла, все повернули головы в сторону Мары и ее нового спутника. И оказался им, к удивлению Ильи, совершенно обычный человек. Ростом примерно с Илью, в синих джинсах и серой, застиранной футболке, крепкий, но не сильно плечистый. Человек шел рядом с Марой такой же легкой походкой, как и у нее, чуть приподняв плечи, как будто слегка озяб. Что-то неуловимо знакомое было в нем, и Илья мучительно пытался понять, где мог его увидеть.

– Ну, шутники, – кашлянул Багник, глянув в сторону Мары.

– А ты скажи: «Чур сего места», – Леший тоже рассмеялся и толкнул Илью в бок.

Илья, ничего не понимая, смотрел то на одного, то на другого, и вдруг до него дошло, где он этого человека мог видеть, причем каждый день – в зеркале.

– Надо же, и с походкой попал! – веселился кот.

Илье почему-то стало не по себе, как будто встреча с двойником предвещала что-то недоброе.

– Это Безымень, – пояснила ему «птичка», – у него своего облика нет, поэтому он превращается в кого хочет. Вообще-то, нехорошая примета Безыменя в своем обличье встретить. Но надо просто зачураться, и тогда ничего не случится. И в глаза ему нельзя смотреть.

– А зачураться это как?

– Ну, скажи «Чур сего места», или «Чур меня».

Илья усмехнулся. Нечто подобное в последний раз он говорил в Сережкином возрасте.

– А ты не смейся, – «птичка» хлопнула его ладошкой по спине, – быстро говори!

– Ну, чур меня… – пробормотал Илья. И тут же легкий порыв ветра шевельнул ему волосы. Как будто чья-то рука легла на плечо, и сразу стало легко и спокойно.

– Э, Чура можно и с большим уважением поминать, – скептически заметил кот.

Илья, после того, как почувствовал прикосновение невидимой руки, и сам понял, что его небрежность была несколько… бестактной.

Тем временем Мара с его двойником вышли на середину поляны, в круг, обозначенный камнями, и остановились, взявшись за руки. И хотя воздух вокруг был тих и неподвижен, Илья увидел, что на эту странную пару дует ветер. Ветер развевал ее белоснежный сарафан, и откидывал назад волосы у них обоих, обнажая бледные лица. Легкое дрожание покатилась от них по поляне, становясь все ощутимей, пока не перешло в ритмичную, рокочущую вибрацию. И Илья телом ощутил музыку – она была не слышной, а осязаемой. Музыка эта, казалась не менее сверхъестественной, чем синий румянец щек Мары – тело напряглось, участилось дыхание, где-то в районе солнечного сплетения появился твердый ком, а кулаки непроизвольно сжались.

Мара раскинула руки в стороны, и белые рукава захлопали на ветру, как два флага, в такт осязаемой музыке. Безымень присел рядом с ней на одно колено, и Илья потряс головой – ему показалось, что сам он стоит рядом с Марой и хочет поднять ее на руки. И его двойник осторожно поднял ее невесомое тело, держа за колени, и выпрямился во весь рост. Картина получилась жуткая – как будто на кладбищенский крест надели белый саван. А между тем Безымень прижался лицом к ее прямым ногам, и медленно повернулся на месте, как будто давая всем рассмотреть свою спутницу. Сходство с крестом, одетым в саван, от этого только усилилось. Илье даже послышался скрип подгнившего дерева на ветру.

И вдруг Мара упала. Упала, как подбитая птица, навзничь, ломая крылья. Илья ахнул и качнулся вперед, подставляя руки. Но поймал ее Безымень, а она бессильно свесила руки-крылья назад и запрокинула голову, так что ее тонкая длинная шея изогнулась, как у мертвой птицы, острый подбородок поднялся вверх, а волнистые волосы, перебираемые ветром, коснулись земли. Безымень начал медленно поднимать руки вверх, и Мара изгибалась все сильнее, пока ее белые ступни не коснулись волос. Только никакой акробатики в этом не было – было бессильное, мертвое, гуттаперчевое тело. Ветер стих, все вокруг замерло, и музыка застыла.

Безымень опустил лицо к ее животу, и Илья почувствовал на губах тонкий лен сарафана-савана, а под ним – холод голубоватой кожи. И стоило его губам дотронуться до Мары, как по ее телу прошла судорога. Порыв ветра качнул ее рукава, и музыка шевельнулась еле слышно. Безымень подложил ладонь ей под спину, поднял ее лицо к себе и впился в него губами, одновременно как будто оборачивая ее тело вокруг себя. Она оживала в такт дрожащей музыке, оплетала его тело своим, прижималась к нему все сильней. И вибрация ее тела передавалась земле, и дрожь его рук сливалась с ее трепетом, и Илья чувствовал, что тоже дрожит, как в ознобе. Больше он ничего не видел – причудливые движения двух тел, сливающихся в странном танце, будто соединились с ним. Если бы его спросили, он бы сказал, что вошел с ними в резонанс. Как одна струна заставляет петь другую, до этого неподвижную. И чувствовал он при этом ветер, силу собственных рук, ликование и ревность одновременно.

Он очнулся оттого, что кто-то похлопал его по плечу тяжелой рукой. Безымень и Мара удалились с места всеобщего обозрения, на поляне снова стало шумно и весело.

– Эй, это любовь мертвого к мертвому. Не стоит примеривать это на себя, – сказал ему Леший.

– Оно не мертвое, – Илья огляделся по сторонам и неожиданно обнаружил «птичку» у себя на коленях, – оно просто не живущее.

– Люби лучше меня, я живущая, – «птичка» потерлась щекой о его плечо.

Илья хмыкнул, прижал ее к себе, допил все, что оставалось в его экзотическом бокале, и отбросил его в сторону, чтобы освободить вторую руку. И нисколько не пожалел об этом – ласкать красавицу обеими руками было куда как более удобно и волнующе.