Текст книги "Испытание верностью"
Автор книги: Ольга Арсентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
44
– Я не буду делать аборт, – повторила Аделаида, – я хочу оставить ребенка.
Брови замерли в изумлении. Потом заведующий отделением откинулся в кресле и грозно засопел.
– Вы хорошо понимаете, на что идете? Чем рискуете?
– Я хочу оставить ребенка, – в третий раз сказала Аделаида.
Заведующий развел руками и посмотрел на замершую у раковины молодую медсестру. Та возвела к потолку густо накрашенные глаза и покрутила пальцем у виска.
Аделаида заметила эту выразительную пантомиму. Губы женщины сжались в тонкую жесткую полоску, но потом она решила, что не стоит обращать внимание на такие мелочи. У нее сейчас более важные заботы.
К тому же молодость – это недостаток, который быстро проходит. В отличие от наглости и глупости – те, верные и неизменные спутницы, остаются с нами навсегда.
– Вы не могли бы объяснить мне, – все так же тихо, вежливо и сдержанно продолжала Аделаида, – есть ли сейчас какая-нибудь угроза для меня или ребенка?
– Ну… непосредственной угрозы нет, – вынужден был признать заведующий; однако сразу же, вспомнив утренний разговор с коллегой Шаховским, добавил: – Но, учитывая эти ваши обмороки, ручаться ни за что нельзя. Особенно, – подчеркнул он, – если вы сейчас самовольно покинете стационар.
– Понятно, – произнесла Аделаида, поднимаясь.
* * *
В палате ее ждала передача от мужа.
Апельсины, большие, идеально круглые, красно-оранжевые, как на рекламе дорогого сока «Ты». И кислые, как недозрелая клюква.
Ничего, думала Аделаида, старательно выжимая сок в больничную алюминиевую кружку, чем кислее, тем лучше – больше витамина С. Моему малышу он очень нужен, да и мне не помешает. А то я какая-то вялая после этой вечеринки (будь она неладна!)…
Я не сдамся, продолжала Аделаида, сжимая несчастный апельсин тонкими нежными пальцами с такой силой, что брызги разлетались по всей палате, ишь, чего удумали, аборт делать! Да ни за что!
* * *
О муже, позаботившемся о ней и приславшем передачу, Аделаида в то время не думала совсем. А вот Борис Федорович о ней думал, и чем дальше, тем больше. Можно даже сказать, что за последние дни он думал о ней чаще, чем за последние десять лет безмятежной и беспечальной супружеской жизни.
Он хотел навестить ее в больнице в понедельник утром, перед лекциями, но его не пустили – сказали, что можно только в приемные часы, с пятнадцати до семнадцати. Борис, впрочем, не очень расстроился – он не представлял, что говорить во время встречи и как теперь вести себя с Аделаидой.
Он попытался передать жене сетку с апельсинами и букетик ее любимых пестрых тюльпанов, но и это удалось ему лишь наполовину.
Апельсины приняли, а цветы завернули – не положено.
45
К тому же Шаховской уверил приятеля, что ему, Борису, никаких действий по отношению к Аделаиде предпринимать не стоит, нужно только ждать. Время от времени напоминая о себе ненавязчивыми знаками внимания.
Ну вот, он и напомнил.
К Шаховскому Борис относился с полным доверием.
Ему просто повезло, что у него такой друг – чуткий, понимающий, толковый специалист – и что он согласился помочь в таком сложном и деликатном деле, причем бескорыстно.
Правда, иногда, вспоминая слова Шаховского, Борис испытывал нечто вроде легкой внутренней дрожи, но тут же объяснял себе, что приятель совершенно прав и к его логическим построениям не подкопаешься.
Сначала Борис думал, что у Аделаиды в больнице, в силу абсолютно естественных причин, случится выкидыш; но Леонид легко и просто, как дважды два, доказал ему, что этого ни в коем случае произойти не должно.
Пусть лучше Аделаида примет решение об аборте.
– Видишь ли, – объяснял Шаховской Борису, – после того, как она это сделает, ее станет мучить совесть. Она решит, что недостойна швейцарца, которого, судя по тому, что ты мне рассказал, считает идеальным, и вернется к тебе. Вернется, вернется, куда ей еще деваться…
– А если… ее не будет так уж сильно мучить совесть? – выразил сомнение Борис.
– Если не будет… – Шаховской сделал вид, что задумался, – …что ж, другие женщины, как правило, легко прощают себе этот грех. Другие, но не твоя. Она ж у тебя ходячая добродетель…
– Была, – мрачно закончил Борис.
Шаховской пожал плечами.
– Даже если ее не будет очень уж сильно мучить совесть, – продолжил он своим спокойным менторским тоном, – то она все равно не сможет уехать к нему. Почему? Да потому что он ее бросит.
Бросит, это же очевидно. Вот скажи, как бы тыпоступил, узнав, что женщина, которую ты любишь и на которой собираешься жениться, убила во чреве твоего ребенка?
Борис поежился.
– Но ведь тогда надо, чтобы швейцарец об этом узнал…
– Полагаю, это можно будет устроить, – усмехнулся Шаховской. – Ты ведь говорил, что она познакомилась с ним у себя в школе?..
Школа… – тут Шаховской мечтательно улыбнулся, – множество пылких одиноких женщин с нерастраченными чувствами и романтическими иллюзиями… Знаешь, Борис, я даже жалею о том, что вынужден брать за свои услуги столь высокую плату! Из-за этого бедные учительницы не могут позволить себе обратиться ко мне за советом и помощью…
Борис дико посмотрел на него, и Шаховской, кашлянув с нарочитым смущением, закруглился.
– Короче говоря, найдутся люди, сообщат, – сказал он. – Если у твоей жены до последнего времени и не было в школе активных «доброжелательниц», то теперь они наверняка появились. Всего-то и надо – намекнуть… пустить слух об аборте…
Борис поежился снова.
– Или, может быть, – возвысил голос Шаховской, – ты предпочитаешь, чтобы она все-таки от тебя ушла?
Борис решительно помотал головой.
46
Он был готов простить Аделаиду и никогда не напоминать ей о случившемся. Он даже, если хотите знать, решил впредь уделять жене больше внимания… ну там, в театр с ней раз в год сходить или взять с собой на футбольный матч…
Лишь бы только она вернулась и их благополучная, такая удобная и привычная для него жизнь потекла бы по-старому.
И потому, несмотря на легкий озноб, пробегавший по спине, когда он размышлял о нынешних неприятных обстоятельствах, Борис согласился с Шаховским и предоставил ему полную свободу действий.
Борис вовсе не был человеком глупым или злым, просто больше всего на свете он ценил собственный комфорт и благополучие.
* * *
Клаус проснулся с ясной головой, но с совершенно онемевшим телом.
Сегодня понедельник, подумал он и обрадовался – не тому, конечно, что началась новая неделя, а тому, что смог так легко и сразу же сориентироваться во времени.
Сориентироваться в пространстве оказалось сложнее.
Прямо над ним пламенел кусок ярко-фиолетового неба, втиснутый в рамку из темного, почти черного, камня.
Такой же камень сдавливал с двух сторон его бедное тело.
С усилием приподняв голову, Клаус увидел профессора.
Тот спал или просто лежал неподвижно на боку (ему, как и Клаусу, было не развернуться в узкой щели), выбросив вперед руку и уткнувшись лбом в локтевой сгиб.
Его пальцы почти касались Клаусовой обуви. Ветер слабо шевелил светлые волосы.
* * *
Н-да… А что, собственно, было-то?
Вроде бы ночью они сидели в этом самом ущелье, куда загнала их лавина, и отчаянно пытались не замерзнуть. То есть сначала оказалось не так уж и холодно – они надели на себя все имеющиеся теплые вещи, завернулись в спальники и ждали, пока взойдет луна. Темнота была в ущелье – хоть глаз выколи.
Попытки разжечь уголь ни к чему не привели – только зря истратили полкоробка спичек. Куски угля, сложенные в кучку прямо на дне ущелья (дно оказалось совершенно гладким, словно вычищенное, никаких мелких камней, не говоря уже о крупных, из которых можно бы сложить примитивный очаг), даже обильно политые горючей жидкостью, нипочем не желали разгораться.
Но в общем было терпимо. Остатки коньяка из неприкосновенной фляжки решили пока не трогать – оставить на самый уж крайний случай. Чтобы скоротать время, что-нибудь друг другу рассказывали.
Клаус вспомнил профессорскую историю об обезьяне, вовремя наевшейся слабительных ягод, и улыбнулся. Кажется, там была еще какая-то философская подоплека, но какая? Клаус не мог вспомнить. Ну и ладно, неважно сейчас это… А вот что случилось дальше?
Значит, сидели они спиной к спине, Клаус лицом ко входу в ущелье, а профессор – лицом к неизвестному будущему.
И вдруг это самое будущее обрушилось на них. Примчалось, налетело, завыло ледяным ветром.
47
В затылок Клауса, к счастью, защищенный шерстяной шапочкой и меховым капюшоном, швырнуло целой лопатой колючего тяжелого снега. Перед глазами в кромешной темноте закружились и замерцали белые звездочки.
Стало так холодно, что зубы Клауса начали выбивать дробь. Чей-то голос, ледяной, тонкий и злобный, несколько раз явственно провыл ему прямо в уши: «Уходи… уходи… уходи…»
При этом ногам Клауса, вытянутым в сторону входа, было почему-то несравнимо теплее, чем голове. И ветер, не ослабевая, дул в ту сторону, словно намеревался вышвырнуть путешественников из ущелья, туда, откуда они пришли, на каменную полку, где (Клаус почему-то в том не сомневался) совсем не было снега и над которой давным-давно появилась луна.
Клаус хотел обернуться и посмотреть, что с профессором – ему-то злобные духи ущелья дули прямо в лицо, – как получил очередную снеговую затрещину и медленно поплыл куда-то по темной, с белыми кружевными завихрениями ледяной реке.
И унесло, утянуло бы Клауса в неведомые черные пропасти, в самый ад, если б мощная рука профессора не развернула парня к себе и не прижала к его губам флягу со спасительным жидким огнем. Клаус, всхлипывая, присосался к фляге и почувствовал, что сковавшие тело ледяные кольца распались. Почти сразу же теплой волной накатила дремота, и Клаус, хотя и повторял себе слова профессора, что спать нельзя, только не здесь, только не сейчас, поддался ей.
Вместе со сном неизвестно откуда явилось убеждение, что все кончится хорошо. Пока Клаус с профессором, просто-напросто не может случиться ничего плохого. Потому что профессор – вечен и непоколебим, как скала.
* * *
И что же – Клаус оказался прав. Он проснулся. Он жив, не обморозился, не замерз.
И пришло утро. Новый день – новая надежда.
И даже, если разобраться, не так уж холодно…
Клаус тронул носком ботинка ладонь профессора. Потом еще раз.
Тот пробормотал что-то невнятное, тяжело вздохнул и сделал попытку повернуться на другой бок.
Когда же это не удалось, профессор, видимо, смирился с неизбежным, потому что открыл глаза, поднял голову и посмотрел на Клауса.
Тот ободряюще улыбнулся ему и сказал:
– Доброе утро, профессор! Чашечку кофе?
Профессор провел ладонью по лицу и отрицательно покачал головой.
Было очень странно видеть непоколебимого господина Роджерса небритым, взлохмаченным, с глубокими тенями под глазами. Почти так же странно, как и просыпаться раньше его.
– Не знаю, как вы, а я отлично выспался, – солгал Клаус.
– Хорошо, – проговорил профессор, поднимаясь, – однако же, странно…
– Что странно? – удивился Клаус. – То, что я выспался?
– Вот именно. Мы с тобой попали в настоящий снежный буран, так?
Клаус согласно кивнул.
– К тому же на этой высоте температура ночью опускается до двадцати градусов мороза, верно?
Клаус пожал плечами – мол, вы профессор, вам виднее.
– Следовательно, к утру мы должны были просто-напросто замерзнуть. Или погибнуть под грудой снега…
48
– Вы так говорите, словно недовольны тем, что этого не произошло, – усмехнулся Клаус.
Профессор потер правый бок, слегка поморщился и сказал:
– Значит, ты хорошо выспался?
– Ага, – подтвердил Клаус.
– И голова не болит?
– Нет, – гордо ответил Клаус, – ничего не болит.
– Тогда бери свой рюкзак, и идем дальше.
«Ну, я, конечно, не рассчитывал, что вы, герр Роджерс, и дальше будете тащить мой рюкзак, но уж завтрак-то – святое, – возмутился про себя Клаус. – Еще неизвестно, сколько нам пробираться вверх по этому ущелью.
Здесь, конечно, не самое комфортное место для завтрака и сесть толком негде, но уж по ломтю солонины с галетой и по глотку воды из фляги запросто можно было бы организовать!»
– Мы скоро выберемся из ущелья, – отозвался на его недовольные мысли ушедший вперед профессор.
* * *
– И там нас встретят мудрые старцы в белых одеждах, – ворчал Клаус, волоча рюкзак по земле. – Мудрые старцы – хранители Шамбалы. Они накормят нас сытным завтраком (ячий творог с салатом из эдельвейсов), проводят в Долину и торжественно вручат необходимые документы, сувениры и артефакты…
– А знаешь, – отозвался профессор, останавливаясь, – не исключено, что все будет именно так.
Клаус открыл рот.
– Вот мы и пришли, – сказал профессор.
Клаус закрыл рот и сглотнул.
Они стояли перед совершенно гладкой стеной, перегородившей путь и превратившей ущелье в тупик.
* * *
Она была высотой метра два – сущие пустяки.
Клаус, опираясь на руки и плечи согнувшегося профессора, легко взобрался наверх.
Профессор передал ему рюкзаки, а потом и сам очень быстро оказался рядом, ухватившись за край стены и просто подтянувшись на руках.
Клаус завистливо фыркнул и отвернулся.
– Что-то я не вижу мудрых старцев с завтраком, – сообщил он, щурясь на ослепительно сверкающий под солнцем снежник, – вообще ничего и никого не вижу.
– Надень очки, – посоветовал ему профессор.
– Герр Роджерс!..
– Надень темные очки, – терпеливо повторил профессор, – иначе не только ничего не увидишь, но и заработаешь ожог сетчатки.
Клаус испуганно зажмурился.
На ощупь отыскал в наружном кармане рюкзака очки и очень осторожно водрузил их на нос.
– Ух ты! – восхитился он, открыв глаза. – Красота-то какая!
Под ясным, ярким, густо-фиолетовым небом лежало ровное, пушистое, голубое снежное поле. То есть снег был, конечно же, белым, но такой невероятной чистоты и белизны, что помраченное блеском сознание воспринимало его голубым.
49
– Как на другой планете! – продолжал восторгаться Клаус. – А в самом деле, какая тут высота? Может, мы уже в космосе?
– Пять с половиной тысяч метров, – отозвался профессор.
Он тоже надел темные очки, и теперь солнце отражалось в их металлической оправе, мешая рассмотреть выражение его лица.
– Хорошо, что не шесть, – глубокомысленно заметил Клаус, – а то нам, чтобы идти дальше, понадобились бы кислородные маски.
Поле было, как показалось Клаусу, размером с футбольное.
Его ровная гладь так и манила пробежаться (или, скажем, погонять мяч), но Клаус медлил – оставить на пушистой голубой поверхности цепочку своих следов было в равной мере и заманчиво, и пугающе.
По краям поле окаймляли короткие синие тени скал.
Прямо напротив Клауса, в самой большой скале, лучившейся мягким серебристым светом, темнели круглые отверстия.
– Там что, пещеры?
Профессор кивнул.
Похоже, он был не очень доволен.
– Их слишком много, – помолчав, расстроенно покачал головой профессор.
Клаус напрягся.
– Шестьдесят четыре, – произнес он две минуты спустя.
Профессор за это время успел вытащить ноутбук и теперь, сидя на рюкзаке, увлеченно стучал по клавишам.
– Ничего, – сообщил он наконец, – хотя, погоди-ка… ты говоришь – шестьдесят четыре?
Он вскочил и сунул Клаусу ноутбук.
– Ну да, – удивился Клаус, – шестьдесят четыре. Четное число. Восемь в квадрате. Шестнадцать умножить на четыре…
– Гм-гм…
* * *
Профессор и Клаус обернулись так стремительно, что последний чуть было не выронил компьютер.
Позади них стояли два снежных человека.
Точнее, два снежных великана – ростом метра по два с половиной, не меньше.
Высокий профессор рядом с ними казался маленьким, тонким и хрупким, а уж он, Клаус, – и вовсе ребенком.
Такие вполне могли бы высечь ту змею на скале, подумал Клаус, чувствуя, как его охватывает истерическая дрожь; только, наверное, не очень удобно держать резец лапой с когтями.
Великаны, двигаясь медленно и бесшумно, обошли Клауса и профессора по дуге, оставляя в голубом снегу широкие следы. Теперь неизвестные существа стояли против солнца, и Клаус, присмотревшись, облегченно вздохнул: это были люди, просто очень высокие и могучие, одетые в длинные белые меха, белые меховые шапки и белые же рукавицы с черными полосками.
К тому же йети вряд ли могли бы сказать «гм-гм», сообразил Клаус.
Он широко, дружелюбно улыбнулся, протянул руку тому, кто стоял напротив него, и сказал по-английски:
– Привет! Я – Клаус.
Гигант внимательно посмотрел на протянутую руку.
На его огромном круглом лице отразилось недоумение.
50
Черные брови, между которыми синело овальное пятно с золотым кружком посредине («Это не солнце в небе, – вдруг подумал Клаус, – а третий глаз! Какой я молодец, сам допер!»), сошлись в тяжком раздумье.
– Ну? – настаивал Клаус.
– Клаус, – произнес профессор, – лучше не надо. Молчи и не двигайся.
Сам он стоял напротив своего великана, опустив руки, спокойно глядя ему в глаза. Клаус тоже посмотрел на великана профессора и без особого удивления отметил, что тот похож на своего спутника как две капли воды.
Наконец тот, кто стоял напротив Клауса, принял решение.
– Ты, – он поднял белую мохнатую руку толщиной с бревно и легонько ткнул парня в грудь, – ты – уходить отсюда!
Клаус от толчка сел на снег и разозлился:
– С какой это стати?
Профессор и его великан по-прежнему играли в гляделки.
Помощи ждать было неоткуда.
На Клауса внезапно накатил приступ дикой отваги.
Закусив губу, он поднялся на ноги и, пригнувшись, выставив вперед кулаки, бросился на снежного грубияна.
Тот от неожиданности отступил на шаг, и под его широкой тяжелой лапой что-то жалобно хрустнуло.
Ноутбук! Профессор меня убьет!
Не помня себя от ярости и отчаяния, Клаус изо всех сил боднул противника в живот.
Услыхав вопли ассистента, профессор наконец разорвал зрительный контакт со своим великаном. Тот вздрогнул и неуверенно провел рукой перед затуманенными глазами.
Гигант Клауса держал его в воздухе, высоко подняв руку с зажатой в ней левой ногой жертвы. Близоруко прищурившись, великан спокойно наблюдал, как лицо парня наливается кровью.
– Отпусти его! – крикнул профессор.
Великан не отреагировал.
Тогда профессор, без предупреждения, безо всяких там боевых стоек и воплей «кия-а-а» (без чего, по мнению Клауса, не могла обойтись ни одна драка), нанес гиганту серию великолепных молниеносных ударов по жизненно важным точкам.
Тот пошатнулся и выпустил Клауса, который упал вниз головой в пушистый, но не мягкий, а почему-то твердый снег и на какое-то время лишился сознания.
* * *
На сей раз он пришел в себя без нашатырного спирта.
Когда, выплюнув снег и откашлявшись, он сел, оказалось, что солнце успело несколько сдвинуться вдоль скал и теперь они находятся в тени. Оба снежных человека куда-то исчезли, и Клаус от души понадеялся, что навсегда.
– Я долго был в отключке? – небрежным тоном спросил он у профессора.
Тот сидел на рюкзаке и прилаживал оторванный рукав куртки.
Под левым глазом господина Роджерса багровел свежий кровоподтек. Из уголка рта сочилась кровь. Разбитые темные очки валялись рядом на снегу.
– Да не особенно, – весело отозвался профессор, – хотя, не спорю, ты пропустил самое интересное.
Он даже попытался подмигнуть Клаусу, но из-за подбитого глаза это не очень хорошо получилось.
– Вы бы умылись, что ли, – посоветовал Клаус, шаря в карманах куртки. – Черт, где-то здесь у меня был пластырь…
51
– А, пустяки, – беспечно махнул рукой профессор, – до свадьбы заживет…
– До чьей? – тут же полюбопытничал Клаус.
Профессор, по своему обыкновению, пропустил личный вопрос мимо ушей и поинтересовался, что он, Клаус, думает по поводу шестидесяти четырех пещер.
Как найти среди них ту, единственную?
Исследовать все подряд или есть другие, более конструктивные предложения?
– Да погодите вы с пещерами! – возмутился Клаус. – Лучше скажите, куда эти-то подевались? Что, они просто слегка побили вас и ушли?
– Ну, не совсем так, – скромно заявил профессор. – Им тоже досталось.
– Кто бы сомневался, – проворчал Клаус.
– Видишь ли, у нас с ними возникла патовая ситуация…
– Да ну? В самом деле?
– Да. В какой-то момент они осознали, что могут остановить нас только одним способом – убив.
– Спасибо, конечно, за «нас», – буркнул Клаус, – но я все равно не понимаю…
Профессор удивленно посмотрел на него.
– Это же лимбу.
Клаус вздохнул, такого объяснения ему явно было недостаточно.
– Лимбу никогда никого не убивали, – продолжил профессор. – Никого. Никогда. Ни при каких обстоятельствах. Даже защищая собственную жизнь. Вероятно, поэтому их и осталось так мало…
– Ух ты! – поразился Клаус. – Да, верно, теперь я вспомнил! Значит, они ушли, и теперь никто и ничто не помешает нам войти в Шамбалу!
Он вскочил на ноги, но тут же, вскрикнув от боли, опустился назад.
– Что с тобой? – встревожился профессор. – Голова?
– Нет, – сердито всхлипнул Клаус, – нога! Хотя я точно помню, что упал вниз головой!
Профессор снял с его левой ноги ботинок и носок и ощупал лодыжку тонкими чуткими пальцами. Она была красная и опухшая.
– Перелома нет, – наконец сказал профессор, – вывиха тоже. Похоже, ты ее просто подвернул, хотя я ума не приложу, когда и как.
– Я тоже, – мрачно кивнул Клаус. – И?
– Тебе нужен покой. Сутки или двое покоя.
* * *
– Все, – проговорил профессор, кончив бинтовать эластичным бинтом Клаусову лодыжку, – теперь остается только ждать.
Клаус вздохнул.
– Знаете что, – произнес он тихо и серьезно, – а я ведь понял, в чем смысл…
Профессор недоумевающе глянул на него.
– Ну, смысл вашей сказки про обезьяну…
– А я и сам его не очень понимаю… – мягко сказал профессор.
– Да бросьте вы, все же предельно просто! Даже оказавшись между крокодилом и львом, надо наслаждаться дарами жизни… жить так, будто впереди миллион лет!.. И знаете еще что… Идите туда один! Подождите, выслушайте меня! Шамбала рядом, нужно только выбрать правильную пещеру. Я уверен, вы уже знаете какую, а меня спрашиваете просто так, чтобы я не чувствовал себя полным придурком! И всю дорогу вы так! Ну и правильно, конечно! Я и есть придурок, от меня одни неприятности, а вы все равно пытаетесь меня хоть чему-то научить!
