Текст книги "Испытание верностью"
Автор книги: Ольга Арсентьева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
37
Как они будут раскаиваться в своей черствости, как они будут рыдать над гробом, как будут жалеть ее, такую молодую, непонятую, такую безвременно ушедшую!
А она будет лежать вся в белом, с распущенными волосами, прекрасная, холодная и равнодушная к этим запоздалым проявлениям чувств…
Но психотерапевт не дал клиентке в полной мере насладиться столь печально-сладостными картинами.
– Есть средство, – сказал Шаховской.
Молодая особа перестала плакать и зачарованно уставилась в гипнотически мерцающие, круглые, желто-зеленые, как у кота, глаза психотерапевта.
– Есть средство, но оно не для всех. Далеко не для всех. Это средство не купишь ни в одной аптеке. Его вообще невозможно достать за деньги.
Но ей повезло, просто исключительно повезло, продолжал Шаховской; буквально на днях один его друг, занимающий солидную должность в закрытом медицинском институте (они там, знаете ли, разрабатывают лекарства для членов правительства и космонавтов), дал ему, Леониду Сергеевичу, упаковку из новой серии.
Эти пилюли изготовлены по старинным рецептам тибетских монахов из трав, растущих в одном-единственном месте всего Тибетского нагорья, а именно, на северном склоне Хан-Тенгри, знаменитой Горы Духов, и собранных исключительно в полнолуние весеннего месяца нисан (тут опытный психотерапевт прервался, почувствовав, что его несколько занесло, – слабость, простительная для истинного художника и мастера своего дела).
Впрочем, ей совершенно ни к чему знать, из чего в точности приготовлено средство; главное – принимать его в строгом соответствии с составленной им, Шаховским, терапевтической схемой и не сомневаться в успехе.
И Леонид Сергеевич отсыпал десяток пилюль прямо в ее подставленные ладошки.
Пилюли были очень красивые, крупные, нежно-золотистого цвета, и каждая завернута в прозрачную бумажку.
Молодая особа благоговейно положила лекарство в сумочку и сделала попытку всучить психотерапевту деньги, однако Шаховской величественным жестом отказался (моя дорогая, эти пилюли бесценны… а платой для меня, как для врача, станет ваше полное выздоровление).
Оставшись наконец один, Шаховской снял белый халат, повесил его в шкаф и потянулся, немилосердно треща суставами.
* * *
Кажется, на сегодня все.
Хотя нет. Чуть не забыл…
Шаховской достал мобильный телефон и позвонил знакомому фармацевту, который изготавливал для него тибетские пилюли, с просьбой пополнить запас.
Сырьем для пилюль служил обыкновенный отечественный аспирин (95 копеек за упаковку) и немного кондитерской абрикосовой глазури, которая и придавала им дивный золотистый цвет и тонкий, изысканный аромат.
Леонид Сергеевич Шаховской, как истинный психотерапевт, всегда считал, что лучшим средством от вымышленной болезни является вымышленное лекарство.
Вот теперь действительно все.
Наконец-то можно идти к Тарасу и там, в практической дискуссии о преимуществах немецкого нефильтрованного пива «Эдельвейс» над российскими аналогами, по-настоящему расслабиться и забыть о тяготах трудового воскресенья.
38
А впрочем (Шаховской потянулся еще раз и подмигнул Дэнкэю), это был не такой уж плохой денек.
Подсчитав в уме сумму, которую получит сейчас у хорошенькой регистраторши, выполнявшей также функции кассира, Леонид Сергеевич довольно усмехнулся.
Это у них, в частном медицинском центре, поставлено грамотно: заработал – получи. Наличными. Прямо по окончании рабочего дня.
И потом – Аделаида. Адочка. Смущенная, напуганная, тоскующая, оказавшаяся вместо вожделенной Швейцарии в палате неврологического отделения, где сам он, Шаховской (какое совпадение!), временно исполняет обязанности главного врача.
Губы его дрогнули, окончательно расползаясь в улыбке, тяжелые веки легли на заблестевшие молодым блеском глаза, и стал психотерапевт окончательно похож на солидного, сытого, довольного, но встрепенувшегося-таки при виде кринки со сметаной кота.
Аделаида всегда нравилась Шаховскому, но жена друга – это святое.
Теперь же другое дело.
Теперь, как бы ни повернулись события, ей вскоре понадобится надежный друг, советчик и утешитель.
Он, Шаховской.
Добрый доктор Леонид.
Мурлыча себе под нос популярный мотивчик, Леонид Сергеевич покинул кабинет и отправился получать честно заработанное.
* * *
Когда у Клауса окончательно прошло головокружение от увиденных прямо под ногами острых скалистых пиков, он почувствовал облегчение и особую, печальную, гордость.
Шерпы удалились восвояси. Они с профессором остались одни, высоко в горах, черт знает где, черт знает на сколько, и все же Клаус не сомневался, что решение было принято правильное.
Он лишь слегка поворчал на профессора за то, что тот отдал шерпам половину оставшегося угля и консервов. Меньше нести, возразил ему профессор, и Клаус вынужден был признаться, что тот в очередной раз прав.
Идти по гладкой каменной полке, плавно уводящей вверх, оказалось нетрудно – главное, не приближаться к краю и не смотреть вниз. Полка была удобной для ходьбы – шершавая, без малейших следов снега или льда, и у Клауса возникла мысль, что за ней, возможно, кто-то присматривает.
А хоть бы и так, сказал себе Клаус, поправляя рюкзак на натруженной спине.
Лично мне это подходит гораздо больше, чем ползать по скалам, цепляясь всеми пальцами за малейшие выступы, или проваливаться по пояс в снежниках.
К тому же здесь было очень тихо.
Ни одного звука, кроме их шагов, не доносилось ни снизу, из глубин, о которых Клаус старался не думать, ни сверху, где небо приобретало все более и более фиолетовый оттенок.
Мировые вершины сияли своими ледяными коронами в безопасном отдалении, и лишь иногда с их склонов в полной тишине и безмолвии скатывались белые язычки лавин.
Постепенно Клаусу начало казаться, что он слышит музыку.
Где-то неподалеку, в вечных снегах, на органе торжественно и неспешно исполняли хоральную прелюдию фа минор Баха.
39
Ну разумеется, подумал Клаус, что еще могло бы звучать здесь, на Крыше Мира, откуда ближе всего к космосу, – только орган. Только Бах.
Звук был негромкий, но такой качественный, глубокий и чистый, что Клаус негодующе замахал руками на профессора, когда тот обратился к нему с каким-то вопросом.
А потом Клаус неожиданно для себя очутился на самом краю. Тут же музыка грянула громче, и Клаус, прекрасно зная, что делать этого ни в коем случае не следует, не удержался и посмотрел вниз.
Его правая нога плавно, как по маслу, съехала с полки и повисла над зовущей, гримасничающей, подмигивающей пустотой.
Перед глазами поплыли яркие фиолетовые круги. Клаус истерически захихикал и отмахнулся от протянутой руки профессора.
В следующее мгновение Клаус, вяло болтая ногами, висел над звучащей в полную силу пропастью, а господин Роджерс держал его одной рукой за лямку рюкзака, а другой за кисть правой руки.
– Спокойно, Клаус, – произнес профессор сквозь стиснутые зубы, – сейчас я тебя вытащу…
– Не хочу, – капризно заявил тот и сделал попытку высвободиться.
Тогда профессор, не тратя больше времени на разговоры, отпустил рюкзак, коротко размахнулся свободной рукой и врезал ассистенту по скуле.
* * *
Когда Клаус пришел в себя, оказалось, что он лежит на спине на безопасном расстоянии от края полки, что на лбу у него снежный компресс, а в носу сильный запах нашатырного спирта.
– Ты как? – хмуро осведомился профессор, пряча пузырек с нашатырем в верхний карман рюкзака.
Клаус стащил с головы подтаявший компресс и осторожно ощупал себя. В ушах немного звенело, но никакой музыки больше слышно не было.
– Ничего, – отозвался Клаус и попытался сесть. С третьей попытки у него получилось. – Профессор! Неужели это все из-за вчерашнего коньяка?
Профессор медленно покачал головой.
– А что тогда со мной было?
– Я очень виноват перед тобой, – сказал профессор.
Клаус, потирая распухшую, ноющую щеку, уставился на него налитыми кровью глазами.
– Я совсем забыл, что ты впервые в горах и у тебя может начаться горная болезнь, – продолжил профессор, – но ведь до сих пор ты так хорошо держался…
Клаус приосанился.
– Что за горная болезнь? – спросил он небрежно. – Никогда о такой не слышал!
Профессор объяснил.
– Надо же! – поразился Клаус. – Надо же… Да, я чувствую себя именно так, как вы говорите… А почему у вас нет горной болезни?
– Потому что я заработал иммунитет, – сказал господин Роджерс, невесело усмехнувшись.
Клаус подумал, что об этом тоже надо будет порасспросить профессора – не сейчас, конечно же, а потом, когда они вернутся в обитаемый мир с найденными здесь доказательствами существования легендарной Шамбалы, овеянные славой величайших археологов всех времен и народов.
– Клаус!
– А… что? – Он неохотно вынырнул из мечтательно-полуобморочного состояния.
– Нам нужно идти, – произнес профессор, поднимая рюкзак Клауса и пристраивая его спереди.
40
Клаус медленно, цепляясь за каменную стену, поднялся на ноги.
Горы плыли и качались перед глазами, но это было не страшно, а, наоборот, даже приятно.
На Клауса накатил приступ безудержного веселья.
– Ну и видок у вас, – радостно заявил он обвешанному рюкзаками профессору, – вы похожи на…
– Я понимаю, как тебе трудно, – мягко прервал его господин Роджерс, – но все же постарайся взять себя в руки. Мы обязательно должны уйти с этой полки до наступления темноты.
Должны так должны, мысленно согласился Клаус, в чем проблема-то?
Здесь так легко и приятно идти… бежать… лететь…
– Если вздумаешь полетать, мне придется снова тебя ударить, – предупредил его профессор.
А, так вот почему у меня так болит щека, сообразил Клаус. Ну и удар у него, спасибо, хоть зубы не выбил.
Через некоторое время полка стала ощутимо забирать вверх.
Несмотря на это и на увеличившийся груз, профессор шел прежним, ровным, размеренным, шагом, держась ближе к краю и не подпуская туда Клауса.
Он же плелся осторожно, по стеночке, время от времени останавливаясь и прижимаясь раскаленным лбом и щекой к восхитительно холодному камню.
* * *
Уже совсем стемнело, когда скала, вдоль которой они поднимались, неожиданно расступилась, открыв слева узкий, едва заметный проход.
Профессор заметил его потому, что давно ожидал чего-то в этом роде, а Клаус, окончательно выбившийся из сил, – потому что именно в тот момент решил снова прислониться к гладкой каменной стене и немного передохнуть.
Клаус тихо ойкнул и исчез в темноте, более темной, чем окружающие их сумерки.
Потом из щели показались его ноги, видимые благодаря толстым белым носкам, купленным у уличного торговца в Катманду и якобы обладавшим многочисленными целебными и защитными свойствами.
Ноги слабо шевелились.
Профессор снял с себя поклажу, нагнулся и заглянул в щель.
– А здесь неплохо, – услыхал он голос Клауса, – уютненько и не дует. Тесновато, правда…
– Встать можешь?
– Попробую.
Из темноты послышалось сопение, кряхтение, потом в щель втянулась левая нога.
– Быстрее!
Что-то в голосе профессора заставило Клауса поторопиться.
Он подобрал под себя обе ноги и встал.
Профессор тут же протиснулся к нему и принялся тянуть за собой рюкзаки.
– Отойди подальше! – велел он Клаусу, и тот снова послушался, ворча:
– Не так-то это просто – отойди, правильнее сказать – отлезь… или отползи.
– Тихо! – воскликнул профессор и замер.
Клаус замолчал.
Сначала ничего не было слышно, потом, через несколько секунд, раздался тихий свист. Через минуту он стал выше, тоньше, пронзительней, поднялся до такой высоты, что у Клауса заныли зубы, и наконец оборвался.
Вслед за этим послышался грохот. Скалы, обступавшие их, задрожали, стало совсем темно, и в воздухе резко запахло свежим снегом.
– Лавина, – пояснил профессор, когда Клаус перестал зажимать уши и открыл плотно зажмуренные глаза. – И камнепад.
41
Господин Роджерс повернулся, перешагнул через рюкзаки и, вытянув вперед руку, исчез в темноте.
Клаус судорожно вздохнул.
Одно хорошо – голова наконец перестала болеть и кружиться.
– Иди сюда, – позвал его профессор.
Клаус заторопился, споткнулся о рюкзаки, но каким-то чудом удержался на ногах. Сделал пару осторожных шагов и нащупал руку профессора.
– Смотри, – сказал тот.
Может, лучше не надо, мысленно взмолился Клаус, ясно же, что ничего хорошего я там не увижу… Может, я лучше так постою, а вы мне потом все расскажете…
Профессор, смутно видимый в темно-сером, сочащемся непонятно откуда освещении, посторонился.
Клаус мужественно преодолел слабость, приблизился к нему и посмотрел.
Полки, по которой они пришли сюда, больше не было.
Точнее сказать, не было пути наверх – налево, прямо перед ними, высилась ровная, словно обрезанная ножом, снеговая гора.
Та же часть полки, что вела назад и вниз, оказалась совершенно свободна от снега и камней и заманчиво поблескивала в свете звезд и молодой луны, обещая спокойное возвращение, отдых и безопасность.
Клаус с усилием отвел взгляд.
– Интересно, правда? – небрежным тоном обратился он к профессору. – Лавина обрушилась там, где мы должны были пройти.
Профессор не ответил – задрав голову, он смотрел на вершину снеговой горы. Вершина терялась в темноте.
– Такое ощущение, – продолжал Клаус, – что кто-то очень хочет нам помешать.
Он замолчал, от души надеясь, что профессор возразит ему, развеет его опасения, скажет, например, что это совпадение… мало ли что в горах бывает… и что здесь, кроме них самих, никого нет… В общем, утешит и успокоит, как всегда.
Но профессор ничего такого не сказал.
Просто развернулся и нырнул назад, в ущелье. И Клаусу ничего другого не оставалось, как пойти следом.
* * *
Закутавшись в спальные мешки, они сидели, прижавшись спинами друг к другу, и ждали восхода луны. Не было видно ни зги, и к тому же перестал работать карманный фонарь – наверное, сели батарейки. Небо над головой тоже оказалось абсолютно черным, почему-то без единой звездочки, и полностью сливалось с окружающими скалами.
Ни костер развести, ни ужин приготовить, ни развернуться толком – и вдобавок становится все холоднее и холоднее. Клаус попытался вспомнить, до какой отметки может опуститься температура ночью на такой высоте, но потом решил, что лучше ему этого не знать.
Пробираться вперед в темноте было бессмысленно – а вдруг там обрыв какой или трещина? Возвращаться назад… вроде бы как-то даже стыдно. Клаус теперь и сам чувствовал, что цель близка. Может быть, уже завтра они увидят ее.
А пока… Клаус нашарил в кармане своего рюкзака последнюю плитку шоколада и предложил профессору. Тот отказался, заявив, что не голоден, и Клаус с удовольствием съел ее сам.
– Ну, и что делать будем? – бодрым голосом спросил он, чувствуя, как из наполненного шоколадом желудка по организму растекаются новые силы. – Может, не станем ждать эту луну? Пойдем так, при свете спичек? Или включим ваш ноутбук, и пусть своим экраном освещает нам дорогу…
42
В порыве энтузиазма он даже вскочил, но тут же, ударившись головой о невидимый горный выступ, опустился обратно. Черт, ведь не было же здесь никакого выступа! Клаус сам видел стены ущелья, гладкие и ровные, как колонны!
– Хотя, наверное, лучше пока остаться здесь и подождать, – сказал он, осторожно ощупывая быстро вздувающуюся на макушке шишку.
Профессор не ответил, и Клаус встревожился – какой-то он в последние часы стал скучный. Может, болит чего? Или просто устал?
Чтобы развеселить профессора и развеяться самому, Клаус принялся рассказывать анекдоты. Судя по шевелению лопаток господина Роджерса, тот слышал его, но никак иначе не реагировал даже на самые смешные места.
– Ну и ладно, – обиженно заявил Клаус, – тогда спокойной ночи!
– Спать нельзя, – наконец отозвался профессор, – замерзнем…
– В таком случае вы что-нибудь расскажите, – потребовал Клаус, – а то у меня уже в горле пересохло… Что-нибудь этакое, легкое, веселое, – например, о смысле жизни…
– О смысле жизни? – задумчиво повторил профессор. – Ладно. Знаешь историю об Обезьяне, Крокодиле и Тигре?
* * *
Однажды Обезьяна из многочисленного, известного хитростью и разумной осторожностью (которую некоторые обитатели Джунглей ошибочно принимали за трусость) племени Бандар-Логов прогуливалась по берегу могучей и полноводной Реки.
Эта Обезьяна, выделявшаяся умом среди прославленных мудростью соплеменников, имела обыкновение бродить в одиночестве по освещенным солнцем тропинкам и спокойно, не опасаясь появления Хищников, спящих в такое время в тенистых зарослях Джунглей, размышлять о различных отвлеченных предметах.
Последнюю же неделю нашего мудреца особенно занимали мысли, которые не свойственны вообще-то обитателям Джунглей и даже большинству Обезьян из племени Бандар-Логов.
Эта Обезьяна ломала себе голову над вопросами: к чему она?.. к чему Джунгли?
Зачем она, Обезьяна, каждое утро просыпается, ест, купается в Реке, если поблизости нет Крокодилов, и по мере сил своих воспроизводит себе подобных? И для чего тем же самым занимаются все прочие обитатели Джунглей?
Вопросы, что и говорить, были не из легких не только для Обезьяны, пусть и самой мудрой в своем племени. Неудивительно, что, размышляя над ними, она брела рассеянно по высокому и обрывистому берегу Реки, ничего вокруг не видела, не слышала и не замечала.
И случилось так, что в этот неурочный час из чащи Джунглей вышел старый Шер-Хан, хромой на левую переднюю лапу, голодавший уже несколько дней по причине неудачной охоты. Голод выгнал его из логова при ярком свете дня, и он, конечно, сразу учуял, а затем и увидел беспечно гуляющую Обезьяну. Шер-Хан в душе возблагодарил Великого Бога всех Хищников, пославшего наконец ему легкую и вкусную добычу.
Старый Тигр выждал время и прыгнул, и это был великолепный, сильный и красивый, прыжок, но… все же недостаточно точный.
Лишь кончик хвоста настигли клацнувшие челюсти, и, громко вскричав от боли, Обезьяна вырвалась. Не видя ничего перед собой, она тоже прыгнула, высоко и далеко, и – начала падать вниз.
Однако ей удалось ухватиться за хилое молодое деревце. Обезьяна повисла на нем, а капли ее крови принялись скатываться в Реку вместе с песком и комочками земли.
В Реке, как раз под этим местом, в уютной тине дремал большой Крокодил. Когда камешки и песок стали сыпаться в воду, он проснулся и посмотрел вверх. Потом медленно и очень широко раскрыл свою огромную пасть, чтобы Обезьяна, когда свалится, поместилась в ней целиком.
43
Деревце же, за которое ухватилась Обезьяна, было слишком тонким, и корни его плохо держались в глинистой почве.
Под тяжестью Обезьяны, хотя и небольшой, оно стало клониться вниз. Обезьяна опустила голову и увидела разверстую бледно-алую пасть; глянула вверх и содрогнулась от страха: оскаленная морда Тигра и лапы с могучими когтями, нетерпеливо скребущими землю, были совсем близко.
Посмотрела на деревце – и заметила, что ветки его усыпаны мелкими ярко-желтыми ягодами, которые, как было известно Обезьяне, очень вкусны и обладают очищающим желудок действием.
Обезьяна, с трудом оторвав одну из вцепившихся в деревце лап, протянула ее за ягодами, сорвала несколько штук и сунула в рот. А деревце со зловещим шорохом почти полностью вылезло из земли под грозное рычание Шер-Хана и алчное сопение Крокодила.
Обезьяна ела ягоды и наслаждалась их нежным, мягким, бесподобным вкусом, ведь ничего более сладкого ей не попадалось никогда в жизни…
* * *
– Ну? – нетерпеливо спросил Клаус, когда профессор умолк. – А дальше-то что было? Обезьяна спаслась или ее сожрали? И если сожрали, то кто – Крокодил или Тигр?
– Ну конечно, спаслась, – успокоил его профессор, – иначе от кого бы мы узнали эту историю – не от Шер-Хана же, который двух слов связать не может, и уж тем более не от Крокодила…
– Здорово, – кончив смеяться, сказал Клаус, – очень оптимистично. Похоже на Киплинга, но не Киплинг. Сами сочинили?
– Нет, – честно признался профессор. – Я не умею так сочинять.
– И все же, – некоторое время спустя произнес Клаус, – я так до конца и не понял – а в чем смысл жизни-то?
* * *
В понедельник утром Аделаида, пунцовая оттого, что впервые в жизни подверглась осмотру гинеколога-мужчины, сидела на краю жесткого стула, напряженно выпрямив спину, сжимая и разжимая тонкие пальцы.
Заведующий гинекологическим отделением строго глядел на нее из-под кустистых, обильно разросшихся на крупном начальственном лице бровей.
– Неосторожно, ах, как неосторожно, – говорил он, постукивая по столу шведской авторучкой, на которой от встряхивания то появлялось, то исчезало изображение роскошной блондинки в бикини, – как же это вы так? В вашем возрасте… как дети, честное слово!
Брови шевелились, как живые, независимо существующие, нагло лезли вперед, обвиняли; блондинка на ручке презрительно усмехалась – уж с ней-то никогда не могло бы произойти подобной неожиданности.
Аделаида опустила глаза, чтобы не видеть ни бровей, ни блондинки, и уставилась на носки своих больничных тапочек, плотно прижатых друг к другу.
– Но, к счастью, еще не поздно, – смилостивились брови, наверное, тронутые ее смирением, – завтра с утра сдадите все анализы, а в четверг избавим вас от этой неприятности. Операция простая, в воскресенье будете уже дома, с мужем.
О чем он говорит, растерялась Аделаида, о какой операции?
Ах, ну да, она же не сказала, что хочет оставить ребенка…
Не поднимая головы, голосом тихим и решительным Аделаида произнесла это.
Брови не расслышали и попросили повторить.
