Текст книги "ХОСПИС. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ПРЕИСПОДНЮЮ!"

Автор книги: ОЛЬГА ИЛЬИНСКАЯ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Она невольно залюбовалась его улыбкой. Не лучезарной. Но было в ней что-то на редкость привлекательное.

– Зарина, – повернулся Арсений в сторону кухни. – Заканчивайте и поднимайтесь к себе.

– Сейчас! – откликнулась она.

– Я вас жду.

Мария удивилась такому контролю, но потом подумала, что, может, так и надо.

Зарина закрыла на ключ кухню и вопросительно уставилась на босса.

– Мария Васильевна, вы чай или кофе ночью пить будете? – несколько казённо прозвучал его голос.

– Нет, – испуганно замотала она головой, хотя очень любила по ночам смотреть телек с чашкой кофе в руках. Сейчас ей стало неловко, неловко за такое внимание, проявленное к ней непосредственно «высоким начальством», и Мария поспешно отказалась.

– Зарина, тогда ключи забирайте с собой,– распорядился Арсений.

Зарина, бряцая брелоком, поднялась по лестнице на мансарду.

В гостиную вошла Анастасия и впилась глазами в мужа.

– Арсений Арнольдович! – официально обратилась она к нему. – Пора.

– Да, Настя, поехали, – по-барски заметил Арсений. – Мария, закройтесь за нами.

– Конечно, – кивнула она и торопливо направилась к выходу.

Замки и ключи были её наказанием. Нормально закрыть дверь оказывалось для неё достижением. И сейчас Мария возилась с замком, без конца поворачивая ключ то вправо, то влево. Когда раздался долгожданный щелчок, она облегчённо вздохнула – ключ послушался.

Мария повернулась, чтобы уйти, и окаменела, увидев перед собой здоровенного бугая, садовника. Он молча смотрел на неё, и во взгляде читалось нечто весьма неприятное. Мужик был под два метра ростом, с руками-брёвнами и животом-арбузом, голова его напоминала перепелиное яйцо, такой маленькой она была.

– Я буду кричать, – как можно твёрже сказала Мария.

Садовник ничего не отвечал. Он продолжал угрюмо смотреть на неё, словно изучая.

– С дороги! – с угрозой прошептала Мария, и сердце её тревожно забилось.

Сейчас ей как врежет – мокрое пятно останется.

– Дежуришь сегодня? – наконец разрешился вопросом странный мужик.

– Твоё какое дело? – как можно небрежнее спросила Мария.

«Вот дебил, – подумала она, – привязался, смотрит оловянными глазами, на лбу написано, что умственно-отсталый».

– Если не уйдёшь – позвоню Арсению Арнольдовичу! – предупредила Мария.

Он продолжал молчать, словно переваривая услышанное, а потом, запрокинув голову, расхохотался. Мария растерялась, но старалась держаться, как можно увереннее, хотя у неё поджилки тряслись от страха.

– А здесь нет видеокамеры, – пробасил садовник и оглянулся, задрав голову вверх. – Эта, что висит в верхнем углу, – нерабочая. Муляж.

Мария тревожно подняла глаза вверх, на видеокамеру, в поле зрения которой попадала как раз эта входная дверь.

– И что? – тревожно спросила она.

– Завтра другую привезут. Поставят настоящую, – сказал садовник и скромно, как первоклашка, ушёл восвояси.

Мария никак не могла перевести дух. Ей казалось сейчас, что всё, вернётся и пришибёт, вот он, зверь в человечьем обличье.

Она галопом побежала в гостиную, испугавшись уже серьёзно, что садовник вернётся. На лестнице услышала лёгкий шум и обрадовалась, что сиделки ещё не угомонились на ночь.

– Э-э-эй! – тихонько позвала она. – Э-э-эй!

Послышались шаги на верхотуре.

– Кто здесь? – спросил низкий Татьянин голос.

– Я! – радостно запричитала Мария.

Татьяна спустилась ниже. Она тоже была в домашнем халате и тоже затрапезном.

– Что? Только давай быстрее, мне от своих «лежаков» отходить далеко нельзя. Людка хрипела сегодня весь день. Как бы чего не вышло.

– Умереть может? – испуганно спросила Мария.

– Умереть! – раздражённо подтвердила Татьяна. – Её и привезли сюда для этого. Она неизлечимая. Отлучаться от неё можно на пару минут.

– Да-да! Понимаю.

– Ничего ты не понимаешь, – махнула рукой Татьяна. – Без году неделя тут. И Зарина не понимает, дни напролёт на кухне ошивается. За прошлые две недели, знаешь, сколько умерло?

Мария стала тревожно оглядываться.

– Здесь камер нет. Можно спокойно говорить, – со знанием дела заметила Татьяна. – За две недели у нас трое скопытились. Один за другим. На первом этаже их держали. Ты весь первый этаж осмотрела?

– Вроде.

– Комнатушку с каталками видела?

– Ту, что в конце коридора? Да.

– «Мертвецкая». Мертвяков туда отвозим, пока «скорую» и участкового для освидетельствования ждём.

– И ты отвозила?

– И я, – сказала Татьяна и зевнула. – Чего звала-то, страшно стало?

Мария изменилась в лице и торопливо принялась жаловаться. Садовник – дебил, подкарауливает и пугает, ей и без того страшно, а теперь страшно вдвойне.

Татьяна равнодушно выслушала, потом принялась резюмировать Мариину речь.

– Садовник наш – гроза для кошек и собак. Гоняет, чтобы газон не топтали. Бабы ему не интересны.

Мария заморгала глазами, ожидая продолжения. Татьяна глубоко вздохнула и улыбнулась, обнажив обилие щербинок в передних зубах.

– А он бабам, и подавну! – низким голосом загоготала она. – Ален Делон, блин. Ну, ладно, я почапала. Если что – зови. Но если что серьёзное!

– Я Арсению позвоню, если что, – вздохнула Мария.

– Тю! – протянула Татьяна. – Втрескалась, что ли?

Она вновь загоготала, вогнав Марию в краску, мысленно продолжая фразу: «Руби сук по себе».

– Он сам мне так сказал, – стала оправдываться Мария.

– Он тебе ещё не то скажет, – фыркнула Татьяна. – Подальше держись!

Послышались странные гулкие шаги. Татьяна с Марией обернулись и увидели кандыбающую Таисию. Она ловко переставляла свои ходунки, издающие очень глухой стук, и целенаправленно шла в туалет.

– О, парад уж тут как тут! В уборную маршируют, и это место того, чтобы кровать давить, как и полагается ночью, – заворчала на Таисию Татьяна.

Таисия даже не повернулась в их сторону, продолжая своё торжественное шествие.

– Она ничего не слышит, – бросила Татьяна.

– Не слышит? – изумилась Мария, отчётливо помня, как Таисия ворковала с Клавдией и за столом, и на веранде на качелях.

– Нет, она слышит, – пояснила Татьяна. – Только ничего не запоминает. Память у неё – тьфу. Вместо мозгов – серая жидкость. Такой, что сучка скажи, что милашка, одна малина.

Гулкие шаги затихли, потом послышался звук сливающейся воды в унитазе.

– Пойду, посмотрю, что как она там, – заволновалась Мария.

– Пойди, – иронично бросила Татьяна и с чувством продолжила. – Но если что – буди.

Татьяна грузно поднялась по лестнице, а Мария побежала к Таисии.

Ещё в первый день своего пребывания в хосписе, она обратила внимание, что нормально в туалет Таисия ходит через раз. Сначала, как обычный человек без всяких отклонений, потом как настоящий сумасшедший: и мусорную корзину перевернёт, и кран в раковине на полную катушку включит, и мыло жидкое выльет.

Сейчас Таисия выходила из туалета, по-королевски держа спину. Её вид означал: сегодня она – обычный человек, за унитаз и краны беспокоиться не нужно.

– Вам помочь? – задала дежурный вопрос Мария.

Таисия не ответила. Прошла мимо, словно Марии не существует, словно не видит её. «Ещё одно чудачество», – подумала она и, зайдя в её уютную четырёхместку. Она стояла и наблюдала, как Таисия снимает халат и укладывается на свою кровать. Чин-чинарём. Мария подошла и только поправила одеяло.

– Спасибо, – холодно поблагодарила Таисия к великому удивлению Марии.

…

Ночь была тёплая и красивая, прозрачное небо сплошь усыпано звёздами. А этот волнующий аромат поздней, почти ушедшей весны? Мария приоткрыла окно и вдохнула в себя сладкий воздух.

«Хорошо здесь, – подумала она. – И впрям, как в санатории». Она выключила телевизор и бухнулась на диван.

Тишина. Только звонкий стрёкот постоянно выныривал из темноты, стрёкот на редкость знакомый, откуда-то из детства. «Сверчки!» – вспомнила Мария. Поют звонко, но прячутся так, что не найдёшь. Лишь в одно лето, когда она гостила у бабушки, ей удалось увидеть сверчков, рыжих, огромных, похожих на тараканов, вызывающих брезгливость, а не вожделенный интерес. Но если бы сейчас Марии подсунули сверчка, она бы обрадовалась! Такая интересная штука – жизнь.

Мария не заметила, как задремала. Она открыла глаза от странной тишины, какой не бывает в принципе, когда кругом живые люди. «Я умерла? – подумала Мария и испугалась одной этой мысли. Она лежала, пытаясь заставить себя встать, но руки и ноги не слушались. Тело. Словно онемело. Но нужно сделать обход, посмотреть всё ли в порядке. Тело не слушается. А, пусть. Мария вновь закрыла глаза.

Вздох.

Что это? Вздох где-то совсем рядом. И не сверчки это. Кстати, а почему сверчки смолкли? Или не они смолкли, а у неё в ушах заложило? Мария потёрла уши.

Вздох.

Она резко повернула голову и окаменела. Прямо перед ней стояла одноглазая старуха. По стойке смирно! Голова прямо – руки по швам.

«Лунатик!» – у Марии перехватило дыхание. Что делать теперь? Как поведёт себя этот зомби, вернее, эта?

Мария не была неотёсанной, и в университете успела поучиться, и жизнь понюхала, суеверие отошло в разряд «детских сказок – бабкиных подсказок», но животный страх перед неизвестностью рождал самые страшные предположения. Перед ней стоит человек, который не совсем человек. Это не думающее, не способное думать существо. С одним глазом. Это монстр. Кинется сейчас на неё!

Мария никак не могла придумать, что нужно сделать, чтобы сбежать. Если закричит – точно кинется на неё. У таких больных ночью силы вдвое прибавляются.

«Крикнуть! Позвать на помощь!» – лихорадочно решила Мария, но горло у неё пересохло, а язык, словно прирос к нёбу.

Тут одноглазая старуха медленно делает к ней шаг. Потом ещё один шаг. И всё в той же странной позе: с поднятой головой и прижатыми к бокам руками.

– Что вам нужно? – непроизвольно вырвалось у Марии.

Старуха, словно ожила, завертела головой, а Мария буквально вжалась в спинку дивана.

– Пойдём, – прошептала старуха.

– Куда? – так же тихо прошептала Мария.

– Со мной.

Глаза у Марии привыкли к темноте, и теперь она ясно различала в силуэт зомби. И даже могла рассмотреть лицо.

«Да это же Надежда Григорьевна Зямина! Её Ямой все зовут!» – озарило Марию, и она облегчённо выдохнула.

– Пойдём, – как робот, прошептала старуха.

Мария встала и взяла её под руку.

– Пойдём!

«И как я раньше не замечала, что у неё один глаз выбит?» – подумала Мария, рассматривая старуху в бликах лунного света.

Она прошли в комнату, и Мария совсем уже было успокоилась.

– Ложитесь, – прошептала она Надежде Григорьевне. – Я помогу вам. Расстёгивайте халат.

И тут старуха резко оттолкнула её от себя и надрывно заорала:

– В яму пойдём! Все в яму пойдём!

Лежащие в комнате бабушки зашевелились, а Мариино сердца ушло в пятки от такого крика. А старух стала тыкать рукой в лежащих.

– Они убиты! – орала она. – Они все убиты!

– Тише! – Мария резко закрыла ей рот рукой и зашептала в самое ухо. – Спят они, просто спят. Ночь. Все спят. Ложитесь и вы. Ночь – спать. Ночь – спать.

Бабульки вновь зашевелись. И Марии на миг почудилось, что вот так, наверное, на кладбище, шевелится земля и из могил выходят мертвецы. И ей стало страшно. Она посмотрела на Надежду Григорьевну, как мумию, застывшую на кровати, и прошептала: «Ах, ты Яма. Как вся наша жизнь».

– Деточка.

Мария, вскрикнув, дёрнулась к окну, закрытому жалюзи. Кто? Кто сказал это?

– Да? Кому поправить одеяло? – вырвалось дежурная фраза.

Все молчали. Не шевелились. Мария молча обошла все кровати, всматриваясь в лица постояльцев. Спят. Она склонилась над Таисией, голова которой наклонилась набекрень, хотел поправить подушку, как вдруг она резко открыла глаза. Мария замерла. А Таисия, как кукла, вновь порхнула ресницами, вроде десятый сон видит.

Угомонились. Мария, стараясь не шуметь, вышла и тихонько прикрыла дверь.

Опять застрекотали сверчки. «Или мои уши пришли в себя?» – мысли путались. Хотелось спать, но Мария никак не могла отойти от того ужаса, в который повергла её Яма. «Так вот откуда прозвище! Так вот что значат слова Арсения: «Если что – звоните!» Так что значат слова Татьяны: «Если что – зови!»

Хотелось включить свет в гостиной, и на лестнице. Чтоб много света было!!! И Мария бы включила! Она бы объяснила потом всё Арсению Арнольдовичу, он бы понял, он врач, потомственный психолог (все врачи – психологи). Но Мария ещё больше боялась, что, увидев свет, постояльцы, как тараканы, выползут в гостиную, вот тогда точно будет «цыганочка с выходом». (Хотя тараканы больше любят темноту).

Нет, надо взять себя в руки. Кто ты человек? А у человека должна быть воля.

Так Марию учили в детстве. И она твёрдо следовала этим принципам. Хотя… Нетвёрдо, что уж там греха таить.

Страх был сильнее усталости и сна. Мария, набрав побольше воздуха и задержав дыхание, стала на цыпочках подниматься по лестнице. Обход. Татьяна спит с лежачими, в женской комнате. Лежачие – «смертники», и мало ли что?

Мария тихонько прошла к мужчинам, посмотрела на одного, потом на другого. Дышат? Дышат. Спят. Врачи хорошие лекарства дали. Сильные. Потом она зашла к Люде, подойдя совсем близко, к самому лицу, чтобы хоть смутно, но увидеть контуры этой трубки, через которую у Люды поддерживается связь с жизнью. Глаза её были открытыми, стеклянными, но трубка свистела. «Спит с открытыми глазами», – поняла Мария и уже собралась сделать шаг назад, как Люда цепко схватила её за руку.

– Отпусти! – взвизгнула Мария.

Татьяна сразу вскочила с кровати и в один шаг очутилась рядом с ними.

– Чё орёшь? – грозно спросила она Марию

– Она… вот… – только и пролепетала Мария.

– Она и спит с открытыми глазами, и не спит тоже с открытыми глазами, – недовольно пробурчала Татьяна. – Манера у ей такая. Да, Люд?

И она дружески подтрепала Люду по руке.

– Чего людей пугаешь? – рявкнула она опять на Марию.

Та осторожно высвободила свою руку из цепких Людиных рук.

– А тебе уж и жаль пальчиков своих? – съязвила Татьяна. – На Людка, мою руку возьми, а эта хрень интеллигентная пусть идёт лесом!

Люда, как показалось в темноте, чуть улыбнулась.

Татьяна повернулась к Марии.

– С обходом припёрлась?

Мария кивнула.

– Чего кипеж подняла тогда? Тебе пять лет, что ли? Шарахаешься от своей тени! Людка днями напролёт лежит. Ей уже что ночь – что день.

Татьяна с досадой толкнула Марию к двери.

– Чеши отседова. Я теперь как засну? Как днём буду работать? А на мне самые тяжелые – «лежаки».

Уже ложась в кровать, она продолжала бормотать:

– Руки умирающему не подаст. А ещё в церковь ходит!

Уже все в хосписе видели, как Мария регулярно читает «Евангелие» по главе каждый день, как учил её отец Дионисий. Но у большинства это вызывало непонимание и насмешки. Мария знала, что за глаза её уже называют сектанткой, но её это мало волновало. Она старалась придерживаться один раз взятого правила и не отступала от него никогда. Уж очень хотелось, чтобы жизнь её изменилась! Ей хотелось устроенности. И она вымаливала именно её, простую и примитивную. Ведь что такое устроенность? У каждого, конечно, своё понимание. Но для Марии устроенность была сродни инфантильности. Ей хотелось варить обед, печь пироги, вязать кофточки, шарфики, связать хрестоматийные носки на пяти спицах. И ещё связать настоящий детский кукольный театр! Она уже придумала сказку, которую в лицах расскажет маленьким зрителям. В детском садике можно будет сказку показать, и в доме ребёнка. И Мария ясно представила, как приходит к малышам с вязаным Петрушкой и поёт смешную песенку, а малыши смеются, смеются…

Мария не заметила, как вновь задремала и очнулась, когда услышала сдавленный стон. Она вскочила и прямо босиком по-молодецки обежала комнату постояльцев, заскочила на верхотуру (Люда лежала тихо и с закрытыми глазами). Но стон был явным. И он не приснился.

Мария всегда отчётливо различала сон и явь. Это уже было проверено временем. Кто-то натужно стонал.

Она обежала гостиную. Уже забрезжил рассвет, но темнота ещё не рассеялась. Мария сделала шаг к окну и в ужасе отпрянула – прямо на неё в упор смотрела лысая девушка.

…

За завтраком Мария пила крепко заваренный кофе. Она думала о том, как отсюда уйти. Вроде, ничего особенного, взял сумки и – адьё. Но неизвестно, заплатят за несколько дней или нет. Хоспис частный, своей бухгалтерии нет, а значит, и оплата «себе на уме» – хочу плачу, хочу нет.

Шура хихикала, посматривая на Марию.

– Духов испугалась!

Лена, жуя бутерброд с икрой, тоже включилась в разговор:

– Говорят, что здесь призраки умерших бродят.

Зарина вышла из кухни и прикрикнула на сиделок.

– Будет вам! – сердито сказала она. – Видите, что на человеке лица нет, а всё одно своё. Нет, чтоб промолчать?

– А что, я ничего! – примирительно заметила Лена.

Мария раздумывала, сколько денег у неё осталось и хватит ли на билет в маршрутке. Оставаться в таком хосписе для неё не представлялось возможным, так как она не устраивалась сюда, чтобы над ней издевались. Татьяна её ещё ночью приголубила, как к стенке на расстрел поставила и, чуть ли не под пистолетом: «Ты Арсению про лысую ни слова! Пожалеешь, ей-богу! Молчи. Отработаешь вахту и домой».

А вахта – это сорок пять дней. «Да я поседею! С ума сойду за это время!» – подумала Мария. Ей вспомнился вдруг фильм «Вий», где Хома пытался уйти из чёртова места, а его не отпускали. И неожиданно поняла, что сейчас она исполняет роль этого самого Хомы.

«Уйду. Всех денег не заработаешь, – думала Мария, отхлёбывая очередную чашку крепкого чуть сладкого кофе. – Отправлю резюме и найду другой хоспис. Лето на носу. Люди валят на дачу, в таких частных заведениях, где работать надо круглосуточно, персонал нужен, как никогда».

Мария встала из-за стола.

– Я сейчас! – бросила она Лене и Шуре и поднялась в гардеробную.

Гардеробный была как маленький домик: с полками, большими и маленькими, зеркалом, табуреткой, с многочисленной подсветкой. Прямо тут жить можно!

Мария достала свой планшет и стала набирать в поисковике слова «Хоспис. Вакансии. Контакты. Требуются сотрудники». Попадались преимущественно пансионаты для пожилых. Мария решила: «Пусть. Только бы уйти отсюда». Она опять быстро строчила резюме и опять отправляла. Ей не давала покоя сказанная Татьяной фраза: «Про лысую бабу больше не спрашивай. Просто забудь. Забудь, и всё». Но память у Марии была отменная, и лысая не забывалась. Эти тайны мадридского двора не для неё. Она пришла помогать людям, ухаживать. На этот каждодневный путь благословил её иеромонах. А её тут пугают! Нет, валить отсюда, валить, пока не поздно.

– Мария! – послышался голос снизу.

Она выбежала на лестницу и, махнув рукой, прокричала:

– Сейчас приду!

Обратно в гардеробную – и за планшет. Ответы их пансионатов пришли быстро. Но они были невразумительными: «Позвоните через неделю». Потом другое сообщение: «Будем иметь в виду». И опять в том же духе: «Управляющая приедет через месяц. Оставьте свои координаты, мы вам перезвоним». Сговорились, что ли?

Но она помнила, как раньше другие её попытки найти работу, также рушились как карточный домик. Поэтому она и задержалась в монастыре и не ушла, пока её не попросили уйти

– Мария! – опять позвали ей снизу.

– Да иду я, иду!

Мария проверила свой маленький бумажник. Деньги есть, немного правда. Это её близкий друг, тёзка, монахиня Мария дала. Но сейчас из тех денег остались крохи – только на маршрутку. А на метро денег не было. А если договориться с водителем маршрутки? Вдруг согласится провезти бесплатно? Но с такими сумищами? Вряд ли. Мария понимала, что вид у неё неприглядный, и она смахивает на бомжа. Никто ей навстречу не пойдёт.

«Выхода нет. Придётся остаться, – решила Мария; голос разума взывал не совершать необдуманных поступков. – Некуда идти. Буду работать. И ночами дежурить. Успокоительного как сто грамм для храбрости приму, и вперёд с песней. Некуда деться – терпи!»

– Мария!!! Сколько можно ждать?

Мария запихнула в сумку бумажник с планшетом и побежала вниз.

…

Внизу Зарина уже вытирала со стола. Постояльцев увели гулять.

– Где тебя носит? – сердито спросила Зарина.

– Дела.

– Твои дела все здесь!

– Слушаюсь, товарищ командир, – усмехнулась Мария.

Зарина наклонилась к ней и ближе и привычно заговорщицки зашептала.

– Да ты не обижайся! Наш тебя уже спрашивал.

– Здесь, что ли? – спросила Мария и подошла к окну.

Во дворе стола «Субару» Арсения.

– Он в кабинете?

– Был там.

Мария поправила волосы. Зарина скривилась в улыбке.

– Не на свиданку же! Хотя, может быть, и…

– Без «и», – отрезала Мария.

Перед дубовой дверью она вновь поправила волосы и одёрнула форму. Постучала мелко, дробно, как стучат дети, и застыдилась своей нервозности и неуверенности.

– Входите! – прозвучал баритон Арсения.

Мария вошла. Арсений что-то писал за столом.

– Прошу вас, – он с укором показал на кресло. – Что как неродная?

Мария улыбнулась и присела на краешек.

– Вы у нас уже свой человек, – заметил он. – Это, можно сказать, уже ваш дом.

Она вздохнула, вспомнив сегодняшнюю ночь и сегодняшний план побега.

– Как ночь прошла?

– Хорошо, – равнодушно выдала Мария.

Ей страшно хотелось спать, и она с трудом подавила зевоту.

– Ночь – спать. Ночь – спать! – повторил Арсений её слова, сказанные ею Надежде Григорьевне. – Почему всё не рассказываете?

– Они чудят на каждом шагу. Замучаешься пересказывать.

– Если долго мучиться… – начл было Арсений и осёкся. – Утаивать ничего нельзя, так и запомните.

– Так и запомню.

– А почему мне не позвонили?

– Зачем?

Арсений рассмеялся. И Мари я тоже собралась было улыбнуться, но одёрнула себя, устыдившись, что начальник подумает, что с ним заигрывает.

– Зачем мне звонить? – переспросил Арсений. – Чтобы пожелать мне добрых снов!

Мария не ответила. Она думала о том, как нелепо выглядит сейчас в этой казённой униформе, с мешками под глазами и полуседыми зачёсанными назад волосами. Такой старушке незачем играть с молодым парнем. Никаких шансов!

– Садовник вас напугал. Татьяна вам всякой ереси наговорила. Зарина тоже, – подытожил Арсений. – Я всё знаю. Я должен всё знать! Иначе заведение элементарно развалится. А Надежде Григорьевне мы пропишем хорошего лекарства. Спать будет, как младенец!

– Спасибо, – едва прошептала Мария.

– Пожалуйста! – с чувством ответил Арсений. – И очень прошу вас, дорогая Мария Васильевна, идите сейчас на третий этаж, на мансарду в угловую комнату, и поспите. До обеда. Это моё распоряжение.

– Спасибо.

– Пожалуйста!

Мария улыбнулась.

– Можно идти?

Арсений поджал губы, отложил бумаги, которые тискал в руках, и уставился на Марию. Целую минуту они играли в гляделки. Мария не отвела глаз! Но Арсений тоже. В кабинет зашла Анастасия, и поединок закончился естественным образом.

– Не помешала? – ядовито поинтересовалась у Арсения.

– Нет, – ответила Мария и спохватилась, потому вопрос был задан не ей.

Анастасия изобразила благородное изумление у себя на лице, а Мария поспешила уйти. Она была рада. Потому что ей было, куда идти!

На мансарду она раньше никогда не поднималась, и сейчас рассматривала как диво-дивное. Ротанговые кресла, диваны, напольные вазы. Итальянские шторы на окнах. Кирпичные стены украшены эксклюзивными рисованными миниатюрами. Да какими! Мария, конечно, не ахти как разбирается в искусстве, но картины – настоящее произведение искусства. Композиция выдержана грамотно. Цвета подобраны сдержанные, не кричащие. На миниатюрах – Остров Свободы во всех ракурсах. И Че Гевара есть. И, кстати, Кастро.

Мария при всей своей усталости не могла отказать себе в желании полюбоваться кубинскими мотивами. Ей нравилась эта экзотика. Она казалась ей такой романтичной.

Мария в сладком томлении потянулась, подошла к окну, которое выходило как раз на зелёную лужайку, где было немало спортивных снарядов: турник, баскетбольные кольца, футбольные ворота.

По полю в спортивных штанах бежал Арсений. Видно было, то такие пробежки для него – норма. Сделав круг, он становился, снял футболку и небрежно бросил её на ягодные кусты, стоящие по краю всей лужайки. Арсений был потянут, мускулист. Мария подумала, что его любвеобильность закономерна. Она горько усмехнулась: «Красивый муж – чужой муж».

Арсений запрыгнул ловко на турник и стал подтягиваться. Делал он это стол ловко, что Мария невольно загляделась.

Он спрыгнул, глубоко вздохнув, чтобы привести дыхание в порядок, потом взглянул вверх, на окна мансарды и помахал Марии рукой.

Она отпрянула от окна. Ей хотелось провалиться сквозь землю. «Да что ж я за идиотка-то такая?» – запричитала про себя Мария и, не раздеваясь, повалилась на ротанговый диван и зажмурила глаза. Она думала о том, как теперь показаться на глаза Арсению. Подумает невесть что! «Уйду! – решила Мария. – Сейчас встану и уйду. Вот сейчас я встану…»

Сон одолел. И Мария так и осталась лежать на таком изысканном диване.

10

«ХОСПИС»

10

Морозов смотрел на труп Воскобойниковой, попутно слушая комментарии судмедэксперта Ласточкина, который рассказывал с такой любовью и воодушевлением, словно проводил обзорную экскурсию в музее.

– Рот разрезан вот этим ножом. Разрезы выполнены профессионально, очень точно, раны справа и слева симметричные. У преступника чрезвычайно развит глазомер, возможно, занимался в художественной школе.

– Ценное замечание, – недовольно проворчал Морозов. – Сейчас пойду трясти все художественные школы Москвы и Подмосковья.

– Вообще, ничего не буду рассказывать, – обиделся Ласточкин. – Заключение есть, иди и читай. Нечего ко мне лезть. Я просто точность люблю. А точность…

– Вежливость королей, – закончил Морозов.

Он смотрел на мёртвую обезображенную Воскобойникову и размышлял, где и каким образом её могли подловить и укокошить? Девчонка невысокая, среднего телосложения. Для матёрого мужика справиться с ней не составляет труда. Но на её шее аж три зияющие полосы. Не с первого раза задушили. Сопротивлялась. И, видимо, отчаянно. Мужик слабоват? Всё не так просто. Неизвестно, как поведёт себя человек в минуту опасности. Силы могут взяться ниоткуда. А, может, не маньяк? Если девушки-соперницы кавалера не поделили? Известно, что женской дружбы не бывает. Что с того, что её знакомые из техникума в один голос – ни с кем не дружила, парня у неё не было? Воскобойникова была себе на уме, неприметная и скрытная. Скрыла же она тот факт, что комнату продала и за иностранца замуж собралась? И здесь тоже могла скрыть. В тихом омуте ведь черти водятся?

– Живот тоже разрезан этим же ножом. Полоснули одним движением и по уже мёртвому телу. Жертва не мучилась.

– Как гуманно, – заметил Морозов.

– Как ни странно да. Маньяк не хотел, чтобы жертва мучилась.

– То-то располосовал ниже пупа!

– Органы не задеты, – как ни в чём не бывало, продолжал Ласточкин. – Так располосовать мог только очень опытный человек, который не просто знает анатомию, а имеет навык.

– Резьбы по животам, – мрачно пошутил Морозов.

– Не только по животам. Несколько штук нужно разрезать, чтобы так научиться. Навык вырабатывается через двадцать один день! – Ласточкин многозначительно посмотрел на Морозова. – Относительно профессии можно предположить, что угодно: и ветеринар, и фельдшер, врач. Но медики – самое простое! Может быть, он скот режет!

– Свиней! – предположил Морозов.

– Именно. Внутреннее строение организма свиньи похоже на строение организма человека.

Морозов помолчал, потом отошёл от мёртвой девушки. Его мутило. Он всегда очень тяжело переносил запах формалина. Слушая Ласточкина, который распинался про гематомы на лице и шее, про здоровые почки и печень, он пытался уловить хоть одну деталь, которая бы стала подтверждением его догадкам. Но всё тщетно. Ровно-преровно. И эта «ровность» есть константа.

Вдруг он замер. Потом резко развернулся и подошёл к трупу, который Ласточкин уже заботливо накрывал простынёй.

– А ну!

Он отдёрнул простыню и стал осматривать голову, двигаясь по кругу.

– На голове повреждений нет, – сказал судмедэксперт.

Морозов тут отчётливо вспомнил, как на той полянке Ласточкин, осматривая труп, осторожно убрал с шеи прядь волос, чтобы лучше рассмотреть следы от удавки.

«А волосы-то лежали неестественно аккуратно», – чуть улыбнулся Морозов.

– Чего лыбишься? – по-свойски спросил Ласточкин.

– На голове нет повреждений, – медленно произнёс Морозов.

– А ты и обрадовался!

– Я за целую голову, за длинные волосы. А, знаешь, Ласточкин, мне нравится, когда у женщин длинные волосы.

– Рад за тебя!

– У Воскобойниковой были довольно длинные локоны.

– Надеюсь, ты не некрофил? – язвительно поинтересовался Ласточкин.

– Я? – с деланным ужасом возмутился Морозов, а потом развеселился. – Именно некрофил! Как ты догадался?

Судмедэксперт, наблюдая за изменившимся Морозовы, сразу понял: тот что-то нарыл. Ему всегда нравился Морозов именно тем, что мог видеть то, что закрыто от других. Вот он, Ласточкин, труп изучил вдоль и поперёк, а так ничего и не понял. А Морозов – видно по его восторженному выражению лица – уже сделал выводы, и скоро, похоже, прольёт свет на эту тёмную историю

…

«Это женщина!» – хотелось крикнуть Морозову. Но кто будет слушать его догадки? Мало понять – важно доказать.

Он достал из сейфа фотографии трупа Воскобойниковой с места преступления и стал детально изучать. Конечно! Вот они, эти пряди, красиво и элегантно лежат на шее, закрывая раны.

Морозов достал документы, вгрызся в протоколы и мысленно стал перебирать найденные на полянке улики. Нож, скальпель – это обмусолили уже сотню раз. Небольшой квадратный платок! Со лёгкими следами крови Воскобойниковой.

А платок нашли немного в стороне. Такой платок сокурсники видели у Воскобойниковой. Она его как раз на шее носила!

Убийца, следуя своим эстетским принципам, мог бы его повязать на шею. Но… Но? Шею закрыл волосами; волосы у девчонки тяжёлые, обмасленные пылью, хорошо, плотно легли на тело.

Морозов встал и закрыл глаза. Он прорисовывал картину ещё раз. Вот труп привезли, положили, вот убрали полиэтилен, в который она была завёрнута. Локоны на шею положили… А…

– А платком нарыли изуродованное лицо! – прошептал Морозов. – Платок был лёгкий, и его отнесло в сторону ветром.

Без сомнений это дело рук женщины! Причём, не совсем выжившая из ума и умеющая тягу к прекрасному.

Распоротый живот опера обнаружили под платьем.

«Платье задрали, полоснули по животу, потом обратно одёрнули. Стоп! – Морозов напрягся. – Её задушили, а изуродовали спустя почти сутки. Не случайно. Чтобы избежать крови!»

Нет, лекции Ласточкина не прошли даром. Да и профессиональный опыт Морозова методично помогал ему найти в этом хаосе «полярную звезду».

«Когда человек умирает, сердце останавливается, а кровь густеет, – рассуждал Морозов. – Кровь уже не «разгоняется» по сосудам, а скапливается в венах и артериях. Жертву сразу резать не смысла – будет море крови. А это осложнит ситуацию, что убийце не нужно. Кровь подчиняется законам гравитации, скапливаясь в самой низкой точке организма. Если человек стоит – скапливается в ногах, если лежит на животе – в области груди и лица, если лежит на спине – в пояснице и ягодицах».