Текст книги "ХОСПИС. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ПРЕИСПОДНЮЮ!"

Автор книги: ОЛЬГА ИЛЬИНСКАЯ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– А почему из школы ушли?

– Так сложились обстоятельства, – почти прошептала Мария и вновь потрогала ногой сумки.

Арсений отсканировал страницы паспорта, потом занялся её медицинской книжкой, и в воздухе повисла «качаловская пауза».

Мария молчала, размышляя, куда ей теперь идти, как доволочь сумки до остановки и хватит ли денег на проезд до метро. Она упёрлась глазами в угол кабинета и тут увидела вверху прямо на неё направленную видеокамеру, которую она пропустила из виду, рассматривая витражи, потом непроизвольно оглянулась назад и узрела в другом углу видеокамеру, направленную на шкафы и на Арсения. «Не хоспис, а контрразведка», – подумала Мария и усмехнулась.

– Это что?! – воскликнул Арсений, уткнувшись чуть ли не носом в её медицинскую книжку. – Указан московский адрес. Ваше фактическое место проживания. Вот, Каширское шоссе, дом двадцать восемь…

– Квартира пятьдесят пять, – закончила Мария. – Моя регистрация. Я по этому адресу не один год прожила, и заплатила немало за неё. Я в Москве давно.

Арсений, нахмурившись, отсканировал все страницы и энергичным жестом вернул книжку и паспорт Марии.

– Почему в резюме не указали, что регистрация в Москве?

– А зачем? – удивилась Мария. – Да и срок уже истёк.

– Я, когда ваше резюме читал, думал, вы несколько месяцев здесь.

– А если десять лет, это плохо, что ли? – недоумевала Мария.

– Да, нет. Просто не был готов, – сказал Арсений и вновь ослепительно улыбнулся.

«Красивый парень», – подумала Мария.

Она поднялась с кресла и нагнулась под стол, чтобы разобраться с челночными сумками и уже двигать в сторону остановки. Но вдруг Арсений рукой остановил её, указав на кресло. Она послушно присела. Идти ей было некуда, поэтому, что особо торопиться?

– К обязанностям готовы приступить с сегодняшнего дня? – спросил он.

– Да, – спокойно ответила Мария, но нутро её возликовало: как же у неё теперь есть работа и ночлег! Появилась пусть временная, но устроенность.

5

«ХОСПИС»

5

Время ужина подошло незаметно, вечер был светлый и уже по-летнему тёплый. С веранды вереницей стали стягиваться в гостиную сиделки с постояльцами.

Сиделок оказалось всего три: Лена и Шура работали на первом этаже, а третья, Таня, на втором, с лежачими больными. Как и в любом другом частном хосписе в качестве постояльцев здесь принимали не только тех, кто нуждается в паллиативной медицинской помощи, но и тех, кто по тем или иным причинам не мог жить дома, а у родственников были средства, чтобы оплатить их пребывание здесь, в таком заведении, смахивающем на санаторий.

Мария успела прогуляться на веранде и уже со всем познакомилась. До этого она была уверена на все сто процентов, что сюда привозят своих родственников загадочные люди из кремля и разные всемогущие бизнесмены с необъятным состоянием, и была поражена, увидев горстку стариков, половина их которых, очевидно, никакими привилегиями не располагала и претендовала на гордое звание пролетария. Об этом говорил сам тот факт, что у многих были гнилые зубы, не знавшие услуг дантиста последний лет двадцать и, конечно, были дыры между зубами (ни коронок, ни вставных челюстей). Да и одежда оставляла желать лучшего, старенькая, видавшая виды, ношеная-переношеная. «Как чучелки замотанные сидят!» – подумала Мария.

Конечно, если присмотреться, то кто-то лучше одет, кто-то хуже, но родственники высокопоставленных начальников всё равно в таком виде не ходят, это уж Мария знала точно. Только одна постоялица тянула на звание «леди»; она была с причёской «вся ночь на бигуди», с маникюром, в неновом, но очень элегантном костюме из твида, а на шее у неё была завязана салатового цвета косыночка. «Из натурального шёлка», – восхищённо отметила Мария.

Старушка была женой дипломата. Её почти не звали по имени-отчеству, применяя витиеватое обращение «Ваша светлость» или «Ваше сиятельство», полушутливо-полусерьёзно, а за глаза неизменно – «жена дипломата», коей она была, коей, видимо, и останется навеки.

В каждой её морщинке сквозил очень преклонный возраст, но старушка находилась в здравом уме и твёрдой памяти. Мария сразу поняла это, поговорив с ней буквально несколько минут. Приятная в общении, с манерами, безукоризненно соблюдающая этикет, жена дипломата неизменно приковывала к себе внимание.

Мария не сдержалась, и, едва увидев Анастасию, появившуюся по каким-то своим делам на веранде, сразу подошла к ней и засыпала вопросами.

Само собой приходило на ум, что жена дипломата смертельно больна, выяснилось, что нет, более того, она для своего почтенного возраста – девяносто четыре года! – даже более чем здорова. Читает без очков. Почему она здесь? Анастасия усмехнулась, заметив, что все новенькие задают один и тот же вопрос, а всё просто. Упекла её сюда родная внучка. Из-за квартиры. Сто квадратных метров в центре Москвы! Жена дипломата обладала настоящим кладом. Миллионерша, просто дона Роза Дольвадорес!

Единственный сын умер, любимый муж умер. А внучке, которая сильно обидела её когда-то, она решила оставить не всю квартиру, а лишь половину, а другую часть отдать кому-то другому. Вот так. Жена дипломата, конечно, ветхая (девяносто четыре – это девяносто четыре), но может прожить ещё пару-тройку лет и за это время наворотить интересных дел. Возьмёт и всю квартиру кому-нибудь перепишет! У внучки, конечно, есть своё жильё в Москве, и весьма приличное, но аппетит приходит во время еды. Короче, жена дипломата попалась в сети. В хосписе теперь.

Анастасия, вздохнув, откровенно рассказала, как жену дипломата привезли сюда. Её заверили, что отправляют в санаторий, на время, типа, отдохнуть, а оказалось – навсегда. Мария потрясённо заметила, что жена дипломата может уйти сама, в любое время, она дееспособна; возьмёт и расскажет родственникам и знакомым, куда её упрятали – тогда увидит внучка небо в алмазах. На что Анастасия лишь покачала головой, прошептав, что только она выйдет за ворота хосписа – её убьют. Несчастный случай. Авария. Никто разбираться не будет. Да и друзей у неё уже не осталось, поумирали все. Жена дипломата – живая мишень. «Пусть уж лучше здесь доживает, – сказала Анастасия. – Она ведь каждый вечер делает разные маски на лицо и на шею. За волосами ухаживает. Кроме укладок, ещё массирует корни волос и втирает в них масло корня лопуха, а ополаскивает отваром крапивы. Я записываю, что ей надо, потом покупаю в здешнем супермаркете через дорогу. И маникюр я ей делаю! Лак она сама выбирает. Здесь ей и комфортно, и безопасно. Ей лучше в хосписе». Мария сокрушённо кивнула головой: «Лучше». Правда, безумно дорого. Мария вздохнула, да, пребывание в таком дворце влетает в копеечку.

На веранде гуляли ещё шесть человек, все пожилые и с разной степенью деменции. Самым тяжёлым был, пожалуй, Александр Наумович Плейман, высокий старик в очках, слоняющийся из стороны в сторону и мычащий что-то непонятное. Мозг его, похоже, разлетелся уже чуть ли в дребезги. Плейман почти не спал, никого не узнавал, всё время порывался куда-то идти, и нуждался в персональной опеке. Вещи на нём с ног до головы были сплошь фирменные, но сидели ужасно, так как Плейман отличался худобой неимоверной, и такому, что «адидас» надень, что другое – всё равно чучелка.

Из рассказа Анастасиии Мария узнала, что Плейман в прошлом был фантастически влиятельным начальником и занимал большой пост в какой-то крутой компании. Болезнь подкралась к нему незаметно, никто и ни ожидать, ни поверить не мог, что такой волевой и состоятельный человек превратится в беспомощного ребёнка. Однако это произошло. Плейман стал терять память. В результате последующих махинаций со стороны партнёров лишился контрольного пакета акций, также у него отобрали виллу в Испании и квартиру в Израиле (кстати, родственники постарались), а жена не бросила. Она была моложе его чуть ли не тридцать лет! И все пророчили, что уж теперь-то она своё возьмёт, отыграется за годы, проведённые со стариком. Но неожиданно для всех она вместо тропы войны встала на тропу добра и милосердия, чем поразила самых дальновидных и скептически настроенных, предрекавших плеймановской жёнке пьянки-гулянки на Мальдивах как давнюю тягу к свободе и независимости. А она не стала ни с кем связываться, послав оных куда-подальше. Сама изучила все медицинские книжки о болезни Альцгеймера и о деменции, и стала буквально ублажать несчастного мужа. Дома с ним жить было невозможно – все будут не спавши. Она упорно стала искать выход из создавшегося положения, объездила все подмосковные пансионаты и, наконец, нашла этот «президентский» хоспис, который соответствовал её аристократическим претензиям. Потребовала, чтобы мужу выделили персональную комнату и обеспечили достойный уход. Он уже ходил под себя. Памперсы, салфетки, пелёнки – всё это молодая жена привозит теперь сюда каждую неделю и всегда интересуется, что ещё нужно? Мороженого хочет? Или шоколада? Что нужно – говорите, всё, что нужно, будет тотчас! А сослуживцев его она сюда не пускает! Так и наказала всем иметь в виду: «Никаких гостей! Никаких друзей!» Почему, вроде? Чтобы над Плейманом, великим и ужасным, потешались и злорадствовали? Она не допустит этого. Пусть ему будет спокойно. И ему здесь спокойно.

Мария опять не удержалась и спросила-таки напрямую, сколько стоит такой «люкс». «Тысяча долларов в месяц», – спокойно ответила Анастасия. Мария присвистнула. А Анастасия улыбнулась: «А ведь эта молодая жена не состоятельная. Ей ничего не досталось. Так знаете, где она деньги берёт? Свою маму из рязанской квартиры к себе в Москву забрала, а квартиру её сдаёт. Рязань не Москва, доход от съёма жилья не такой уж и прибыльный. Так эта жена добавляет к тем деньгам пенсию Плеймана, часть из своей зарплаты, а ещё дополнительно даёт частные уроки японского языка. Много вы знаете людей, которые знают японский? (Хотя Москву ничем не удивишь). Так вот. Молодая жена японского языка не знала, в Японии никогда не была (она рекламщик), когда припёрло – за книжки. В её-то возрасте! Какая ж она молодая? Сорок пять уже».

Мария замерла, вспомнив про свои сорок. Недолго в девках гулять, скоро и ей припечатают «немолодая».

«Мировая жена у Плеймана», – заключила Анастасия. А Мария, выхватив взглядом полубезумного старика, подумала: «Мировой мужик был, раз ему такая жена попалась».

Второй мужчина среди постояльцев тоже был достаточно тяжело поражён болезнью Альцгеймера. Андрей Семёнович Скачков. Для мужчины его возраст можно отнести к среднему, лет шестидесяти. Рядом с Плейманом он казался маленьким. Щупленький, белобрысенький, всегда блаженно улыбающийся, вот где ребёнок так ребёнок. Он худо-бедно мог передвигаться, говорил целыми предложениями, но преимущественно всё же отдельными словами. Однако координация движений была уже такой, что Скачков, если не доглядеть, мог запросто сесть мимо стула, а когда садился, то делал это как в замедленном кино. В прошлом Скачков был спецназовцем и закончил элитное военное училище где-то в Подмосковье. У него две дочери. И, хотя сам он не красавец и красавцем по всей видимости никогда не был, с женой у них был полный альянс, и жену он любил, и она его тоже. Дочки рассказывали, что первой заболела жена, слегла, не встала несколько месяцев, и Скачков самоотверженно за ней ухаживал. А когда её не стало, сошёл с ума.

Дочки изредка его навещают здесь. В отличие от него, они миловидные, наверное, в мать. Они понимают, что отец уходит от них, медленно и верно, и делают для него, что могут, стараясь по-своему облегчить этот болезненный путь в небытие. Их отец уже не может сам держать ложку, не может держать стакан, и дочек не узнаёт, и себя давно не узнаёт в зеркале, принимая своё отражение за странного дядьку, увидев которого, по инерции лихо отдаёт честь – козыряет ему Спецназовец ни в чём не нуждается. Памперсы, салфетки, присыпки – всё есть. К хоспису он привык.

А теперь о дамах. С женой дипломата познакомились, теперь идём дальше. Мавра, медведица с хитрющими глазами, большая любительница качаться на качелях, Надежда Григорьевна Зямина, по прозвищу «Яма», благообразная старушка, которой везде мерещится преисподняя, и она вопит про какую-то яму, Клавдия Михайловна Шумова, девяностолетняя бабулеция крестьянского вида, умирающая от рака («В четвёртой степени», – сказала Анастасия); но боли Клавдия почти не чувствует из-за деменции – сигналы в мозг неправильно поступают (хотя врачи смеются над таким дилетантским комментарием), вот кому деменция во благо. И Таисия Абрикосова. Старенькая, но импозантная, с длинными густыми волосами, убранными замысловато в косы, свёрнутые на заьылке. («Таисия у нас Африкановна», – смеясь, заметила Анастасия). Таисия Африкановна передвигается с помощью ходунков, переставляя их с заметной ловкостью, которой можно только позавидовать. Таисия прекрасно разговаривает, порой чешет языком так, что уши закладывает. Но! Постоянно всё забывает. Её любимое занятие – сидение в туалете на унитазе, который она покидает с большой неохотой, утверждая, что у неё ещё не весь кал вышел. Но по сравнению с другими Таисия вполне сносная жиличка, не доставляющая особых хлопов.

Самая морока – прикованные к постели.

Марии показывали неходячих. Их поместили на второй этаж, на специальные медицинские кровати, которые можно опускать и поднимать.

Неходячих было трое. Иван Щепкин, относительно молодой мужчина, возраста «слегка за пятьдесят», разбитый инсультом. Иван был полностью парализован. Когда он открывал глаза, в них читалась такая тоска, что ему почти все желали смерти как избавления от мук. Однако Иван продолжал жить. Утром его умывали, кормили с ложечки протёртыми пюрешками, меняли памперсы. Приходили его дети, жена, ещё кто-то из родственников, приносили лишь самое необходимое, всегда интересуясь: «Ну как?», а слышалось как эхо: «Ну, когда?» Потом, склонившись на Щепкиным, с минуту ворковали, затем начинались причитания о тяжкой доле, о нехватке денег. А жена в сердцах однажды патетично высказалась: «Пить надо было меньше! И гулять. Сам триппером болел и меня заразил. За это ему!» Она повернулась к Щепкину и повторила: «Слышишь? За это». Он закрыл глаза и тяжело задышал. «Лежит, пыхтит. Телевизор? Пожалуйста. Йогурт? Пожалуйста. С ложечки покормят, напоят. Попу вытрут. Переоденут. Не жизнь, а малина!» Она вновь стала выплёскивать на него всю свою накопившуюся злость: «А не спросит, где деньги берёшь на хоспис, дорогая? Ведь за квартиру платить надо, детей одевать надо. Дорогая, ты банки грабишь? Ан, нет, отвечу, работаю, как проклятая, как говорится «за себя и за того парня!» А в реанимацию, что подешевле выйдет, тебя, козлика разлюбезного, не запихну; через неделю на казёнщине скопытишься. Кому ты там нужен? Так что живи и радуйся, валяйся на кровати и ищи узоры на потолке. Лодырь. Мне тяжело, не тебе. Детям тяжело, не тебе», А потом жена вновь заворковала, как нив чём не бывало, подоткнула Щепкину одеяло и почти побежала к выходу, всем своим видом показывая, что ему, Щепкину Ивану Батьковичу, несказанно повезло – устроили как барина, и это несмотря на его художества! И сколько денег на этого барина уходит! Пусть слышит и пусть научится ценить то, что делают для него родственники, над которыми он издевался.

Рядом с ним, на соседней кровати лежал дед Фадей, грузный, морщинистый. Он умирал от рака. Не ел, не пил, не говорил. Когда его привезли сюда, то пожилая дочь с мужем заплатили сразу за два месяца, оставили несколько пачек памперсов, пелёнок, детский крем и присыпку, заплатили за необходимые медикаменты, которые прописал врач, и заявили Арсению Арнольдовичу: «Мы улетаем в Грецию. Две недели нас не беспокоить. Звонок может быть только при летальном исходе». И – адьё!

А дед Фадей приклеился к койке. О себе напоминал в случае жестоких болей, когда его стон переходил в крик, и требовались особые обезболивающие, которые вводили в вену, и дед Фадей замолкал, боль стихала. Он находился в частном хосписе, обезболивающие здесь были, как бы, особенные, жуть как дорогие, но результативные. Боль-то стихала! Так что глубокое «мерси», что его сюда засунули и что козлы эти, которые в Грецию ломанули, оплатили такие чудесные обезболивающие лекарства. Спасибо этим козлам, спасибо!

В другой крохотной комнатке на втором этаже жила тяжело больная женщина, Люда Саломеина. Когда Мария узнала, что та младше неё, то растерялась. Тридцать шесть? А Мария приняла её за старушку.

За последние несколько месяцев Люда превратилась в высохший скелет, и вопрос о скорой неминуемой смерти был риторическим. Она заболела несколько лет назад. Что-то с бонхами. Болезнь усугублялась, и вскоре Люда уже не могла самостоятельно дышать. У неё была располосована шея, и врачи туда вставили трубку, через которую она дышала и которую следовало ежедневно прочищать от слизи.

Говорить Люда тоже не могла. Её спасением была дощечка, на которой она писала мелками свои просьбы. Никаких больших текстов! Только слова и предложения. Остальное вызывало чрезмерное переутомление.

Люда днями напролёт лежала на кровати и смотрела в потолок. Телевизор ей мешал. Когда с ней говорили, то есть пытались общаться, она начинала плакать, и разговор прекращался. Лучше было её не беспокоить.

Но Люда всё понимала. Ей мозг работал исправно, как великолепные швейцарские часы. О чём думала она, прикованная к постели не первый год и почти потерявшая связь с миром? Навсегда останется загадкой. Наверное, она вспоминала. Что ещё делать? Или придумывала что-нибудь, свою возможную жизнь без трубки и лежания на кровати.

Родственники навещали её редко. Муж давно женился, пусть и брак был гражданским, но в том браке уже родился малыш, что, разумеется, не разглашалось, и Люда об этом не знала. Она оставалась законной супругой. Муж не разводился с ней, чтобы не причинять дополнительные страдания. И это был поступок с его стороны. Но она понимала, что муж тяготится отношениями с ней, потому что это тяжело, очень тяжело. Но как муж , он делал всё возможное! На двух работах пахал, надрывался, но оплачивал пребывание своей законной в таком фешенебельном хосписе! И как не быть благодарной ему? (Именно это однажды написала Люда на дощечке). Но чаще муж просто передавал памперсы (неотъемлемый атрибут лежачих), лекарства, которые выписывали врачи, и старался не подниматься наверх. Он тоже человек, и ему тоже тяжело и больно. А кому не будет больно смотреть на умирающего такой ужасной медленной смертью? Люда лежала с трубкой шесть лет. Медицина констатировала: «Безнадёжно». И сколько будет длиться её вот этот безнадёжный ад? Люда хотела умереть. (Она однажды написала это на дощечке, и её впервые отругали, и тогда она написала следующее: «Вы не были на моём месте»).

…

Постояльцы уселись ужинать. Сиделкам тоже разрешали сидеть с ними вместе за таким великолепным столом, сервировке которого мог позавидовать любой ресторан. Хотя это преувеличено. Никаких колющих и режущих предметов! Кроме хорошеньких мельхиоровых вилочек. Чтобы из немощных не пострадал кто.

На столе – закуски: салатик, омлет, нарезка сыра и отваренной колбасы на тарелках. Соусница с томатным соусом и сливочным, который именуется «бешамель». Хлеб чёрный, хлеб белый. Выбирай, что душенька пожелает.

Повар вынесла с кухни мелко нарезанную зелень.

– Свой укроп! Своя петрушка! Не магазинная, у нас выращенная! – по-рыночному голосила она.

– – Присаживайтесь, – кивнула повар Марии. – Успеете ещё носы вытирать. Ешьте.

– Спасибо, – тихо откликнулась Мария, уставшая за сегодняшний день

– Зарина! – представилась повар. – А вас Маша, если не ошибаюсь?

– Маша, – кивнула Мария и принялась интеллигентно тыкать вилочкой в свой салатик.

День прошёл. Как хорошо.

6

«ХОСПИС»

6

Было уже почти за полночь, когда Морозов пришёл домой. Непредвиденные обстоятельства. Сначала его старый джип крякнул прямо на дороге, и пришлось копаться в моторе, потом Мурзик захотел прогуляться возле дома (влюбился в дворняжку, опекаемую дворником, разве влюблённым можно мешать?).

Без четверти двенадцать Морозов ввалился в прихожую, имея внутри себя огромное желание рухнуть на пол и закрыть глаза. Но, обуздав усталость, он, как хороший мальчик, разулся, снял куртку и поплёлся в комнату. Мурзик уже сделал круг почёта и, высунув язык, подбежал к хозяину.

– Место!

Мурзик без обид послушно убежал на свой коврик напротив двери гостиной.

Квартира Морозову досталась от деда. Однокомнатная «сталинка» в сорок шесть квадратов. С виду – ничего особенного. Однако благодаря грамотному использованию пространства, она вмещала в себя невместимое, как шкатулка с двойным дном. Знаете, какие в «сталинке» потолки? Всем на зависть! Их чудесную высоту оценили по достоинству ещё его отец с дедом, тоже, кстати, ментом. Они понатыкали, где только можно, антресолей, не заботясь особо о дизайне; главное, чтобы всё было фундаментально, на века. Чего только не повидали эти антресоли на своём веку! Но теперь на них хранилась выдающаяся дедовская библиотека, состоящая из очень редких старых книг довоенного образца, а ещё там были разные железки, рыболовные снасти и даже резиновая лодка, также обувь на любой вкус: резиновые сапоги, унты, ботинки зимние-ботинки осенние, – все, конечно, видавшие виды (отец с дедом носили), но вполне сносные, не отслужившие ещё свой срок. Морозов всегда знал, что обувью худо-бедно обеспечен, можно сказать, до самой своей естественной смерти.

Квартира далась деду потом и кровью, и он вложил в неё всю душу.

В ванной – бравая сантехника и отличный кафель, который дед доставал по большому блату и который выкладывал собственноручно. Только кафель уже начал трескаться, потому как был немного моложе самого Морозова и остро нуждался в полной замене, которую нынешний хозяин обеспечить не мог по понятным причинам – живёт от зарплаты до зарплаты.

Теперь про кухню-то! Буквально пару слов. Тоже в кафеле. Только уже не в «совковом» стиле, а в более современном; это уже отец постарался к дедовскому юбилею.

В гостиной – паркет, но паркет классный, потому что его отреставрировал и отполировал народный умелец Шабалин. Что ещё? Встроенный шкаф, собственноручно сколоченный Морозовым, новый диван, огромный во всю стену телевизор – единственное серьёзное приобретение Морозова за последние три года. Ну, добавить надо, что имеются также компьютерный стол с компьютером и ноутбук. (Ноут – на журнальном столике, своём законном месте). Нормальная у него хата, гостей приглашать не стыдно. Он и приглашал. В основном некоторых прежних подружек, из-за которых в своё время сильно ругался с женой. Им нравился перспективный Морозов, да и интерьером были вполне довольны, но ни одной из них не удалось застолбить участок.

… Морозов поставил на плиту кастрюлю с водой, включил газ, а сам пошёл в ванную мыться. Водой плескался он долго и шумно, с невероятным наслаждением и выполз обратно, только когда залаял Мурзик.

– Иду!

Морозов, повязав полотенце на бёдрах, в один прыжок оказался на кухне. Вода успела порядком выкипеть.

– Чего поздно позвал? – крикнул он Мурзику.

Тот возмущённо залаял, при этом добродушно помахивая хвостом.

– Да ладно, ладно, – примирительно пробормотал Морозов, закладывая пельмени в кастрюлю. – Слышал я, как ты к двери подходил и скрёбся, но выходить не хотелось.

Морозов очень любил воду. В детстве он несколько лет профессионально занимался плаванием; не по убеждению – бассейн находился рядом с домом. Плавая по несколько километров в день, домой, что в двух шагах, приползал едва живой. Но не сдулся и сумел сдать нормативы мастера спорта. Даже выступал на соревнованиях за сборную Москвы!

Дыхалка у него была, что надо!

При плавании дыхание должно быть равномерным, задерживать его нельзя; за вдохом следует глубокий выдох, устраняющий углекислый газ, избыток которого способен вызывать боль в голове. Умение правильно дышать и правильно распределять силы – восемьдесят процентов успеха. К тому же вода не воздух. Вода обладает огромным сопротивлением, поэтому ничего не должно быть лишнего. Тело просто обязано принять обтекаемую форму. Всё на нюансах: чуть выставил локоток – тебе капец, еле загребаешь, уже трудно увеличить скорость движений, а значит, силы расходуются понапрасну. Как говорил его тренер: «Не форсить!» Уже работая в МУРе, Морозов отбрасывал лишнюю суету, шёл к цели медленно, но верно. Со стороны казалось, хладнокровно. Но он знал, что его фантастическая выносливость в работе, вопреки бытующему мнению, обуславливалась не генетическим фактором. Она являлась следствием ежедневных, изнурительных тренировок. Вдох-выдох, вдох-выдох, и так до изнеможения.

Когда его, полуинвалида, привезли домой, он на вторые сутки уже стоял у борта бассейна. Первые дня два только опускал в воду ноги, на третий день осторожно плыл на спине кролем, а уже чрез неделю рассекал туда-обратно, легко и свободно, как в когда-то детстве. Через полгода забыл про вспоротый бок.

Но не только плавание повлияло на характер Морозова. На первом курсе юридического он вдруг серьёзно увлёкся боксом. И раньше спарринговал с дедом и отцом, но, как говорится, по праздникам и ради развлечения. А тут вдруг бокс стал для него чем-то вроде неизлечимой болезни. Его не пугал ни сломанный нос, ни сотрясение мозга. Им руководило страстное желание победить. И победить нокаутом! Абсолютная победа!!! А это было возможно лишь тогда, когда он выхватит секунду расслабление противника, а иначе бей – не бей, противник будет как ванька-встанька. Секунда. Только одна секунда!!! И «выискивание» этого мгновения превратило Морозова в зоркого и на редкость внимательного бойца с молниеносной реакцией, жестокого, хладнокровного, умеющего разглядеть «ахиллесову пяту» у самого непрошибаемого бойца и безжалостно ударить по ней!

В быту это оборачивалось подлостью с его стороны. Он обижал жену. Раньше не задумывался, помнил только о своих обидах. А после развода как очнулся. Что делал с ней? Несчастненькой её, конечно, не назовёшь. Эффектная, та ещё антилопа, есть, где глазу отдохнуть. Беда, что непокладистая, скандальная.

Она ревновала Морозова к каждому столбу, почище, чем Отелло, закатывала сцены, и, чтобы унять её пыл, он, бывало, бросал: «Бюстгалтер постирай, а то уже серые бретельки. А потом будешь поносить моих шлюх!» «Что?» – восклицала ошеломлённая жена и оскорбленно шла в ванную рыдать. А он, успокоившийся, без лишней нервотрёпки включал телевизор и бездумно переключал каналы. Уже после всего, после госпиталя… Или нет, ещё в госпитале, когда он всерьёз подумал о хосписе, ему вдруг стало нестерпимо стыдно перед женой. Кто он? Слабовольный паскудник! Нельзя было так. Уступить следовало. Она же женщина, слабее. Орёт? Так он вымотал ей нервы своими бесконечными интрижками на стороне. С работы приходил весь пропахший духами. Что она ещё должна была думать? Разве это не унижение для женщины, когда твой мужик с другими у тебя на глазах зажигает? Нет уж, женился – будь добр, живи, как и подобает женатому человеку. Но теперь всё в прошлом, и ничего не вернуть.

Морозов страшно завидовал Юрке Шабалину, когда тот рассказывал, как его мальчишки хулиганили полночи, кидались подушками и не давали спать. Он мечтал, чтобы и ему не давали спать вот такие же мальчишки, и подушками ещё кидались. «У Юрки не жизнь, а малина!» – частенько думал Морозов и кидал иногда в Мурзика своей подушкой, пока тот, принимая правила игры, не выпотрошил однажды всё подушкино перо.

… Морозов выложил пельмени в огромное блюдо и стал на них дуть. Неожиданно его разобрал смех, как прикольно он сейчас выглядит: полуголый мужик в исподнем дует на тарелку. Тогда Морозов махнул рукой и пошёл в прихожую.

– Мур, давай сам! – извиняясь, сказал он псу и махом выложил в его миску половину порции из блюда. – Ты у меня всё можешь. Горячо! Подожди! Не обожгись. Большой уже.

Мурзик опять залаял и ещё сильнее завилял хвостом. Он действительно был из тех собак, которые «умели ждать, как никто другой» рядом с миской горячих пельменей.

Морозов, раздетый, улёгся на диван, и защёлкал пультом, переключая каналы. Проснулся часа в четыре утра, когда Мурзик лизал ему лицо.

– Что так поздно разбудил? – недовольно буркнул Морозов, выключил телевизор и , повернувшись на распоротый бок, вновь провалился в сон.

7

«ХОСПИС»

7

– У нас пополнение, прошу любить и жаловать!

Анастасия торжественно распахнула парадные двери гостиной, и на пороге показалась новенькая. Это была согбенная старушка, похожая на гномика, хрупкая, почти прозрачная. Её вели под руки две большие, грузные бабушки в бриджах.

Утренняя трапеза ещё не закончилась, поэтому и персонал, и постояльцы чаёвничали за столом. Они с любопытством уставились на гостей.

– Люция Ивановна Кара-Мурза-Аранды, – отчеканила Анастасия.

Лена с Шурой переглянулись и прыснули. Повар Зарина, закрыв рот рукой, убежала на кухню. Мария никак не отреагировала. Она так устала за вчерашний вечер, да ещё ночью не сумела нормально поспать, так, слегка подремала на кровати рядом с Людой-неходячей. (Своей комнаты у персонала не было (им выделили только гардеробную для вещей), и они спали, где придётся, в основном на диване в гостиной во время дежурства или на свободных кроватях, которых в недавно открывшемся хосписе было немало). Люда ночью страшно хрипела, и Мария, просыпаясь, подходила к ней, проверяя всё ли в порядке.

Сейчас Мария безучастно сидела за столом и ей абсолютно не казалось смешным и нелепым сочетание «Люция Ивановна» и уж совсем вычурное «Кара-Мурзы-Аранды». Она и не такое видала.

Весь вид Люции вещал: «Я живая история. Видела царя, видела Ленина». Великая долгожительница. В том, что её привезли сюда умирать, не было никакого сомнения, настолько ветхой и немощной она казалась. Сколько ей? Сто? Сто пятьдесят? А, может, двести?

– Девяносто семь, – восхищённо шепнула Анастасия.

«Всего-то? Но я тоже выгляжу старше», – подумала Мария и пригорюнилась.

Вчера, когда ей подбирали нужный размер униформы, то выяснилось, что из персонала, она самая стройная. Это порадовало. Но в возрасте ошиблись; Шура вслух удивилась, узнав, что Марии всего сорок. «Думала, под пятьдесят», – между делом бросила она. «Старуха я, – закусила губу Мария. – Плохи мои дела. Теперь уже и не взглянет никто».

– Поухаживайте, – шепнула сиделкам Анастасия.

Мария тотчас откликнулась, встала и отодвинула стоящий напротив стул:

– Прошу вас!

Бабушки повели Люцию под белы рученьки в центр гостиной и осторожно, как хрустальную вазу, усадили за стол.