Текст книги "ХОСПИС. ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ПРЕИСПОДНЮЮ!"

Автор книги: ОЛЬГА ИЛЬИНСКАЯ

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

– Манная каша, сыр, масло. – обратилась Мария к бабушкам, как ключевым фигурам мероприятия. – Присаживайтесь тоже!

Они замахали руками.

– Дома подзаправились под завязку. Мы же все повара.

– Кофе с молоком? Какао? За компанию! – продолжала разглагольствовать Мария.

– Матка! – вдруг крикнула Люция. – Млеко и яйки, живо!

А потом хлопнула по столу кулачком, но с такой неизвестно откуда взявшейся силой, что испуганно звякнули позолоченные чашки.

– Ну, то ты, мама! – испуганно пролепетала первая бабушка.

А Люция вновь по столу кулаком – хрясь!

– Не хулигань! – погрозила пальцем Люции вторая бабушка. – Мамуля, мы же в санатории, не дома. Отдохнёшь пару месяцев. Видишь, как здесь шикарно!

Первая бабушка взяла Марию за локоток и, притянув, зашептала в самое ухо:

– В оккупации мама была. От фашистов натерпелась – страсть!

Мария понимающе кивнула.

Из кухни вышла Зарина и поставила перед Люцией чашку с чаем. Затем опять ушла и вернулась, неся в руках поднос с молочником, конфетницей и блюдцем с печеньем.

– Как в лучших домах Лондона! – весело подмигнула Зарина Люции, чем привела ту в неописуемый восторг.

– Красавица ты моя! – растянулась в улыбке Люция.

– Выпьем за компанию? – весело поинтересовалась Мария.

Шутка удалась. Но улыбнулись единицы. Некогда, жизнь зовёт. Люди заняты.

Бабушки с Анастасией уплелись к Арсению в кабинет оформлять документы, Зарина моет посуду, Клавдия с Таисией дерутся из-за сервелата, Плейман жрёт очередную шоколадную конфету, жена дипломата, достав из кармана крохотное зеркальце, прихорашивается, спецназовец тырит со стола печенье, Мавра уминает третью порцию каши. Но сиделкам не до них; нужно успеть поесть, пока такая вкуснятина на столе. Видно, что в еде персонал не ограничивают. Но Мария поразилась, когда увидела очень дорогой швейцарский шоколад на плоской прямоугольной тарелочке из сервиза.

– Не нам, наверное, – вслух сказала она.

– Нам! Ешь, – сказала Лена. – Угощайся. Можно.

– Мы и в завтрак жируем, и в обед, – гордо заметила Шура и ловко отхватила половину плитки. – Вчера коробку трюфелей умяли, сегодня по расписанию вот этот элитный шоколад.

– Родственники подопечных, наверное, угощают! – предположила Мария.

–Не! – жуя, фыркнула Шура и понизила тон. – Наш заботится. Ну, Арсений! Здоровья ему! На всю жизнь деликатесов наелась. Неделю назад, представляешь, он заказал для нас суши из настоящего японского ресторана!

– Может, не из японского, – важно заметила Лена. – Может, киргизы готовят. Где у нас японцев-то найти? Киргизы косят под них, тоже косоглазые.

– А! – махнула рукой Шура. – Может, и киргизы. Но круто суши стряпают! Наши всё равно так не умеют.

– А заказал Арсений из ресторана, это да, – закивала головой Лена и приосанилась. – При мне заказывал, уж я-то знаю.

Мария отломила дольку шоколада и изящным движением засунула в рот.

– Только во сколько обходится Арсению кормёжка персонала, в таком случае? – поинтересовалась она.

– Значит, есть мани. Хоспис, как и шоколад, элитный! А в элитном всё должно быть по-элитному. Мы на особом положении. Ресторанные штучки-дрючки для нас бесплатные! – чуть не выкрикнула Шура. – Ему для нас ничего не жалко. Радуйся, Машка, что сюда попала. Повезло, дурёха! Зачиталась ты своими псалтирями, жизни нормальной не видела. Так посмотри!

– Спасибо за совет, – усмехнулась Мария.

И вдруг Люция как запоёт! Протяжно, полной грудью. От неожиданности все, аж, подпрыгнули на стульях.

– Нельзя же так пугать, – прошептала Лена.

А Зарина вышла из кухни с мокрыми руками и уставилась на Люцию, дающей свой первый сольник в хосписе, который дочки её, такие же, как и она, старушки, обозначили как санаторий.

Потом оказалось, что певунья Люция выдающаяся. Руководителем их хора в доме культуры был певец из Большого театра. Люция с перерывами занималась там не один год. И всегда была в солистках! Вот где талант так талант, вот где голос так голос – природное контральто, которое до печёнок проберёт. Такая всех перепоёт! Руководитель их, горький беспробудный пьяница, вопреки обстоятельствам, хотел её обучить пению профессионально и потом в Большой забрать (чего зря такому голосу в столовой пропадать?). Но семья Люции была против смены профессии, в связи с чем, певицей она осталась самодеятельной. Но не оставила любимое занятие, поёт всегда и везде, и остановить её невозможно. Вроде возьмёт перекур, устала, а у неё раз – и второе дыхание открывается Пытка песнями! Люциин репертуар отменный. Составлен с большим музыкальным вкусом.

– Прибыла в Одессу банда из Амура, в банде были урки-шулера. Банда занималась чёрными делами, и за ней следила Губчека.

Поёт, а все слушают, раскрыв рты. Ландыши в вазочках, чашечки позолоченные на столе, солнышко в эркер подглядывает. И Люция сопровождает эту красоту удивительными трелями.

– Светит в небе месяц, тихо спит малина, а в малине собрался совет. Это уркаганы, злые хулиганы, собирали срочный комитет.

Спецназовец заулыбался и радостно ткнул пальцев в Люцию:

– Поёт!

Она пуще прежнего давай стараться. Голос у неё глубокий, сильный, несмотря на возраст, и поёт она смачно, самозабвенно.

– Что здесь происходит?

В гостиную вошла Анастасия и учащённо захлопала глазами.

– Поёт! – вновь радостно воскликнул спецназовец.

– Вижу, что поёт, – проворчала Анастасия.– Но что поёт?

– Что нравится, то и поёт! – отозвалась Зарина.

– Идите на кухню, – поджала руководительница губы.

Зарина вразвалку удалилась.

– Но вы-то, Мария, как допускаете? – пристыдила её Анастасия.

Мария развела руками, затем подошла к Люции и, погладив, как ребёнка, по голове, заметила:

– За столом не поют. Неприлично.

И тут Люция выкинула очередной фокус! Она растянулась в улыбке и, открыв рот, быстро-быстро зашевелила языком, делая непристойные движения, как лесбиянки в порнофильмах.

Все остолбенели. Мария беспомощно оглянулась на Анастасию, но та быстро нашлась. Она подошла к Люции и, взяв за подмышки, вытащила её из-за стола. Мимоходом бросила:

– Мария, Татьяне с лежачими помогите, – потом обернулась к сиделкам, – пойдёмте гулять. Всем на улицу!

– Погодка сегодня на «ять»! – раздался голос Зарины с кухни.

Сиделки засуетились. Загромыхали стулья, и постояльцы неуклюже заковыляли на улицу. Уже у самого выхода Люция вдруг вновь обернула и, подмигнув Марии, вновь открыла рот и зашевелила языком.

– Ну, знаете! – только и смогла сказать Мария.

Она хотела дальше продолжить читать нотации о морали и нравственности, как увидела новых гостей.

– Добрый день! – энергично сказала вошедшая крупная женщина.

– Приветствую всех! – поздоровался мужчина.

– Новенькая сиделка? – спросила Марию женщина.

– Вчера приехала, – сдержанно ответила Мария.

– Лора Арсеньевна, – представилась она и показала на мужчину. – Анатолий Арсеньевич.

– Очень приятно! – кивнула Мария.

– А где новенькая постоялица? – весело поинтересовалась Лора Арсеньевна.

– На веранде.

Она открыла встроенный шкаф, вытащила оттуда два белых халата, один надела сама, другой отдала Анатолию Арсеньевичу.

– Зарина! – крикнула Лора Арсеньевна. – Позаботьтесь о чае. Как я люблю.

– Ладно! – донёсся из кухни голос Зарины.

Она вышла с кухни и мрачно смотрела вслед удаляющимся гостям.

– Врачи хреновы, – проворчала она.

Зарина, оглянувшись, зашептала Марии.

– Это Журбицкие. Родные брат с сестрой того доктора.

– Какого? – недоумённо спросила Мария.

– Журбицкого, ну, того самого, который гремел когда-то на весь Союз! – Зарина даже вскинула руку, показав значимость неведомого Марии доктора. – Диагност был превосходный! К нему со всей страны ехали. Помогал. Реально. Но деньги какие с людей драл – мама дорогая! Доктор-то, конечно, светла, но как человек – мудак мудаком. Клинику какую-то у своего знакомого врача отобрал, и врач тот не вынес всего этого и повесился. Не слышала, что ли?

– Нет, – пожала плечами Мария.

– Все газеты писали, – сказала Зарина и вновь зашептала. – Наш Арсений – родной сынок этого Журбицкого. Тоже врач.

– Это я поняла.

– Хирург. Тоже, говорят, отменный. Одна беда – баб любит.

Зарина сказала так громко, что Мария зарделась. Как бы не услышал кто и не подумал, что они сплетничают и моют кости руководству. Хотя? Они сплетничают. И Марии, положа руку на сердце, было интересно узнать об Арсении поподробнее.

– Пристаёт, что ли? – наводящим вопросом подлезла Мария в поварихе.

–К кому здесь приставать-то? К нам, что ли? Или смертницам нашим? – хохотнула она. – Любовниц у него было не меряно. Бабы от него писают кипятком! Муж тут у одной приезжал разбираться, чуть ворота не снёс. Но Арсения не было, а мы, если его нет, не имеем права открывать ворота. Такие правила. Без него даже родственники к своим лежачим зайти не могут. Всё контролирует. Чтобы не набедокурили, здесь все слабые, одно слово – смертники.

Мария навострила уши.

– А Арсений…

– Ну? – с готовностью напряглась Зарина.

– Он хирург… как бы это сказать… чего?

– Всего.

– Ну, травматолог, или…

– Всего! – брякнула Зарина и, озираясь, принялась выдавать тайны хосписа. – У нас и на первом этаже были лежачие. Сдохли. А одного положили, он как увидел эту специальную кровать, как понял, что каюк ему, так взял ножницы и перерезал себе вены. Арсений спас.

– А где теперь этот… несчастный?

– Не знаю! – развела руками Зарина. – Увезли. Арсений родственникам так и сказал: «У нас хоспис, а не психушка. Если он ещё что-нибудь выкинет? Подожжёт что-нибудь? «Забирайте», – говорит.

– А дети есть у него?

– Есть. У него третий брак.

– И откуда ты всё знаешь?

– «Но разведка доложила точно». Я здесь полтора месяца. Много что знаю. Дежурить здесь – западло. Девки боятся. У нас тут…

Она не успела договорить, осеклась, так как в гостиную вошёл Арсений. Зарина вприпрыжку поскакала на кухню. А Мария заинтересованно посмотрела на своего босса.

8

«ХОСПИС»

8

Морозов сидел за столом в изоляторе временного содержания и перебирал бумаги в папке

– Замятина Раиса Станиславовна. Тысяча девятьсот восемьдесят четвёртого года рождения. Родилась в деревне Порошино Московской области. Закончила медицинское училище. Профессия – медсестра. Всё верно?

– Да.

Напротив Морозова сидела Рая и нервно перебирала серый шарф у себя на шее.

– Узнаёте? – Морозов положил перед ней скальпель.

Рая спокойно взглянула, напряглась, затем выпрямилась.

– Скальпель, – выдавила она. – И что? Думаете, скальпелей никогда не видела?

Морозов немного подождал, потом пошёл на абордаж.

– На скальпеле опечатки ваших пальцев. Мы нашли его с лесу, что рядом с вашим монастырём.

Морозов помолчал, многозначительно уставившись на Раю.

– И? – спокойно спросила Рая, не отводя глаз.

«Какая наглая!» – подумал про себя Морозов.

– И убили человека. В этом лесу. Девушку! Учащуюся техникума связи Воскобойникову Валерию.

Он протянул ей результаты экспертизы, на которые Рая глянула одним глазом, учащённо задышала и сжалась.

– Был у меня скальпель, – наконец, сказала она. – не отрицаю. Да это все в монастыре знали! Ведь кого я только не лечила, и пьянь нашу заслуженную – всегда у Зинки руки в занозах были, что за человек? И рабочих-узбеков лечила. Да, вскрывала чирьи, ну, эти фурункулы. Для узбеков-то какая в Москве больница? И монашкам помогала, они ж мне как родные, ей-богу! Да неужели я откажу?

– И швец, и жнец, и на дуде игрец, – заключил Морозов.

– Во-во.

– И на зоне тоже за хирурга были.

– Вот видите, вы и так всё знаете! – тут Рая всплеснула руками и зло рассмеялась. – Что подписать надо? Какую мокруху на себя взять? Давай листок, гражданин начальник. Я без нервотрёпки прямиком в камеру, а вам – звёздочку на погон! Лады?

Морозов сдержался, хотя хотелось ему ответить. Эх! Не надо, мол, строить из себя святошу, знаем мы, за что и по какой статье нары давила. Но, естественно, Морозов сдержался и стал продолжать бесполезный допрос. Бесполезный! Конечно… Дамочка – козе понятно – в отказ. Эту песню «не знаю– не ведаю» Морозов слышал много раз, и у него уже выработался иммунитет простив слезливых россказней таких вот отпетых фруктов.

– А почему скальпель в лесу оказался? – холодно поинтересовался Морозов.

– Выбросила!

– Зачем?

Рая раздражённо поджала губы.

– Так сколько ж можно-то ж?! – разрешилась она, наконец, причитаниями. – У одного флюс, у другого аппендикс. Я и на зоне, как Пирогов, пахала.

– Как кто? – уточнил Морозов.

– Конь в пальто! – зло процедила Рая, пребывая в твёрдой уверенности, что опер над ней издевается.

– Хамить нехорошо. Вас мама этому не учила в детстве?

– Не тронь мамку! – взвизгнула Рая и тут же осеклась, встретившись с глазами Морозова, полными ненависти, которую он едва сдерживал.

Если бы кто заглянул в его сердце, то увидел бы, сколько в нём злости, произрастающей от недоверия, сомнения к людям. Разве можно забыть, как искусно обманывали его вот такие же бывшие зечки, которые, едва освободившись, обирали самых беззащитных, старых людей, живущих исключительно на крохотную пенсию? И убивали беззащитных! И какие жалобные песни после задержания пели у него в кабинете: и про своё тяжёлое детство, и про свою загубленную жизнь – слезу прошибало. А на деле оказывалось, хитроумно пытались скостить срок, не более. И эта туда же! В Бога ударилась, монастырём прикрывается. Бесплатно работает, только посмотрите, какая альтруистка! А надо бы на такую работу устроиться, где платят, зарабатывать надо! Тогда не нужно будет покушаться на чужое имущество и чужую жизнь.

– Устала, – опустошённо выдохнула Рая. – Вот и выкинула. Вроде как начать новую жизнь! Ну, какой из меня хирург? На зоне куму аппендикс удаляла, когда его в самый неподходящий момент прихватило, но удаляла на свой страх и риск. Я ему так и сказала тогда, а он мне: «Что будет, то и будет, помоги! Претензий с моей стороны никаких». Обошлось, как видите. Я ж в хирургии почти пят лет проработала. Меня лучшей хирургической сестрой считали!

– Это мы знаем, – кивнул Морозов.

– После училища сразу – в хирургию. По семь-восемь часов, бывало, стояли на операции. Врач заканчивает, уходит, а нам ещё всё отмывать, да дезинфицировать.

– Толковой была! – укоризненно заметил Морозов. – Чего хулиганить-то потянуло?

Рая вздохнула и опустила глаза.

– Сигаретки нет?

– Не курю.

– Простите, – прошептала Рая.

– Принести сигарет? – вдруг непроизвольно вырвалось у Морозов.

– Нет, нет! – замахала руками Рая. – Бросила я. С таким трудом бросала, а теперь по новой? Нет уж. Да и дорого курить-то сейчас, денег не напасёшься.

Она немного оттаяла, и ей явно захотелось поговорить. Морозов отметил, что, если сначала Рая волком смотрела на него, то теперь у неё чесался язык, хотелось рассказать о себе, поделиться какими-то своими мыслями. И он отметил, что в живой жизни у Раи нет слушателя; от неё веяло каким-то космическим одиночеством и пустой.

– Я не из «золотой молодёжи», – с некоторым гонором бросила Рая.

– Я тоже, – откликнулся Морозов.

– Учёный ты, – упрямо буркнула Рая. – И отец у тебя непростой. Это видно. Уж в людях-то я разбираюсь! Сахарным парнишкой в детстве был, мальчиком-колокольчиком, а я? Отец мой Замятин Станислав – рецидивист! Неужто, не знаете?

– Знаем.

– Чего тогда голову мне морочите?

– Так вы сами по другой дороге пошли сперва. Учиться начали, работать.

Рая усмехнулась.

– Ну, да. А потом идём с подружками – они тоже из одного со мной училища – и нам рвань эта навстречу чешет.

Рая глубоко задышала, сдерживая таким образом свой накопившийся гнев.

– Идёт, задирает, и что? Бить теперь? – пожал плечами Морозов. – Мимо пройти никак? Бомж, да. Так какой с него спрос?

– А-а-а! – глаза Раи зло сузились. – Тебе всё легко далось, в школе, небось, отличником был? А меня в школе… По всякому. И при каждом удобном случае: «Знаете, из какой она семьи? Что с неё взять?» Чуть что – папашей тыкали.

Тут Рая вскинулась, и из глаз у неё потекли слёзы.

– Я ж отказалась от него! Как я могла? Как я могла? Какой бы то ни был, а родная кровь. Отец! «Чти отца и мать свою». Так закон гласит? Всё терпеть надо. А я?

Морозов опять напрягся, чувствуя, что его пытаются обвести вокруг пальца. Но он молчал, давая Рае выговориться.

– Как-то после очередной ходки папка Стаська вернулся, идёт пьяный, весь в наколках, и мне: «Рай, поди сюда». А я с ребятами стояла, стыдно мне стало, что такой шмырь мне знаки внимания оказывает. Говорю ему: «Иди лесом!» Он мне как… Надавал, короче. А я в милицию заявление: «Посадить козла Станислава. Не отец он мне».

Рая закрыла руками лицо и зарыдала.

– Мать смертным боем бил, деньги из дома таскал. Добрым словом и не вспомнишь такого. А всё равно нельзя отказываться ни при каких обстоятельствах! Гадина я, гадина. Папка Стаська прочитал моё сочинение, уехал потом куда-то и сгинул. Вот найти его хочу. Или хотя бы могилку его найти! Прощения у него прошу каждый день: «Прости, папка Стаська, свою глупую дочь Райку».

Она вытерла рукавом глаза и посмотрела в упор на Морозова.

– И случилось через несколько лет со мной такое… Сама на нарах оказалась, и теперь от меня все шарахаются, как узнают где была и за что попала.

Морозов молчал. А Рая, чуть успокоившись, продолжила.

– Бомж этот стал кричать, что сисек у меня нет, ноги кривые! И что замуж не возьмут! И меня, и подружек матом обложил. Нужны мы, типа, только слепым, которые не видят наши скабрезные рожи.

Рая замолчала, а Морозов никак не реагировал на её слова.

– Мне дома тоже говорили: «Век не видеть бы твою скабрезную рожу». Сколько можно? Тогда я усталая была. После операции одна операционную убирала. Все умотали по домам, у всех дети. Ну, я, дай, думаю, подсоблю. Перетерплю. А вечером – к подружкам. Погулять хотелось. А этот выполз и давай нас всяко поливать. Я первая врезала ему. Он в долгу не остался. А потом одна ногой ему, другая ногой ему. А я уже и остановиться не могла. За волосы – и об асфальт, пока он не затих. Козёл!

– Не простили до сих пор?

– Нет, – просто сказала Рая. – Надо прощать, знаю. И виновата сама, тоже знаю.

Морозов растянулся в неприятной язвительной улыбке, показывая тем самым, что не надо его держать за дурака.

– Вы человека убили! – чуть не крикнул он.

– Убила! – крикнула Рая. – И отсидела за это двенадцать лет! Мне уже тридцать шесть. Ни кола, ни двора, ни семьи. Но получила, что заслужила.

Морозов продолжал молчать, и Рая пустилась во все тяжкие.

– Когда меня посадили, мать чуть с ума не сошла. Не хотела мне такой судьбы. Часто ездила, передачки привозила. Последнее отдавала, что я не понимала, что ли? И меня дождалась, а потом…

Рая замолчала и уставилась глазами в пол.

– Почему вы скрываете от всех, что матери уже нет? – тихо спросил Морозов.

Рая вскинулась на него, и губы её затряслись.

– Потому что хочу думать по-другому. Представить, что приеду, она меня встретит. Да даже если бы было по-другому, не поехала я бы к ней в деревню. Пенсию её прожирать? Не будет этого. На зону вшей кормить – так на зону.

Морозов понял, что отношения, типа, у него с подозреваемой наладились, какое-никакое, а взаимопонимание уже есть, и стал направлять разговор в нужное ему русло. Он был опытный опер, ему и не такое слышать приходилось, и сейчас, сидя в СВЗ, он особо не поддавался эмоциям, которые обрушила на него Рая.

– Где вы познакомились с Валерией Воскобойниковой? – спокойно и серьёзно спросил он.

– Я?! – Рая даже привстала. – Да я её знать не знаю!

– Ой, ли?

– Не убивала я. Скальпель выбросила, да, в лесу. Я поехала в Москву в поликлинику – а нас всех отправляли на медкомиссию от монастыря – ну, и выбросила скальпель на полянке. Травка ещё только взошла.

– А в мусорный бак никак нельзя было выбросить? Природу беречь надо, лес засорять нельзя. Так только нехорошие люди поступают, – иронично заметил Морозов.

– Да я спонтанно! – Рая вновь привстала. – У меня скальпель этот в сумке лежал. Я иду по лесу к остановке, рукой в сумку залезла, документы проверила, тут – о-па на! – железяка. Скальпель! Думаю, а, ну, его к чертям собачьим! И выбросила. Даже скажу когда. Меня отправляли в поликлинику в середине апреля? Конечно, двадцатого числа! Проверить можно.

Морозов, как робот, сидел за столом, ни оха ни вздоха. Двадцатого апреля Воскобойникова была жива-здорова. По данным экспертизы её убили пятнадцатого мая. «Но, может, она и привирает. Опытная. Хитрая», – подумал Морозов, привыкший полагаться на факты. (А факты – вещь упрямая).

– Я в глаза никогда Воскобойникову эту не видела и фамилии такой не слышала! Я два года в монастыре работала.

– На кухне? – уточнил Морозов.

– Куда поставят, – откликнулась Рая. – Я паломница. Расписание на работу для паломниц келарь составляет.

– Кто? – спросил Морозов, дивясь такому странному слову, которое никогда не слышал.

– Келарь, ну, ответственная за кухню, за продукты, за инвентарь. В миру таких завхозами называют. В нашем монастыре келарь ещё и расписание на работу для паломниц составляла. В других монастырях по-другому. Всё зависит, какой устав и как благословит игуменья. Её слово решающее.

– Что значит – благословит? – уточнил Морозов.

Рая нахмурилась, подбирая слова, чтобы объяснить подоходчивей, но ничего не нашла, поэтому закончила предельно просто:

– Благословит – это благословит.

Морозов чуть улыбнулся.

– Разрешит, – догадался Морозов.

– По-вашему, наверное, так, – согласилась Рая.

– По-нашему? – вскинулся Морозов.

– По-вашему, по-мирскому.

«Эк, куда хватанула, – подумал Морозов. – Уже себя чуть ли не к духовенству причисляет. Непростая она. Штучка!»

– В монастыре ведь как? Куда поставят работать. – важно заметила Рая. – Монахи тоже не могут выбирать себе работу. Кого на кухню, кого на скотный двор, кого в лавку, что при входе, церковной утварью торговать. Кого куда. Роптать нельзя!

– Почему? – по инерции спросил Морозов.

Рая поняла, что её час пробил. Она приосанилась и поправила свой шарф.

– На Бога ропщешь! – наставительно заметила Рая и по-старушечьи покачала головой. – Господь нас через людей вразумляет.

– А если тяжело? – развёл руками Морозов. – Я понятия не имею, что делать, например, с коровой, а меня – на в скотники?

Рая, казалось, ждала этого вопроса. Даже обрадовалась! Так хотелось ей осадить образованного, холёного опера.

– Бог не по силам испытаний не даёт, – с деланным смирением прошептала Рая.

Морозов скрестил руки на груди. Непросто, ох, как непросто раскрутить такую монастырскую леди.

– Не убивала я, – так же смиренно, чуть картинно, на одном дыхании проговорила Рая.

И тут Морозов не удержался и хохотнул. Рая оторопела.

– Что смешного я сказала?

– Ну, вот что, – взял себя в руки Морозов. – Мадонна ты моя. А про ларёк почему не рассказываешь? Если такая совестливая? А как мать Леонидию посылала на три весёлых буквы? А как сторожа обругала, что он чуть дара речи не лишился?

Рая помолчала, словно собираясь с силами.

– А знаю, кто меня заложил, кто здесь воду мутит! – звонко бросила она. – Зинка! И, конечно, Люська-блаженная. Скажете не так? Мать Леонидия под пытками не скажет, хоть и не любит меня, знаю! А эти… А сторож, этот Егор Иваныч, – хам! Так ему и надо. Он на меня обзываться начал в трапезной, ну, я его и послала. А пусть не лезет! Женщин обижать не рекомендуется.

Морозов усмехнулся.

– Ловко ты историю с ларьком обошла, – процедил он. – Ещё скажи: «А докажи, мент проклятый, что это я?»

– Ну, я! – просто без обидняков сказала Рая. – Но я выручку-то не забирала! Что я сделала? Ударила кого? Убила? Булку стянула.

– Целый продуктовый набор, – поправил Морозов.

– С колбасой, сыром, жареной картошкой, с булкой.

– Со стейком, который стоит…э-э-э… Знаешь сколько стоит стейк? – язвительно спросил он.

– Много, – отрезала Рая. – Потому и стянула. Были бы деньги – купила, а мани – тю-тю! Из кассиров меня уволили. Чего это увольнение не вспоминаете?

– Расскажи, я послушаю.

– Да клиенту не дала упаковку жвачек, что по акции полагались, – Рая вздохнула. – Хозяин наорал на меня. А я потом опять кому-то забыла дать. Он и взашей. Ни копейки не дал. Он специально ждал случая, чтобы выбросить без зарплаты. Как это? Экономия – мать хозяйства. Он мне и дал под зад!

– А что ты ему наговорила?

– Потом уж! Посмотрела б я на тебя, если б тебя на улицу выкинули без гроша. А хозяин знал про меня, ну, это, про зону и прочее, и не церемонился со мной. Мне ж деваться некуда, должна терпеть то, что другие не могут. Девочка для биться. Вот и отбрила его! И не жалею. И Егора этого Иваныча не жалею. Противный – сил нет.

Тут Рая примирительно улыбнулась, по-другому, чуть не по-свойски.

– А ты хороший мент, – сказала она. – Про ларёк как узнал?

– Да уж узнал!

– Оперативно работаешь, товарищ, оперативно! – иронично затараторила Рая.

… Поздно вечером к нему в кабинет забежал Шабалин и забросал вопросами. Спрашивал он корректно, но ответов ждал нетерпеливо.

– Ни одной серьёзной улики против Замятиной, – выдавил Морозов, не желая вдаваться в дискуссии.

Шабалин аж задохнулся! Он с выражением стал декламировать монографию о колющих и режущих предметах, и Морозов вскользь слушал и заполнял рапорт для начальства.

– Воскобойникова убита ножом, не скальпелем, – коротко заметил Морозов.

Шабалин опять жестикулировать и бегать по кабинету. Он ещё прошёлся относительно внешних данных Замятиной, видя в её неухоженности главный мотив убийства – замочила из зависти! Воскобойникова моложе. И покрасивше! (На фотках видели, знаем).

Шабалин так убеждённо доказывал свою правоту, хотя сам слабо верил, что в итоге убедил самого себя. Он неожиданно замолчал и застыл на месте.

– О чём задумался детина? – поинтересовался Морозов.

– А где Мурзик?

– Дома. Нос сухой.

– Ласточкину сказать надо.

– Он по трупам – спец. А у меня собака живая пока, – развёл руками Морозов.

– Замятина грохнула Воскобойникову. А тех пятерых – умный маньяк, – заключил Шабалин.

Морозов улыбнулся. Он изучил характер своего друга и понимал, что тот уже, можно сказать, шутит.

– Конечно, всё может быть, – начал Морозов. – Но ты и сам понимаешь, что бывший зек, если ещё головой не тронулся окончательно, никак не оставит труп на месте преступления. Практически рядом с собой. И орудие преступления. Насчёт скальпеля. Как ни парадоксально, но он там случайно.

– А случайность – неосознанная закономерность! – поднял вверх палец Шабалин. – Ты сам говорил.

– Не я. Я только повторял, – отмахнулся Морозов. – То, что Замятина не всё договаривает, это так. Что-то очень интересное она знает – это тоже так. На зону её отправить – пара пустяков!

– Так что мешает? – воскликнул Шабалин.

– Поздно! – внушительно ответил Морозов. – «Бери шинель. Пошли домой».

Морозов вдруг вспомнил, как сказала ему Рая, что ко всему готова и раз её задержали, значит так надо, не досидела своё, не искупила вину, и опять задумался. Ему не хотелось заморачиваться и накручивать себе разную чушь, но он верил Рае, бывшей зечке, мокрушнице, воровке, врунье и забияке. И уважал её.

Морозову хотелось рассказать Шабалину про схимонахиню Екатерину, о которой рассказала ему Рая, но он опасался, что Шабалин его не так поймёт. «Подумает, что тронулся», – решил Морозов. А схимонахиня Екатерина не выходила у него из головы.

Схима – высший монашеский чин. «Нужно удостоиться такой чести – постриг в схиму! – рассказывала Рая. – Схимонахи непрерывно находятся в молитве, и им многое свыше открывается. Их называют и «живыми мертвецами» (отрекаются от живой жизни), и ангелами. Ещё у них много обетов, гораздо больше, чем у рядовых монахов. Поэтому схима – честь и подвиг одновременно. А игуменья мать Екатерину «раздела», то есть на время лишила звания, чтобы не зазналась, как говорят монахи: «Не впала в прелесть», и игуменья определила схимницу на кухню чистить овощи. Таким образом, её смиряли. А мать Екатерина обрадовалась! Ей было почти под восемьдесят, она болела раком, и работать в овощной ей было крайне трудно. Но она всё делала с такой любовью, что можно только диву даваться! Если бы игуменья не «раздела» Екатерину, то мы бы с ней толком и не познакомились. А так, я ей о своей жизни рассказывала, пока картошку чистили, а она меня учила молитвам разным. И она сказала, что я должна помочь одному стражнику, который сражается с демоном. Он думает, что тот страшный, а он прелестный! И все видят в нём ангела. Стражник слеп, потому что Бог не открывает ему истину, а чтобы истина открылась, надо стражнику покаяться. Ведь он убил ребёнка! Как покается – Бог откроет ему то, что он хочет знать, и правосудие восторжествует».

Морозов хотел поговорить с Шабалиным, но так и не решился.

9

«ХОСПИС»

9

Мария расстилала постель на диване в гостиной. Сегодня её первое дежурство. Она волновалась, так как с детства боялась темноты. То, что дежурство не каждую ночь, немного успокаивало.

Было уже темно. Сиделки уложили постояльцев спать. Лишь Зарина всё ещё копошилась на кухне, разбирая утварь в посудомоечной машине.

Мария переоделась в мягкий домашний халат, который служил ей верой и правдой все два года в монастыре. Халат вышаркался, но был такой мягкий и приятно ласкал тело, что она не хотела с ним расставаться и носила, закрывая глаза очевидную непрезентабельность. «Никто не видит», – убаюкивала мысль.

Мария включила огромный телевизор и максимально убавила звук. Теперь хоть каплю свободы и отдыха.

– Маш, помоги, а! – громким шёпотом позвала из кухни Зарина.

Мария поспешно встала и направилась к ней.

– Вот здесь, – показала на посудомоечную машину Зарина.

– Где? – завертела головой Мария.

– Тута.

Внезапно Зарина сунула ей в руку какой-то листок бумаги. Мария развернула и пробежалась глазами. «Осторожно! – прочитала она. – Здесь все видеокамеры с микрофонами. Нас подслушивают. Думай, что говоришь. Две сиделки работали раньше – вылетели. Арсений смотрит и наблюдает за нами в онлайн-режиме тоже. Смотрит и утром, и днём, и ночью».

Мария взглянула на Зарину и утвердительно кивнула головой, дав понять, что сообщение принято к сведению. А Зарина выхватила у неё из рук листок и разорвала на мелкие кусочки.

В гостиную вошёл Арсений.

– Мария Васильевна, подойдите, пожалуйста, – позвал он.

Мария галопом подлетела к нему, одёргивая халат. Она не ожидала, что Арсений зайдёт так поздно и была не готова к тому, что её застанут в таком затрапезном виде.

– Вам показали, где что лежит? – спокойно спросил он.

– Да, Арсений Арнольдович, – закивала головой Мария.

– Номер моего телефона на вашем сотом сохранён?

– Да.

– Звоните при любых обстоятельствах. Даже если вам просто что-то показалось. Обязательно сообщить! Обязательно. И помните, я всё равно узнаю.

– Пугаете? – вскинула брови Мария.

– Предупреждаю, – сказал он и улыбнулся.