Текст книги "Королева. Возвращение (СИ)"

Автор книги: Олеся Луконина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

  – Махно... – тяжело сказала Жучка, кладя ему руку на плечо и крепко сжимая. – Я ведь не шучу насчёт яиц. У тебя что, есть запасные?

  Вспыхнув, Махно дёрнулся было, пытаясь сбросить её руку – безуспешно:

  – Да иди ты! Бешеная! Ничего я не знаю! Говорю же, сторчался он! Денег навалом, да ещё гений – как такому не сторчаться?

  На секунду зажмурившись, Жучка выплюнула забористое моряцкое ругательство и брезгливо отпихнула парня:

  – Завидуешь ему, что ли, потому и помочь не хочешь? Чмо ты тогда распоследнее!

  Махно набычился ещё больше и попробовал было попятиться, когда она снова шагнула к нему – но пятиться было уже некуда. Она вновь опустила ладонь на его худое плечо под серой, пропахшей куревом, ветровкой и заглянула в злые и перепуганные тёмные глаза:

  – Пашка... Ты же знаешь, какие у Серёги песни. Ты же знаешь, какой он. Он не торчок и не должен гнить в психушке! Что с ним произошло?

  Ещё несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза, а потом Махно глубоко вздохнул и сипло проговорил:

  – У него что-то с продюсером не срослось, с Фёдором. Какие-то тёрки были. Мы не знали, из-за чего. Серёга ничего не говорил, отмахивался всё. В сентябре он нервный стал какой-то, дёрганый. Репетиции забросил. А потом мы только начали опять играть, как это всё с ним и случилось, прямо в студии, на записи. Он стал кричать, что... что он горит, и рубашку с себя сдирать. Гитару свою любимую вдрызг об угол расколошматил, только щепки во все стороны. И в обморок грохнулся. Его на «скорой» увезли. Ну и... всё.

  – Что за тёрки с продюсером? – требовательно спросила Жучка, выхватив главное. О гитаре она подумает потом.

  – Да хэ-зэ, говорю же – не знаю! – Махно сердито мотнул головой. – Честно, Серёга не рассказывал никому.

  – А что за тип этот самый продюсер?

  – Крутой, – неохотно выдавил Махно. – Удачливый. Всё у него схвачено. И... скользкий какой-то. Мы чего? Мы и не базарили с ним почти, мы так... на подпевках. Это Серёга у нас... звезда. Был. И я не завидую ему, не думай. Это тяжело – так, как он... – неожиданно закончил Махно и снова вздохнул.

  Не отпуская его плеча, Жучка опять заглянула ему в глаза, всё ещё настороженные:

  – Спасибо, Паш.

  Тот вдруг облизнул обветренные губы:

  – Знаешь, а я ведь сох по тебе... ого как.

  – Знаю, – спокойно отозвалась Жучка. – И что?

  – Поцеловала б хоть раз, что ли... Королева... – хрипло и жалобно попросил он, отводя глаза.

  Засмеявшись, она крепко стиснула его в объятиях и мимолётно чмокнула в тёплую колючую скулу.

  – И всё-о? – разочарованно протянул Махно.

  – Всё-о! – передразнила его Жучка. – Отлепись-ка лучше от стены, бро, а то вон всю ветровку извозюкал. И номер мне свой дай, созвонимся потом. И кликуху смени, Носорог брутальный!

  – На какую сменить-то? – обиженно пробурчал Махно, старательно стряхивая с боков извёстку.

  – Ну-у... – прищурилась Жучка. – Ланселот, например...

  – Это ещё кто такой?

  – Погугли, – устало посоветовала она. – Слушай, Пашк... а как там дома у нас?

  – Дома-то? – он перестал возиться с курткой и мечтательно улыбнулся. – Дома хорошо-о. Тепло-о... Я на ноябрьские туда мотался, забодала Москва эта, блин... Хурма ещё идёт. Бабульку твою видел, на муниципалку чапала, бодрячком такая... Ты туда поедешь?

  Жучка ответила не сразу – надо было проглотить предательский комок, застрявший в горле:

  – Само собой. Но сначала здесь разгребусь. Ладно, бывай.

  – Эй! – Махно, запыхавшись, догнал её, когда Жучка уже выходила в просторный гулкий вестибюль техникума, где в витринах тоскливо пылились разноцветные грамоты и позолоченные кубки. – Я тут подумал... Ты с ним... с Фёдором... поаккуратнее. Не говори сразу, что ты насчёт Серёги. Скажи – на прослушивание пришла. Он щас попсовый проект какой-то замутил народ под него набирает.

  Жучка молча кивнула, чувствуя, как свинцовая лютая злоба горой давит на плечи.

  Проект замутил, значит?

  Народ набирает?

  Наберёт.

  * * *

  Перед встречей с продюсером Жучка перетряхнула весь свой немудрёный гардероб, впервые пожалев, что не затарилась в Пиндостане какими-нибудь яркими брендовыми шмотками.

  – Проблемы? – Ольга Васильевна осторожно заглянула в дверь её комнаты.

  – Ноу проблем, – рассеянно отозвалась Жучка, восседая по-индейски – со скрещёнными ногами – над разворошенным чемоданом. – Просто нужно что-нибудь... попсовое, я ж вроде как на проект к Орлову приду.

  – Вот как? – женщина вскинула брови. – Увы, у меня тоже нет ничего этакого... разве что мы можем максимально широко подать то, что у тебя имеется.

  – А что у меня имеется? – удивлённо моргнула Жучка.

  – Ты, – весело заявила Ольга Васильевна, хищно щёлкнув невесть откуда появившимися в её руке ножницами. – Алле-оп! Фирма «Шьём и порем»! Говорите, клиент, чего вам укоротить! – И, оборвав смех, добавила, внимательно глядя на Жучку: – Учти, я буду сидеть внизу в машине.

  – Окай, Тринити, – послушно пробормотала та. – Только вот надо будет ещё купить одну такую штучку...

  – Какую такую штучку? – осведомилась Ольга Васильевна голосом Масяни, но глаза её тревожно блеснули.

  – Диктофон. Он, конечно, и в мобиле есть, но мне нужен более крутой. И незаметный.

  Ольга Васильевна на миг опустила взгляд, а потом снова через силу улыбнулась:

  – Да, надо купить. Ценная вещь, всегда в хозяйстве пригодится.

  * * *

  Захлопывая за собой дверцу «хонды», Жучка знала, что всё идёт, как надо. И что она сама идёт, как надо – от бедра, будто в допотопной любимой киношке «Служебный роман». Белый короткий плащ – нараспашку, сзади вьётся длинный гермесовский шарф, юбка бежевого костюмчика от Армани и Ольги Васильевны едва прикрывает задницу, каблуки высоких сапог цокают по брусчатке, русые волосы уложены в классическое каре, в низком вырезе кружевной блузки – кулон с диктофоном, а в крови бурлит адреналин.

  Она чувствовала спиной озабоченный взгляд женщины за рулём «хонды» и знала, что не может её подвести. Её. Серёгу. Короля. Себя.

  «Улей-улей, я пчела, жаворонок в гнезде, мать его за ногу, – свирепо подумала Жучка, шагнув в стеклянные двери, плавно разъехавшиеся перед ней. – Выйдешь из своей навороченной лечебницы, Серёга, придушу, так и знай!».

  Она сунула охраннику под нос раскрытый паспорт и прошествовала мимо него, будто леди Ди, царствие ей небесное, как сказала бы бабка. Небрежно облокотилась на стойку администраторши – чопорной дамы средних лет в скучном блекло-оливковом офисном костюме:

  – Добрый день. Могу я встретиться с господином Орловым? – она намеренно подпустила в голос чуток америкосовского акцента.

  – Добрый день. Встреча назначена? – деловито поинтересовалась администраторша.

  – Я связалась с ним через его сайт, – надменно протянула Жучка, – он обещал, что прослушает меня... для нового проекта.

  Женщина у стойки окинула её цепким взглядом и, видимо, удовлетворившись увиденным, взялась за телефонную трубку:

  – Как вас представить?

  – Барбара.

  Почти Барби.

  Эдакая тру чикуля.

  Жучка никогда даже не подозревала, что обладает актёрским талантом, хотя в третьем классе исправно бегала в драмкружок при Доме творчества и потом упоённо изображала Маленькую Разбойницу в школьной постановке «Снежной королевы». Но теперь, ступая по тонкому грязному льду, каким представлялся ей отполированный паркет студии Орлова, она полностью вжилась в роль не шибко умной, но хитрой, смазливой и богатенькой штучки, папиной дочки или дорогой шлюшки, которой для полного кайфа не хватает только поп-звёздной славы.

  Орлова она узнала сразу, фотографии на сайте не врали: лощёный, холёный, подтянутый, загорелый. Небось и маникюршу, и солярий с тренажёркой он юзал регулярно.

  – Барбара? Помню, помню, добрый день. Сразу прослушаем вас или, может быть, сначала побеседуем?

  – Побеседуем, если можно, а то я что-то так нервничаю, для меня это так волнительно, первый раз в такой шикарной студии... – приторно улыбаясь, замурлыкала Жучка, мрачно думая о том, как бы не проблеваться прямо на роскошный ковёр в холле. – Я так боюсь, так переживаю, но очень хочется сделать приятный сюрприз своему Муратику, пусть он и его друзья увидят меня по телевизору... Муратик и сам может купить мне студию, но все говорят, что вы такой крутой продюсер...

  «Всё-таки дорогая шлюшка», – подумала Жучка, мельком рассмотрев себя в огромном зеркале: прикид, раскраска, манеры, мур-Муратик, срань Господня...

  – Да, первый раз – это всегда нелегко, – сочувственно покивал Орлов, галантно распахивая перед ней дверь своего кабинета. – Пожалуйста, прошу вас. Кофе?

  – Да, конечно.

  Улыбка его была обаятельной и белозубой, наверняка сделанной у хорошего дантиста, а вот глаза... Глаза всё портили. Были они какие-то мутно-зеленоватые, как бутылочное стекло, и продюсер часто их прищуривал, видимо, чтоб к вискам разбегались весёлые лучики морщинок. На его месте Жучка купила бы себе цветные контактные линзы. Синие, например, чтобы эффект милого обаяшки был полным.

  О чём она ему и сообщила, едва секретарша внесла на стол поднос с кофе и рогаликами и деликатно прикрыла за собой массивную дверь кабинета. Можно было бы, конечно, и ещё повыёживаться, но Жучке это уже надоело:

  – Вы бы линзы себе цветные поставили, что ли, Фёдор Батькович. А то вы как барон Треч в книжке про проданный смех – глазки вас подводят.

  Чуть приоткрыв рот, продюсер ошеломлённо заморгал этими самыми глазками.

  – Не диоптриями подводят, – любезно пояснила ему Жучка. – Цветом и общим... сучьим выражением.

  Стоило отдать Орлову должное – соображал он быстро, и реакция у него была неплохая. Но не лучше, чем у неё, поэтому Жучка одним движением упредила его бросок – не к двери, а к шикарному письменному столу. Чёрт знает, что у него там было, небось «тревожная кнопка» какая-нибудь, мало ли в шоу-бизе психов... Вторым движением она швырнула его на кожаный диван у стены и встала над ним, сунув левую руку в карман куртки. В кармане болтался только мобильник, но Орлову знать об этом было необязательно.

  – Чего вы хотите? – прохрипел он, лихорадочно озираясь.

  – Да уж не записываться на твоей вонючей студии, дешёвка, – отрезала Жучка. Кровь кипела, но мозг работал ясно и абсолютно холодно. – Я хочу точно знать, что ты сделал с Серёгой Королёвым и почему. Вернее, я уже догадываюсь, что ты сделал, а вот почему... Си-деть! – Она подхватила со стола трубку мелодично запиликавшего радиотелефона и сунула её Орлову. – Ты занят, понял, козёл? Только без фокусов. – И, видя, что Орлов колеблется, добавила безжалостно и уверенно: – Чувак, я не соска брендовая, я КМС по боксу, и терять мне нечего. Совсем нечего. Если что не так, я тебя по этому дивану, как горсть соплей, размажу. Кровь-кишки... и всё такое. Делай, что говорю. Ну?!

  Жучка блефовала и отлично знала это, как и то, что ни один нормальный мужик сразу не испугается угроз какой-то девчонки, а обязательно полезет на рожон. Таковых она видела предостаточно, неоднократно умывала их кровавыми соплями и сейчас приготовилась к тому же. Но, взглянув на Орлова повнимательнее, она еле удержалась, чтобы не присвистнуть от изумления – продюсер плыл, плыл на глазах, как будто она уже врезала ему хуком по челюсти, буквально расползался жидкой лужей под строгим деловым костюмом от Версаче.

  Не сводя с Жучки зачарованного и какого-то больного взгляда, он просто кивнул и пробормотал в трубку:

  – Прошу меня не беспокоить... двадцать минут.

  – Двадцать минут? Да ты оптими-ист, чувак, – издевательски протянула Жучка, глядя прямо в его расширившиеся зрачки. – Хотя... если всё скажешь сразу, без выгибонов, может, и уложимся.

  – Я... я не понимаю, о чём вы говорите! – тихо взвизгнул продюсер, вжимаясь в угол дивана.

  – Так я тебе помогу вспомнить, я сегодня добрая, – отчеканила Жучка, подходя вплотную к Орлову и нависая над ним. – Добрая, как... фея, ты не смотри, что с топором.

  – С... топором? – промямлил тот, судорожно проводя языком по губам.

  – Ты что-то регулярно подсыпал Серёге. Что, когда и зачем? Ну?!

  – Я... нет... я не хотел... погодите! Я... честное слово... я не знал, что всё так получится... неудачно... я только хотел его контролировать... для его же пользы!

  – Контролировать, значит? – Жучка стиснула зубы.

  – Да... это просто такие таблетки, совсем безобидные... даже полезные... мне их врач выписал, мой доктор, очень хороший, Иван Леонидович Псарёв, его вся Москва знает, вы не слышали, нет? У меня просто депрессия, бессонница такая бывает, знаете, я так нервничаю...

  – Ах ты, бедняжка, я щас прям обрыдаюсь вся... – У Жучки стучало в висках, но она сдерживалась изо всех сил, цедя слова как можно спокойнее. – Поподробнее давай, мне интересно всё услышать, только не о твоей тяжёлой жизни, а про то, как ты Серёгу травил.

  – Я не травил! – снова оскорблено вскинулся продюсер. – Я же говорю – я просто хотел, чтобы он стал... покладистее, не был таким... глупым. Таким дерзким. И всего-то пару таблеток в его бутылку с водой, здесь, в студии... ну или в кофе...

  – Пару?

  – Ну может быть, и больше... – забормотал Орлов, – иногда... они же такие маленькие... так быстро растворяются... только не бейте!

  – Если я начну бить, то уже не остановлюсь, – честно призналась Жучка посеревшему под модным загаром продюсеру. – Поэтому говори давай, не останавливайся, не отвлекайся... Фе-едя. И сколько же это всё продолжалось?

  – Н-не помню. Нет, правда! Месяц, наверное... или полтора...

  – С начала октября, так? А что произошло в сентябре?

  – Н-ничего особенного... мы... я... – он со всхлипом втянул в себя воздух.

  – Для чего тебе понадобилось, чтоб Серёга стал покладистым? Альбом?.. Нет, погоди! – Она вскинула руку, и Орлов опять шарахнулся в угол дивана, откуда было привстал. – Ах ты ж, гнида...

  В её голове наконец всё встало на свои места, и она даже вздохнула с облегчением.

  – И как я раньше не догадалась, Хивря простодырая, сельпо неотёсанное... Ты ж его трахнуть захотел, Элтон Джон недоделанный!

  – Не смейте меня оскорблять! – У продюсера дрожали губы и руки. – Я человек творческий, я...

  – Это был комплимент, – пояснила Жучка почти ласково, сжав кулаки так, что ногти врезались в ладони. – Ты человек творческий, ты захотел Серёгу, а он что? Не понял своего счастья?

  – Да! – вызывающе бросил Орлов. – Он посмел меня ударить... неблагодарный маленький паршивец! Весь этот мир против нас... я думал, он тоже творческая натура, он же такой талантливый мальчик, он всё правильно поймёт...

  – И радостно подставит тебе задницу?.. Ну чего ты морщишься, я-то совсем не тонкая натура... – Жучка тяжело усмехнулась, хотя в глазах темнело от бешенства. – Знаешь что, Федя... я не гомофоб и вообще никакой не фоб, и всё про этот грёбаный мир знаю. Но сволочей надо учить. Всех я научить не могу, но тебя вот точно выучу. Может, что и усвоишь.

  – Не надо! – проскулил продюсер, уставившись на неё, как суслик на кобру.

  – Надо, Федя, надо, – отозвалась она хладнокровно. – Хотя не хочется мне об тебя руки марать.

  Только не прибить.

  Не покалечить.

  И не испортить диктофон, если этот козёл всё-таки станет отбиваться.

  Но Орлов даже не пытался отбиваться, и наконец, сплюнув на ковёр, Жучка гадливо пихнула его, тихо скулившего, в сторону небольшой двери в углу кабинета:

  – Там же небось санузел у тебя, так? Иди, подмойся и умойся... чмо. И вот ещё что...

  Орлов смотрел на неё так затравленно и покорно, что она опять сплюнула, всерьёз опасаясь, что её сейчас всё-таки вывернет от омерзения.

  – Узнаю, что ты про меня протрепался, ну или, не дай тебе Бог, заяву в ментовку наваял – приду и оторву всё, что выступает больше, чем на пять сантиметров. А у тебя больше и не выступает. Уяснил, Фе-едя? А врач этот твой... Псарёв Иван Леонидович... пусть тебя получше лечит, ты же на всю голову больной...

  Продюсер лишь часто-часто закивал.

  * * *

  Из студии Жучка вышла беспрепятственно – значит, Орлов действительно всё уяснил. «Хонда» вывернула со стоянки ей навстречу – у Ольги Васильевны, видимо, тоже не хватало терпения ждать, и Жучка прыгнула в машину чуть ли не на ходу.

  – Что? – тревожно спросила Ольга Васильевна.

  – Всё, – устало выдохнула Жучка. Её начало знобить, да и чувствовала она себя так мерзопакостно, будто это её саму сейчас избили. Тоже хотелось немедленно встать под горячий душ и долго-долго стоять, запрокинув голову. – Стопорните где-нибудь подальше, послушаем, как записалось.

  Диктофон не подвёл, слышимость была идеальной – вплоть до вздоха.

  – Прямо как в студии... – через силу усмехнулась Жучка, нажимая на кнопку «Стоп». – Не надо вам дальше слушать.

  Ольга Васильевна была бледнее полотна, и даже губы у неё стали до синевы белыми.

  – Этот... хоть жив? – еле выговорила она, глядя на Жучку очень тёмными глазами.

  – Что ему станется? – скривилась Жучка презрительно. – Ему, кажется, даже понравилось, извращуге. Не демон зла, а просто куча навоза. Шоу-биз грёбаный, только дерьмо и всплывает... Ольга Васильевна, вы чего?!

  Женщина откинула голову на спинку сиденья и закрыла глаза.

  – Ольга Васильевна!! – Жучку затрясло от страха. – Что?! Сердце?.

  – Подожди, Варя... Со мной всё в порядке... – прошептала та, не открывая глаз. – Вернее, всё не в порядке. Что же я за мать, если не увидела... если не поверила, не помогла... Молчи, Варя. Пожалуйста. Я знаю всё, что ты мне можешь сказать.

  Они молчали долго. Мимо летело скоростное шоссе, из чебуречной рядом с «карманом», где стояла их машина, неслись залихватские восточные напевы, завывала зурна, били барабаны.

  – Ладно, – будто очнувшись, решительно произнесла Ольга Васильевна. – Рвать на себе волосы и вопить, что я преступная мать... – она горько усмехнулась, – это пошло и глупо. И поздно. Надо дело делать. Илью подставил кто-то из тех, кому он доверял. Серёжа пришёл к этому мерзавцу Орлову, потому что кто-то нам его посоветовал. Всё решают связи, но иногда это слишком грязные связи... Ты сказала, что Орлов получил свой урок... и это справедливо. Ну, а я получила свой. Едем к Серёже.

  Жучка так и подскочила.

  – Пусть Максим Максимович сам прослушает эту запись и что-нибудь посоветует, – продолжала женщина, включая зажигание. – Но, вне зависимости от его советов, Серёжа сегодня же должен быть дома.

  – Если он захочет, – тихо промолвила Жучка, и Ольга Васильевна вздрогнула.

  – Да. Если он захочет. – Она взяла мобильник с подставки и набрала номер: – Андрей? Я должна тебе кое-что рассказать...

  Жучка тоже откинулась на сиденье, закрыв глаза. Ей не хотелось слышать этот разговор, но она слышала. И сделала для себя пометку в том уголке мозга, который она мысленно называла ежедневником – самой всё обсудить с Королём, и как можно быстрее. Страусы – вон, в зоопарке.

  – Варя... – сказала Ольга Васильевна, пряча мобильник и выводя машину из «кармана» на шоссе. – У тебя же есть Серёжины песни в плейере? Включи, пожалуйста.

  И всю долгую дорогу до клиники они слушали Серёгин хрипловатый звенящий голос:

  Чувства, недостойные стихов.

  Тлеет полутьма на тихой кухне.

  Я один перебираю буквы,

  Чтобы бросить их в твоих богов.

  Через эти нормы все прошли,

  Даже если ночь приходит рано,

  Варится сама в своём обмане,

  В рот суёт мне голые нули.

  Манит непростительная боль,

  И желанье снова всё испортить,

  И с закономерностями спорит

  Друг мой – второсортный алкоголь.

  Быстры, но расхлябаны шаги,

  Хочется опять казаться чистым.

  Сердце, прячась в маске хоккеиста,

  Повторяет мне, что все враги.

  Чувства, недостойные стихов.

  Смутно право на существованье,

  Но нельзя принять за наказанье

  Вдохновенье этих честных слов.

  И никак раскрыть уже нельзя

  Все свои желания и память,

  Можно только понадёжней спрятать

  Полные смятения глаза.

  * * *

  Максим Максимович сперва молча выслушал Ольгу Васильевну, а потом так же молча – диктофонную запись. До конца.

  – Остаётся констатировать тот факт, – сказал он, когда все звуки, доносившиеся из диктофона, затихли, – что я оказался неправ. Наверное, в первый раз за всю свою практику. И я этому рад. – Он легко поднялся из своего кресла. – Вы хотите забрать Серёжу домой, я полагаю? Но... должен вас сразу предупредить, что он...

  – Что он может отказаться? – перебила врача Ольга Васильевна. – Я понимаю. Это его право.

  Серёга возник на пороге, и Жучка перестала дышать. Он небрежно прислонился худым плечом к дверному косяку, словно не собирался заходить в кабинет. И, наверное, действительно не собирался. Тонкое лицо его было совершенно бесстрастным.

  – Поедем домой? – спокойно спросила Ольга Васильевна, неотрывно глядя на него. – А то не успеем до пробок.

  Он только вздёрнул бровь и вопросительно покосился на доктора. На Жучку он даже не посмотрел.

  – Твоя девушка съездила к твоему продюсеру, – просто пояснил Максим Максимович, – и он... дал ей исчерпывающие объяснения по поводу твоего состояния. Твоя мама предоставила мне диктофонную запись этой... беседы. Собственно, тебе уже не нужна терапия в стационаре, и ты вполне можешь ехать домой.

  Серёга уставился себе под ноги, а когда поднял голову, чётко произнёс всего четыре слова, от которых Жучку бросило в жар:

  – Это не моя девушка.

  * * *

  В машине на пути в Бибирево они молчали – все трое. Серёга сидел сзади, Жучка – рядом с Ольгой Васильевной, глядя прямо перед собой – на дорогу.

  У дома Ольга Васильевна затормозила и повернулась к Серёге, положив руку Жучке на плечо:

  – Послушайте меня оба. Я оставляю вас в бабушкиной квартире, а сама пока поживу на даче. Навещу отца, адвокатов, следователя и буду вплотную разбираться в отцовских делах. Надеюсь, что справлюсь. И надеюсь, что вы... справитесь тоже. Варя, я оформила тебе временную регистрацию, справка на тумбочке в прихожей, носи её всегда с собой. Деньги на твоей карточке есть. Помолчи, пожалуйста, я их оттуда снимать не собираюсь. На твоей карте, Серёжа, тоже есть деньги. Теперь вот что... – Она запнулась.

  Серёгин взгляд был непроницаем.

  – Серёжа... – заговорила Ольга Васильевна вновь. – Я не буду каяться перед тобой. И ты, и я знаем, что я виновата. Прежде всего в том, что вела себя, как... гусыня, вдруг высидевшая лебедя. Я совсем не понимала тебя. Наверное, и сейчас не понимаю. Но я буду стараться и хочу, чтобы старался ты. Всё. – Она глубоко вздохнула и мимолётно улыбнулась. – Я позвоню.

  – Там на даче же... надо дровами топить... это отец всегда рубил... а ты как же? – неожиданно подал голос Серёга, и Жучка почувствовала, как к глазам и к горлу подступает что-то горячее.

  Ольга Васильевна помолчала, потом тихо ответила:

  – Дядю Мишу попрошу, он не откажет.

  – А Песец там? – снова спросил Серёга, и Жучка так и подскочила:

  – Песец?!

  – Ну да, – пожала плечами Ольга Васильевна, – слон такой вымахал слонячий. Дядя Миша с ним возится, любит его, дурачка... Ну, вы идите, а я поехала. Вот ключи, Серёжа.

  Серёга неловко взял у неё брякнувшую связку ключей со смешным брелком-собачкой, свою сумку и, не оглядываясь, молча вылез из машины.

  * * *

  Подымаясь по лестнице, они оба опять молчали. И на площадке перед дверью, когда Серёга никак не мог попасть нужным ключом в нужный замок. И в коридоре, когда зажёгся свет, и он с невольным любопытством завертел головой, наверно, вообще впервые в жизни попав в эту квартиру.

  Жучка кивком головы указала ему на большую комнату и еле выдавила:

  – Тебе туда. Есть будешь? Мыться?

  Сначала ей казалось, что он даже не ответит, но он ответил:

  – Ел уже сегодня. И мылся. В санатории у Максима.

  Лучше б не спрашивала.

  Лучше б не отвечал.

  Подхватив с пола сумку, он направился туда, куда она показала, и вскоре там бодро заорал телевизор.

  Жучка захлопнула за собой дверь маленькой комнаты и с наслаждением стянула с себя фирменные шмотки, мятые и грязные. На колготках поехала «стрелка».

  Накинув махровый халат Ольги Васильевны, она нашарила в чемодане спортивный костюм и отправилась в крошечную ванную, где, как и мечтала недавно, долго стояла под бьющими в лицо горячими струями.

  Потом она медленно, как больная старуха, выбралась из ванны, оделась, застегнув до горла «молнию» куртки, и поплелась к себе. Её бил озноб. Она плюхнулась на неразобранный диван, рядом с неубранным барахлом и долго лежала в темноте.

  Перед глазами маячило жалкая и злобная физиономия Орлова, в ушах всё ещё звучали слова диктофонной записи – собственный голос.

  ...Сволочей надо учить...

  Жучка поглядела на ноющие суставы пальцев, и её вновь передёрнуло.

  Телевизор за стеной всё ещё бодро орал – судя по ору, транслировался хоккейный матч. «Амур» обыгрывал «СКА» со счётом семь – три, и хабаровские болельщики вопили нечеловеческими голосами от радости. Слышимость была, блин, как в картонной коробке.

  Внезапно вспыхнув от злости, Жучка изо всей силы врезала в стену кулаком.

  В коридорчике послышались быстрые шаги, зажёгся свет, дверь распахнулась, и Серёга вновь небрежно подпёр плечом косяк. Он был в желтой футболке и продранных на коленях, обтрёпанных джинсах. Руки скрещены на груди, глаза издевательски сощурены:

  – Никак звала, Ко-ро-ле-ва?

  Чёрт, до чего же братцы Королёвы были иногда похожи, гады...

  – Никак не звала! – гаркнула Жучка, срываясь с дивана. – Шарманку свою потише сделай!

  Она встала напротив него, лицом к лицу, глаза в глаза.

  – Да-а? – нагло протянул Серёга, не отступив ни на шаг – таким она его никогда не видела. – А я думал, зовёшь меня, чтобы не скучать... ну или чтобы я не скучал... Развлечься, в общем.

  Что-о?!

  Захлебнувшись яростью, Жучка с размаху влепила ему такую затрещину, что у того аж зубы лязгнули, и голова мотнулась, впечатавшись затылком в косяк. Замахнулась ещё раз... и дёрнулась, когда Серёга вдруг перехватил её запястье – так крепко, что сразу и не высвободиться. Да что же это за..!

  – Пус-сти! – прошипела она, пытаясь выдернуть руку из его цепкой хватки.

  Они так и мерили друг друга взглядами, она – изумлённым и яростным, он – насмешливым, когда Жучка, к своему ужасу, ощутила, как пол уходит у неё из-под ног. Сказался весь этот бесконечный бешеный день... да и все предыдущие выматывающие дни и ночи.

  Она почувствовала, как Серёга подхватывает её, и опять попыталась вырваться.

  – Перестань, Варь, – очень тихо проговорил он, осторожно опуская её на диван и присаживаясь рядом – прямо на пол. – Ты же устала... принцесса на белом коне...

  Она опять вскинулась было, но Серёга только засмеялся, всё ещё сжимая её запястье. А потом поднёс её руку к губам и поцеловал – туда, где под кожей лихорадочно бился пульс.

  Онемев, задохнувшись, совсем растерявшись, она видела только, как в полосе света, падавшего из коридора, блестят его глаза, совершенно родные, совершенно Серёгины... и наконец, стиснув зубы и зажмурившись, крепко-накрепко обхватила его сразу руками и ногами, повиснув на нём, как обезьянка, сползая с дивана к нему на пол.

  Они долго сидели в полутьме, не в силах выговорить ни слова, не в силах оторваться друг от друга, будто двое заблудившихся в дремучей чаще детей.

  – Гензель и Гретель, – пробормотал Серёга, и Жучка даже не удивилась тому, что он озвучил промелькнувшую у неё мысль. Только так и должно было быть.

  Она осторожно, будто узнавая, провела ладонью по его руке – от твёрдого плеча до длинных пальцев, и вдруг её так и передёрнуло – даже в темноте были видны чёрные кровоподтёки в сгибе его локтя.

  – Ерунда, не обращай внимания, – извиняющимся голосом сказал Серёга, пытаясь отдёрнуть руку. – Это от капельниц... заживает уже. Я б рубашку надел, у неё рукава длинные, но я её почему-то в сумке не нашёл...

  – Ты идиот, ну почему ты сразу никому ничего не сказал?! – выдохнула она, чувствуя, как от слепой чёрной ярости перехватывает горло и темнеет в глазах. Оказаться бы сейчас рядом с тем... продюсером... – Тогда, ещё в сентябре!

  – А кто бы мне поверил, да никто, – отозвался Серёга не сразу. – Фёдор ведь протеже каких-то там папиных друзей, круче только яйца, выше только звёзды, он «Хандру» раскрутил, и у него на «Муз-ТВ» свой проект.

  – Я б поверила, дурак! – заорала Жучка, стискивая его шею.

  – И что бы я тебе сказал? Спаси меня, детка, злой дядька-продюсер меня домогается? Не смеши мои подковы.

  – Тоже мне, конь Юлий, дурной на всю голову... – остывая, проворчала Жучка и с наслаждением зарылась лбом ему в плечо. – Подко-овы у него...

  – Я его и сам как надо отметелил. Немногим хуже тебя, наверное, – хмыкнул Серёга, утыкаясь подбородком в её взлохмаченную макушку. – Не надо мне было только возвращаться потом. Он приезжал, просил, извинялся... Дурак я, что поверил. Ну и пацанов не хотел подводить.

  – Слушай, Серый, – задумчиво спросила Жучка, – а ты когда успел таким лосярой вымахать, а?

  – Летом, наверно. Всё лето в качалку ходил, ещё с весны начал, – рассеянно объяснил Серёга. – Я тебе хотел сюрприз сделать. Думал – ты вот сильная, а я кто? Дохляк. Хочу как ты. Ну и не бросал, хотя тяжело сначала было. Потом втянулся, даже понравилось.

  – Ты обо мне думал?! – задохнулась она.

  – Вот дурочка, – серьёзно сказал Серёга, ероша её спутанные волосы. – Ни на секунду не забывал. И это не метафора. Ни на секунду. Знаешь, что такое метафора, ты, девочка-боксёр? Боксёрша – ведь нет такого слова, да? Боксёрка?

  Жучка опять обхватила его за шею, пряча лицо у него на груди.

  – Издеваешься, да? – отозвалась она вздрагивающим голосом. – Скажи лучше, самый умный, а ты когда сообразил, что твой злой дядька-продюсер тебя дрянью пичкал?

  – У Максима и сообразил, в клинике, – спокойно ответил Серёга. – Но там бы мне точно никто не поверил. Сперва очень страшно было, когда понять не мог, откуда такое... Всё, думал, с ума схожу. У Пушкина, помнишь: «Не дай мне Бог сойти с ума, уж лучше посох и сума», вот это верно очень. Я несколько ночей не спал, притворялся только, чтоб не кололи лишний раз. Всё лежал и думал, думал. А потом сообразил. Знаешь, я как будто горел, когда мне всё это мерещилось. Горел изнутри.

  Не в силах больше этого слышать, Жучка зажала ему рот чем могла. Губами.

  И замерла.

  Его губы были не похожи ни на чьи – и знакомы, как свои собственные. Их вкуса, их нежности и требовательности она никогда не знала... и знала всегда.

  Она целовалась с парнями, она хотела, брала и отдавала.

  Сейчас она поняла, что ничего этого в её жизни просто не было.

  Ничего и никого.

  Даже Короля.

  Всё происходило впервые – здесь, и сейчас, и с ним, и она совершенно забыла, что и как нужно делать.