Текст книги "Я, андрогин"

Автор книги: Олеся Бондарук

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

День 1

Так когда все это началось? Я пытаюсь вспомнить, и у меня нет ответа. В тринадцать лет, когда я в первый раз надел мамину одежду? Или позже, в пятнадцать, когда я начал мастурбировать, разглядывая фотографии сексуальных красоток, и я хотел не их, нет, я хотел быть ими, одной из них… Или это было гораздо раньше, когда мне было восемь, и я решил, что мне не нравится мое имя, и в своих одиноких играх я стал мысленно называть себя по-другому, я выбрал новое имя – Амира. Почему-то именно сейчас, когда все так неуклонно идет к концу, мне так важно стало вернуться в начало, найти ту самую первую точку, и я не могу.

Я бы поговорил с Ратхой, потому что она всегда слушает меня, и она наверняка подсказала бы мне, где искать. Но я не могу, и в этом вся проблема. И я думаю, думаю о прошлом, о своем далеком детстве в Марокко, которое было, наверное, таким же, как у всех. Кроме секретов, которые я хранил, ясно понимая, что о таком говорить просто нельзя. Но ведь и остальные дети хранят секреты, у всех у нас есть маленькие грязные тайны, которые мы ревностно охраняем и прячем глубоко, под ворохом розовых лент, игрушечных машинок, деталек от конструктора и тоннами конфет: все что для нас символизирует чистое, правильное детство. Только какие-нибудь маньяки удостаиваются того, что умные взрослые люди начинают копаться в этой куче, выискивая их постыдные секреты. Я маньяком не стал и мог прожить правильную, обычную жизнь, а может, со стороны кажется, что я ее и прожил… Что же, придется обойтись без помощи дипломированных специалистов и делать все самому. Ратха, любимая, даже ты не можешь мне помочь.

Когда я вспоминаю о себе маленьком, я все время вижу себя на кухне, рядом с мамой. Подростком, я возвращался из лицея и шел туда же, на кухню. Я разговаривал с женщинами, помогал им готовить, смеялся над их шутками, расспрашивал о новых рецептах. Мой отец презирал меня за это. Пока он с братьями болтал о футболе и занимался НАСТОЯЩИМИ МУЖСКИМИ ДЕЛАМИ, которые заключались в просмотре телевизора и пересказе сальных шуток, которые они услышали на работе или от других таких же, стопроцентных, настоящих мужчин, я старался быть как можно дальше. А вечером они выходили на улицу, чтобы встретить таких же бездельников, подпирающих стены и рассматривающих женщин, которые проходят мимо, неважно, носят ли они хиджаб или европейскую одежду. Что ж, папа, после многих лет попыток доказать тебе, что я стою внимания, сообщений без ответа и диалогов по телефону, длящихся десять секунд, во время которых ты объяснял, как ты занят и почему ты не можешь поговорить сейчас, после всего этого я могу открыто заявить – я тоже презираю тебя. Ратха пришла бы в ужас, она сказала бы: «Ты что, это же твой отец», и даже нашла бы тебе какое-нибудь оправдание. Но я не она, я не обладаю этим даром любить всех и каждого. И в какой-то мере сейчас мне все равно.

Сегодня я говорю о далеком прошлом, о том, что было до Ратхи, хотя иногда мне кажется, что до нее никакой жизни-то и не было… Я вспоминаю себя, три года до нашей встречи, и я чувствую только омерзение, к самому себе, к этому миру, к людям, которые встречались мне на пути. Я начинал свой день с косяка, и когда достигал того уровня отрешенности, который позволил бы мне примириться с тем дерьмом, в которое превратилось моя жизнь, я открывал свою дверь и выходил. На учебу, потом на работу, иногда в какой-нибудь бар с Джо, единственным человеком, с которым я хоть как-то разговаривал. К вечеру я повторял все снова, потому что спать я не мог. Марихуана смазывала цвета, чувства, лица, я просто не думал ни о чем. Я лежал на своей кровати, курил, слушал музыку, я вставал только для молитвы, и чтобы сходить в туалет. Иногда меня накрывала тоска, особенно в выходные, и я шел в церковь, садился на скамейку подальше от остальных, и плакал. Слезы текли по моим щекам, пока я смотрел на статуи святых, и я даже не вытирал их. Что бы сказала моя мать, истовая мусульманка, если бы она знала, что я хожу в католический собор?

Но сейчас это все не то, сейчас я ищу ту самую первую точку, момент осознания того, что я не соответствую тому, чего от меня хотят, что во мне видят. Может, мне обвинить во всем собственную мать, которая так сильно хотела дочку, что решилась на четвертого ребенка, хотя первые три сына были уже достаточно взрослыми, а ее здоровье не очень хорошим. Бог снова дал ей сына – на первый взгляд. Но может, ее желания и молитвы были так сильны, что за внешними признаками мальчика скрывалась та самая нежная принцесса, о которой она мечтала? Во всяком случае, она об этом так и не узнала, моя мама, работающая с раннего утра до ночи, исправно читающая Коран и носящая хиджаб.

Мне жаль, что на всех фотографиях она с покрытой головой, потому что я помню ее другой, домашней, какой ее не видел никто из посторонних. В последнее время она сильно располнела, судя по фото, и возраст начал давить ей на плечи, она все еще выглядит сильной, но она уже не идет вперед. Она просто ждет, что же с ней случится дальше. А ведь я помню ее совсем другой. Когда я еще жил в родительском доме, я занимался стиркой. И я помню, что однажды в ворохе грязного белья я нашел пояс для чулок и сами чулки. Невероятное открытие! Конечно, я знал, что мои родители занимаются сексом, я даже знал, где они хранят презервативы, но найти такое! Я не решился их примерить, я просто не знал, как. Так странно представлять себе собственную мать, которая пытается быть кокетливой и желанной для моего отца! Никакого другого мужчины она не знала, он взял ее замуж, когда ей было шестнадцать, и с тех пор они всегда были вместе. С каждым годом она становилась все ворчливее, а ее религиозность приближалась к фанатизму. Но иногда она была и другой, простой, милой, готовящей для всех сладкие пироги и потихоньку подсовывающей мне один попробовать, хотя остальные должны были ждать до конца ужина.

Я давно уже не ездил повидать ее. Сама она никогда не покидала Марокко и пришла бы в ужас от мысли о поездке во Францию, где женщины позволяют свободно гулять с непокрытой головой и голыми ногами. Она говорила так, словно в Марокко таких женщин не было. Но в Марокко она могла осуждать их громко, не стесняясь. В другой стране она бы себе такого позволить не смогла, моя бедная мама, для которой критика других – одна из радостей жизни. Она так хочет быть хорошей мусульманкой, что иногда я спрашиваю себя, не упрекает ли она сама себя за простые удовольствия вроде просмотра сериала или вкусной еды.

Она настолько старается быть правильной, что не допускает и мысли о том, что ее мнение может быть неправильным. Я отдалился от нее, и все, о чем мы говорим, – это рецепты, новости из жизни многочисленной родни и очередные финансовые безумства моего отца. Последнее – неприятная тема, после которой она обычно просит денег, чтобы погасить очередной кредит, не уставая повторять, что это мой сыновний долг. А потом она идет работать и работает порой по четырнадцать часов, готовя многочисленные блюда для своих клиентов. Даже сейчас, когда она уже немолода, она не дает себе отдохнуть. Но моя мама не виновата в том, что я такой. Я могу упрекнуть ее в черствости, в странном понимании семейных ценностей, в нежелании принять Ратху в нашу семью, но не в этом, не в этом…

Воспоминания, воспоминания, сейчас у меня больше нет ничего, кроме воспоминаний. Я решил дать себе еще тридцать дней, чтобы рассказать о себе. И сегодняшний день я посвятил поискам отправной точки.

Что ж, возможно, все началось с момента рождения… Что-то пошло не так с гормонами, или с чем-то еще… Мне больше нравится думать, что Бог создал меня таким, что он создал такой мою душу. Однажды я понял, что я не мужчина, но и женщиной я не ощущал. Мне казалось, во мне есть и то, и другое. Сложно сразу найти слово для того, чего вокруг тебя просто нет, о чем не говорят, что считают грехом. Уже потом я нашел целую гендерную классификацию, но боже мой, я пишу не для того, чтобы обсуждать уместность терминов.

Я встречал людей, которые называют себя небинарными, чтобы подчеркнуть, что они против деления строго на две группы: мужчин и женщин. Они не хотят просто сменить пол и стать вместо женщины мужчиной или наоборот. Они не могут определить свой пол или ощущают оба пола.

Чаще всего нас, таких как я, называют трансгендерами. В этом слове есть идея перехода от одного пола к другому, навсегда или временно. Я тоже часто так себя идентифицирую.

Но больше всего мне нравится слово «андрогин», потому что в нем есть и мужчина, и женщина. Так я называю себя, я, траснсгендер, квир, гендерфлюид, андрогин.

День 2

«Извращенец», – сказала мне Момо, когда я робко попытался просто намекнуть ей, кто я есть. Я приготовил себе все пути к отступлению. Я сказал примерно так: «Ты знаешь, ха-ха, ты умрешь со смеху, я пару раз переодевался в женскую одежду, представляешь, ха-ха!» На что я надеялся? Я же знал ее прекрасно, мы встречались к тому времени уже целый год. Если она приходила ко мне, мы занимались сексом, иногда болтали о пустяках, пили пиво, но я никогда не позволял ей оставаться у себя ночевать. И если я шел к ней, я старался вернуться спать к себе. Мы встречались примерно два раза в неделю, и уже через три месяца таких встреч у меня сложилось стойкое ощущение, что мы спим друг с другом, как автоматы. Я использовал ее, как резиновую куклу из сексшопа, а она приходила ко мне, потому что так ей было удобно. Я не был даже добр с нею. Когда она делала свои колкие замечания, а делала она их постоянно, я не сдерживался в ответах. Мне было все равно, ранят ли ее мои слова, а ей было все равно, что я думаю о ней.

Зачем мы вообще начали встречаться? У меня был сложный период, я отходил от своих первых серьезных отношений с женщиной, которая оказалась наркоманкой, и которая любила своего бывшего мужа. Периодически она возвращалась к нему, через пару дней он ее избивал, и она звонила мне. Я был влюблен, я хотел ее спасти. От чего? Я и сам не знаю. Она держала меня на поводке, то приближала, то прогоняла… А я мучился своей двойной идентичностью, у меня были проблемы с деньгами, а главное, мне просто не с кем было поговорить. Вряд ли она хоть раз искренне спросила, как у меня дела.

И вот однажды я решил окончательно с ней порвать, я просто послал ее, когда в очередной раз она позвонила и завела старую пластинку: ах, мне так плохо, ах, он меня опять ударил, он забрал все деньги и потратил их на дозу, что мне делать. Мой ответ продлился секунд пять, потом я повесил трубку и отправился в бар, чтобы напиться, и там я встретил Момо.

Мы встречались целый год, и ни разу я не сказал ей ласкового слова. А когда она назвала меня извращенцем, я ударил ее, дал ей пощечину. Никогда, ни до этого, ни после, я не позволял себе ударить женщину или ребенка. Мне до сих пор стыдно за тот эпизод, но я ничего не мог с собой поделать.

Эта стерва обозвала меня мудаком, но даже и не подумала уйти! Мы начали ругаться, как всегда, а потом я выставил ее за дверь. Через неделю она позвонила, я пошел к ней, и мы снова занялись механическим сексом, как будто ничего и не было. Ратха, любимая моя, как мне стыдно говорить теперь об этом! Как эти две женщины далеки от тебя, ни в одной из них не было той нежности, той любви, чтобы есть в тебе. А самое главное, в них просто не было понимания, я им был неинтересен. Одна пользовалась мной, чтобы не оставаться одной, пока ее бывший не соизволит обратить на нее внимание, а вторая хотела «отношений», и ей было все равно с кем, лишь бы у нее был бойфренд, лишь бы можно было сказать подружкам, что у нее есть мужчина. Но мужчину в женском платье она бы не потерпела, а тем более если бы этот мужчина вдруг сказал, что он хочет иногда быть женщиной.

Я бросил ее, как только она стала заводить разговоры про то, что мы уже давно вместе, нам надо развивать наши отношения… Как пошло! Какие отношения? Она вряд ли знала, что у меня есть братья, какие книги я читаю, что меня волнует. Ей нужна была только форма, а я устал от этого. Я просто сказал ей, что не хочу никаких отношений, что не хочу ее, и что она может катиться куда подальше, потому что она надоела мне. Она вспомнила все цветастые выражения, которые я, по ее мнению, заслужил, и не стесняясь повысить голос, высказала мне все. Она продолжала орать, даже когда вышла из квартиры, и когда закрылась кабинка лифта. Она заблокировала мой номер телефона и закрыла мне доступ на ее страницу в социальных сетях. Я не видел ее с тех пор, даже случайно не пересекался с ней. Мне никогда не было интересно, что с ней стало, нашла ли она кого-то себе, может, даже вышла замуж. Я вспомнил о ней только когда стал встречаться с Ратхой.

Ратха не спрашивала меня о прошлых романах, она была слишком деликатна для таких тем. Но я сам хотел быть с ней откровенным, ведь и она была откровенной со мной. Я рассказал, как влюбился в Стефани, и это было больше похоже на помешательство, чем на любовь, и каким болезненным было отрезвление. Я рассказал о Момо, и я видел неодобрение в ее глазах. Но я не рассказал ей об этой робкой попытке честности. Я не знаю, почему я попытался рассказать все Момо, может, я слишком устал хранить секрет, я хотел, чтобы хоть кто-то знал обо мне все. Именно поэтому я и ударил ее, это было ударом и мне тоже, я словно ударил самого себя, и боль от того удара я ощущаю до сих пор. Я просто слишком надеялся, слишком многого ждал от этого разговора.

Я был чересчур наивным в тот раз, а потом слишком осторожным с Ратхой. Я так боялся ее потерять, что решил никогда ей об этом не говорить. Мне было больно представить, что и она тоже может сказать, что я извращенец, что и на ее лице я увижу презрение или даже отвращение.

Однажды Ратха спросила меня, а что было бы, если бы я и дальше встречался с Момо? Я не знаю. Я никогда не думал об этом. А вдруг бы я смог быть по-настоящему влюбленным в нее, в эту девушку, которую родители решили назвать Мораль (вряд ли бы нашлось на свете более неподходящее для нее имя), может, я однажды бы стал счастливым с ней. Сейчас мне сложно представить себе кого-то другого вместо Ратхи. И вряд ли это была бы она, Момо, любительница марихуаны, виски с колой и коротких черных юбок. Наверное, проблема в том, что я так и не разглядел в ней человека, как и она во мне, мы были слишком эгоистичными, любили каждый себя, и нас мало волновало, что думает другой.

Момо однажды подарила мне кружку для чая. Я так и не вытащил ее из коробки. А когда мы расстались с ней, я поставил коробку на полку, как напоминание, как предостережение. Я помню, как Ратха однажды спросила, может ли она вытащить кружку, потому что у нас слишком мало посуды, а вечером должны были прийти на чай наши друзья.

– Нет, – резко ответил я.

Я увидел, как вытянулось ее лицо, она обиделась на мою грубость, тем более что я даже не потрудился объяснить, почему я не хочу пользоваться этой кружкой.

– Хорошо, как хочешь, – сказала она, и мне стало стыдно.

– Собирайся, пойдем купим кружки, – я постарался произнести это так, словно говорил «прости меня».

Я знал, что она поймет, и она поняла. Мы купили шесть чайных чашек, а по дороге назад я рассказал, откуда у меня эта коробка. Вряд ли Ратха до конца поняла, почему я храню ее, да еще и на видном месте, но больше она про это разговора не заводила. Она брала коробку в руки, только когда протирала пыль с полки. А я старался не забывать, насколько это низко и пошло – отношения без любви и даже без взаимного уважения.

У Момо такого шанса нет, потому что за весь год, что мы были вместе (если это можно назвать «быть вместе») я не подарил ей даже крошечного сувенира. Все мои траты на нее ограничивались покупкой выпивки и презервативов. Я больше никогда не хочу таких отношений. Даже встречи на одну ночь и то честнее и чище, чем такая связь.

Стоит ли удивляться, что она меня не поняла и не приняла? А вдруг она бы рассказала бы мне свой секрет или что-то, что заставляет ее страдать? Смог бы я посочувствовать ей или просто выдавил бы «А, окей» и попытался бы сделать заинтересованный вид?

Она считает меня извращенцем, а я ее – пустой и неинтересной. Но ведь и я не делал никаких попыток узнать ее получше, стать с ней ближе. Она неплохой человек, просто нам никогда не надо было быть вместе. У нас просто ничего не получилось.

День 3

«Да у тебя просто настоящих проблем нет! Вот поголодал бы, бросил бы думать о всякой ерунде! Выдумывают себе невесть что, придурки, психопаты больные, изолировать вас надо, или на общественные работы отправить!» Слава богу, я не слышал этого лично в разговоре, но мне такое писали. И не только мне, а моим знакомым трансгендерам тоже. Почему-то считается, что если у тебя проблемы с гендерной идентичностью, то это потому что у тебя других забот не хватает. Глупости это все, потому что моя жизнь точно не была похожа на сказку. И когда я в Париже не мог найти денег даже на еду, когда я голодал три дня, когда я жил целый месяц на улице, я не переставал об этом думать. Это был мой второй приезд.

Первый раз все было не так, все прошло как по маслу. Моему отцу важно было показать, что все его сыновья учатся во французских университетах, и даже я, двоечник и позор семьи, смог поступить на юридический факультет. Один год – это было терпимо для моей семьи. Меня отправили к тетке в Лионе, она отличалась мерзким характером и привычкой все контролировать. О, мой отец знал, к кому он меня отправляет! Там у меня была простая жизнь, учеба, никаких карманных денег, и каждый вечер приходилось выслушивать теткины наставления. Через пару месяцев я нашел работу, у меня наконец появились деньги, и я стал сбегать от нее по вечерам, шатался по барам, ходил в кино. Я помню, как ходил в магазины и рассматривал женскую одежду, мечтал, что однажды смогу купить себе платье, чулки, юбку, что я надену сережки, накрашусь… Но даже если бы у меня и были деньги, я не мог сделать этого в теткином доме! И уже тогда я знал, что мне надо будет приехать сюда снова, но жить одному, накопить денег, и тогда я смогу хотя бы наедине с собой быть тем, кто я есть, позволить женщине внутри меня выйти, быть свободной, хоть на несколько минут!

Я вернулся в Марокко и жил только этой надеждой. Я устроился на работу и без зазрения совести врал матери о своей зарплате. Я получал намного больше, чем говорил, чтобы не отдавать ей все, чтобы скопить хоть немного. И через год я подал документы в магистратуру в университет Тулузы, оплатил общежитие, купил билет и просто уехал, хотя вся моя семья была этим недовольна. И вот в Париже я пытаюсь купить себе билет на автобус, и ничего не выходит! Моя банковская карта заблокирована, я не могу снять деньги, наличных почти нет, никого из знакомых тоже.

В банке мне сказали ждать, пока разберутся, обещали уладить все за неделю. Просто сказать, неделю! Я, конечно, мог бы позвонить домой и попросить их выслать мне денег, но я был гордецом, угрюмым и нелюдимым, и я бы ни за что не согласился выслушивать причитания матери и торжествующие речи отца. Конечно, они говорили мне остаться, продолжать работать в колл-центре и спокойно жить в семье, а не искать счастья за границей, это было не для таких неудачников, как я.

Я решил, что неделя – это не так уж долго, как-нибудь переживу. Так вот, я заявляю во всеуслышание: неделя – это чертовски долго! Время тянется, и чем больше дней ты не ел, тем длиннее становится минута. Я помню, когда Ратха в первый раз решила соблюдать со мной пост во время Рамадана. Она сказала мне, это же всего лишь на месяц, это недолго.

– Это долго, ты просто не понимаешь, насколько это долго, – заявил я ей. – Ты же даже не мусульманка, ты уже и не индуистка, ты настоящая атеистка, зачем тебе поститься?

– Я хочу все делить с тобой, и я хочу тебя поддержать. Я знаю, что это сложно, и тебе будет легче, если ты будешь знать, что я с тобой, – так она ответила мне.

Она упрямица, моя Ратха, и я понимал, что тут с ней спорить бесполезно. И, честно говоря, в душе я был этому рад. Не то что бы я надеялся, что однажды она разделит со мной мою веру (хотя это было бы для меня лучшим подарком судьбы, после встречи с самой Ратхой, разумеется), но мне просто было приятно, что она хочет выдержать это вместе со мной.

Но я отвлекся, Ратха, чертовка, ты всегда отвлекаешь меня! Что за силу дал тебе всевышний, что я не могу пройти мимо тебя, не могу отделить мысли о тебе от мыслей о чем-то другом? Ведь тогда, в Париже, я знать тебя не знал, я даже не надеялся, что в моей жизни будет кто-то, как ты. Далеко еще было до тебя, и до Момо, хотя уже совсем близко до Стефани…

Итак, эта планируемая неделя в Париже показалась мне не такой длинной на первый взгляд. Она, правда, обернулась целым месяцем безденежья и голода, но тогда я этого не знал. Но вот уже через три дня мне казалось, что я живу здесь вечно, в этом городе, в котором столько людей, и никому из них не было до меня дела. Три дня я гордо ночевал на улице и ничего не ел, пока один из бомжей не показал мне, где по утрам таким, как мы, дают бесплатную еду. Там давали хлеб с маслом и вареньем и огромный стакан очень сладкого кофе. Я питался так целый месяц, и с тех пор я ненавижу кофе. Я пытался найти какую-нибудь работу, и иногда мне это удавалось, на арабском рынке или в ресторанчиках, где посудомойщики работают нелегально, и я откладывал те деньги, что не тратил на еду и на дешевые ночлежки, чтобы купить билет.

Через неделю я снова пришел в банк, где мне сказали, что в целях безопасности они переустанавливают систему, поэтому обслуживание клиентов отменяется на неделю. Еще неделя! Я к тому времени устал, устал бесконечно… И вы думаете, я забыл, кто я такой? Нет, именно там, в Париже, ночуя на лавке, я больше всего думал об этом. Я представлял, как я куплю наконец женскую одежду и смогу ее носить, хотя бы в своей комнате, пусть даже никто не увидит меня. Я представлял себя принцессой, которая попала в передрягу, и которая ждет, когда добрая фея спасет ее. Я мечтал о том, чтобы люди видели во мне не бородатого тощего парня, вечно хмурого и брюзжащего, как старый дед, а женщину, со всем тем прекрасным, чем может быть женщина.

Через месяц, как я и сказал, все разрешилось, и я смог уехать из Парижа. Но даже сейчас, когда я вспоминаю об этом, я помню не только чувство отчаяния и голод. Я помню, как рассматривал витрины магазинов, и какие прекрасные платья и туфли я видел. Я помню, как я называл себя своим правильным именем. Наверное, тогда особенно остро я начал ощущать несоответствие того, кем я себя ощущаю, с тем, что я видел в зеркале. Я не мог даже нормально помыться, не то что красиво одеться.

Обычно я хитрю с одеждой, например, покупаю джинсы и футболки в бутиках для женщин. Конечно, это не то же самое, что носить платье или юбку, но я ведь знаю, что мои джинсы и рубашки – для девушек, а не для парней. А если добавить украшение, даже в стиле унисекс, например, пару браслетов или колец, можно немного утихомирить свою тоску по другому телу, другой внешности. Но там, в Париже, мне даже и это давалось с трудом. Я не мог бриться, принимал душ через день или два, если он был в ресторанчике, где я подрабатывал, или в дешевой гостинице. И я все равно понимал, что я внутри – женщина. Никакие проблемы не заставили меня об этом забыть.

Я помню, как мечтал о чистоте после хорошего душа, когда можно намазать все тело душистым кремом, аккуратно уложить волосы, надеть выглаженную одежду и просто пойти погулять. Мне казалось, что взгляды, которые бросают на меня люди, не видят во мне мою истинную личность, потому что я просто не прикладываю достаточно усилий. Именно там, в Париже, я решил, что буду делать все, чтобы выглядеть более женственно. Мне было все равно, что под лавкой, на которой я сижу, шевелятся крысы, или что рядом сидит бомж, от которого разит дешевым вином и недельным потом. Я знал, что даже если мне придется бродить без денег по стране всю свою жизнь, я не перестану хотеть быть женщиной.

Я остро чувствовал голод, но я не забывал о том, кто я такой. Кто я такая. Я мерз ночью, но я хотел не теплое одеяло, а шелковое платье и туфли на высоком каблуке.

Я помню, как я мечтал о любви.

День 4

Вчера я закончил на том, что я мечтал о любви. И конечно, моя двуполость давала мне выбор – любить женщину или мужчину. Женщина внутри меня просила нежности, романтики, слов на ушко, прикосновений, поцелуев, всего, что может дать любимый человек. И конечно, мне хотелось секса с мужчиной, хотелось понять, как это, когда в тебя проникают, когда тобой овладевают, когда ты позволяешь себя любить.

Сначала это были просто мечты, сладкие сны, все казалось нереальным, воображаемым. Но однажды я решил перейти к конкретным действиям. Боже, как мне было страшно! Я боялся всего, быть отвергнутым, боялся боли, боялся унижений и насмешек, боялся, что все вокруг узнают об этом, и я стану изгоем. А еще я боялся, что меня начнут обзывать педиком, унижать, а я ведь никогда не был гомосексуалом! Я хотел отношений с мужчиной, как женщина. Можно ли найти такого мужчину? И где? И что говорить? И как признаться, что у меня это в первый раз? И как сказать, что я на самом деле женщина?

Я помню этот страх, который преследовал меня, даже когда я просто регистрировался на сайтах знакомств. Мне казалось, что об этом обязательно узнают, что я попаду на кого-то знакомого, или кто-нибудь увидит мой профиль. Смешно говорить об этом сейчас, после всего того, что я вытворял при помощи всех этих сайтов знакомств! Но в первый раз мне было трудно, это было невыносимо. А самое главное, я не мог даже никому пожаловаться, ни с кем посоветоваться. Вот бы удивился Джо, если бы за очередной рюмкой в баре я бы произнес что-то вроде этого:

– Ты знаешь, чувак, так хочется, что меня трахнул мужик! Ищу вот на сайтах знакомств, да все как-то тяжело идет. Вдруг маньяк попадется, а у меня же это в первый раз, хочется романтики, нежности…

А ведь он говорил мне много раз о своей тоске, своем желании любить и быть любимым, конечно, речь шла про девушек. Добряк Джо, высокий, нескладный, с широченной улыбкой и темной, как ночь, кожей, тоже хотел любви. И эта жажда любви так переполняла его, что он влюблялся просто во всех девушек подряд. Я помню, как мы ходили с ним на лекции в университет, и он вздыхал, глядя сначала на одну девчонку, потом на другую, и так на всех по очереди. Он был влюблен в каждую из них, даже толстуха Соня казалось ему прекрасной богиней. Он тоже пытался знакомиться на сайтах знакомств, в основном безуспешно, ходил по клубам, где приглашал на танцы женщин всех возрастов. Однажды одна из них, худенькая, маленькая, почти в два раза меньше его ростом, резко остановилась во время танца и оттолкнула его. Я не мог понять, в чем дело, пока он не обернулся. Бедняга Джо так возбудился, что это увидели абсолютно все, а он стоял посреди клуба, смущенно улыбаясь и пытаясь прикрыть подозрительно торчащие спереди штаны. И при всей своей стеснительности и безграничной любви к женщинам, он был просто ужасным гомофобом. Именно он совершенно серьезно заявлял, что в африканских странах закон об однополых браках не нужен, потому что черных геев вообще не бывает! Разве что метисы, которые родились и выросли в Европе, этакая ошибка, генетический сбой. Я долго потешался над его физиономией, когда однажды познакомил его с парой геев из Чада, он никак не мог в это поверить, а потом говорил, что это, наверное, шутка какая-то… Что за ирония судьбы, ведь он был долгое время моим единственным другом! Как я мог сказать ему, даже намекнуть ему на то, чего я хотел? Я продолжал подтрунивать над ним, как продолжаю делать это и сейчас.

Когда мы с Ратхой начали жить вместе, он перестал приходить ко мне без предупреждения, чтобы выкурить косячок или увести меня в какой-нибудь бар. Но мы все еще дружим, и он все еще влюбляется в каждую встречную женщину, так и не может выбрать себе одну. Было время, когда я даже ревновал Ратху к нему. Сначала он отнесся к ней настороженно, но потом он не стеснялся делать ей комплименты и говорить мне, как мне с ней повезло. Я так пугался, что однажды Ратха начнет смотреть на него по-другому или решит, что ей нужно искать кого-то более достойного, что после каждого такого комплимента я не мог заснуть. Я обнимал Ратху руками и ногами, прижимал ее к себе и не отпускал всю ночь.

Ну вот, опять Ратха затмила все мои мысли… А ведь я собрался рассказать, как это случилось в первый раз с мужчиной…

Я слукавил, когда сказал, что начал искать своего первого мужчину во Франции. У меня была наивная и короткая история еще в Марокко. Мне было лет тринадцать, я только вошел в пубертат, но уже понял, что мне нравятся не только девочки, но и мальчики. Я никогда ни с кем об этом не говорил, даже с Ратхой, но первый раз влюбился я именно в мальчика, в нашего соседа. Он так ничего и не узнал. Мы дружили детьми, но когда я понял, какие чувства я к нему испытываю, я испугался. Испугался позора, испугался гнева родителей, божьего наказания, насмешек соседей. Я сделал все, чтобы рассориться с моим другом, который так и не понял, в чем его вина, и который сохранил обиду на меня до конца нашей учебы в одной школе.

Это странно, но именно тогда, когда мы поссорились, в школе ко мне стал подходить старшеклассник, с которым мы до этого почти не говорили. Однажды он позвал меня поговорить в углу школьного двора. Там, весь красный, задыхаясь от смущения, от спросил, не хочу ли я попробовать «это» с ним потихоньку. Такие истории совсем не редкость в Марокко: религиозные родители ревностно следят за девочками, многие с четырнадцати лет носят хиджаб, а в пятнадцать уже выходят замуж. Пригласить кого-то на свидание, а тем более рассчитывать на секс обычным мальчишкам можно только с проститутками. Мой старший брат, который так и не женился, лишился девственности в тридцать с ловкой профессионалкой, и это были его единственные сексуальные отношения за всю жизнь!

Я думал о том мальчике, с которым рассорился, о том, что мне предстоит жить с несчастной любовью к нему. Ведь тогда это чувство показалось мне таким сильным, что я думал, что оно никогда не пройдет! Я буду вечно терзаться этими желаниями, которые я даже не мог точно определить… Я хотел, а чего хотел, я не знал… И когда тот старшеклассник предложил мне это, я подумал, что возможно, это и есть ответ на мой вопрос. Что если я попробую это с кем-то еще, я перестану мучиться. Что я просто неудачно выбрал объект любви, но когда я усилием воли заставлю полюбить кого-то другого, эта боль уйдет. Я был таким наивным! Я путал все, чувства, сексуальные желания, простое любопытство, желание прикоснуться к чему-то, что остается тайной для большинства сверстников… Короче, я покраснел не меньше, но сказал да.