Текст книги "Они где-то рядом"

Автор книги: Олесь Жилинский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Олесь Жилинский

ОНИ ГДЕ-ТО РЯДОМ

Пролог. ПУТЬ К БЕССМЕРТИЮ И ВЛАСТИ

– Хар-ра! – яростно кричали воины Огня и Ночи, атакуя защитников солнцепоклонника. – Хар-ра! – страшный боевой клич летел над зажатой меж скал маленькой равниной, выходящей к морю. Там, на высокой скале, подняв голову к небу и широко раскинув руки, стоял юноша в просторной белой одежде. Он не замечал ураганного ветра, норовящего скинуть его в море, вспенившееся огромными волнами. Он не слышал шума битвы у себя за спиной и стонов погибающих. Юноша проходил обряд посвящения в тайны Земли и Неба. Керим, повелитель неустрашимых воинов, Верховный жрец бога Ночи и Огня, спешил. Он видел, как тело юноши задрожало и выгнулось в дугу. Еще чуть-чуть, и "дверь" в мир богов будет открыта.

– Хар-ра! Хар-ра! – увлекал Керим в бой своих верных воинов и первым бросался на врага, сокрушая огромным кривым мечом каждого, кто попадался ему на пути.

Узкую полосу равнины защищали последние оставшиеся в живых воины из кочевых племен, пришедшие на защиту мудрецов и врачевателей от жестоких преследователей, не ведающих жалости и сострадания. Защитники смирились с тем, что одолеть врага им не удастся, не боялись того, что впереди их всех ждет гибель. Единственное, что заставляло горстку смельчаков рубиться, был юноша у них за спиной.

–Хар-ра!– визжал Керим, и вокруг него падали рассеченные враги. – Хар-ра!– расчищал он себе путь к бессмертию и власти.

Именно теперь открывается дверь из мира богов в мир смертных. Этого мгновения Керим ждал многие годы. Если удастся сейчас убить солнцепоклонника, жрец получит могущество, сравнимое с могуществом бога Ночи и Огня. Если не успеет, то даже после смерти не найдет успокоения вовек. Это откровение, эту страшную тайну, жрец узнал много лет назад, принеся в жертву своему богу, богу Ночи и Огня, сотни девственниц и юношей. Страшной была та ночь. Даже Керим, привыкший к виду крови и мучительных человеческих жертвоприношений, малодушно отводил взгляд в сторону от этого безумного зрелища, но быстро взял себя в руки.

– Так хочет мой бог! – сказал Керим самому себе, – значит, так тому и быть!

Под утро, когда стихли предсмертные стоны обреченных, жрец сел на корточки у огня, закрыв глаза, медленно прочитал заклинание и глубоко вздохнул. Бог Ночи и Огня пришел на его зов, он был доволен жертвами, а потому милостив. Он поведал Кериму тайну абсолютной власти, и с тех пор жрец не мог думать ни о чем другом.

Годы странствий и великие битвы, лишения и кровь – Керима ничто не могло остановить. "Все или ничего"! Он почти добился успеха, но в последний момент, в полушаге от заветной цели, на его пути встали воины из кочевых племен, они пришли защитить презренного солнцепоклонника.

– Хар-ра! – кричал великий жрец, круша врагов, – за мной, мои верные воины!

Он опоздал, ритуал был завершен, и последние защитники солнцепоклонника опустили мечи.

– Поздно, слишком поздно, – обреченно думал жрец, взирая на море и скалы, – я проиграл. Великий бог Огня и Ночи, не бросай меня, укажи путь к спасению.

Длинноволосые воины клана уже плыли на лодках к скале. Очень скоро они бросили к ногам повелителя юношу.

Едва Керим посмотрел ему в глаза, как сразу понял, почувствовал, что солнцепоклонник уже не принадлежит себе, он стал частью Великой пустоты и Вечности. Все кончено, дверь в мир богов уже закрыта.

Рядом, со связанными руками, лежали пленные кочевники.

– Я принесу их в жертву, я умилостивлю моего бога, – думал Керим, – он не бросит своего верного сына. Если бог пожелает, я убью всех своих людей, только бы избежать проклятия. Бог ночи и Огня, не покидай меня в этот страшный час. – Хар-ра!– закричал Керим, и эхо, многократно повторив его боевой клич, вернуло жрецу веру в спасение.

Часть первая.

Бухта Ласпи.

Глава первая.

Выгодный контракт.

Из безмятежного, сладкого сна Николая Галушко вырвали самым возмутительным образом. В массивную дверь его уютного дома кто-то бил кулаком что есть силы, разрушая так любимую им тишину. – Иду, иду!– крикнул коренастый блондин, набрасывая на мускулистое тело махровый халат. На ходу бросив взгляд на настенные часы с кукушкой, зло чертыхнулся. – Господи, ну кого могло принести в полшестого утра?– и, подойдя к двери, спросил,– кто там? – Николай, это я! У меня важное дело!– услышал он с улицы знакомый голос профессора Бориско,– извини, что так рано. Пошарив в полутьме рукой, открыл засов и распахнул дверь настежь. – Привет, проходи,– бесцветным голосом произнес хозяин дома и зябко поежился. Хотя и ранняя, теплая была в этом году весна, но по ночам еще случались заморозки. И это утро не было исключением. – Проходи, располагайся, а я приведу себя в порядок. Николай уже понял, что вновь улечься в теплую кровать и, накрывшись с головой мягким пледом, уснуть сегодня не получится. В который раз день начинался совсем не так, как ему хотелось. Но на старика-профессора он обижаться не мог, всегда помня о том, что тот его единственный верный друг. Вполне возможно, не свела бы его судьба с профессором Бориско, лежал бы сейчас Николай с простреленной головой в какой-нибудь канаве на необьятных просторах матушки России. То было жуткое, страшное для Николая время, воспоминания о котором причиняли ему боль даже теперь, через восемь лет после тех роковых событий и поспешного бегства из Москвы. Из душевой он вышел минут через тридцать, свежий и бодрый, тщательно выбритый и расчесанный. Остатки сна бесследно улетучились под струями контрастного душа, а вместе с ними и раздражительность. Перед профессором Бориско стоял высокий подтянутый молодой человек с правильными чертами лица. Его вполне можно бы назвать красивым, но впечатление портили едва заметные шрамы на переносице и чуть выше брови. Его облику они придавали агрессивность. Да еще плотно сжатые губы, на которых улыбка, пусть сдержанная, появлялась очень редко. Его голубые глубокие глаза смотрели на мир внимательно, даже цепко, и меж тем в них без труда читалась внутренняя доброта и открытость.

Николай вошел и резко остановился, удивленно взирая на сервированный гостем стол. Признаться, было от чего. Таких деликатесов в своем доме он еще не видел, обходясь обычной стряпней, без излишеств и каких – либо изысков. А тут вдруг черная зернистая икра в пиале, превосходная ветчина и аппетитно пахнущий голландский сыр, салат из свежих овощей, грибы, а еще настоящий французский коньяк и шампанское. Чуть в сторонке спелая клубника и коробка дорогих конфет.

– Вот черт,– низким, густым голосом произнес Николай первое, что пришло на ум,– клубника с икрой – это круто. Да еще в шесть утра.

– Старался, как мог,– сиял от счастья Сан Саныч,– ну что же ты стоишь? Проходи и присаживайся,– и, широко разведя руки в стороны, пригласил за стол.

– Хм, Сан Саныч, такой завтрак потянет на твой месячный оклад. Или ты получил богатое наследство?– пошутил хозяин дома и вопросительно посмотрел в глаза гостю.

– Да нет, заработал. Точнее, получил аванс.

– Ты нашел другую работу?

– Что ты, нет, конечно,– протестующее замахал он руками и даже чуть попятился, словно его молодой друг сказал нечто неприличное,– ты же знаешь, мое призвание – наука.

– За эту самую науку тебе платят гроши. Я-то знаю.

– Ты прав, гроши, но в этот раз все несколько иначе.

Николай молча рассматривал собеседника, человека неординарного, зачастую импульсивного, доктора исторических наук Александра Александровича Бориско, по праву считавшегося одним из лучших специалистов по истории древних цивилизаций.

Шестидесятисемилетний профессор едва доставал до плеча своему молодому товарищу. Все его движения, чем бы он ни занимался, были какими-то порывистыми, зачастую неожиданными. Он даже ходить умудрялся так, словно за ним по пятам кто– то гонится. При этом выражение лица его, то глубоко задумчивое, то рассеянно – безмятежное, неизменно сохраняло оттенок какого-то шаловливого ребячества. Впечатление, что перед вами взрослый ребенок, а точнее, престарелый, усиливали наивные, широко распахнутые зеленые глаза, смотревшие на мир с неиссякающим оптимизмом. Да, со времени их первой встречи, а произошла она примерно десять лет назад на Курском вокзале города Москвы, в такую же пору ранней весною, Сан Саныч только внешне изменился, а в душе по – прежнему оставался наивным и добрым.

Светило истории, археологии, знаток сарматов, скифов и бог весть кого еще, он приехал в Москву искать финансирования для очередных своих изысканий. Советский Союз к тому времени приказал долго жить, но профессор по простоте душевной значения этому не придал. Вот уж где воистину – от великого до смешного… Посмеялись над профессором и отправили восвояси. Удар для него оказался ошеломляющим. Как же он страдал, не в силах уразуметь, что для чиновников наука далеко не самое главное в жизни. Однако неприятности на том не закончились. Старика банально ограбили средь бела дня, да еще коленом под зад приложили, а для пущей убедительности, что не розыгрыш то был, а натуральный разбой, ударили кулаком по лицу.

Когда они впервые увидели друг друга, профессор подвывал, как собачонка, сидя на крыльце облупившегося старого здания с наглухо заколоченными окнами. Он неловко размазывал платком кровь по лицу, что-то бормотал, растерянно рассматривал свой помятый в неравной схватке потертый костюм и сокрушенно качал головой. Вид у него был такой, словно по радио объявили о нашествии инопланетян.

Николай, в то время коммерсант средней руки, с ходу определил социальный статус жертвы разгулявшегося криминала: интеллигент до мозга костей, скорей всего, какой-нибудь ученый. Жаль стало ему старика, до слез жаль. Приютил, обогрел, напоил-накормил, купил новую одежду и билет до Севастополя, да еще и в поезд усадил. Уже на перроне Сан Саныч вдруг посерьезнел лицом, приосанился и тоном торжественным, как вождь с трибуны, произнес банальнейшую речь:

– Николай, я никогда не забуду вашей доброты и благородства. Никогда,– немного откашлялся, поправил галстук и продолжил:– Дай вам бог счастья в жизни. Запомните, если у вас случится беда, а она, к сожалению, прийти может к любому из нас, вы всегда можете на меня рассчитывать. Знайте, в Крыму у вас есть друг, который всегда будет рад отплатить вам добром за добро.

Посмеялся коммерсант над стариковской наивностью, да и забыл на время. Через каких-то два года, когда земля горела у него под ногами, а смерть шла по пятам, преследовала неотступно, вспомнил старика.

– Гхм, гхм,– тактично прикрыв рот кулачком, прервал Сан Саныч затянувшуюся паузу.– Прошу к столу. Отведаем, что бог послал.

– Успеется,– несколько грубовато ответил Николай.– Лучше расскажи, что за аванс такой огромный. Ты случаем не впутался в какую-нибудь темную историю? За твою науку никто таких денег платить не будет.

– Ошибаешься. Это только начало,– парировал профессор, рукой указывая на деликатесы.– В дальнейшем я надеюсь заработать гораздо больше.

– Хм, хм,– недоверчиво хмыкнул Николай и еще раз пристально взглянул в глаза собеседнику.– Может, раскроешь тайну?

– Охотно,– приосанился профессор.– Итак, ты, наверное, помнишь, как в прошлом году, весной, я начал вести раскопки вблизи бухты Ласпи. Тогда ты мне очень помог материально. Я так благодарен тебе.

– Не стоит. Нанять пару-тройку копачей-носильщиков не бог весть какая помощь.

– Да, но еще ты приобрел мне цифровой фотоаппарат, а питание, а транспорт, снаряжение, наконец?

– А, пустяки,– отмахнулся Николай и, не в силах побороть свой внезапно разгулявшийся аппетит, потянулся к ветчине и сыру.– Не отвлекайся, рассказывай дальше. Я весь внимание.

– Итак. Хм.., если коротко, то мне удалось отыскать глиняные таблички с письменами, а также гладко обтесанные камни, испещренные древними символами и значками. На одном из камней оказалось даже нечто вроде карты звездного неба, но не это главное.

– Может, по пять грамм?– кивнул хозяин дома на бутылку дорогого коньяка.

Вслед за аппетитом в нем проснулось непреодолимое желание отведать заморской выпивки.

– Охотно,– поддержал гость его предложение.

Коньяк и впрямь оказался восхитительным. Как всякий благородный напиток, он обладал утонченным вкусом и букетом запахов, разобраться в которых мог только специалист. В сложном искусстве дегустации Николай Галушко был любителем, тем не менее, безошибочно определил, что пьют они не дешевую подделку, а настоящий “Мартель”. Коньяк не «бьет» по голове, как бревном, о нет, то сомнительное удовольствие принадлежит только водке. “Мартель” дарует телу тепло, плавно растекающееся по телу, деликатно снимает препоны в общении, поэтому любая беседа, высоконаучная и возвышенная или же пустая, легкомысленная, или дружеский разговор по душам, протекают исключительно в атмосфере непринужденной расслабленности и неги. Это и есть главное отличие благородного напитка от пойла. Есть, однако, одно немаловажное обстоятельство, помнить о котором следует всем и всегда. Без меры что “Мартель” или “Хеннесси”, что бренди ценою пятак за ведро приводят к банальному свинскому опьянению. Эту истину Николай усвоил давно, в своей прошлой, разгульной московской жизни, а потому пили они понемногу и не спеша. Речь Сан Саныча стала более уверенной, а рассказ о получении огромного, до неприличия, аванса все более интересным.

– Так вот…я долго, очень долго бился над переводом. Те письмена оказались стихами. Само по себе не бог весть какое открытие, но…Они написаны невообразимой смесью из четырех древних языков. И вот что интересно: если какое-либо слово или оборот речи наиболее точно, емко и красиво звучит, допустим, на древнегреческом, то на этом языке и пишется, а за ним может следовать древнеарабский или шумерский. Представляешь?

– Ну… – неопределенно пожал плечами Николай.– Что-то я не понимаю, к чему такие сложности. Им что, делать было нечего?

– Да нет, судя по всему, стихосложение являлось смыслом всей их жизни.

– Это ты о ком?

– Мне кажется, стихи принадлежат легендарным “солнцепоклонникам”. Хотя я могу и ошибаться.

– Что еще за “…поклонники”?

– “Солнцепоклонники”,– поправил профессор своего молодого собеседника.– Была такая то ли секта, то ли орден странствующих мудрецов-врачевателей. К сожалению, достоверных сведений о них до наших дней дошло слишком мало. Известно, что по меркам своего времени те люди были хорошо образованны, вели целомудренный, высокоморальный образ жизни, а также в совершенстве владели секретами народной медицины, умели излечивать практически от всех недугов.

Сан Саныч весь ушел в себя, в мир своих мыслей, рассуждений о тайнах дней минувших и их взаимосвязи со временем нынешним. В глазах его плясали искры легкого безумия первопроходца, Али-Бабы, отыскавшего пещеру с несметными сокровищами, или Моисея, лицезреющего землю обетованную.

Он бесцельно переводил взгляд с потолка на стену, со стены на окно, нервно постукивая пальцами по столу.

– Ты знаешь, эти стихи позволяют мне сделать очень интересные выводы о “солнцепоклонниках” и их образе жизни. Точнее, о внутреннем мире.

– Какие?

– Наличие четырех языков, причем не родственных, говорит о том, что в секте присутствовали представители четырех народностей. Это тебе говорит о чем-нибудь? Попробуй сделать второй вывод.

– Хм…Сан Саныч, ты же знаешь, не силен я по этой части. Так что говори, а я лучше послушаю. Все, что касается логики и всяких там гипотез, не мой конек.

– Различия в образах жизни и культур – фактор, который и в наше время зачастую приводит к неприязни и конфликтам. Идем дальше: я не ахти какой знаток литературы, но совершенно уверен, что поэзия – наиболее емкий, сложный и красивый вид словесного искусства. Коллективное стихосложение означает, что между “солнцепоклонниками” царили исключительно теплые, искренние отношения, построенные на взаимоуважении. В противном случае, ни о каком совместном творчестве не могло бы быть и речи. Кроме того, среди них, очевидно, был некто, владевший всеми этими языками. Именно он, скажем так, координировал творчество своих собратьев.

– А вот тут я не согласен.

– С чем именно?

– Так, может, один человек и писал стихи?

– Какое-то время я тоже так думал, но лингвистический анализ, а я в этом кое-что понимаю, позволяет мне утверждать, что стихи были написаны не одним человеком, а группой лиц,– подвел черту своим умозаключениям Сан Саныч и с видом умиленно-радостным уставился на собеседника.

– Выпьем?

– С удовольствием!– согласился Николай и разлил по рюмкам коньяк.

– Ну, а дальше что было? – прогудел хозяин дома, прожевав кусок ветчины.

– О своих находках я писал во все инстанции, умоляя выделить средства на продолжение изысканий. Доказывал важность моего открытия для науки, но…– профессор погрустнел, как-то съежился,– в лучшем случае получал вежливый отказ, но это редко. Как правило, господа чиновники не считают нужным отвечать просителям. «Дележка портфелей» для них гораздо важнее, чем наука.

–… и прибыльней,– дополнил Николай тираду собеседника.

– Да уж, полностью с тобой согласен.

– Я так понимаю, Сан Саныч, что ты не сдался.

– О да!– тут же встрепенулся профессор, гордо расправив плечи, и вперил торжествующий взгляд в Николая,– сдаваться не в моих правилах.

Когда я понял, что официальным путем нужного результата не добьюсь, решился на самые крайние меры.

–Ч-е-г-о?– подавшись всем телом вперед и даже привстав с кресла, тревожно переспросил Николай Галушко,– это какие такие самые крайние меры?

А про себя подумал:”Уж не грабанул ли кого старичок? Он, конечно, “божий одуванчик”, но малость не от мира сего. Ради торжества науки вполне мог вляпаться в сомнительную историю”. Мрачные опасения Николая, к счастью, вскоре развеялись.

– А предпринял я следующее: через Интернет отправил обширную статью о своих находках в ведущие европейские научные журналы. Статьи подкрепил фотографиями, переводами некоторых стихов и своими умозаключениями. Вскользь упомянул о невозможности продолжения исследований из-за недостатка в средствах.

– И что, неужели опубликовали?– не веря в чудо, с придыханием, возбужденно спросил Николай. Голос его от волнения как-то дрогнул, поэтому вопрос был задан странным сиплым шепотом. К печатному слову Галушко относился с глубоким уважением.

– Николай,– удобно устроившись в кресле, самодовольно и торжественно произнес Бориско,– совсем недавно вполне заслуженно я считался одним из лучших специалистов по истории древних цивилизаций.

– Поздравляю!– произнес Николай, ну а дальше-то что?

– Чарльз Гринвуд! Слышал о таком?– спросил Сан Саныч и подал через стол визитную карточку,– основатель научно-исследовательского института, миллионер – меценат.

Николай с благоговением взял в руки черный прямоугольник плотного картона с золотым тиснением. На одной стороне значилась фамилия, на другой – краткая информация о владельце и контактные телефоны.

– Ух ты!– выдохнул Николай.

– Примерно два месяца назад на мой домашний телефон позвонил представитель института Георгий Кандалаки и предложил встретиться! Я согласился. Грек угостил меня шикарным ужином в дорогом ресторане, расточал комплименты моей скромной персоне и вообще был сама любезность. Однако устроил форменный допрос о “солнцепоклонниках”, раскопках и предполагаемых дальнейших планах. Признаться, после ужина с ним я чувствовал себя уставшим и морально, и физически. Он очень настойчив, и я даже рад был, когда мы наконец-то распрощались. По прошествии, – Бориско на миг задумался,– двух-трех недель Кандалаки вновь позвонил и предложил обсудить возможность моего сотрудничества с институтом, а по электронной почте переслал проект контракта. Разумеется, я согласился.

– Что за контракт?– тут же посерьезнев, заинтересованно спросил Николай.

– Да вот он,– достав из нагрудного кармана вчетверо сложенный лист бумаги, ответил профессор,– почитай, там и о тебе речь идет.

Галушко взял проект контракта и недоуменно взглянул на профессора.

– Видишь ли,– замялся Бориско,– наверно, мне сразу следовало тебе об этом сказать, но как-то вылетело из головы. Они настаивают на твоем участии в проекте.

– Зачем? Я же не ученый, обыватель и только.

–У них будет много аппаратуры, и часть ее они намереваются разместить у тебя в доме и в комнате на чердаке.

В груди Галушко что-то сжалось, кольнуло, и кровь ударила в лицо. Он даже подскочил на месте.

–Ты что, все обо мне рассказал?

–Нет, нет! Что ты!– протестующее взмахнул руками историк,– твою историю я не рассказывал, нет!

По глазам гостя, по мимике лица, по жестам хозяин дома понял, что тот говорит правду.

– Фу-ух!– облегченно вздохнул Николай, налил себе полную рюмку и залпом выпил, не поморщившись и не закусив,– а я подумал – конец: выболтал Сан Саныч мою тайну. Уже прикидывал, куда бежать на этот раз.

– Я не предатель,– выпятив губу, обиженно сказал Сан Саныч и демонстративно отвернулся, – о тебе я рассказал только в общих чертах. За размещение аппаратуры в твоем доме они готовы платить пятьсот долларов в неделю. Столько же за каждого члена своей группы.

– Они что, жить у меня намереваются?

– Да, три-четыре человека. Остальные в полевом лагере на месте раскопок в бухте Ласпи. Будут меняться каждую неделю. Кроме того, ты возьмешь на себя организацию питания. За это плата отдельная.

– Сколько?

– Пятьсот в неделю. Разумеется, в долларах. Как видишь, я и твои интересы учел.

Николай, подсчитав в уме возможную прибыль, тихонько ойкнул, нервно дернул головой и почесал затылок.

– Да – а!– только и сумел он из себя выдавить.

– Чуть не забыл,– внезапно спохватившись, полез Сан Саныч в карман и, порывшись в его недрах, извлек на свет божий конверт,– держи.

– Что это?

– Пластиковая карта и пин-код. Снимешь деньги и купишь два автомобиля: легковой и грузопассажирский “Фольксваген”. Ты еще и водителем у них будешь работать. Твои “Жигули” им не подходят.

– Сан Саныч, я что-то не понял…,– все более пристально и тревожно вглядываясь в собеседника, пролепетал Николай,– ты что…?

– Да,– перебил его профессор,– я был уверен в твоем согласии, поэтому подписал контракт за нас обоих.

Заметив некоторое замешательство друга, поспешно добавил:

– Твою историю знаем только мы трое: ты, я и полковник.

Глава 2. Гринвуд – старший

Весна в этом году пришла в Неаполь рано. Еще вчера над городом висели низкие свинцовые тучи, дул ледяной пронизывающий ветер, и Гринвуду казалось, что зима затянется еще надолго. Но весна в который раз оказалась сильнее и ворвалась в город неожиданно, заявив о своих правах теплом и светом. Он любил это время года. Казалось, что после долгой утомительной зимы кровь в жилах его бежит быстрее, а тело наполняется молодой неиссякающей силой, душа поет о чем-то новом и возвышенном. Чарльзу нравилось наблюдать, как с приходом весны меняется древний город.

Гринвуд любил весенним утром наблюдать за просыпающимся городом, слушать и видеть его.

Однако это утро было несколько иным, и в насыщенном рабочем графике Чарльза Гринвуда не оставалось времени любоваться красотой весеннего Неаполя, красивейшего из городов мира. Дело в том, что поздним вечером накануне с Украины вернулся его помощник-консультант Георгий Кандалаки. Сегодня нужно внимательно и не спеша изучить его отчет о поездке и сделать выводы. Если грек не ошибся, то находки русского ученого вблизи бухты Ласпи позволят выйти на очередной, качественно новый уровень изучения Х-поля и его природы. Может быть, (Чарльз надеялся на это) русский профессор поможет им разгадать тайну Х-поля, и тогда они перевернут этот мир.

– Стоп,– сам себе приказал Гринвуд,– хватит мечтать. Пора браться за работу.

Огромный, скромно, но со вкусом обставленный кабинет своей атмосферой настраивал его на неспешную, плодотворную работу: читать, анализировать и думать, думать, думать. Слишком высоки ставки, а ошибки (они дважды случались) стоили жизни близким людям: Каннингему и Тотти.

Гринвуд достал из сейфа объемистую черную кожаную папку с эмблемой института и положил на стол, минуту-другую о чем-то напряженно думал, а затем решительно открыл и углубился в чтение.

Итак, баронет Чарльз Гринвуд: герой войны, ученый с мировым именем. Седеющие волосы с глубокими залысинами разделены идеальным пробором. У Чарльза, как и у его отца, Ричарда, были удивительно глубокие глаза и строгий взгляд. Когда он смотрел на незнакомого человека, тому казалось, что его сканируют, и тут же съеживался. Гринвуд, конечно же, знал об этой особенности, поэтому в глаза людям старался смотреть по возможности редко, но зато, если требовалось взять инициативу в свои руки, ему стоило только посмотреть на собеседника, чуть прищуриться, и тот тут же становился мягок и податлив. Во время деловых переговоров Чарльз пользовался этим, неизменно достигая нужных результатов, но, будучи человеком мудрым, своим даром не злоупотреблял.

Удобно устроившись в высоком мягком кресле, он внимательно читал отчет, переворачивая листы один за другим, некоторые места перечитывал дважды. Затем Чарльз достал фотографии и, едва взглянув на первую из них, непроизвольно вздрогнул и выронил из рук всю пачку, веером рассыпавшуюся по столу.

– Не может быть, не может быть,– тихонько, срывающимся голосом шептал он. Его голову пронзила мимолетная, но острая боль. Он тут же схватился руками за виски. Казалось, что в светлой просторной комнате поубавилось воздуха, отчего дыхание стало неровным и частым. Всегда сдержанный и невозмутимый, старик резко вскочил из-за стола и почти бегом бросился к окну, непослушными, дрожащими руками повернул ручку и открыл его настежь. Весенний, еще прохладный воздух ворвался в помещение. Боже, до чего сладок он был. Чарльз дышал глубоко и часто. Воспоминания, живые и яркие, вновь накатили волной, заслоняя собою все остальное. Они не позволяли думать ни о чем другом, как ни пытался Гринвуд отогнать их от себя. Как давно это было, а боль утраты не притупилась, нет. Она всегда с ним, всю жизнь. С того самого дня, когда на берегу моря он увидел высохшее, как мумия, тело своего отца. Для Гринвуда – младшего история о “солнцепоклонниках” началась в далеком детстве, в довоенном Неаполе.

Ричард Гринвуд, отец маленького Чарли, был известным археологом. Экспедиции в страны Востока и Азии, Египет и Италию были неотъемлемой частью его жизни, а после смерти матери и его, Чарльза.

Он никогда не спрашивал сына о его отношении к очередной экспедиции. Ричард ставил его в известность тоном, не терпящим возражений:

– Чарльз, на следующей неделе я отправляюсь в Неаполь. Вы едете со мной. До отъезда вы обязаны сдать все необходимые зачеты в гимназии и получить право отсутствовать в течение следующего месяца.

– Да, отец,– уныло соглашался мальчик.

Известие отца означало, что в ближайшие дни придется забыть о свободном времени, играх на воздухе, общении с друзьями и всех без исключения, даже маленьких удовольствиях. Только учеба с раннего утра до позднего вечера. Чарльз был способным, усидчивым и сообразительным мальчиком, любой предмет, особенно точные науки, схватывал на лету, умел нестандартно мыслить. Но даже ему, одному из лучших учеников гимназии, предстоящая неделя предвещала пытку учебой, без сна и отдыха. Если он не выполнит распоряжений отца, об участии в экспедициях можно забыть надолго. Отец строг и не прощает ошибок. Оставаться в родовом замке под присмотром гувернантки и дворецкого – нет, только не это. После смерти мамы он боялся оставаться надолго без отца, а потому, собрав в кулак всю свою волю, юный баронет учил законы сохранения энергии, падежи, стихи Байрона и еще многое из того, что предусмотрено программой обучения на текущий год. С задачей он справился, однако осунулся, был слишком бледен лицом и на мир смотрел печальными глазами. Плата за шанс не расставаться с обожаемым отцом оказалась слишком высокой.

– Вы молоды и сильны, Чарльз. Свежий воздух Апеннин, солнце и море вернут вам прежний оптимизм и свежий вид. Гораздо сложнее владеть своей волей. С поставленной задачей вы справились. Я прихожу к мысли, что из вас может вырасти достойный потомок рода Гринвудов. Никогда не забывайте, кто вы, – вот так своеобразно прокомментировал Гринвуд-старший успехи сына, но как горд и счастлив был мальчик услышать даже такую, пусть сухую, похвалу.

Стараясь быть истинным потомком своего рода, Чарльз постарался скрыть свою радость и тоном сдержанным, невозмутимым и ровным ответил:

– Спасибо, отец. Так я могу рассчитывать на поездку с вами? Мне необходимо собраться в дорогу.

– Несомненно. Только самое необходимое. Мы выезжаем завтра утром в восемь с четвертью.

То была последняя экспедиция Ричарда, из которой ему не суждено было вернуться, но ни отец, ни сын еще не подозревали о тех загадочных и страшных событиях, которые должны были случиться вскоре.

Остановились они в небольшой уютной гостинице, располагавшейся в живописном уголке Неаполя, вдалеке от суеты и шума большого города. Из окон их комнаты открывался вид на бескрайнее синее море, по глади которого к берегу, обгоняя друг друга, неслись волны и с грохотом разбивались о мол. Чуть левее вдали виднелись холмы, заросшие густым лесом и полевыми цветами. Оттуда до их слуха долетали трели птиц, а по вечерам, спрятавшись где-то в глубине густой, шелковистой на ощупь травы, до утра звенели цикады.

Изнемогший от усердной учебы, юный баронет посвежел, посветлел лицом. Как и предполагал отец, неаполитанский воздух и море произвели чудодейственный эффект.

Примерно дней через десять Ричард отыскал первые камни, гладко обтесанные грани которых были сплошь испещрены древними письменами. Блестяще образованный, знаток множества древних языков и наречий, Гринвуд-старший бился над их переводом долго, а когда сумел расшифровать, несколько растерялся. Все древние письмена оказались стихами и никаких исторических сведений не содержали: ни описания быта, ни политических событий. Только стихи.

Своим открытием Гринвуд был несколько раздосадован, но сразу задался вопросом: почему стихи написаны на нескольких языках одновременно?

Чарльз тряхнул головой, отгоняя воспоминания, закрыл окно, вернулся за стол, взял папку с отчетом и нашел нужную страницу.

– Да, вот оно,– сказал он сам себе,– мистер Бориско предполагает, что “солнцепоклонников объединяла некая цель. Именно этим можно объяснить то, что люди разных наций ушли из своих мест и занимались стихосложением. Судя по их творчеству, богатство, власть, наслаждения “солнцепоклонников” совершенно не интересовали. В противном случае эти темы так или иначе были бы затронуты в стихах.

Зато многократно упоминается некий ”путь, ведущий к свету и мудрости великой ”. Профессор Бориско предполагает, что эта строка и есть краткое упоминание об истинной цели в жизни “солнцепоклонников”. Именно из этой строки русский ученый сделал вывод, что “солнцепоклонники” были религиозной сектой, в своей идеологии и мировоззрении напоминающей учение ранних христиан.