Текст книги "Ветер с Днепра"

Автор книги: Олесь Донченко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

РАЗДЕЛ ДЕСЯТЫЙ
лирический, трагический и с совершенно неожиданным окончанием

Представьте себе, дорогие читатели, широколистные лопухи. Те лопухи, которые растут возле Павликового сарайчика и которые похожи на слоновьи уши. Представьте, как на каждом таком ухе блестят капли утренней росы. И тогда вам станет ясно, какое было прекрасное утро, как мелодично мычали коровы, как чарующе пели петухи и гелготали гуси на колхозном птичнике, как утренний прозрачный туман стоял на Днепре.

В такое незабываемое утро торжественно распахнулись двери в Павликовом сарайчике и двое мальчиков вынесли оттуда на плечах странное сооружение – с колесами, с рулем, с деревянными педалями. Павлик впереди, сзади – Евгешка.

Вы уже догадались, что они несут водоход. Надо честно признаться – это таки действительно был водоход. Вы не видели, наверное, никогда настоящего водохода? Пусть это не очень отражается на вашем самочувствии. Не надо беспокоиться, дорогие читатели. Я вам ярко нарисую эту машину. Правда, это мог бы сделать и художник, который иллюстрирует эту книжку, но я боюсь, что он, не видя воочию Павликового изобретения, предложит неверное толкование.

Так вот, пожалуйста. Это замечательная машина! Представляете? Она похожа немножко на цеппелин, немножко на вентилятор, до некоторой степени на мотоциклет и немного на верблюда.

Я чувствую, что вы все же еще не так себе представляете. Чтобы быть конкретнее, скажу, что эта машина похожа на всех зверей, начиная от страуса и заканчивая гиппопотамом. От зверей ее отличает только то, что она сделана из деревянных и железных отходов с примесью резины из старых галош. Ни перья, ни рога, ни копыта, ни хвосты разных сортов для строительства водохода не были использованы, – возможно, в силу того, что изобретатель не имел этого материала под руками.

Но чудесное изобретение, это чудо техники двадцатого века, ребята несли с такой осторожностью, словно это была стеклянная пушка или египетская мумия. Павлик и Евгешка умышленно выбрали безлюдную стежку, за огородами, заросшую крапивой и бурьяном. Стежка вела к Днепру. У берега уже стояла заранее приготовленная лодка. Сегодня торжественный день генерального экзамена для водохода, и Павлик решил испытать изобретение без свидетелей. Эту мысль горячо поддержал Евгешка. Свидетели только мешают, не говоря уже о различных нелепых советах, о недоверии и насмешках с их стороны. Испытывать, конечно, надо только на глубоком месте. На мели колеса водохода будут царапать дно, и вообще тогда машина не пойдет.

Ребята пришли на берег.

– Никто не видел, Евгений, – радостно констатировал Павлик. – Ух, Евгешка, у меня аж сердце замирает. А у тебя как?

– И у меня замирает, Павлик. Тук–тук и остановится, тук–тук и снова остановится. А куда мы поплывем? На середину Днепра? Здесь очень быстрое течение, Павлик. Водоворот. Не закрутит нас?

– Не закрутит, Евгений. Ты крепко держи весло, чтобы не вырвало из рук. А на быстром течении еще лучше, водоход пойдет быстро–быстро, как настоящий велосипед.

– Или как автомашина. Да, Павлик?

– Да.

– А если водоход исправный – и деда Галактиона возьмем?

– Возьмем, Евгешка. Пусть и дед покатается. Ну, помоги.

Ребята дружным усилием загрузили водоход на лодку. Евгешка взялся за весла, Павлик сел на корму. Величественно идет мощная голубая река. Кое–где желтеет светлая отмель, холодными, темно–синими полосами переливается бездна. Какой простор! Где противоположный берег? Он такой далекий, что прибрежные кусты на нем кажутся совсем маленькими, как на рисунке.

Когда вблизи пролетает чайка и ненароком уронит рыбку и сразу же налету снова схватит ее клювом – рыбка блеснет на солнце, как новенький гривенник. Когда подует ветерок, весь прибрежный пейзаж, будто с перепугу, вдруг седеет, потому что листья у осокоря с одной стороны матово–серебряное, как алюминий. А когда подует ветерок с острова, река возьмется черной рябью, словно сердитая баба сыпанула в воду полные пригоршни проса. И тогда из–за острова можно ждать облака, и где–то, за горизонтом уже, видимо, прогремел далекий гром.

Но сейчас чистая голубизна, ни дождь, ни буря не угрожают молодым изобретателям.

– Полный ход! – скомандовал Павлик, и Евгешка оттолкнулся веслом от берега. Плавно покачиваясь, лодка двинулась.

– Евгешка, а кто первым изобрел лодку?

– Не знаю, Павлик.

– И я не знаю. Об этом ничего не сказано в истории. А если бы узнали кто – наверное, поставили бы тому человеку памятник.

– Факт.

– А первобытные люди на бревнах плавали. Очистит ствол дубка от ветвей и сучьев, ляжет на него и плывет. А то еще на плотах. Обычные плоты без всяких лопастных колес, без педалей.

– Педали… Куда им! – презрительно молвил Евгешка, налегая на весла. Павлик сидел на корме и рулил.

– Куда им! – согласился он и засмеялся. Было радостно и немножко тревожно. И еще была большая гордость перед первобытными людьми, которые ничегошеньки не знали ни о педали, ни о лопастных колесах. Куда им до Павлика!

Чем дальше отплывала лодка от берега, тем неспокойнее делалось на сердце у Евгешки. Он никогда так далеко не заплывал, за тем исключением, когда пришлось переезжать через Днепр на тот берег. Но тогда Евгешка был со взрослыми косарями, да и лодка была большой, широкий, а не такой хлипкой, как эта. С Павликом еще ничего, веселее, а что будет, когда Павлик пересядет на водоход и он, Евгешка, останется в лодке сам–один посреди Днепра?

Короче говоря, Евгешка начинал горько раскаиваться, что согласился на всю эту затею. Но как же было не согласиться? Какую отговорку можно было найти?

– Евгешка, чего ты замолчал?

– А ты чего замолчал, Павлик?

– Я думаю о том, как сейчас поеду на водоходе. Только вот что, Евгений… Если… если, может, водоход начнет тонуть, ты это… будешь спасать… Это я так говорю, все может случиться. Я хоть и хорошо плаваю, но… быстрое течение. Понимаешь?

Еще бы не понять! Прекрасно все понял Евгешка. Сердце теперь у него не замирало. Оно этого не делало по той простой причине, что все целиком спряталось в пятку. Бывают, знаете, такие минуты и такие обстоятельства, что у кое–кого сердце вдруг убегает в совсем неподходящие места.

– Может… может, мы здесь остановимся, Павлик?

Павлик оглянулся.

– Ого–го, куда мы заплыли! Здесь лучшее место. Знаешь что, Жень? Я попробую поехать вниз по течению к той косе. А ты греби к тому повороту и будешь ждать меня там возле островка.

Евгений взглянул на далекий берег, который они недавно покинули. Каким родным, каким уютным показался он в ту минуту Евгешке! Уютным и недосягаемым! Внизу разбежались домики, некоторые из них подбежали к самой воде, словно отара овнов. Евгешка узнал школу, узнал хату деда Галактиона. А эта, слева, – председателя колхоза. Сельсовет видно, хату–лабораторию. Выше, на холме, широкой полосой протянулись огороды. Хоть и далеко, но и отсюда видно между зеленью желтые пятна. То цветут подсолнухи. Сколько их! Справа желтеют кручи. Там, в оврагах, на глинистых обрывах, гнездится в норах яркая ракша с голубыми перьями, серо–ржавые горлицы делают из прутиков в кустах свои прозрачные гнезда, такие прозрачные, что сквозь них просвечивает пара белых яиц. На склонах оврага, в колючих зарослях терновника и боярышника, выводят птенцов сорокопуты.

И овраги показались Евгешке такими родными, что вот – протянуть бы руку, и добраться до них, спрятаться в дикой малине, искать гнезда сорокопутов.

Быстрое течение медленно, но неуклонно сносило лодку вниз. Евгешка чувствовал себя очень неуверенно. Нет, не его стихия вода! Он не имеет никакого намерения конкурировать с рыбой!

Осторожно спустили изобретатели «машину» на воду. Водоход легонько закачался на волне. Павлик сбросил ботинки, рубашку и в одних трусах стоял на коленях, собираясь перелезть через борт лодки. Еще мгновение – парень выпрямился и, держась рукой за руль водохода, перенес ногу через борт.

– Сейчас сяду, Евгешка. Хороший у меня водяной конек, – говорил он, пытаясь ближе подтянуть к себе «машину».

Вслед за этим лодка вдруг изо всех сил качнулась в одну сторону, зачерпнув воды, и Евгешка увидел, как Павлик, махая в воздухе руками, свалился в реку.

Все случилось так быстро, что Евгешка едва успел понять, что Павлик потерял равновесие и, вместо того чтобы оседлать водоход, оказался в воде. Охваченный непобедимым ужасом, Евгешка скорее инстинктивно, чем в полном сознании, схватился за весла и с силой ударил ими по воде. Лодка рванулась к берегу. И в ту же минуту над водой появилась мокрая голова Павлика. Возможно, он что–то кричал. Но Евгешка уже ничего не слышал. Он только увидел, как Павлик сделал несколько взмахов руками и оказался у водохода. Он схватился за колесо «машины», может, хотел взобраться на нее, но это ему не удалось, потому что водоход перевернулся. И только теперь до Евгешки долетел отчаянный крик товарища:

– Евгешка… Лодка… Спа–сай!..

В ответ Евгешка еще сильнее приналег на весла. Он изо всех сил греб к берегу, греб не переводя дыхания, с расширенными от ужаса глазами, с перекошенным лицом. В лодке было много воды, и она низко осела. Кажется, еще кружка–две, и лодка пойдет на дно.

Ближе и ближе берег. Вот уже приветливо кивают кусты ивняка. И тут… тут случилось непонятное. Евгешка поднял вверх одно весло, а вторым начал быстро поворачивать лодку обратно. И так, как спешил к берегу, так теперь спешил Евгешка на место аварии. В его ушах еще стоял последний крик Павлика.

«Лодка… Спасай…» – шептал Евгешка, налегая на весла. «Лодка… Спасай… Лодка… Спасай…» Да, да, надо спасать. В лодке вода. Ничего. Можно вычерпать воду. Можно подать ему весло. Ух, какая быстрина! Как трудно стало грести… Как тяжело…

– Па–авли–ик!.. – вдруг крикнул на полные легкие Евгешка. – Па–авли–ик!..

«У–у–у!» – ответило далекое эхо.

Величественно шла мощная голубая река. И нигде – никого. Ни пятна, ни черной точки. Затаив дыхание, с похолодевшим сердцем всматривался Евгешка в быстрые волны – не появится ли еще раз над водой голова товарища, не мелькнет ли где–то его темная, загорелая рука…

Величественно шла мощная голубая река. Пролетела над Евгешкой чайка. Словно играя, она выпустила из клюва рыбку и сразу же снова подхватила ее налету. Рыбка сверкнула на солнце, как новенький гривенник.

* * *

Евгешка не помнит, как он повернул к берегу, как бросился бежать. Очнулся он где–то в ивняке, и первое чувство было – слезы. Все лицо было мокрое от слез. Он бежал и, видимо, упал. Сколько он лежал так в полузабытьи? Вернуло его в сознание громкое стрекотанье сороки. Сорока была где–то здесь недалеко, она, видимо, очень смущена поведением этого странного парня, который упал и вот лежит неподвижно на песке.

Евгешка вдруг встал. Что–то крепко сжимала рука. Глянул – весло. Получается, что он бежал с веслом, забыв оставить его там, возле лодки. Недавно пережитое со страшной яркостью снова восстало в сознании. Он швырнул весло в кусты и, не разбирая тропы снова побежал. Ему вдруг пришло в голову, что Павлика еще можно спасти.

Евгешка бежал, не видя дороги, бежал прямо через кусты, бежал наугад, но знал, что бежит к селу. И вдруг стук топора донесся до его слуха. Ему показалось даже, что он слышит веселый разговор и смех. Он на мгновение остановился и прислушался, а затем круто повернул налево.

Снова блеснуло широкое лезвие реки и залитый солнцем песчаный берег. На берегу толпа детворы. Евгешка узнал Кузьку и Наталью, Быцыка, Проньку, пионервожатого Василия. Они смеялись, они очень громко смеялись, и из этого смеха Евгешка понял, что им еще ничего не известно.

Парень имел, наверное, необычный вид. Наверное, по его бледному лицу они увидели, что случилась какая–то беда. Вдруг стихли веселые голоса и смех. Кузька бросил топор. Пронька и Василий перестали пилить доску.

«Вышку делают», – мелькнуло в голове Евгешки. Он схватил Василия за руку.

– Павлик… Павлик утонул! – крикнул хрипло, и голос его был похож на клекот.

Евгешка думал, что сейчас начнется суматоха. Ребята бросятся к реке, из села будут бежать люди, кто–то ударит в железный рельс, оповещая тревогу. Но ничего этого не произошло. Василий покачал головой:

– Какой ужас! Но ты успокойся, Жень. Как это произошло?

– Я… я… Мы поехали вдвоем… Лодка… И я не помог ему… И я… я ударил в лесу Олесю, а не Павлик…

– Ты? Почему же ты молчал?

– Я… я боялся…

Здесь творилось что–то странное, непонятное. Пионеры отворачивали свои лица, закрывали их ладонями. Евгешке показалось, что они смеются. Нет, они плачут… У Олеси вздрагивают плечи… И вдруг она поворачивается к парню, и Евгешка не замечает на ее лице ни слезинки.

– Зачем же ты меня ударил?

– Я… я думал, что ты – не ты… Я испугался…

И снова ребята отворачиваются и громко всхлипывают…

– Павлика водоворот закрутил… Павлик… – в отчаянии повторил Евгешка, не понимая, почему никто из них не бежит, не бьет в железную рейку, не зовет на помощь.

Неожиданно пионервожатый обеими ладонями взял голову Евгешки и повернул ее легонько в сторону.

– Посмотри туда. Павлик жив… Павлик, выходи!

Что это? Снится? Нет, все происходит на самом деле. Вот пионервожатый. И Пронька с веснушками на носу. И подзорная труба его тут же…

Из кустов вышел Павлик. Он был в трусах, как тогда, когда упал в воду. Он вышел из–за куста и, не взглянув на Евгешку, подошел к Олесе.

– Почему оставили работу, друзья? Водоход погиб, надо, чтобы вышка была хорошая. Ох, и жалко же, Олеся, водохода! Сердце щемит – веришь?

– Верю, Павлик!

Если бы из–за кустов вышел бегемот или ихтиозавр, или гром ударил с ясного неба, или Днепр повернул обратно – Евгешка не был бы так поражен и ошарашен. Он протирал глаза, он не верил сам себе. Было чему удивляться и поражаться. Евгешка видел не бегемота и не ихтиозавра, а Павлика! Павлика! Понимаете, дорогие читатели? Павлик вызвал больше впечатлений, чем доисторический ихтиозавр!

И вдруг Павлик по вернулся к Евгешке. Притворяясь, будто он только теперь заметил своего товарища, Павлик нехотя молвил:

– А, и ты здесь? Жив? Не утонул?

Вот и имеешь! Он спрашивает, жив ли. Ведь об этом надо Евгешке спросить у Павлика, а не наоборот.

Нет, этого дальше Евгешка не мог стерпеть. Он близко подошел к Павлику.

– Павлик, бей меня! Слышишь, бей!

– Бить? Зачем? Я не сержусь на тебя. Мне просто жаль тебя. Бедный ты, бедный трус!

Лучше бы он ударил!

Евгешка сник. Низко наклонилась голова, что ему оставалось делать?

Но как это произошло? Как спасся Павлик?..

РАЗДЕЛ ОДИННАДЦАТЫЙ
почти целиком посвящен ночному путешествию Евгешки

В то замечательное утро, когда – помните? – на лопухах блестели серебряные капли росы, когда Павлик с Евгешкой несли за огородами водоход к реке, в то прекрасное утро Олеся проснулась раньше всех. «Конечно, если не считать бабы Лизаветы, которая встала еще раньше и уже возилась у печи. (Но баба Лизавета в счет не идет. Она просыпается еще до того, как крикнет ее петух–галаган).

Олеся встала, схватила полотенце и побежала к реке. Некоторое время задержалась на берегу возле досок и горбылей. «Эх, и вышка будет!»

Вспомнила Олеся, как читали письмо товарища Постышева на районном пионерском слете. Теперь строят водные вышки и в Чапаевске, и в Петровцах, и в Бучаках. А великолучанские пионеры за настоящую водную станцию взялись!

Весело напевая, на ходу сбрасывая с себя одежду, Олеся пошла берегом к любимому своему месту, где всегда купалась. Босые ноги вязли в песке, где–то издалека, из–за поворота реки донесся гудок парохода.

Разогнавшись с берега, бросилась в воду и поплыла. Сверху медленно шел черный, похожий на черепаху, буксир. Он тянул за собой длиннющий плот. У деревянного домика на плоту слонялись люди, клубился дымок. Люди чувствовали себя, как дома. Возможно, плывут они уже не одну неделю, плывут откуда–то с верховья Десны, из Брянских лесов. И плыть им так на плоту, наверное, еще долго–долго…

Олеся плыла к буксиру. Ей захотелось покачаться на высоких волнах. Сильными плавными взмахами рук Олеся уверенно разрезала воду. Первая волна от парохода набежала неожиданно и весело, закачала девушку, словно в колыбели.

Надо признаться, что если бы поблизости в то время были папа или мама, они бы дали своей дочке такой колыбели, что она хорошо бы ее запомнила. Отец Олеси – водолаз, не раз случались с ним опасные приключения, но он всегда говорил: «Мужество – это благоразумие». Олеся считала, что это вполне правильно. Но она немедленно забывала про всякую рассудительность, когда попадала в воду. Возможно, холодный душ вызвал у нее некоторые ослабления памяти. Нечего говорить, как это безрассудно – плыть к пароходу, чтобы покачаться на волнах.

Однако на этот раз выполнить свое намерение Олесе не удалось. Из–за небольшого островка (этот песчаный островок остался от землечерпалки, которая недавно углубляла фарватер) мелькнула в воде чья–то голова. Подхваченный быстрым течением, мальчишка отчаянно боролся с волнами, пытаясь достичь песка. Это ему не удавалось. Он, видимо, очень обессилел, взмахи его рук были то медленные, то неестественно быстрые. Олеся видела, как он лег на спину, работая ногами, но течение было очень быстрое, парень явно терял силы.

В ту же минуту, когда Олеся бросилась ему на помощь, с плота тоже заметили парня, ибо двое быстро сели в лодку и отчалили. Однако Олеся доплыла раньше, потому что была гораздо ближе. Она уже узнала Павлика.

– Павлик, держись!

– Держусь, Олеся! – раздался ответ, но вдруг голова Павлика исчезла под водой. Сердце у Олеси мгновенно сжалось в ледяной шарик, в виски гулко ударила кровь. «Неужели – конец? Неужели утонул?»

Она напрягла все силы. Холодная полоса воды неожиданно резанула тело. «В омут попала», – мелькнуло в голове. На мгновение оглянулась и увидела недалеко лодку с двумя гребцами.

Голова Павлика снова вынырнула из воды в двух шагах от Олеси.

– Держись, Павлик!

Парень ничего не отвечал. Олеся слышала его хриплое дыхание. Подплыла сзади и схватила его за голову. Павлик судорожно замахал руками, пытаясь уцепиться за девушку.

Когда Павлик очнулся, он увидел над собой Олесю. Шелестел ивняк, кричали чайки. Тепло пригревало солнце. И вдруг парень вспомнил все, что случилось.

– Где водоход? – спросил он. Олеся покачала головой.

– Не знаешь? Значит… водоход погиб!

Вдали протянулся над рекой темный свиток дыма. То исчезал за поворотом черный буксир.

Вот и все.

* * *

– Капитан Капитаныч!

Молчание.

– Капитан Капитаныч!

– Гел–гел–гел!..

– То–то. Уже и отвечать мне не хочешь, гусенок. Ну что же, и не отзывайся. Так мне и надо. Так и надо Евгешке. Он же трус. И животное он, гусенок. Твой родственник. Факт. Одно мне странно – почему меня не исключают из отряда? Не знаешь, Капитан Капитаныч? А факт – не исключают. И… И даже не чураются… Разговаривают даже со мной. И Василий – пионервожатый – разговаривает. Павлик, и тот – «здравствуй, говорит, Евгений». Что же, Павлик, здравствуй. Прости меня, что так… подло сбежал тогда… Тебе, гусенок, не стыдно разговаривать с Евгешкой?

– Гел–гел–гел!

– То–то. Хоть и трус у тебя хозяин, а все же он тебя вырастил. Евгешка Зуб, не кто иной. И на районной выставке премировали тебя, и мне лично подарили. Мне! Потому что я ухаживал за тобой, я кормил. Каждое перышко твое приглаживал. Факт.

Этот разговор Евгешки с гусем я передаю только приблизительно. Понимаете, не было стенографистки, и записать все дословно не удалось. Но в конце концов это не имеет большого значения. Да и сам разговор я привожу здесь исключительно для того, чтобы мимоходом показать, какое настроение было у мальчика после того, как он оставил в беде своего товарища. Ведь когда пионер начинает так разговаривать с гусем, то это уже верный признак, что на сердце у такого пионера не все в порядке.

Кроме того, мне непременно надо напомнить вам, дорогие читатели, тот факт, что Евгешка очень любит своего гуся. Расстаться с Капитаном Капитанычем было для Евгешки большим горем. И когда он ночью будет перелазить через забор, убегая из деревни… А впрочем, об этом рано рассказывать. Сначала послушайте, как тюкают топоры и стучат молотки на реке, как бухают огромные бабы, вообще, как пионеры строят водную вышку.

Пионеры спешили. Вместе с Иосифом Максимовичем они решили устроить большой физкультурный праздник на воде. Колхоз вполне готов встретить жатву. Иосиф Максимович легко вздохнул. После лихорадочной подготовки к уборке урожая, перед тем как жатки выедут на поля, будет совсем не плохо, если колхозники проведут день на Днепре, послушают оркестр, молодежь посоревнуется в заплыве на скорость, в прыжках с вышки…

За три дня вышку поставили. Она белела свежей древесиной, пахла сосновой живицей, легкая и стройная, как белая береза. И когда вечером закончили работу, убрали стружки и расставили на берегу длинные скамьи для зрителей–гостей, вдруг оказалось, что вышка голая. Обнаженная, как свеча. Вы понимаете – белая вышка. Ребятам стало казаться, что она уже и не легкая, и не стройная, она просто неуклюжая и некрасивая. Завтра в двенадцать часов назначили начало физкультурного праздника, а вышка раздетая.

– Покрасить красным или зеленым! – решил Кузька.

– Украсить ветками и тыквенными листьями, а сверху поставить цветущий подсолнух, – предложил Гиронька.

– А сбоку повесить тыквы и подзорную трубу, – ехидно добавил Быцык.

– В таком случае лучше уж нацепить сома, – ответил Пронька, выразительно поглядывая на Быцыка.

– Надо украсить вышку красной материей, – сказала Олеся. – Так всегда делают на праздники.

Сбоку стоял и смотрел на вышку Евгешка. Наталья подошла и скромно посоветовала:

– Ты, Евгеша, подальше. Вышка на тебя может плохо повлиять. Поверь мне. Страшно, Евгеша, для твоего характера. Я же врач, все знаю… Что ответил Евгешка, неизвестно. Возможно, ответ его был не очень вежлив, потому что Наталья вдруг крутнулась и исчезла за спинами товарищей. Еще раз подойти к парнишке «врач» не решилась. Не хватило мужества. Вообще, это очень хлопотное и неблагодарное дело – давать врачебные советы трусам. Намного спокойнее лечить кукол. Они никогда не ругаются и никогда не обижаются, даже тогда, когда им приходится от лечения Натальи спешно умирать. Следовательно, когда все мальчики и девочки разбрелись по селу искать красную материю, чтобы украсить вышку, Наталья выбрала удобную минуту и пошла в сад. Учитывая то, что ее пациенты жили на строго законспирированной квартире, пионерка несколько раз оглянулась и, только убедившись, что за ней никто не следит, осторожно постучала в дверь. Дверь эта – обычная дощечка, которая закрывала вход в дупло в старой груше.

– Кто там? – спросила толстая кукла с черными бусинами вместо глаз, круглолицая и розовощекая (на ее румянец пошла чуть ли не вся красная краска).

– Это я!

– Ну, входите.

– Как здоровье? Голова не болит?

– Болит.

– Покажите язык. Ну, довольно. Я поставлю вам градусник. Сорок градусов. Я не разрешаю вам с сегодняшнего дня ни танцевать, ни играть в футбол. У вас тиф. Ложитесь в кровать. Я дам вам порошки. По три порошка три раза в день.

Наталья громко вздохнула. Что это? Спать хочется? Скучно? Да, скучно. Скука подкралась совсем незаметно. Последнее время Наталья целыми неделями не наведывалась к своим куклам, забывая об их существовании. Девочка росла. Есть все признаки, что вскоре вся кукольная семья перейдет в распоряжение Наташиной младшей сестры.

Небрежно положила врач свою пациентку в постель.

– Ну, лежи. И вообще, ты – дура. Некогда мне с вами возиться.

Но пытливые глаза давно уже следили за Натальей из–за широкого куста смородины.

– Ага, а я все видел! А я знаю! – услышала вдруг Наташа грозные слова. Кузька стоял перед ней. Он стоял, весело улыбаясь, он узнал интересную тайну.

– С куклами играешь? «Врач»! Ану, показывай своих барышень.

И тут, в этот критический момент, обескураженной Натальи пришла на помощь неожиданная мысль. Девочка решительно закрыла собой дупло и, стараясь быть как можно спокойнее, сказала:

– Эва! Какой быстрый! А билет имеешь?

Кузька удивленно вытаращил глаза.

– Какой там еще билет? Не морочь голову!

– Очень просто. Здесь у меня кукольный театр. На шару не показываю.

Теперь смутился Кузька. Кукольный театр! Вот оно что! А он думал…

– Слушай, Наталья. Я не знал. Честно, не знал… Ты вот что… Возьми меня в компанию. Возьми, Наталья.

Наталья насмешливо, торжествуя в сердце победу, покачала головой.

– Ой, хитрый ты! Как лис! Много вас таких найдется.

– Наталья, да ты же пионерка? Говори, пионерка? Почему же манежишься? Кукольный театр придумала, а молчишь? Таишься от товарищей? А мы вместе такой театр сделаем, на весь район. Пьеску достанем. И новые куклы будут. Еще лучше…

– Что с тобой делать? – задумалась Наталья. – Ну, ладно. Смотри.

Одну за другой она вынимала из дупла куклы. Кузька был в восторге.

– Неужели сама делала, Наташа? И это сама? И эту??

Особенно понравилась ему круглолицая Матрешка, та самая, которой запрещалось танцевать и играть в футбол. Здесь же Кузька дал торжественное обещание, что он сделает еще Петрушку и Робинзона.

– А то можно еще сделать царя Кощея. А твои куклы будут его женщинами. Понимаешь, как это будет чудесно? Он их будет держать в плену под тремя замками, а Петрушка появится и отрубит Кощею голову.

– Можно и так, – доброжелательно согласилась Наталья. – Можно и голову.

Ее сердце радостно пело. Как ловко она придумала! Как же ловко обманула этого «следопыта»! А разве действительно нельзя устроить такой театр?

Условились, что будут держать все это в секрете, пока не найдут подходящей пьески, и тогда торжественно пригласят весь отряд на спектакль. Вот удивятся пионеры! Вот будет неожиданность!

В тот же день вечером оказалось, что красной материи нет. Не ехать же за ней в город!

– Ничего, ребята, – утешал Василий. – Возьмем флаги в сельсовете, в колхозе, в школе. Будет три флага. Можно еще украсить зелеными ветками. И у меня есть такое предложение: поручить эту работу Евгению. Под его ответственность. Как ты, Жень, согласен? Не осрамишь нас?

Евгешка, не понимая, неловко хлопал веками.

– Как? Мне?..

– Тебе, Евгений, поручаем тебе.

Теперь Евгешка понял. Вмиг горячие слезы выступили от волнения на глазах: ему, Евгешке, поручают украсить вышку! Ему, такому… такому преступнику и трусливому!.. Евгешка не мог говорить. Удушливая волна сдавила горло. Он сделал усилие и молча кивнул головой.

– Вот и ладно. Растем, ребята! Евгешка согласен! – Стемнело рано. По небу клубились тяжелые тучи.

Ночь была черная и душная. Где–то на горизонте мелькали далекие зарницы. За окнами, на огороде, томно пах укроп, пахла мята и ночная маттиола. Все присмирело, все ждало грозы. Но гроза не приходила. Ни одно дуновение ветерка не шевелило листья сонных подсолнухов.

В эту ночь Евгешка долго не мог заснуть. А когда задремал на какой–то час, ему приснился шумный базар. Бешено крутилась карусель, и играла гармошка. Евгешка вскочил с кровати и какое–то мгновение всматривался в черное окно. Который час? Не пора ли идти выполнять свое намерение? Босые ноги еле слышно прошелестели по полу. Полоснул спичкой и посмотрел на часы. Полпятого. Пора!

В темноте быстро оделся. Из–под подушки вытащил еще с вечера приготовленный мешок. Надо неслышно выйти из хаты. Двери очень скрипят. Могут проснуться отец или мать. Лучше всего через окно.

Евгешка влез на подоконник. И неожиданно застыл. Неистово застучало сердце.

– Что ты там делаешь, Жень? – вмиг услышал из соседней комнаты голос родителей.

– Ничего…

Прислушался. Переждал несколько минут. Отец снова заснул. Евгешка легко спрыгнул на мягкую траву. Трава была холодная. Холодная земля. Пожалел, что не обул ботинки. Ладно, не возвращаться же за ними в хату.

Тихо открыл дверь в сарайчик. Но Капитан Капитаныч услышал хозяина. Он весело загелготал. Евгешка присел и испуганно замахал руками.

– Тише! Тише! Гусачок! Милый мой, хороший гусачок… Белый ты мой…

Гусь подошел ближе, вытянул шею и ткнулся клювом парню в колени.

– Прости меня, гусачок. Прости, Капитан Капитаныч! – взволнованно шептал Евгешка. Он взял мешок и посадил туда своего любимца.

Вскоре Евгешка выходил из села. Капитан Капитаныч сидел за плечами в мешке тихо, видимо, поражен этим необычным путешествием. Евгешка быстро шел и поглядывал на небо. Время уже светать, но облака на небе, как черная шерсть. Казалось, они спускаются ниже и ниже, придавливают землю волосатой грудью.

Вышел в поле. Едва мог рассмотреть в темноте покрученную тропу. Вдруг остановился и быстро оглянулся. Кто–то идет следом за ним. Кто–то идет, крадучись, как тихолапый кот. Сердце застучало быстро–быстро. Стоял и всматривался в темноту. Нет, никого. Это только показалось. И снова шел. Миновал степной колодец при дороге. Сейчас будет могила трех. Здесь похоронили трех коммунистов, замученных бандитами. Едва сереет белый мраморный камень на могиле. Неожиданно сделалось страшно. Тучи черные, душные, безграничное поле, ночь, могила, и он, Евгешка, один–одинешенек…

– Капитан Капитаныч! – вдруг громко отозвался парень.

Гусь молчал.

– Капитан Капитаныч! Тебе не страшно?.. И мне не страшно. Аж ни капельки не страшно…

И после звука человеческого голоса стало еще тише. Еще ниже спустилось душное нашествие туч. И тогда, в этой застывшей тишине, упала первая тяжелая капля. Откуда–то выскочил тревожным порывом свежий ветерок и галопом, как всадник, помчался над полем. Испуганно метнулась и зашумела рожь. Ослепительно вспыхнула молния, и грохот грома возвестил о начале ночной грозы.

Ну, никто из вас теперь не позавидует Евгешке! Вы знаете, что такое воробьиная ночь? Будил ли вас среди ночи исступленный грохот грома, огненные голубокрылые молнии, глухой шум ночного ливня? Прятали ли вы в подушку голову, натягивали ли на себя одеяло, но, наверное, слышали, как сотрясается от громовых ударов дом и яростно хлещет в окна дождь…

На поле нет кровати. И подушки нет. И одеяла. Обычного зонтика и то не найдете. Нет на поле и дерева, под которым можно было бы хоть немного спрятаться от ливня… Ничего нет, кроме ржи, пшеницы и гречихи. Но от этих растений, как известно, не дождешься защиты от дождя.

Вот в таком положении оказался Евгешка. Как только плеснул ливень, он бросился бежать. Почему? Куда? Все равно вокруг не было ни деревца, ни укромного уголка. Возвращаться в село? Туда как минимум четыре километра. К тому же Евгешка вспомнил, что молния чаще всего ударяет в подвижные вещи. Нет, от грозы в поле не убежишь!

Парень покорился своей судьбе. Он выбрал бугорок, положил себе на голову мешок с Капитаном Капитанычем, согнулся, сжался, как заяц, и застыл. Мешок приходилось придерживать то одной, то другой рукой. К счастью, Капитан Капитаныч не танцевал на голове и сидел тихо, зачарованный ливнем.