Текст книги "Похищение мечты"
Автор книги: Олесь Бенюх
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 14 страниц)
Постепенно сиреневый свет истоньшался, рассеивался, пока, наконец, Роберт не увидел, что и он сам и окружавшие его люди летят низко над каким-то городом. "Париж, – отметил Дайлинг, пролетая мимо Эйфелевой башни. – Старый свет". Повсюду он видел вывернутые из земли кресты и надгробья и пустые могилы. Вся земля, – все поля, улицы городов, все дороги и тропинки – все было запружено несчетными толпами людей. Вновь появились бледно-сиреневые волны. И вновь рассеялись. Дайлинг увидел, что он стоит перед своим скромным семейным домом в Ричмонде. Вокруг Роберта, вблизи его и поодаль стояли его мать и отец, сестра, дядья и деды, прабабки и дальние родственники, о которых он лишь мельком слышал или знал по семейным преданиям. "Все, кто здесь когда-то родился", – пронеслось в сознании Дайлинга. Все молчали, думая о своем. "Кто и зачем собрал нас всех здесь? подумал Дайлинг. – Вон и у соседних домов полно людей. И по всей улице. И по всему городу.
По всей земле". Поплыли бледно-сиреневые волны, и спокойный голос, который поразил Роберта своей мягкостью и вместе с тем строгостью, пронзил, казалось бы, самую его душу: – Я пришел судить вас по делам и поступкам вашим, праведным и неправедным.
Роберт не видел говорившего. Он был уверен, что его не видел никто. Но по тому, что все вокруг него упали на колени, он понял, что голос этот достиг души каждого.
– Встаньте, кто не нарушил девяти заповедей... семи...
пяти... трех... хотя бы одной... Люди поднимались с колен и куда-то уходили. Пустели улицы, города, страны. Наконец Дайлинг понял, что он остался один. Один на всей земле. Он вскочил было на ноги. Но невидимая сила вновь заставила его опуститься на колени.
– Боже, неужели я самый страшный грешник? – зарыдал Дайлинг. Но слезы не облегчили его душу. – Но почему? Скажи почему?
– Я простил бы тебе нарушение всех заповедей. Ибо сказано: "Да будет прощение раскаявшемуся". Но есть один грех, который не подлежит прощению. Этот грех – растление души человеческой. Ибо он один порождает все другие грехи. И среди них самый мерзкий и богопротивный – убийство и кровопролитие.
– разве не был я всю жизнь, каждую минуту, каждый вздох ее, искренним и бескорыстным беспредельно?
– Разве убежденный убийца менее гнусен, чем убийца наемный? никому, слышишь, ты, никому не дано права лишать жизни, которая предопределяется единственно Книгой Судеб.
– А-а-а! – закричал Роберт Дайлинг, чувствуя, как он проваливаетс в бездну, из которой нет выхода. Никакого и никогда...
Он медленно шел по дну реки, погрузившись в нее по пояс.
Ему безумно хотелось пить. И хотя он видел, что по реке проплывают вздувшиеся трупы животных и людей, он зачерпнул из нее обеими ладонями воду и поднес ее ко рту. И увидел, что это была не вода, но кровь.
Глава пятая КЛУБ ДВУХПОЛЮСНЫЙ
Раджан подписал верстку последней полосы, устало вздохнул, потер ладонями виски. Все-таки, как утомительно быть выпускающим, когда главный не в духе!..
"Вы, молодой человек, так и не научитесь, наверное, отличать шпацию от ротации, – нудно скрипел Маяк: – этот заголовок надо набрать не шестидесятым, а семьдесят вторым кеглем. Это сообщение – перенести с первой полосы на последнюю, в левый, верхний угол. А эту новость – дать петитом где-нибудь в рубрике "Биржи страны"... Вы что, хотите, чтобы мне завтра приклеили ярлык "красный"?" Или: Вы что, хотите, чтобы меня завтра объявили американским прихвостнем? И потом, что это за оборот: "Министр возмутился"? Министр не может во-зму-ти-ться. Министр может вы-ра-зить во-зму-ще-ние!..." Когда же главный бывал в хорошем настроении, работать сним легко и весело. Он шутил, острил, рассказывал анекдоты, торопил всех от наборщиков до заведующих отделами, заражал своей энергией, энтузиазмом. По подписании номера в печать он обязательно приглашает к себе выпускающего и еще трех-четырех ведущих редакторов газеты на чашку отборного, экспортного чая.
– А вы знаете, господа, – говорил он в таких случаях, лукаво оглядывая сквозь очки сидевших за круглым столом в комнате отдыха, – только что ЮНЕСКО завершило анализ данных по многим странам о продолжительности жизни людей, принадлежащих к различным профессиям. И что бы вы думали? Самая короткая жизнь – у поваров. Ха-ха, у поваров! Вечно стоит у плиты, ест без меры – надо же попробовать каждое блюдо! Кто бы вы думали идет на втором месте по краткости жизни? Журналисты, господа. Мы! И уже после нас, на третьем месте – шахтеры, работающие в забое. Под землей. Так что хлеб наш тяжелый. Почетный, если ты честен, конечно. Но, ох, какой тяжелый!
И он бил себя кулачком в немощную грудь и, заговорщически наклонившись к столу, понизив голос, говорил: – А что, господа, давайте опровергнем пророчества и анализ ЮНЕСКО, а? Ха-ха-ха!
Сегодня ничего этого не было. Сегодня Маяк полчаса читал Раджану нотацию, и когда тот уже подходил к двери, сухо бросил: – До свидания!
За три года работы в редакции Раджан привык к брюзжанию старика, как, впрочем, привыкли к нему и другие работники газеты. Потому что отлично знали, что в душе старик добр и, главное, – первоклассный журналист. Один из лучших в Индии.
Хотя настоящая его фамилия была Фарид, в журналистских и политических кругах страны, среди читателей, да и в редакции самой газеты его звали не иначе, как "Маяк". Это был его псевдоним, взятый еще в годы борьбы против британского владычества в Индии. Борьбы, в которой он участвовал как простой солдат и в ходе которой его не раз бросали в тюрьмы.
Раджан вызвал рассыльного и отправил с ним полосы в печатный цех. Смахнул со стола ставшие уже ненужными гранки, рассовал по полкам брошюры и справочники. Посмотрел на часы и вышел из своего маленького, тесного кабинета. Спустившись в лифте в вестибюль, он еще раз посмотрел на часы: четверть одиннадцатого.
Раджан закурил, не спеша прошелся до ближайшего перекрестка, подозвал моторикшу и, подумав немного, в ответ на немой вопрос водителя, приказал: В пресс-клуб.
Он обернулся, посмотрел на редакционное здание. Где-то между четвертым и пятым этажами без устали бежали белые огоньки, слагаясь в буквы, слова. "Индепендент Геральд" сообщала полусонному Дели последние новости со всех концов света.
Навстречу Раджану плыли огни другой, не журналистской, коммерческой рекламы.
"Чистите зубы только пастой "Колли пак" – взывал тюбик высотой в три этажа, из которого медленно выдавливалась белая световая лава.
"Ну, чистим, чистим, чистим", – умиротворенно отметил про себя Раджан.
"Шейте костюмы только у фирмы "Латенс", – двухэтажный атлет, заложив одну руку в карман пиджака, небрежно демонстрировал изящество линий.
"Ну, шьем, шьем", – Раджан даже провел рукой по лацкану своего нового пиджака.
"Читайте "Хир энд дер". Самый осведомленный еженедельник в Индии. Завтрашние новости – сегодня!".
"Что верно, то верно – самый осведомленный о всех постельных скандалах министров", – Раджан зевнул, отвернулся.
Промелькнула в глубине сада вилла, украшенная до самой крыши разноцветными, яркими фонариками. Еще одна – по другую сторону улицы. Слышались бравурные звуки оркестра, громкий бой барабанов.
"Свадьбы", – улыбнулся Раджан. И тут же помрачнел. Выхватил из пачки губами сигарету. невольно вспомнилось, что из-за его несостоявшейся женитьбы и произошел разрыв с отцом.
Случилось это несколько лет тому назад. Отец Раджана настаивал на браке единственного сына с дочерью владельца крупнейшей торговой компании страны.
"Видная семья. Громадное приданое. Удачный альянс двух домов. Что еще нужно?" – рассуждал его отец. Раджан, вопреки многовековым обычаям и традициям Индии, возражал, говоря, что он не знает невесты. Даже не видел ее ни разу... "Тоже мне причина, – возмущался отец. – А как же я женился? Мой отец?
Наши деды? Выбирай – или женитьба, или..." Раджан выбрал второе "или".
За все эти годы он ни разу не видел отца, не обменялся с ним ни одной строчкой письма. Мать его умерла, когда он был еще грудным ребенком. Братьев и сестер у него не было. Казалось, ничто не тянуло его в роскошный дворец, где он провел детство, отрочество, юность, где ему был известен каждый уголок, каждое деревце в саду. Однако, когда он, просматривая газеты, натыкался на фамилию отца, – а это бывало чаще всего в разделе биржевых новостей или светской хроники, – у него щемило сердце. Становилось одиноко и тоскливо.
Однажды – это было года полтора тому назад – он зашел в "Сплетницу", журналистское кафе в центре Дели. И услышал, что соседи за столом обсуждали сенсацию дня: его отец собирался купить "Индепендент Геральд". С месяц он был сам не свой.
Каждое утро с замиранием сердца поднимался в лифте к себе на восьмой этаж. С ужасом ожидал, что услышит новость о смене владельца газеты. Но сделка почему-то не состоялась. И он успокоился.
Промелькнуло еще несколько домов, разукрашенных разноцветными фонариками. Свадьбы...
Людям с состоянием легко. Подумаешь, – выбросить на свадьбу и в качестве приданого сотню-другую тысяч рупий. А чтобы обзавестись семьей простому смертному, надо всю жизнь копить деньги. Недоедать. Недосыпать. Влезать в непосильную кабалу к ростовщикам. И еще сына-то женить – проще; а за дочерью надо дать приданое. Таков закон предков.
Раджан вспомнил, что не так давно в одной из провинций Индии существовал неписаный закон: если в семье рождалась дочь, ее живьем закапывали в землю. Да и сейчас, когда в бедной семье индийца появлялась девочка, в лачуге день и ночь стоял плач. Отец, мать, родственники причитали – добрые боги отвернулись от них!..
– Разве так уж плохо быть холостяком? – умиротворенно думал Раджан, прикрыв глаза. – Никаких обременительных уз, смешных обязанностей. И можно завести дружбу с хорошенькой танцовщицей. Вот, например, Дила".
Вспомнив про Дилу, он представил ее себе в танце – плавную, тонкую, легкую, желанную.
У освещенного яркими огнями главного входа в пресс-клуб стояли автомобили и мотоциклы. расплатившись с рикшей, Раджан поднялся по лестнице на второй этаж.
Пресс-клуб разместился в неказистом старом здании. Однако журналисты Дели сделали все, чтобы превратить его в уютный уголок, где было приятно коротать вечер, – поздний вечер с друзьями или просто коллегами по перу. На стенах большого зала развешаны дружеские шаржи на премьера и членов кабинета, исполненные лучшим карикатуристом Индии Шанкаром. По залу разбросаны архисовременные диваны и кресла, обступившие хрупкие столики. Вдоль одной из стен метров на пятнадцать вытянулся бар – резное сооружение из розового дерева.
Бар? Но ведь Индия – страна сухого закона?
Ну и что же? Журналисты – народ смышленый. На одном из заседаний правления пресс-клуба премьер-министр Неру был единогласно избран его почетным членом. И теперь здесь можно было выпить виски и пива по вполне доступным ценам в любой день недели.
Официанты в безукоризненно белой одежде и перчатках. У потолка энергично вращаются неутомимые вентиляторы. В клубе ни одного журнала, ни одной газеты. Бильярдная. Салон для игры в карты, шахматы.
Что еще нужно для отдыха журналисту?
Раджан прошел через зал, непрерывно здороваясь: улыбаясь, приветственно помахивая рукой, почтительно склоняя голову, пренебрежительно кивая. Он выбрал кресло в дальнем правом углу. За столиком уже сидели четверо.
И что это была за разношерстная компания! Окинув всех взглядом, Раджан даже хмыкнул от удивления. Алар – главный репортер коммунистической газеты "Ред Бэннер" – тощий, длинный. ни дать, ни взять – знаменитая Колонна Ашоки, воздвигнутая одним из императоров древней Индии. Раттак. Пожалуй, из всех, сегодня присутствующих в пресс-клубе, он – единственный, допущенный на еженедельные инструктажи прессы у американского посла в Индии. Глаза большие, удивленные, как у годовалого младенца, грива черных волос, элегантные бородка, усики. Шанкар. Седой. Плотный. Квадратный. Лицом – вылитый Дон Кихот, сбривший бороду. Чагуэн, главный редактор двухнедельника "Комьюнизм тудэй". Неопределенного возраста, тронутое оспой лицо, проникновенный взгляд. Одет в темный френч а ля Мао...
И "Ред Бэннер", и "Комьюнизм тудэй" – органы коммунистов Индии. Однако газета выражает точку зрения так называемого "правого большинства", а журнал – "левого меньшинства".
Алар пьет пиво, Чагуэн – шэнди, смесь пива с лимонадом.
Все остальные – виски с содовой.
– Достопочтенный Алар всегда выражается языком передовиц своей газеты, – говорил Раттак, продолжая, видимо, давно уже начатый разговор. "Политика неприсоединения способствует постепенному увеличению стабилизации и укрепления зоны мира".
Витиевато, замысловато, хотя и суконно! А я предпочитаю называть вещи своими именами. Для коммунистического мира у нас отличный козырь: длительная программа построения социализма в Индии. Так сказать, декларация – недорого стоит, зато красиво звучит. Для Запада – козырь похлеще: полная свобода – на веки вечные! – частного предпринимательства. для нас же самих удобно и прибыльно: сиди и спокойно подаивай обеих коровок.
Шанкар вдруг залился беззвучным смехом.
– Чего вы смеетесь? – обиделся Раттак. – По-моему, я не сказал ничего такого, что могло бы заставить вас хохотать, как пьяная обезьяна.
Шанкар вместо ответа достал карандаш, записную книжку и мгновенно набросал рисунок: между двух стоящих друг к другу задом коров сидит Раттак и, жуликовато прищурившись, пытается дотянуться до левого и правого вымени. Коровы бодро улыбаются.
– А что, – уже примирительно сказал Раттак. – Мы бедные.
Мы нищие. Мы угнетенные и оскорбленные. Мы худосочные и малокровные. Из нас кровь столетиями высасывали.
"Особенно из тебя", – подумал Раджан, отпивая мелкими глотками виски. Раттак поставил свой стакан на стол. Нетерпеливо махнул рукой: мол, шутки в сторону. Проговорил отрывисто, не обращаясь ни к кому: – Завтра мы все, в один голос, невзирая на ориентацию наших газет, будем приветствовать согласие Советов строить для нас новую электростанцию! – Затем, обернувшись к Чагуэну, в упор спросил: – А как думает наш друг из "Комьюнизм тудей"?
Широко улыбаясь, Чагуэн отчеканил: – На данном этапе своей помощью Советский Союз укрепляет позиции капитала в нашей стране!
– Вот как! Интересно, – протянул Раттак, с любопытством глядя на Чагуэна. – Значит, Соединенные Штаты отказываются укреплять эти позиции, а русские, так сказать, способствуют их укреплению?
– Это как раз пример того, как русские объективно работают на Америку, – сказал Чагуэн.
– Глупая теория! – возмутился Алар.
"Пекинская теория", – молча усмехнулся Раджан.
– По-вашему получается – чем хуже – тем лучше? – продолжал Алар. По-вашему получается – не помогай нам Советский Союз и не проводи он политику мира и ...
– Господа, господа, – поспешно вмешался Шанкар. – Ну стоит ли открывать здесь – как это у вас, коммунистов, называется – партийная полемика, да? Да, да, партийную полемику.
не время и не место, господа! Вашу теорию, Чагуэн, мы все отлично знаем. Хотите, я изложу ее в двух словах? Вы хотели бы, чтобы наш премьер запретил коммунистическую партию, ограничил бы права свободной прессы, вступил бы в военный блок, арестовал бы тысячи людей. Тогда бы вы начали бор-р-роться. даже официальные делегации из Москвы вы считаете помехой себе. Как же! Самим фактом приезда они укрепляют советско-индийскую дружбу! А значит – нынешнее правительство. А значит, как вы говорите, частный капитал. Но постойте, куда же вы?
Шанкар попытался остановить Чагуэна, вставшего из-за стола и направившегося к выходу.
– У вас вырисовывается неплохой союзник, – сказал Алар, обращаясь к Раттаку. тот сидел, пил виски, задумчиво молчал.
– А позиция Чагуэна и вообще леваков, скажем, в китайско-индийском пограничном конфликте? – проговорил он вдруг. Будучи индийцами, – а у нас, слава богу, других пограничных и территориальных споров с соседями хоть отбавляй – они на стороне Китая! Плохие индийцы. Пло-хие!
– У них, между прочим, под эту позицию, в оправдание этой позиции, подведена своеобразная теоретическая база, заметил Алар. – Они ссылаются на то, что Ленин, во время первой мировой войны, стоял за поражение России. Значит, по их мнению, их нынешнюю позицию, как и позицию прочих леваков, якобы оправдывает марксизм.
– Ха, ха, марксизм, – хохотнул Шанкар, – ха-ха, марксизм!
– Я, право, плохо знаю марксизм, – рискнул вставить слово Раджан. Но, по-моему, ссылка на позицию Ленина и аналогия с Россией в первой мировой войне в философской "концепции" леваков – это не более, как беспомощное блеяние недоучек, догматиков.
– Беда, однако, в том, – быстро возразил ему Алар, – что подобная демагогия на людей неопытных, необразованных еще может воздействовать, тем более, что они объявляют себя глашатаями и провозвестниками истинного марксизма, его непогрешимыми теоретиками, его единственными законными толкователями!
– Господа, господа, – опять заторопился Шанкар, – ну их в пасть к голодному крокодилу – этих самых леваков!.. Послушайте-ка лучше свежий анекдотец на извечно волнующую тему о верном муже и обманщице-жене...
Шанкар, пожалуй, был наиболее симпатичен Раджану из всех сидевших за столом.
"Как все же нелепо устроен мир, – думал он, в то же время улыбаясь шуткам Шанкара, иногда потому, что они были действительно презабавными, иногда просто, чтобы не обидеть старика. – Вот сколько нас тут сидит за столом, в баре, – и у каждого свой ярлык.
Раттак, например, – "мальчик из Центрального разведывательного управления США". Чушь несусветная! Хотя, конечно, он служит классу, из которого вышел и который платит ему. Но ведь даже когда среди его друзей заходит о нем речь, они не говорят иначе как: "А-а, этот наш мальчик из ЦРУ"... Алар "эмиссар Кремля". Чагуэн – "прихвостень Пекина". Шанкар "балаболка". А я – просто – "папин сынок".
Язык надо бы вырвать тем, кто выдает подобного рода ярлыки-клички. Наверно, это делают озлобленные неудачники, бесталанные сорняки на человеческом поле. И ведь никогда в глаза не скажут. Все за спиной"...
Пресс-клуб жил своей обычной жизнью. В эту ночь он напоминал планету с двумя четко обозначенными полюсами – американским и русским. Центром первого были Дайлинг, его заместитель и Тэдди Ласт. Центром второго Раздеев, Карлов и Картенев. Разговор шел громкий, откровенный. Он перемежался раскатами хохота, звонким чоканьем, – милым обычаем, который русские завезли в Индию.
Было бы наивным полагать, что у американского посла только и курился фимиам Закону 480, а у русского – заводу в Бхилаи. Между полюсами шла постоянная, хотя и едва заметная, трансмиграция. Благожелательными улыбками прикрывались взаимные уколы. Споры на предельно острые темы сопровождались служебно-вспомогательной вежливостью: "благодарю", "искренне признателен", "сердечно рад", "помилуйте", "извините, бога ради" и т.п.
Вероятно, взгляду критически настроенных дилетантов подобное времяпрепровождение может показаться не чем иным, как ночными возлияниями праздных жуиров. На профессиональном дипломатическом языке это называется "зондаж (легкий, средний, глубокий) СМИ и общественного мнения"...
Соседи Раджана по столу растаяли, как айсберги, попавшие в тропические воды. Он заказал себе еще двойного виски. Долго сидел, задумавшись. Цедил горькую, прохладную влагу. В настенном зеркале он видел, как к выходу проскользнул Шанкар.
Бойкая походка. Чистенький костюмчик. независимая ухмылка на умном, добром лице Дон Кихота. "Принцип неприсоединения блюдет, – устало отметил про себя Раджан. – Как наш Маяк. Как сам премьер. Как вся Индия... А легче ли им всем жить по этому принципу? Лучше ли?" Алара любезно пригласил к себе за столик Роберт Дайлинг.
– Достопочтенный господин Алар! Мне кто-то, не помню сейчас кто, говорил, будто вы за последние две недели исколесили чуть ли не весь север Индии. Вложения американских финансов... Акции "Корпуса мира"... По этим проблемам мы с удовольствием предоставили бы вам все имеющиеся у нас данные.
– Все, возможно. Но только не те, которые я получил в результате своей поездки... Впрочем, я и сейчас был бы весьма признателен, если бы вы предоставили мне эти материалы.
Кивок, улыбка Дайлинга. Улыбка, кивок Алара.
– Правда ли, господин Алар, что послезавтра по вопросу о внутреннем положении в стране будут выступать два представителя вашей партии в парламенте? И с несколько, я бы сказал, различных позиций?
– Это, мистер Дайлинг, как говорится, открытый секрет.
раскол партии – печальный, но свершившийся факт...
Массивную пятерню Раттака долго и душевно тряс Раздеев.
– Как дела, господин главный редактор? – радостно воскликнул он.
– Ничего, товарищ советник, – в тон Раздееву проговорил, улыбаясь, Раттак на ломаном русском.
– Ну, что-нибудь еще интересненького про нас выдумали, а?
– Зачем выдумывать? Вы сами материал в руки кладете, усмехнулся Раттак.
– Это какой же?
– Читайте в завтрашнем выпуске...
Поговорив минут пять с Виктором, Раджан вышел на улицу.
У стоянки такси зевали раскрытыми капотами три маленьких "фиата". В двух бородатые водители, закрыв изнутри дверцы и окна, храпели так, что, казалось, машины подбрасывало на ухабах. Третий шофер, раскрыв все дверцы настежь и бросив сидение на траву, безмятежно спал, укрывшись с головой каким-то белым покрывалом, надежно отгородив себя от назойливых мух, москитов и от не менее назойливых клиентов.
"Частники-одиночки, – подумал, глядя на них, Раджан. Последние из могикан. Проглотит их "Индия транспорт корпорейшн", как ящерица мух. Как проглотила "Юнайтед драгс оф Индия" все мелкие конкурирующие предприятия по производству лекарств. Как "Бэнк оф Раджендра энд сан" проглотила мелкие банки..."
Глава шестая О ЧЕМ ЗАБЫЛ ПОТЕРЯВШИЙ РАССУДОК
Ленч. Обычный ленч преуспевающих буржуа. В метрополии или в колонии. На Юго-Западе или на Северо-Востоке. В неуютной, зябкой тишине столового зала в йоркширском наследном замке или в душной сутолоке кают-компании океанского лайнера.
Скатерти и салфетки, накрахмаленные до хруста. Слуги, неслышно снующие в напряженной готовности. Рюмки, бокалы, фужеры, весело-зазывно позванивающие. Меню: соки, суп из спаржи, бифштекс с кровью, жареный цыпленок, обильный гарнир, омары в майонезе, всевозможные овощи и фрукты, пудинги, желе, взбитые кремы, мороженое, кофе, вина – белое к рыбе, красное – к мясу, аперитивы – до, бренди с ликерами – после.
Перед тем, как отправиться на долгожданный ленч, Раджан был в парламенте. Шли дебаты по программной речи премьер-министра Джавахарлала Неру. В ложе прессы Раджан встретился с Тэдди Ластом, делийским корреспондентом "Нью-Йорк таймс", которого в журналистских кругах звали не иначе, как "О'кей".
Когда выяснилось, что оба приглашены на ленч к Дайлингу, решили ехать вместе.
– Что, мисс Беатриса Парсел... она студентка или уже закончила какой-нибудь колледж? – как бы невзначай спросил Раджан, когда они не спеша шли к синему "меркурию" Ласта.
– Я думал, тебя больше волнуют – о'кей! – дела земные, улыбнулся американец, раскручивая на пальце брелок с ключами – миниатюрный череп. Улыбка получилась вымученная.
– А выходит?
– Ну, видишь ли... – начал было Ласт. И вдруг умолк, словно шел по ровному месту и неожиданно споткнулся. "Он так же богат, как и она! Как я об этом не подумал"... – И тут же пришла успокоительная мысль: "Но ведь он же – цветной. О'кей.
Разве Джерри Парсел допустит?!" – Видишь ли, – сказал Тэдди почти радостно, – мисс Парсел – строжайшая пуританка. Насколько мне известно. О'кей?
– Зачем ты мне все это говоришь? Ведь я поинтересовался всего лишь ее образованием.
Этот долговязый, коротко стриженый американец в лоснившемся на солнце легком сером костюме, с синей бабочкой под остроторчащим кадыком, с беспрестанно квакающим "о'кей" раздражал Раджана.
– На всякий случай, – захохотал Тэдди. – О'кей?
Обогнув здание парламента, "меркурий" миновал площадь Свободы, выскочил на широкую зеленую улицу Прогресс народа.
Вскоре въехали через широко распахнутые высокие бронзовые ворота в хорошо ухоженный сад, остановились в глубине его, у парадного подъезда трехэтажной виллы.
"Частенько он здесь, видно, бывает, – думал Раджан, идя за Тэдди по комнатам. – Ориентируется свободно. Как в карманах собственных брюк".
Они миновали просторную гостиную, несколько безлюдных комнат, приемную залу. Везде было чисто. Мебель привлекала глаз изяществом. Картин и статуэток было немного, но подобраны они были со вкусом. "О'кей" подошел к полукруглой двери, вделанной в левую стенку, нажал кнопку. Дверь отворилась, и молодые люди вошли в домашний бар Роберта Дайлинга.
В баре за стойкой – хозяин. Ловко манипулируя шейкером, он сбивал коктейли. Вообще-то американцы шейкеры не признают.
Но Дайлинг много лет прожил в Европе и перенял некоторые навыки Старого Света. На высоком круглом стуле, спиной к двери – Парсел. Он тяжело налег широкой грудью на стойку, сосредоточенно пьет "мартини". Он, между прочим, только и пьет "мартини", да разве что иногда виски, причем неразбавленное, а в Индии, куда спиртное провозят контрабандой, это обходится весьма дорого. Но закон этот лишь для индийцев. Для дипломатов же – а по дипломатическому листу, который издается в Дели каждый квартал, Роберт Дайлинг числится советником американского посольства – ограничений правового и финансового порядка не существует.
Церемониал взаимных приветствий – кивки головой, краткие восклицания, рукопожатия. Ласт взбирается на стул справа от Парсела, Раджан – слева.
– Нет и еще раз – нет, Джерри, – продолжает прерванный разговор Дайлинг. – В этом романе главный герой у тебя получился наивно-старомодным. Многие борются против многих – это я понимаю, приемлю. Но один против всего и всех? Ты меня извини, но это весьма прозрачно отдает ницшеанством.
– По-че-му? – Джерри пьет свой "мартини". Улыбается.
Ехидно. Надменно.
– Сей-час от-ве-чу, – принимает вызов Дайлинг. И, обращаясь у журналистам: – Господа, разговор не для печати. Вы когда-нибудь слышали фамилию Уайред?
– Известный романист. О'кей? – отозвался Тэдди.
– Если речь идет о писателе, то я читал что-то его. например, "Растоптанные миражи", – сказал Раджан.
– Перед вами, господа, мистер Уайред. Он же мистер Парсел, – Роберт Дайлинг торжественным жестом представляет журналистам Парсела-Уайреда, затем пододвигает к ним рюмки с уже готовым "мартини".
"О'кей" таращит на Парсела восхищенные глаза. Раджан недоуменно хмурится: "Не может он сам так писать. Когда же он делами тогда занимается?" – Итак, по-че-му?
– Изволь, если ты так настаиваешь, Джерри. – Речь как раз идет о "Растоптанных миражах".
Раджан молча кивает.
– Полагаю, не потому вовсе, – продолжает Дайлинг, – что Ницше был взят на вооружение Третьим Рейхом...
Парсел презрительно оттопыривает губы. Глаза сужаются, блестят, как две бритвы.
– Не поэтому, – поспешно повторяет Роберт. – С житейской точки зрения человеку всегда нужна опора. На какое-то время это может быть опора, обретенная внутри себя. Свой собственный сильный дух.
– Могучий дух, – говорит Парсел, не глядя на Дайлинга.
– Допустим, – соглашается тот. – Но в жизни рано или поздно наступает кризис, когда одного собственного "я" мало.
Страшно мало. Ты проводишь своего героя через десятилетия.
Вокруг него гибнут люди, далекие и близкие. Он переступает через них и продолжает шествие по жизни. Ни смягчающих душу восторгов. ни разъедающих душу страданий. Все ровно и методично. Все точно и механически спокойно. И надо всем незримо реет девиз: "Хочешь жить дольше, никаких эмоций. Не восстанавливаются лишь нервные клетки". Сильная индивидуальность?
Да, согласен. Но отрицание веками выработанных человеческих отношений? Упразднение жалости, любви, доброты? Разрушение семьи? Прости меня, Джерри, но это против моих убеждений!...
– Я несколько иначе понял главного героя "Растоптанных миражей", негромко сказал Раджан. И, встретив заинтересованный взгляд Парсела, продолжал: – В одном окопе с ним гибнет его друг детства. К этому времени он сам так отупел от бомбежек и атак, от крови и смертей, что просто не в состоянии страдать по поводу гибели еще одного человека. Пусть самого близкого друга. Герой на грани сумасшествия. десять миль он тащит на спине труп друга, не зная зачем: они окружены со всех сторон японцами. Они и в плен попадают вдвоем – живой и мертвый... Или глава, в которой он узнает о смерти матери от рака. А в его душе – ни горя утраты, ни обыкновенной жалости.
И откуда им взяться? Трехлетнего, она сдала его в приют. Полюбила другого, ушла от мужа. Новый возлюбленный не пожелал воспитывать чужого ребенка. Отец тоже отказался от него. за тридцать лет он не только не видел мать ни разу, строчки от нее не получил. Хотя сам писал. Встретиться хотел... Или история с его второй женой... Нет, как хотите, а для меня это роман о фатальной трагедии человека. Человека, ищущего пути к себе подобным, но все время натыкающегося на препятствия. ТО на пропасти, то на скалы. непроходимые. непреодолимые... И человек ожесточается...
– А есть ли они – эти пути, господин Раджан? – спрашивает Парсел. И сам задумчиво отвечает: – Если и есть, то никто их еще не нашел и не проложил. Миражи...
"Роберт мыслит категориями наших ханжей-критиков, – думает Парсел. Все, что не укладывается в понятия их скудной морали, их пошлой нравственности, для них чуждое, враждебное... А этот молодой индиец совсем не глуп..." И говорит вслух: "Главный герой книги списан почти с натуры. И ты его неплохо знаешь, Роберт. Впрочем, это не имеет никакого значения...
"Слишком многие черты этого характера свойственны тебе самому, милый Джерри, – беззлобно думает Дайлинг. – Стальной американец Джерри Парсел, несгибаемый Джерри Парсел, неумолимый Джерри Парсел". И, повернувшись к Ласту: – Что нового в парламенте? – спрашивает он, продолжая встряхивать шейкер.
Парсел искоса поглядывает на Раджана, на Ласта. Тэдди залпом выпивает "мартини", достает сигарету, закуривает. В его глазах – бешеные искорки.
– Как вы думаете, – приятно быть свидетелем того, как дяде Сэму дают со всего размаху по шее, а он должен делать вид, что все о'кей? – отвечает Тэдди, нервно улыбаясь и глядя на Парсела.
– А что такое? – спокойно спрашивает тот.
– Только что в парламенте объявлено, что русские берутся строить электростанцию в государственном секторе, которую мы, американцы, строить отказались.
– Ну и что? – глядя исподлобья на Тэдди, Парсел пожимает плечами. Русские делают не бизнес, а политику. Черта с два будем мы вкладывать деньги в этот госсектор! И вообще Индия темная лошадка. Социализм, видите ли, хотят строить. Наших парней с деньгами больше всего отпугивают эти их декларации о социализме. Не хотят вкладывать деньги в Индию – и все тут.
