Текст книги "Любовь и бессмертие Зорге"

Автор книги: Олесь Бенюх

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Бенюх Олесь
Любовь и бессмертие Зорге

Олесь Бенюх

ЛЮБОВЬ И БЕССМЕРТИЕ ЗОРГЕ

Драматическая поэма

в двух действиях и 14 сценах

Действующие лица

Рихард Зорге, резидент советской разведки в Японии

Катя, его жена

Макс Клаузен, радист группы Зорге, псевдоним – "Фритц"

Анна, его жена

Бранко Вукелич, член группы Зорге, псевдоним – "Жиголо"

Хоцуми Одзаки, член группы Зорге, псевдоним – "Отто"

Етоку Мияги, член группы Зорге, псевдоним – "Джо"

Коноэ, принц, премьер-министр Японии

Тодзио, генерал, военный министр Японии

Эйген Отт, посол Третьего Рейха в Японии

Фрау Отт

Мейзингер, атташе по безопасности, шеф гестапо в посольстве

Осаки, полковник, начальник японской контрразведки

Ян Берзин, начальник Главного Разведывательного Управления Красной Армии

Иосиф Сталин

Лаврентий Берия

Георгий Жуков, командующий Западным фронтом

Борис Шапошников, начальник Генерального штаба Красной Армии

Филипп Голиков, преемник Берзина

Александр Поскребышев, секретарь Сталина

Адольф Гитлер

Генрих Гиммлер

Йозеф Геббельс

Иоахим Риббентроп, преемник Нейрата

Мартин Борман

Вожатый, 1-й и 2-й советники принца Коноэ, генерал, шифровальщик, полковник ГРУ, Исии – подруга Зорге, начальник тюрьмы, тюремный капеллан, палачи, конвоир

Павшим в боях за нашу Родину

посвящается

Действие первое

Сцена первая

Август 1935 года.

Летний подмосковный лес на берегу Клязьмы. Яркое полуденное солнце, беззаботное щебетание птиц, в густой траве полевые цветы. В траве на спине лежит Зорге. Катя сидит рядом. В руке ромашка на длинном стебле, ею она щекочет Рихарда. По реке проносится моторка.

Зорге: Хорошо-то как! Небо высокое, синее, ясное... Тишина.

Катя: Да! Только в конце концов прогресс убьет нашу планету!

Зорге: Прогресс убьет!? Почему ты так думаешь, малыш?

Катя: Ну неужели ты не чувствуешь, как от этого катера дохнуло бензином?

Зорге: А... это? (смотрит вслед лодке долгим задумчивым взглядом). А для меня запах нефти, бензина навевает сладкий дурман, как иллюзия детства.

Катя: Скажешь тоже, Рик! Милый! Во всем ты безупречен, но это!

Зорге: Катюшка, человечек родной! Ты что же ты забыла, что я родился на Южном Кавказе, недалеко от Баку, на Апшероне, в поселке Са-бун-чи. Знаешь, что это значит? Чер-ный го-род! Город нефти. И запах её я глотнул с первым вздохом жизни.

Катя: Но ты же говорил, что ваша семья уехала в Германию, когда тебе было всего три года!

Зорге: А разве в возрасте дело? "Дым Отечества" где-то внутри нас. Навсегда! Моя мама, Нина Семеновна, до самого последнего дня своего тосковала по России. И эту тоску и я несу в своем сердце, где бы я ни был. Это во мне, как священная эстафета от мамы.

Катя: Ты знаешь, когда мы познакомились, меня больше всего поразила в тебе какая-то пронзительная любовь к Москве. Ты ведь сам говорил, что полюбил её заочно. Разве это естественно?

Зорге: О, это от мамы. В её рассказах Москва была сказочно прекрасной. Мама так пела русские песни, так говорила о бескрайних русских просторах, о красоте березовых рощ, о Волге могуче-таинственной... Я все это представлял себе и любил всем сердцем. Благодаря маме я, может быть, слишком русский! Русский до мозга костей! И ты мне представляешься такой же прекрасной! Только в такой красоте рождаются такие дивные лица!

Катя: А я часто думаю, почему-то, о твоем двоюродном дяде Фридрихе Адольфе Зорге. Боевой друг и сподвижник Маркса и Энгельса! Только подумать! Выходит, у тебя по материнской линии – идеалы национальные, а по отцовской – социальные!

Зорге (смеясь): На моем отце любые идеалы, кроме чисто буржуазных, притом худших, активно отдыхали. Он мечтал привить своим детям истинно немецкий дух. Его любимым девизом был "Deutschland uber alles!" В самых худших кошмарах он не смог бы представить себе, что его сын станет главным редактором коммунистической газеты! И хуже того: будет с оружием в руках бороться за революционные идеалы... Думаю, по-настоящему мама никогда не любила отца. Да, они прожили долгую жизнь! Да, вырастили трех сыновей! Все так. Но их идеалы, мечты, понимание счастья отличались, как небо от земли. Мама не была революционеркой, отнюдь нет. Но, не вдаваясь в теорию, она всем своим существом желала Свободы, Равенства, Братства! А ты, Катя (смотрит на неё долгим, пристальным взглядом), ты действительно любишь меня? И если да – то за что?

Катя (встает, берет бутылку вина, наливает два стакана, один подает ему): Через несколько дней ты уедешь. Уедешь очень далеко, в чужую враждебную страну. Каждую минуту ты будешь рисковать жизнью. Помни, родной, я буду всегда с тобой. За что я люблю тебя? Откуда мне знать. Все обрушилось на меня так сразу! Только увидела тебя! Это как болезнь, как сумасшествие. Разве можно сказать, за что я полюбила тебя?!

Зорге: Пьем за самую желанную в мире "болезнь"! За самое чудесное "сумасшествие"! (Чокаются, выпивают, бросают стаканы, целуются долгим страстным поцелуем).

Раздается барабанный бой, звуки горна. По-видимому приближается пионерский отряд. Входит вожатый..

Вожатый (обращаясь к Зорге и Кате): Мы вам не помешаем. Нырнем – и дальше в поход.

Зорге: Далеко ли?

Вожатый: Это военная игра. Красным – это мы – поставлена задача укрепиться в Алексеевке. Синим – это фашисты – тоже. Кто раньше. Они идут с Запада. (Кричит в сторону): Купаемся семь минут!

Слышен визг, плеск воды..

Катя: Сегодня дети играют в войну. А что будет через пять-шесть лет? В мире так тревожно, так зыбко. Ты знаешь, любимый, я так хочу, чтобы у нас родился ребеное. И так боюсь этого. Что ждет нас?

Зорге (привлекая её к себе): Родная!... Дурашка моя, ну-ну... Да, война может быть. И большая, и страшная война. Потому и еду в логово врага, чтобы, если сумеем, её не допустить. Что такое фашизм, я хорошо знаю. Испытал на собственной шкуре. (После долгой паузы) Но я очень надеюсь, что эта наша разлука не будет долгой! Не очень долгой... Ну имеем же мы право на простое людское счастье.

Катя плачет, спрятав лицо в ладонях.

Зорге (смущенно): Я уже давно не писал стихов. А этой ночью не спалось, ты сладко посапывала, а мне хотелось говорить и говорить тебе ласковые слова. И вот... Слушай:

Разлучисто-карие глаза,

Холмики груди – их Гойя рисовал.

Ты прости, что раньше не сказал

Я тебе заветные слова.

О любви, о верности, о той

Песне, что слагают барды по ночам.

Хризантемой – белою мечтой

Я кладу её к твоим ногам.

Золотое солнышко, светлое и теплое,

Половинка – та, которую искал я целый век.

Все мои невзгоды, боли, горести растоплены,

Как апрельский, как последний предпасхальный снег...

Сцена вторая

Кабинет начальника советской военной разведки, армейского комиссара 2-го ранга Берзина. На стене за письменным столом портреты Ленина и Сталина. Берзин и Зорге сидят у одного из зашторенных окон в креслах друг против друга. Между ними столик, на нем две чашки на блюдцах, чайник, лимон, сахар, печенье, бутылка коньяка, две рюмки.

Берзин (улыбаясь): Разница у нас в возрасте совсем пустяковая. Я с восемьдесят девятого, вы – с девяносто пятого, так что мы вполне можем быть на "ты". Как?

Зорге: Вы – генерал, я – подполковник...

Берзин: Твоей службой в Шанхае мог бы гордиться любой генерал. И потом – мы солдаты одной партии. Кстати, тебя принимал Хамовнический райком? В марте двадцать пятого? Я люблю этот район. Захожу иногда в сад усадьбы Толстого. Тишина. Лишь кроны шелестят, листья шепчут о чем-то заветном... Под этот шепот легко думается о победе добра над злом, например. А потом возвращаешься на службу и вновь берешься за разгребание людской грязи.

Зорге: Разведчик, конечно, ассенизатор. Но это ещё и тысяча других профессий. И, прежде всего, шахматист.

Берзин: В высшем, жизненном смысле – да. Ибо не знаю ни одного профессионального разведчика, кто бы играл в шахматы сильнее кандидата в мастера. Зато знаю нескольких, кто обладает ну прямо-таки ясновидением, или такой интуицией, что видят будущее точнее и ярче, чем Нострадамус. Способность удивительная! В нашем нелегком деле она не раз спасала им жизнь. А тебя, Рихард, насколько мне известно, в школе называли "премьер-министром". Не так ли?

Зорге: Тттак... А откуда вам это известно?

Берзин: Ну, знать своих товарищах – моя обязанность, как тебе известно. Достойная кличка для мальца!

Зорге: У нас всем давали прозвища.

Берзин: Свое ты получил за способность к анализу событий, за поразительную проницательность и интуицию.

Зорге: Странно, сейчас, когда я вспоминаю себя пятнадцатилетним, я понимаю, что именно тогда проснулся во мне ненасытный интерес к истории. История – ведь это и то, что происходило и тысячу, и пять тысяч лет назад, и то, что происходит сегодня, сию минуту. Только называется это иначе современная политика. Во мне жадность была какая-то. Хотелось добраться до самых вершин таких писателей, как Гете, Шиллер, Лессинг, Клопшток, Данте. Взялся за Канта, за "Критику чистого разума". Не тут-то было! Понял – надо начинать с азов, с античной философии. Дошел до Гегеля. Отвечая на вопрос, как я понимаю историческую схему великого философа, в шутку сказал: "Мировой дух зарождается в потенциальной форме в Китае, там он, так сказать, спит. В Индии – начинает грезить. В Персии – просыпается..." Да, уже тогда – я в этом уверен – я заболел Востоком...

Берзин: Кроме всего прочего, у тебя есть ещё одно завидное и обязательное для разведчика качество – феноменальная память.

Зорге: Увы! Иногда она мешает мне жить. Память на запахи, звуки, вещи, лица, прочитанные тексты.

Берзин: Тогда скажи мне, чьи это стихи:

Умей смирять желания свои,

Прячь и храни и радость, и страданье,

Настойчив будь в минуту испытания...

Зорге (изумленно): Мои стихи... Грехи молодости... Как, откуда они у вас?

Берзин (не отвечая, подходит к карте мира): Наш Рихард болен Востоком... Востоком... Япония, Страна Восходящего Солнца. Токио... Мда... (возвращается, садится в кресло). Самое могучее государство Азии. Мощная армия, включая её многомиллионную часть на континенте, в Манчжурии Квантунскую армию. Огромный боевой флот. Высокоразвитая индустрия. И безудержно агрессивная военщина. И жадный до войны дзайбацу.

Зорге: Да, аппетиты у островной империи, прямо скажем, не волчьи, а львиные. Китай, Индокитай, Бирма, Индия, Филиппины, Тихоокеанские острова, Индонезия. Даже есть горячие головы, которым снится захват Австралии, Новой Зеландии.

Берзин: Это если они пойдут на Юг! А если на Север?

Зорге: Наш Дальний Восток, Сибирь, вся – до Урала. Все это обозначено в "меморандуме Танаки".

Берзин: Наш военный атташе в Берлине докладывает, что Гитлер уже имел несколько бесед с послом Японии о заключении двухстороннего пакта, направленного против Советского Союза. Эти данные подтверждаются агентурными сведениями.

Зорге: И я сообщал трижды о приездах эмиссаров Третьего Рейха, которые вели переговоры с японским кабинетом о том же.

Берзин: Я докладывал о них в Политбюро. Острота проблемы усугубляется тем, что Англия, Франция и США активно подталкивают Гитлера и Хирохито в объятия друг друга. Я разделяю твою точку зрения – японцы прочно и надолго завязнут в Китае. И тем не менее мы не вправе игнорировать их патологическую нацеленность на наши земли. Отсюда одна из важнейших задач твоей группы – отвести возможность войны между Японией и СССР.

Зорге: Но все же главная опасность всеобщему миру и нашей стране германский фашизм!

Берзин: Несомненно. И потому главная задача, подчеркиваю – главная! все усилия направить против этого смертельного врага. Для кого-нибудь фашизм – понятие далекое, почти отвлеченное. Ты же видел сам его злобный оскал, дрался против него с оружием в руках.

Зорге: Достаточно столкнуться с пьяными наци, орущими свои песни на улицах Берлина; видеть всполохи бесовского кострища на площади Берлинской оперы. Сотни тысяч книг величайших умов человечества горели в огне! А десятки тысяч людей, брошенных в концлагеря за "инакомыслие"? Все это дает действенный и долгосрочный заряд на битву с фашизмом.

Берзин: Итак... Вопрос вопросов – конспирация в условиях японского "режима ока", тотального надзора каждого за каждым, особенно за иностранцами.

Зорге: В условиях, когда по следу идут "кэйсацу", обычная полиция, "кэмпэйтай", военная полиция, токко, специальная высшая полиция, конспирация должна быть железной. Надеюсь, такая она и есть.

Берзин: В группе пять человек.

Зорге: Всех – знаю только я. Вместе никогда не собирались. Хотя в одно время трое работали и в Шанхае.

Берзин: Вукелич?

Зорге: Бранко – стойкий боец. Подпольщик. Прошел школу югославской компартии. Да что я говорю? Ведь вы, Ян Карлович, знаете его лучше, чем я.

Берзин: А меня интересует именно твое мнение, Рихард. Я ведь в деле его не видел.

Зорге: Испытанный, верный товарищ. Несокрушим физически и морально, как гранитная скала. Представляет парижский журнал "Вю" и белградскую "Политику". Основную информацию черпает из агентства "Домей Цусин", а также из посольств Франции, Англии и США.

Берзин: У нас проходит как "Жиголо". Что, действительно излишне охоч до женщин?

Зорге: Он, как и все мы, Ян Карлович, живой человек. Как определить излишне, не излишне? За каждой юбкой не гоняется. Но уж идущую в руки красотку точно не оттолкнет.

Берзин (улыбаясь): Как и ты?

Зорге (серьезно): Как и я. (Улыбаясь) Как все мы.

Берзин: Теперь наши японские друзья. Начнем с "Отто".

Зорге: Хоцуми Одзаки, журналист. Знакомы по Шанхаю. Работал в газете "Осака Асахи". В тридцать втором году вернулся в Осаку. Контакт восстановлен в тридцать четвертом. Убежденный сторонник левых взглядов. Эрудит. Талантлив. Любимый афоризм: "Кто осмотрителен, тот храбр вдвойне". На вид мягкотелый неженка, на деле несгибаем, как сталь. Переехал в Токио. Любимый советник принца Коноэ. Имеет доступ к документам Генро – совета старейшин при императоре, самого влиятельного политического органа страны.

Берзин: Он должен быть твоей главной опорой. Теперь Минами Рюити?

Зорге: Под этим именем Одзаки знает художника Етоку Мияги. Великолепный художник. Уехал в Америку, там вступил в компартию. Человек непреклонной воли, вдохновенный патриот, мечтает о свободной, мирной Японии. На редкость чистый, светлый, сильный. За свои идеалы готов отдать жизнь. Он имеет исключительно широкий спектр важных и нужных знакомств.

Берзин: Чистый, светлый, сильный... Его надо по-братски, незаметно и нежно поддерживать. У него многолетняя чахотка, тюремная болезнь революционеров.

Зорге: Ну а радиста Макса Клаузена и его Анну представлять вряд ли стоит. Лично проверял их в Шанхае... Ведь вот как все складывается, Ян Карлович. Хотел поглубже познать Китай, задумал и начал писать книгу. И вот прихоть судьбы – Япония.

Берзин: Не прихоть судьбы, дорогой Рихард. Архисложно и архиважно создать сейчас ячейку нашей разведки именно в Японии. То, что было у тебя в Шанхае – прелюдия, увертюра. Работать надо в Стране Восходящего Солнца. Ты думаешь, мы не перебирали множество кандидатур на место резидента? Еще как перебирали. Учитывали очень многие факторы. И один из решающих – через какой канал в Токио надежнее всего получать информацию о планах Гитлера? Через посольство Германии. А о планах японцев – само собой разумеется. Суть всей операции "Рамзай" – точно и надежно определить, откуда и когда будет исходить главная угроза нашей стране. Все согласились, что лучшей кандидатуры, чем ты, нет. Учитывалось все – и твоя усталость за три года работы в Китае и за два года в Японии, и длительная разлука с женой, и твое тяготение к научной деятельности, которое я бы назвал неутомимой жаждой аналитической натуры. Если бы не ты, у нас просто не было бы в Японии своей разведывательной организации. Мы были бы слепы и глухи, безоружны там, где не имеем права быть таковыми. Если хотим выжить и победить.

Зорге (задумчиво): Странное название – "Рамзай".

Берзин: Ничего странного. (Встает, несколько раз проходит от стола к двери и обратно. Наконец, оперевшись ладонями о стол и наклонившись к Зорге, размеренно говорит) "Рамзай" – "Р.З." – Рихард Зорге. И для настоящего, большого, глубинного успеха в работе тебе надо самому перевоплотиться в японца – и внешне, и внутренне.

В кабинете воцаряется долгое молчание. Его прерывает Зорге:

Зорге: Отвернитесь на секунду, Ян Карлович. (Берзин отворачивается. Зорге достает из кармана веер.) – Прошу!

Берзин видит перед собой преобразившегося Рихарда. Движения, жесты, приемы воображаемым самурайским мечом, "уважительное шипение" трансформация поразительна. Все это сопровождается отрывистыми японскими фразами. И словно в московский кабинет ворвался рев и клекот морских волн, и вдоль песчаного берега бегут кряжистые криптомерии и причудливо изогнутые сосны, и один край неба закрыли сотни пагод буддийских и синтоистских храмов, а другой – несравненная, снежно-розовая божественная Фудзияма. И звенят одинокие колокольцы, и плывут щемяще-грустные, нежные мотивы, и все горизонты закрывает волшебный бело-розовый дым цветущей вишни.

Сцена третья

У окна ресторана "Националь", через которое открывается вид на Кремль, столик. За ним Зорге и Катя. Оркестр тихо играет попурри из песен "Когда б имел златые горы", "Мой костер в тумане светит", "Не уходи, ещё не спето столько песен", "Последний вечер с вами я, цыгане", "Не жалею, не зову, не плачу".

Зорге: Да, опять через Германию. Послезавтра вместо светлых московских улиц я окажусь на мрачных берлинских штрассе, вместо рубиновых звезд на меня будут смотреть черные паучьи знаки, вместо веселых, радостных лиц повсюду будут серые каски и надвинутые на самые брови армейские фуражки.

Катя: Сегодня наш последний вечер вместе и...

Зорге: Последний в этот мой приезд...

Катя (мягко прикрывая пальцами его губы): ... И давай будем говорить только о радостном. А завтра, тем более послезавтра, будет то, что будет, что неизбежно должно быть завтра и послезавтра.

Зорге: Ты знаешь, о чем я подумал, когда на берег тогда пришли пионеры? Угадаешь?!

Катя: О нашем сыне.

Зорге: Тогда, глядя на ребят, я почему-то подумал: наверное, так свое будущее поколение воспитывали древние спартанцы.

Катя: Да. Я знаю, тебе многое нравится в Спарте. Ты любишь Спартака. Потому, наверное, неистовствовал вчера на стадионе, болея за московский "Спартак"! (Оба смеются.) А мои кумиры – ЦДКА.

Зорге: Катюша, наш сын обязательно будет играть в футбол, как Александр Старостин.

Катя: А дочь?

Зорге: Дочь пусть, как Вера Менчик, будет всех обыгрывать в шахматы.

Катя: Ты хочешь... чтобы у нас были дочь и сын?

Зорге: Я хочу, чтобы у нас было много детей, три мальчика и четыре девочки.

Катя: Ика, я серьезно.

Зорге: И я серьезно. Мечтаю о большой, просторной, светлой квартире, по которой ползают, топают, носятся карапузы мал мала меньше.

Катя: Да! Сегодня звонили от Берзина. Через неделю приглашают смотреть новую квартиру.

Зорге: Отлично! Теперь дело за нами с тобой: чтобы заполнить её наследниками! (Катя машет рукой, улыбается, в смущении отворачивается.) Ты будешь возиться с детьми, а я засяду в Ленинке и буду писать многотомную историю Китая: Иньское царство, великие династии Хань, Суй, Тан, Сун, периоды Троецарствия и Пяти династий, нашествие гуннов и владычество монголов, крестьянское восстание тайпинов, когда его вождь Хун Сю-цюань провозгласил себя братом Иисуса Христа, живым Богом. А потом историю Японии, её философии, её искусство – со времен первого императора Зимму-Тенно. Правление императрицы Дзингу, эпоха сегуна Хидзёси, кровавые и дерзостные набеги пиратов, абсолютное неприятие никаких иностранцев...

Катя: Мне очень понравилась притча о зеркале и мече.

Зорге: Какая именно?

Катя: Та, которая гласит, что в санктум-санкторум, самой священной части синтоистского храма, находится зеркало и меч. Зеркало суть женщина, миссия которой – быть верным отражением мужчины, а меч символизирует мужчину, воина, самурая.

Зорге: Вот сейчас, Катюша, твое лицо так строго прекрасно, как лицо античной богини. Я обожаю тебя! Жена моя, любовь моя, судьба моя! (Катя целует его пальцы, ладонь, по её щекам ползут слезы.)

Катя: Это ты – моя судьба... Тебе я могу признаться – этой ночью я молилась Богу. Просила, чтобы он дал нам ребенка, хотя бы одного.

Зорге: (Утирая ей слезы.) Не знаю, верю ли я в Бога, но в судьбу верю. Увы, наперед её знать не дано никому из смертных.

Катя: (Успокаиваясь.) Так хочется счастья, простого человеческого счастья. Но теперь все чаще мне начинает казаться, что оно невозможно, что его и нет больше на этом свете... Ладно, я говорю, наверное, что-то не то, что-то ненужное, особенно сегодня... Как мы назовем малыша? Если мальчик, то или Владлен, или Эрнст. Да?

Зорге: Да.

Катя: А если девочка?

Зорге: Если девочка, она должна носить твое имя. Во всяком случае, имя с буквы "К".

Катя: Мне часто снится чудесный живой комочек, который будет со мной как залог того, что ты вернешься живой и невредимый. Он начинает ходить, говорить, мыслить. И он вылитая копия тебя. Тебя, мой Ика!

Зорге: Запомни – для девочки я не хочу другого имени, если даже это будет имя моей сестры, которая всегда ко мне хорошо относилась. Или же дай этому новому существу два имени, одно из них обязательно должно быть твоим, другое – твоей или моей мамы.

Катя: Нина-Катерина...

Зорге: Нина-Катерина звучит, как музыка, как сладостная небесная музыка! Нина-Катерина! Нина-Катерина! Нина-Катерина!

Оркестр играет вальс Штрауса "Сказки Венского леса". Зорге с Катей самозабвенно вальсируют. Танец убыстряется, убыстряется. Свет медленно гаснет. Музыка переходит в марш из вагнеровского "Лоэнгрина". Постепенно возникает свет. Перед зрителем – зал приемов нацистского пресс-клуба в Берлине. Вдоль колонн с потолка до пола свешиваются флаги со свастикой. За столиками сидят генералы Абвера и гестапо, чиновники рейхсканцелярии, немецкие дипломаты, журналисты, промышленники, банкиры. За центральным столиком Геббельс и Риббентроп.

Риббентроп: Наш фюрер Адольф Гитлер определяет интересы Третьего Рейха во всех районах нашей планеты. Европа и Африка, обе Америки и Азия – все включено в сферу определения полезности с точки зрения будущего великой Германии. Дух, бессмертный дух нибелунгов ведет нас, арийцев, на Запад и Восток, Север и Юг побеждать и властвовать. Устремление наших жизненных интересов не ведает никаких государственных, то есть установленных смертными, границ. Само Провидение приближает момент пересмотра лживых догм, насильственно установленных еврейскими большевиками и жидовствующими англо-франко-американцами. Предстоит кардинальный передел мира, и в благотворной и всесторонней подготовке этого неизбежного и решающего события в мировой истории журналистский корпус играет одну из самых ведущих ролей. Господа, сегодня знаменательный день, и я с особым удовольствием предоставляю слово доктору Геббельсу (аплодисменты).

Геббельс: Господа, в силу ряда причин газета "Франкфуртер цайтунг" занимает особую нишу в моем сердце. Следовательно, я с особым пристрастием слежу за всеми её публикациями. И, признаться, сразу же, как только в ней стали печататься статьи за подписью доктора Зорге, я подумал: "Газета сделала достойный выбор шефа своего токийского бюро". Скажу откровенно – я попросил дать мне подборку всех статей этого автора за три года, что он работал в Китае в качестве корреспондента университетского журнала "Социологише мэгэзин" и мелких американских газет. Я был просто потрясен глубиной эрудиции, умением анализировать казалось бы разрозненные, зачастую второстепенные факты и делать на основе такого анализа выводы и прогнозы. Учитывая китайские материалы и публикации по Японии за последние почти два года, я с чувством удовлетворения и движимый осознанием необходимой в любых наших свершениях справедливости объявляю о нашем признании доктора Рихарда Зорге лучшим журналистом Третьего Рейха в Азии (все аплодируют стоя; Зорге приглашают за центральный столик. У него на рукаве повязка со свастикой. Вскидывание рук, "Хайль Гитлер!")

Риббентроп: Присаживайтесь. Мои послы в Японии, сначала Герберт фон Дирксен, а теперь и Эйген Отт не скупятся на дифирамбы в ваш адрес, доктор Зорге. А мы, дипломаты, обыкновенно ох как скупы на похвалы. Раскройте нам секрет вашего обаяния, лишняя толика его нам всем, я думаю, не помешала бы.

Зорге молчит, застенчиво улыбается.

Геббельс: Я вам отвечу, Иоахим. Доктор Зорге, как истинный ариец, обладает умом пронзительным и всеохватывающим, любознательностью практичной и беспредельной, работоспособностью доброго десятка Геркулесов, а главное умением обратить свои недюжинные таланты на пользу великой Родины, ориентируя нас столь исчерпывающе в лабиринте проблем огромного региона.

Генерал за ближайшим столиком: И нас.

Риббентроп: Мой вопрос не праздный, Йозеф. Не далее как вчера мы в министерстве обсуждали вопрос о возможном приглашении доктора Зорге на дипломатическую работу.

Генерал: Если мне будет позволено сказать два слова... (Риббентроп смотрит с явным неудовольствием, Геббельс явно одобрительно) Такие статьи доктора Зорге как "Настроения в Токио" или "Япония собирается с силами", да практически все, что выходит из-под его пера и попадает на страницы "Франкфуртер цайтунг" и других газет, зачастую ценнее многих оперативных донесений, которые мы получаем от наших легальных и нелегальных агентов. Поэтому у нас тоже возникла мысль – почему бы доктору Зорге не потрудиться на ниве нашей разведки?

Геббельс: Рихард, вы явно нарасхват.

Зорге: Даже не знаю, что и ответить...

Генерал: Отвечайте по совести, молодой человек.

Зорге: Вы плохо читали фюрера, генерал. Совесть! Плевать я хотел на эту химеру, от которой должен быть свободен каждый истинный ариец! (Геббельс начинает аплодировать, к нему присоединяются остальные). Долг перед Родиной и фюрером – вот те высшие силы, которые руководят всеми моими помыслами и делами. Я не могу быть дипломатом – я не умею говорить "да", когда надо сказать "нет", не обладаю навыками врожденного политеса, не принадлежу к старинной династии дипломатов. Тем более я не могу быть профессиональным разведчиком. Я очень мало о них знаю, но то, что я знаю, убеждает меня в мысли – разведчиком надо родиться. Ибо: "Quod licet jovi, non licet bovi".

Генерал: Это ещё что за абракадабра?

Геббельс: Перевожу специально для вас: "Что может Юпитер, того не может бык". И по существу, господа. Министерство информации никому не отдаст и никуда не отпустит доктора Зорге. Он и впредь готов всем помогать – и дипломатам, и разведчикам (смотрит вопросительно на Зорге, тот согласно кивает). Но его талант публициста нужен всей нации. В заключение хочу отметить одно досадное упущение – доктор Зорге до сих пор не принят в ряды нашей славной национал-социалистской партии. В качестве залога, что это упущение будет исправлено, хочу вручить Рихарду свой золотой партийный значок (снимает значок с груди и прикрепляет его на лацкан пиджака Зорге).

Сцена четвертая

Район Токио Адзабуку, улица Синрюдо-тё, типично японский двухэтажный домик, который снимает радист Макс Клаузен. Внутренние стены облицованы панелями. На одной из них большой портрет Гитлера. В комнате Макс и Анна. Накрыт стол.

Зорге (войдя в комнату, привычно плюет на портрет фюрера): Привет, друзья.

Анна (привычно вытирая тряпкой портрет): Ноги? Молодец, ботинки сняты. Руки? (Зорге, улыбаясь, показывает ладони). Вот, Макс, учись неукоснительно следовать местным обычаям.

Макс: Ну, положим, мыть руки обычай повсеместный.

Анна: Вы только посмотрите на него, Рихард. Пока меня не было, мой муж превратился в раздражительного ворчуна.

Макс (смеется): Именно потому, что тебя не было. Мне вечно не везет, когда тебя нету рядом. Вот дом – вроде бы уютный, миленький, не очень дорогой. Но соседи... казармы гвардейского полка.

Зорге: Мне тоже "повезло". Мой ближайший сосед – районная инспекция кэйсацу. Прямо почти по Маяковскому – моя полиция меня бережет. Всякий раз, как выхожу на балкон, раскланиваюсь с бравыми блюстителями порядка.

Садятся за стол. Анна подает японские кушанья, Зорге ест палочками.

Макс: Что-нибудь выпьешь, Рихард?

Зорге: Ты же знаешь, если можно не пить, я не пью. Хватает случаев, когда не пить просто нельзя. Передышка от спиртного – радость. Анна, ты довольна, что приехала?

Анна: Довольна, что опять вместе с моим медвежонком. Довольна, что здесь все-таки не то, что в Шанхае. Тот ад кромешный преследовал меня много месяцев. Страшные, словно глазницы мертвеца, черные улицы китайских городов, отрубленные головы, которые ветер гонит по мостовым, трупы повешенных на фонарях и деревьях, словно маятники дьявольских часов.

Зорге: Здесь другое – слежка всех за всеми. Еще не знаешь – что хуже... Впрочем, есть мудрая пословица: "Береженого Бог бережет".

Анна (задорно тряхнув головой): А я помню, как вы устроили тайные смотрины. Ты, Рихард, сидел где-то в сторонке и внимательно наблюдал, как Макс танцевал и танцевал со мной. А сам все поглядывал на тебя, словно спрашивал: "Ну как?" И прижимал меня все крепче и крепче.

Макс: Слава Богу, ты успешно прошла Высочайшую комиссию.

Анна: Ты знаешь, Рихард, когда мы были по-настоящему счастливы? Когда после Шанхая вернулись в Москву и после спецшколы полтора месяца отдыхали под Одессой.

Макс: У меня ещё с Первой Империалистической войны не заживала рана, ну никак. А там залечилась совсем, от морской воды.

Анна: И потом, когда в целях конспирации, под другими фамилиями жили в степном городке Красный Кут, в Саратовской области. Макс в МТС работал...

Макс: Я налаживал радиотелефонную связь МТС с транспортными бригадами. Ударником был! На доске почета мое фото красовалось.

Зорге: Я тоже хотел... Мало ли, кто из нас чего хотел. Ты, Анна, и ты, Макс, вы же понимаете, что сегодня нет ничего важнее того, что мы делаем здесь. Для нас самих, для наших близких, для всех честных людей на земле.

Анна сидит, облокотившись на стол, положив голову в ладони.

Макс (обняв ее): Понимаем, Рихард. Просто вспомнились беззаботные, безоблачные денечки. И расслабились Клаузены на секундочку. Однако, секунда кончилась и мы готовы работать.

Зорге: Аня, спасибо за истинно самурайскую трапезу.

Анна (кивнув): Иду (выходит во дворик, садится в шезлонг с книгой в руках).

Макс (доставая передатчик из-за панели под портретом): Готов.

Свет вспыхивает и гаснет после каждой шифровки, показывая, что они отправляются в разные дни. Текст читает диктор, звучит морзянка.

Диктор: "По данным Отто, полученным от личного секретаря премьера Коноэ, секретные переговоры между Японией и Германией о заключении двухстороннего стратегического военного соглашения вступили в завершающую фазу. В Берлине их ведет по поручению Риббентропа его доверенное лицо Гак, по поручению японского военного министра военный атташе Осима. Главная цель Японии получить мощного союзника в Европе, который приковал бы силы Красной Армии к Западному театру военных действий. Такую же цель на Дальнем Востоке преследует Германия, стремясь к союзу с Японией. Фактически речь идет о подготовке двухсторонней агрессии против СССР. Отрабатывается не только текст самого пакта, но и секретного приложения к нему. Теперь уже совершенно очевидно, что правящие классы Германии и наиболее влиятельные японские военные лидеры хотят не только политического сближения между двумя странами, но и по возможности стремятся к тесному политическому и военному союзу. Формируются два очага войны – европейский и дальневосточный. Данные Отто подтверждаются военным атташе германского посольства в Токио, а также информацией, полученной Джо и Жиголо. Рамзай".