Текст книги "Синдром отмены"

Автор книги: Олег Жилкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Ночью мне приснилось, будто я предотвратил самоубийство девушки, которая во время рок-концерта собиралась сброситься с балкона вниз. Я вызвал полицию, но долгое время на вызов никто не приезжал. Я хотел было поручить разбираться с полицией работникам кафе, находящегося на территории концертного зала, но те наотрез отказались свидетельствовать об инциденте вместо меня. Наконец появился маленький черный полицейский в засаленном бушлате, который за руку вел вертлявого мальчишку лет шести.

– Это мой сын, – объяснил он, – не с кем было оставить. Вы свидетель? Что здесь произошло?

Я начал свой рассказ, но чувствовалось, что полицейский не слишком внимательно его слушал, он то и дело задавал мне вопросы не имеющие отношения к делу: кто я, откуда, почему я решил, что девушка собирается покончить самоубийством. Ее подруги дали совсем другие показания, они сказали что это обычное поведение девушек на подобного рода концертах, когда кто-то из них делает вид, что собирается сброситься вниз, а на самом деле это всего лишь часть перфоменса и больше ничего. Как правило, девушки сами справляются с ситуацией, не привлекая к делу полицию, но раз уж я позвонил, то делу дали законный ход и впереди меня ждет судебное разбирательство, в котором я буду участвовать в качестве свидетеля. Попутно полицейский решал еще кучу каких-то других дел, рассказывая о том, что только что приехал из штата Айова, и вот, мол, где действительно была тягомотина, потому что ему пришлось целый день тащится по дорогам со скоростью 50 миль в час, потому что в штате установлены такие неразумно низкие скоростные ограничения.

Потом полицейский не торопясь собрал всех свидетелей в зале, в котором должно было начаться судебное заседание, а сам куда-то свалил. Никто никуда не торопился, все были заняты своими делами, кто-то коротал время за вязанием, кто-то читал книгу. Я понял, что серьезно влип.

Наконец заседание началось и первое, о чем меня спросил судья, это почему я решил, что девушка решила покончить собой. Я вновь пытался рассказать судье, как своими глазами видел, как девушка несколько раз подбегала к перилам балкона и пыталась бросится вниз, но всякий раз ее подруги в последний момент ее останавливали и силой отбрасывали от опасной зоны.

Судья дал слово полицейскому и тот озвучил версию свидетелей, которые утверждали, что это обычная для подобных мероприятий форма поведения экзальтированной публики, не более того.

Я стал возражать, что со стороны это выглядело действительно опасно, и судья почувствовал, что я начал нервничать.

– Не волнуйтесь, пожалуйста, мы всего лишь хотим установить истину, и надеемся в этом на вашу помощь.

Тут я и вовсе разозлился и заявил, что вовсе не собирался устанавливать никакую истину, а хотел предупредить самоубийство.

– Но как следует из показаний свидетелей, попытки самоубийства не было! – возразил судья. – Разрешите мне задать вам несколько вопросов: кто вы, откуда, каков ваш род занятий?

Мне пришлось объяснять суду, что я временно безработный, проживаю в городе Курске на чужой даче, и с этим неприятным ощущением необходимости оправдываться я и проснулся. Я проснулся на чужой даче под Курском. Я действительно вот уже два года был безработным, моя жизнь зашла в тупик, я не знал что мне делать дальше, но я твердо решил, что буду искать пути, чтобы выбраться из этой ситуации – мне все же интересно было знать каков сюжет у этой повести, и что же со мной будет дальше.

Я начинаю почти каждый день с вопроса к себе. Я начинаю день с вопроса: кто я? – словно бы я только что родился и за мной нет никакой истории, никакого прошлого. Мне немного холодно, в комнате прохладно, середина мая, но погода все еще не установилась, словно намекая на то, что мне бы тоже пора установиться, но я только мерзну и раздумываю над тем, как выразить то, что я чувствую каждое утро. Я начинаю каждое свое утро со списка потерь. Поскольку я не могу остановиться, то каждое утро я стараюсь его чем-то дополнить, добавить в него новое имя, тем самым, очищая пространство сознания от помех, избавляясь от явлений, имен, наименований, которые не несут никакой смысловой и эмоциональной нагрузки, которые только мешают мне осознать то положение, в которое я попал. Я не знаю, что это за положение. Для кого-то оно было бы невыносимым, но я не спешу делать выводы, я постепенно приучаю себя погружаться в это состояние тишины и безлюдья, в эти идеальные условие для ведения реестра потерь, своего рода моей личной Книги Мертвых, куда все чаще попадают и живые тоже.

Открывает список мама, и дальше словно ураганом сметает всех, кто долгое время был с ней связан: ее сестру, моя жену, детей. Так горько, что трудно остановиться. Список растет за счет бывших друзей, знакомых, коллег, учителей. Постепенно я оказываюсь в царстве мертвецов и сам кажусь себе одним из них.

Шавасана – поза мертвеца.

Я ложусь на пол и закутываюсь словно саваном покрывалом и погружаюсь в дрему. Время от времени я вздрагиваю, не давая сну полностью овладеть мной. Мой мозг отключается, на секунду мне кажется, что я разглядываю лоб человека, погруженного в воду.

Я испытываю облегчение, но мое сердце наполняется печалью. Я не могу изменить порядок вещей и оказаться среди живых. Там, где-то на другой половине земли, мои дети, от которых я отрекся. Я сам подписал себе приговор, я сам покончил жизнь самоубийством. Мама, зачем?

Ночью мне снилось, что я в одной постели с женой. Мы лежим и молчим. Я думаю: почему мы не можем поговорить обо всем откровенно, почему мы замкнулись в молчании? Неожиданно жена начинает меня целовать в губы. Ее поцелуй сладок и даже приятен, хотя наяву я никогда не думаю о ней, как о желанной женщине. Если бы я продолжал любить ее или испытывать привязанность, я бы не заходил в своем упрямстве так далеко, я бы давно уже вернулся. Но в том и дело, что между нами установилось молчание, и оно как необитаемый безжизненный континент с каждым днем наполняется все большим значением. Я сплю в постели с другой женщиной, но в моей душе продолжает жить эта раздельность. Мысленно я часто возвращаюсь к прошлой жизни, разглядываю фотографии бывшей жены, своих детей – я чувствую себя преступником, приговорившим самого себя к пожизненному сроку и это не делает меня счастливее. Думаю, что это беспокоит женщину, с которой я живу тоже, я не принадлежу ей, я постоянно где-то еще, в другой жизни, от которой я не могу оторваться. Но может это и не так плохо? Часть меня продолжает жить прошлым, и это тоже признак жизни, разве нет? Я не супермен, и мне следует прислушаться к собственным чувствам, чтобы научиться их понимать. Возможно так я научусь лучше понимать себя? Я не могу просто игнорировать то, что со мной случилось, я должен понять, что произошло. Я хочу научиться жить в ладу с самим собой и не причинять вреда другим людям.

Как стать более человечным? Как приблизиться к самому себе? Как перестать выдумывать себе образы и отказаться следовать за теми сценарными ходами, которые им предписаны? Как научиться отделять хорошее в себе, от плохого? Как оставлять за дверью все зло, что прилипло к моим подошвам, входя в чужую жизнь? Я не знаю, могу ли я исправить старые ошибки, но, по-крайней мере, я бы не хотел делать новых по старым лекалам. Поэтому так важно научиться разговаривать, не давать молчанию овладевать нами. Может мы могли бы многое исправить, если бы научились доверять друг другу свои мысли? Или мы могли бы научиться мыслить так, что нам нечего было бы скрывать друг от друга? Это похоже на некий алгоритм, который мы устанавливаем, культивируя свое сознание, чтобы оно походило на возделанный сад, а не на дикие, непроходимые джунгли, полные диких и опасных животных. Я бы не хотел испытывать страх, гнев или ярость, думая о своем прошлом. Пусть все в нем мне будет понятно, так у меня будет меньше шансов невольно ранить или уязвить себя, меньше повода для паники, отчаяния или стыда.

Мама, мама – вот тебя и не стало.

Вот тебя и не стало, мама.

Что стало с моей уверенностью,

что тебя слишком много?

а мне досталось так мало,

когда ты ушла,

и вовсе, как отрубило:

пост круглый год,

никаких излишков,

но ты позаботилась

– должно быть знала -

оставила деньжат на книжке.

Не много, но и не мало:

на жизнь целую не хватит, конечно,

но хватит, чтобы начать латать

свое одиночество.

Я начал с того, что пил и таскался за бабами,

я прожил жизнь за одно лето,

к осени выдохся, к весне развелся,

бросил пить после больницы.

Так прошло полтора года,

в чужой квартире, с чужой женой,

где мы заполняли бреши:

шили-латали,

лечили раны на скорую руку,

до пьяного пота любили друг друга,

вполне безопасно, впрочем,

почти невинно,

как дети, брошенные родителями,

на произвол судьбы.

Я трезвел постепенно,

заполняя время строчками,

сочиняя истории одну за другой,

в которых не было вымысла.

Пятую свою повесть,

на которую не было спроса

я написал за полгода.

Что делать дальше?

Поставить точку

и начать жизнь с начала?

Зачем, если из нее исчезли все звуки,

шум городов, улиц.

Я остался один на один с прошлым

которое не имело смысла,

я покончил с собой,

оставаясь формально живым,

здоровым и на удивление трезвым.

Я решил показать жизни спину,

уставшего от нее человека,

ни в отца и не в мать -

слишком жадных, слишком открытых,

я же подобен бревну, мертвому дереву,

крокодилу,

лежащему по ноздри в тине,

поджидающего свою жертву.

Подойдя слишком близко,

ты замечаешь мои глаза

цвета болотной жижи,

и называешь меня по имени.

Снился сон будто я в гостях в Бурятии в доме у своей бывшей тещи. Там собрались многочисленные родственники моей бывшей жены, она сама, много родственников-бурятов со стороны мужа сестры. Меня почти никто не узнает. Одна из женщин долго присматривается ко мне, а потом подходит и начинает сватать мне мою бывшую супругу, нахваливая ее как хорошую женщину, вот, дескать, не повезло ей, мужа в пьяной драке убили. Я смеюсь, подхожу к жене и говорю ей, что уже не первый раз слышу эту историю. Она в это время сидит за столом и играет с женщинами в карты. Я отвлекаю ее от игры, она пересаживается ко мне поближе и прислушивается к тому, что говорят в комнате люди. Тогда какой-то бурят, сидящий и инвалидном кресле, обращается ко мне и говорит, что мне нужно найти просвещённого человека – называет его бурятским именем, который снимет с меня темную энергию и освободит от проклятия. Все буряты, находящиеся в комнате на перебой подхватывают эту идею и начинают на все лады повторять имя человека и название той злой силы, которая мной овладела. Я хочу запомнить эти странные имена и слова, повторяю их про себя несколько раз, решаю записать, но не нахожу клочка бумаги, чтобы это сделать. Потом просыпаюсь, думаю о своем сне, повторяю имя несколько раз вслух и засыпаю вновь, пока вся эта абракадабра из слов полностью не выветривается у меня из головы.

Утром я думаю, что мне действительно совершенно не нужно пить алкоголь и принимать наркотики – мой мозг и без того слишком восприимчив – накануне я посмотрел фильм о народных целителях и рассказанные в фильме истории вошли в мои сны. Если я буду насыщать свое сознание религиозными образами, то и божественные откровения не заставят себя долго ждать.

Я унаследовал эту впечатлительность от своей мамы. Накануне своей смерти она была уверена в том, что это бурятские родственники моей жены «нашаманили» ей смертельную болезнь. Мы серьезно повздорили с ней на этой почве. Я решил, что она выжила из ума. Это была наша последняя ссора. Я едва успел примириться с мамой за две недели до ее смерти.

Перед сном я опять обсуждал с Верой свои планы. Мне не давала покоя мысль, что мне нужно возвращаться в Америку. У меня нет никакого плана жизни в России. Я чувствую свою отстраненность и равнодушие ко всему происходящему. Я бы хотел окончательно исчезнуть, раствориться, не слышать звуков, не вступать в коммуникации, не заниматься никаким делом. Мои контакты совершенно минимизированы, малейший выход за привычные рамки вызывает у меня стресс, я понимаю, что утрачиваю навыки, необходимые для жизни нормального человека в обществе.

– Я открою тебе секрет – утешает меня Вера – нормальных людей нет. Ты не производишь впечатление ненормального, и в этом твой плюс.

– Но разве ты не видишь, что я сильно отличаюсь от окружающих? Я ничего не хочу, мне ничто не интересно.

– Ты хочешь просто приехать к жене и сесть ей на шею? – спрашивает меня Вера саркастично – ее начинает раздражать этот разговор.

– Да, я хочу приехать и сесть ей на шею, ведь это мой дом, и я имею полное право в нем находиться. И потом, я найду себе работу, не сразу, быть может, и не ту, что мне по душе, но найду.

– Ты хочешь там умереть? Ведь ты не выдержишь, сорвешься, начнешь пить, сядешь на наркоту. Хуже того, ты можешь в приступе агрессии наломать дров и сесть в тюрьму – ты этого не боишься?

– Мне уже кажется, что моя жизнь закончена. Психологи советуют в подобной ситуации начать помогать другим людям.

– Ты помогаешь, но не всем. Ты сам выбираешь кому помогать, а кому нет. Мне ты помог, во всяком случае.

– Может мне попробовать жизнь в монастыре? Что я, собственно, теряю? Ни профессии, ни работы, ни семьи?

–Ты просто заскучал. Ты способен увлечься. Когда у тебя есть тема, и ты пишешь, ты ничего не замечаешь вокруг.

– Все, что я пишу не имеет никакой ценности. Может быть я и начал писать, чтобы в этом убедиться, теперь я освободился от иллюзий и должен приняться за какое-то дело. Поскольку я толком ничего не умею делать, то монастырь мог бы стать вполне разумной альтернативой. Буду делать, то, что мне скажут: убирать, готовить, ухаживать за растениями. Проблема только в том, что я быстро устаю.

– Тебе там быстро надоест. Ты там не задержишься. Ты обязательно устроишь какой-нибудь скандал и тебя выпрут с позором.

– Но там, я по крайней мере буду в обществе себе подобных социопатов, может быть, это меня успокоит, на их фоне я не буду ощущать себя изгоем.

– Тебя это не успокоит. Они там как пауки в банке сидят и ждут кого им закинут, чтобы сожрать. Ты не выдержишь.

– Думаешь я начну драться?

– Скорей всего. Я видела тебя в подобной ситуации, когда ты терял контроль – тебя никто не мог остановить. Смирение – вот, что важно.

Я задумался над Вериными словами о смирении. Пожалуй, она права.

Ночью снилось, что я вернулся домой и супруга, потягиваясь в постели спрашивает меня, почему я ее не обнимаю и не целую? Я на секунду оторопел, но потом вспомнил, что мы уже в разводе и я не обязан проявлять к ней супружеские чувства. Я ушел в другую комнату и ко мне в гости пришла пышущая женственностью негритянка и принялась со мной заигрывать. Я не мог определить ее возраст, на вид ей можно было дать и шестнадцать, и шестьдесят. На ней было яркое выше колен платье из которого во все стороны выпирала цветущая женская плоть.

– Когда мы переписывались в интернете – говорит мне она, – я сделала аватарку и отправила ее тебе. Ты помнишь, я на ней в этом же платье?

– Да, я помню, ты показалась мне в нем очень сексуальной.

– Знаешь почему? Потому что, когда фотографировалась, я представляла себе, как ты его с меня снимаешь.

Женщина подходит ко мне вплотную, я чувствую ее дыхание, как вздымается от желания ее большая грудь и непроизвольно начинаю ее ласкать, а затем действительно снимаю с нее платье и мы ложимся обнаженными в постель.

– Я хочу тебя… – пытаюсь подобрать я подходящее сравнение, но никак не могу вспомнить ее имени. – Я хочу тебя как грейпфрут.

Женщина смеется, мы продолжаем ласкать друг друга, я испытываю сильнейшую эрекцию, но не осмеливаюсь вступить с ней в связь, потому что боюсь, что в любую минуту в комнату может войти моя жена.

Я просыпаюсь, и действительно, член у меня стоит как у двадцатилетнего.

– Черт, – думаю я – как же глубоко во мне сидит этот страх наказания за свои желания! Я свободный человек – никто больше не войдет и не помешает мне жить той жизнью, которую я хочу. Я могу дать волю своим желаниям и больше их не бояться и не скрывать.

Вечером мы договорились с Верой, что я встречу ее после работы. Поскольку в течении дня я никуда не выхожу, эти прогулки встряхивают меня и физически, и эмоционально, хотя город мне по-прежнему не нравится, но мы стараемся идти частными кварталами, которые меня меньше раздражают.

Я рассказываю Вере свой сон. Она смеется:

– Жена так долго тебя контролировала, что ты до сих пор не можешь ослабить ее хватку. Ты сам себя держишь в черном теле. Это ее установки говорят в тебе, когда ты начинаешь ныть, что ты ни на что не годен, что ты сумасшедший, слабак, ничтожество. Это она внушила тебе эти мысли. Она постоянно утверждалась за твой счет и ты привык уступать. Если бы ты не сбежал от нее, она бы тебя прикончила, ты уже начал загибаться, и это тебя испугало настолько, что ты решился на поступок. Ее все устраивало, поверь мне. Она спокойно наблюдала за твоей деградацией и даже сама приносила тебе алкоголь и наркотики.

– Мне нравилось, что она меня никогда за это не осуждала. Но, как видишь, мне это было не нужно.

– Ну, да, мы уже полгода как не курим и второй месяц не пьем, хотя это слишком короткий срок, чтобы быть уверенными в своей трезвости.

– Я уверен.

– Если ты вернешься в Штаты, ты забудешь о своих обетах. Ты просто не выдержишь одиночества.

– Ну, а тебе самой не надоело все время меня поддерживать, возиться со мной?

– Иногда я злюсь на тебя, потому что ты начинаешь депрессовать на ровном месте. Не гневи Бога, у тебя все хорошо, ты абсолютно нормален, у тебя стабильное материальное положение, ты успокоился – да, когда мы встретились, ты был совершенно в ином эмоциональном состоянии, сейчас ты другой человек.

– Я сам себя не узнавал. Мне хотелось просто оторваться, хотя бы раз в жизни.

– Тебе это удалось, тебе не о чем жалеть. Ты просто забыл то напряжение, которое привело тебя в это состояние.

– Кажется она нашла себе мужика. Это американец, вдовец, и он с деньгами.

– Как ты его вычислил?

– По фотографиям в фейсбуке. До сегодняшнего дня это были только догадки, но сегодня я додумался проследить геолокацию, увеличив в статусе его место жительства до конкретного района. Это оказался мой дом, представь себе!

– Теперь ты и вовсе сойдешь с ума! Ну, поезжай и выгони его, иначе ты не успокоишься.

– Нет, зачем же. Меня это вполне устраивает, теперь понятно, почему жене хватает денег на оплату дома, только я не понимаю, к чему она упрекает меня за то, что я живу с другой женщиной в ее квартире в чужом городе. Какое ей дело?

– Просто она привыкла тебя контролировать, вот и все. Она же игрок, – ты сам мне рассказывал – и ей приятно иметь несколько мужчин в своей колоде. Когда ты написал ей, что не против вернуться, она испугалась, но, с другой стороны, ей это польстило. Она решила, что ты «поплыл» и к ней вернулись рычаги управления. Когда ты неожиданно дал разворот, она рассердилась – ее можно понять, она посчитала, что ты в очередной раз ее провёл. Поэтому она сейчас всеми средствами пытается показать всем как она счастлива.

– Я это понял по ее фотографиям. Но это ловушка.

– Я понимаю: ты хитрый, ты крокодил, хотя строишь из себя дурачка.

– Это невольно, тактика жертвы – прикидываться мертвым.

– Ты так убедителен в этом, что сам начинаешь в это верить.

– Я слишком много времени провел в тюрьме.

– Всю свою жизнь, практически.

– Расслабься, Аличка, тебе ничто не угрожает.

В этот момент мы проходим мимо похоронной конторы, размещенной в небольшом киоске с вывеской «Памятники».

Вера остановилась и дернув меня за рукав, заставила сделать пару шагов назад:

– Смотри! – обратила она мое внимание на витрину. Фасад магазина ритуальных услуг, украшенный в традиционном стиле массивными крестами под мрамор и ангелочками, цеплял устремленным на прохожих взглядом с портрета Робина Вильямса, покончившего с собой в 2014 году. Актер улыбался своей знаменитой улыбкой, очень похожей на плачь. Владельцы конторы похоже обладали уникальным чувством юмора, раз решились вписать портрет актера в столь консервативное оформление.

– Дай телефон, я сделаю снимок! – попросил я Веру.

– Не дам, – отказала мне она, не хочу, – снимай на свой, если хочешь, – зря я тебя остановила.

– Не зря. Это гениально. Чувак даже не догадывался, в каком качестве додумаются использовать его портрет в России.

– Вряд ли в Америке об этом узнают. Только таким странным типам как ты придёт в голову делать подобные снимки.

– У русских очень специфическое чувство юмора, я хотел бы чтобы американцы об этом знали.

– И русским плевать на права и законы. О чем ты задумался? Опять о своей жене?

– Нет, я задумался о смерти.

– О, боже, только не начинай все сначала. Мне надоело слушать твои жалобы.

– Нет, я подумал о Робине. Вот, он был комиком и всю жизнь страдал депрессиями.

– Он был Водолей, как и ты. Все Водолеи имеют проблемы с душевным здоровьем и желудочно-кишечным трактом. Они нуждаются в том, чтобы кто-то был с ними рядом, когда у них начинаются проблемы. Вильямсу не повезло – никого не оказалось рядом.

– Я о другом сейчас – это его фотография в таком нелепом месте словно знак мне.

– И о чем же этот знак?

– Он словно говорит мне: чувак, не будь идиотом – жизнь одна, получай удовольствие, не убивай себя!

– Ты меня поражаешь! Я рада, если такие светлые мысли посещают твой смутный разум. Честно говоря, я уже отчаялась выдергивать тебя из твоей постоянной хандры.

– Потерпи, когда я умру, ты сможешь наслаждаться жизнью.

– Я не хочу ждать для этого двадцать лет. Ты очень живучая сволочь.

– Я пытаясь заговорить смерть.

– Ты крокодил, и этим все сказано. Ты убьешь всех вокруг себя, сведешь с ума, но сам будешь цепляться до последнего. Таков уж ты есть.

– Ты права, я просто живучая сволочь.

Жизни в клетке альтернатива –

популярный балаган

рулетки русской.

Барабана вращение по кругу сансары.

На площади, где мавзолей,

под ритмы гитары и хрипы,

натянуть себя на калган

и перекрыть общественное движение.

Единство формы и содержания

прибиты за яйца гвоздем к брусчатке.

прячется постовой в тени Александрийской колонны

тонкий как жердь, один,

словно все от голода вымерли,

или карантин в империи.

Ему и впрямь не сладко –

того гляди ударят в колокол,

и толпы выльются на мостовые,

лавой, сверкающего антрацита.

Стараюсь говорить потише,

чтобы не будить лиха.

Молчание повисло,

раскинулось Арктикой,

пока ничейной, необитаемой.

За всяким молчанием прожитая жизнь

повязанная бантиком.

Жить – значит прощаться,

участвовать в похоронах, глотая скуку.

Человек простой, говорю в стихах:

похоронил мать, похороню и тебя, суку.

Похороню стыд – вечный спутник свой,

так же, как похоронил жалость.

Никто не стоит за моей спиной,

просто никого не осталось.

Трус последний, Иуда, предатель,

на прогнивших половицах проваливаюсь вон,

как в дурной сон на закате.

Искал поддержки, словно слепой,

быть собой даже не пытался,

в одну калитку проиграл бой,

а после проиграл и битву.

Что творится у детей в душе,

Когда им дарят сломанную игрушку?

Куклу из папье-маше

Или надувную куклу?

Это не зомби-апокалипсис,

и даже не кризис среднего возраста.

Вечный подросток – где только пробу ставить? –

с интеллектом посредственным,

однажды поверивший,

что нужно все перепробовать.

И это не саморазрушение даже,

а просто фаза с опасными выборами,

что же, я в игре! –

смысл оставаться паинькой до закрытия,

когда можно кого-то выебать,

даже на расстоянии.

Говорил так много, что наконец выговорился.

И это успех для мальчика из церковного хора,

хоть едва ли могу себя в нем представить,

даже для смеха.

Впрочем, все возможно,

и даже сельская дискотека.

Так, дойдя до конца забора,

упираешься в замок на воротах

то ли рая, то ли погоста

Все просто -

сегодня третье февраля 2018 года,

и я еще дома,

в Америке то есть.

«Музыка вечна!» – кто-то сказал,

и это неплохо сказано,

ведь всякая музыка по-своему похоронная.

и я не вечен, хотя, казалось бы,

сделан старательно,

практически без замечаний,

меня переполняет гордость,

я вам того же желаю:

живите, пожалуйста.

Редкий день, когда меня переполняет гордость. Беспричинная, дистиллированная, чистая и белая, как порошок для дорожки в никуда. Гордость и любовь. Без примеси крошек и голубей. Без помета и соринки в глазу. Тихая, светлая, как любовь к родине. Как майское утро в детском саду. Как волшебство, как вдохновение, как укол обезболивающего, как вдох и выдох голубоватого дыма отцовской папиросы, как его армейские сапоги, как вранье, которым я вас угощают. Отец не курил, в армии служить не хотел, и даже бросил чернильницу в полковника медицинской службы, не желавшего его освидетельствовать на непригодность к жизни по уставу. Это я любил сапоги и армейскую форму, это мои фантазии кружатся вокруг темы оружия и войны. Выходит, что чистая и белая только ложь, а правда она черна, как пятна на мундире. Как же не хочется терять это ощущение полета, этого упоения чувствами, этого опьянения чистой и бескорыстной любовью к себе, гордости даже. Почему гордости – ума не приложу. Так, без повода. Потому что повод не нужен. Дурак думкой богат. Повод не нужен. Редкий день, я и говорю. Но то, что он редок, не отменяет факта. Есть такой феномен, случается. Может раз в году, может еще реже. Может кто-то каждый день тешится, но со мной впервые такое. Вы вот себя часто любите? И что питает эту любовь, какие мысли, чувства, обстоятельства? Что предшествует? Бывает так, чтобы совсем без причины? С утра пораньше на немытую голову? Свалилось, так сказать, сошла на вас благодать? Не шучу нисколько. Если бы хоть раз я пережил это чувство после причастия, то провел бы всю свою жизнь у алтаря. Память коротка, я потому и записываю, а не для того, чтобы позлить, или чтобы мне завидовали. Чему завидовать? Делюсь, не жалко. Смешно. Пример слабоумия в чистом виде, которое в принципе не транслируется на окружающих. Почему? Люди избегают сумасшедших, чужие аффекты подозрительны, люди бояться заразиться. Но поют же пьяные хором, читают стихи, ходят на концерты классической музыки, посещают рок-концерты. Это не стыдно, это общественно одобряемая практика, хотя, порой, выходят от туда еще более опустошенными, чем вошли. Может потому и не стыдно. Если не кайфанул, то не в чем себя упрекнуть. Нам не в чем себя упрекнуть, друзья, мы больше не кайфуем. Хорошо, говорю от себя: я не кайфую. Я валяюсь на дне, чаще всего. На дне своих чувств и эмоций. Такой я человек – мне не повезло, но не сегодня. Сегодня особый день, пусть он таким мне и запомнится. Все счастливчики, все молодцы, я сегодня с вами, мне не стыдно, но я не валяюсь как пьяный, и у меня не заплетаются мысли и язык. В голове кристальная ясность, эдакая ровная экспозиция света, не вспышка, но что-то близкое по яркости, наверное, я так видел в детстве, но забыл. Время не прерывается, длится, длится, никуда не уходит, пребывает со мной, я его не удерживаю, храню внимание, не теряю его.

Это как движение на машине по хорошей трассе на спидконтроле. Можно расслабиться и отдохнуть. Если сидящий на пассажирском сидении человек дремлет – это верный признак того, что он тебе доверяет. Я не предлагаю никому отдохнуть со мной, и не торгую безопасностью. Было бы безумием предположить, что кто-то согласится, но кто-то всегда соглашается. Кто-то везёт, а кто-то соглашается. Сейчас веду я, вы соглашаетесь со мной или нет – ваш выбор. Я не самый лучший водитель, у меня вовсе не безупречный драйврекорд, однажды я побывал в аварии, в которой чудом никто не пострадал. Это было даже красиво: машина, которую я подбил, летела на скорости больше ста километров в час. Я видел, как она с трудом затормозила у бордюра, совершив прыжок от одного края дороги к другому, но водителю удалось удержаться в рамках дорожного полотна и не улететь в кювет. Долгое время из машины никто не выходил, я сидел и ждал не шелохнувшись, переживая эмоциональный ступор за рулем Тойоты, у которой от столкновения перекосило стойку на капоте, но Марк 2 прошел скользом, и я даже не почувствовал удара. Теперь Марк остывал на обочине и из него что-то выливалось.

Все мы участники движения: за рулем, на пассажирском сидении или даже просто попивая кофе в придорожном кафе. Доверие слишком дорого обходится, но мы вынуждены идти на риск. Мы боимся пьяных, боимся безумных, боимся уставших и засыпающих за рулем. У каждого свои фобии. Я боюсь громкой музыки в салоне – водитель подвержен всякому влиянию из вне, а музыка задает ритм движению. В детстве я затыкал уши и визжал от страха, когда слышал застольное пение взрослых. Это многое во мне объясняет. Говорят, это признак аутизма, но я не верю. Я просто не люблю музыки и не понимаю ее. Я считаю ее вредной и противоестественной. Сколько раз я портил отношения с коллегами, вынуждая их убавить громкость своих приемников. Если они просто на меня злились за это, то я их по настоящему ненавидел. Это они пытали меня словно узника из тюрьмы в Гуантанамо западной поп-музыкой. Лучше терпеть недовольство собой, чем испытывать ненависть. Я доверяю словам, даже лживым. Все сказанное имеет смысл. Речь меня возбуждает. Речь несёт не только информацию, но и живую человеческую энергию. Даже через время, даже если человек давно умер. Это тайна, которую невозможно разгадать. Возможно это и есть мой алтарь. В жизни так много таинственного, что меня никогда не тянуло к сверхъестественному. Это неточная цитата одного автора, имя которого я забыл.

У меня было довольно милитаризированное детство. Если раньше я не видел в этом ничего необычного, то теперь я понимаю, что война в тех районах Украины, где я жил в начале семидесятых, оставила довольно глубокий, местами еще свежий след. Дети находили в полях пробитие снарядами немецкие каски, фрагменты оружия, снаряды. Однажды дети нашли гранату, похожую на бутылку с откручивавшимся горлышком и бегали с ней, пока кто-то из взрослых не отобрал у мальчишек игрушку. Я хорошо помню то чувство, которое подмывало меня дернуть за кольцо и бросить гранату за сарай, как я видел это в фильмах про войну, которые шли по телевизору с утра до вечера. Про войну писали и в детских книжках, мы играли в войну, у нас всегда под рукой был арсенал игрушечного оружия, мы были в любую минуту суток готовы вступить в бой с врагами.

Это чувство воинственности исподволь превращало мальчиков в мужчин, даже если они не слишком к этому стремились. Мы знали минимальный набор фраз на немецком на случай внезапного захвата в плен «языка». Думаю, что при необходимости, мы могли бы вполне квалифицированно провести допрос, применяя в том числе и пытки.