Текст книги "Гибель вермахта"
Автор книги: Олег Пленков
Жанр:
Военная история
сообщить о нарушении
Текущая страница: 21 (всего у книги 29 страниц)
Хуже всего, однако, пришлось немцам в Восточной Пруссии, Померании и Силезии. Дело в том, что планомерную эвакуацию немецкого гражданского населения из фронтовых районов Гитлер категорически отверг, декларировав «народную войну» (Volkskrieg). Организовывать и готовить к ней население стали гауляйтеры, ставшие имперскими комиссарами обороны. Ни один командир дивизии не мог начать отступление, не предуведомив об этом Гитлера и не получив на это разрешения. В новогоднем радиообращении 1 января 1945 г. Гитлер подтвердил свою готовность бороться до конца, еще раз сумев пробудить у немцев иллюзии и надежду на победу{717}. В Восточной Пруссии положение было усугублено тем, что местные партийные функционеры во главе с Эрихом Кохом, известным своим предыдущим руководством рейхскомиссариатом Украины, до последнего мешали эвакуации гражданского населения. Кох так гордился своей жестокостью, что не возражал, когда за глаза его называли «вторым Сталиным». Он, как и Гитлер, и слышать ничего не хотел о маневренной обороне и мобилизовал тысячи людей на строительство укреплений и рытье окопов{718}. Причем он даже не посоветовался с армейским начальством, где конкретно строить оборонительные рубежи. Кох стал одним из первых нацистских функционеров, который организовал мобилизацию в «фольксштурм» стариков и подростков, обрекая их на верную гибель. Но хуже всего было то, что он отказался проводить мобилизацию гражданского населения, которое первым испытало на себя месть победителей. Причем советские репрессии со временем не утихали, а усиливались. 5 мая Берия прислал в Восточную Пруссию, в распоряжение генерал-полковника Аполлонова, девять полков НКВД и 400 оперативных работников СМЕРШа. Перед ними была поставлена задача уничтожения всех шпионов, саботажников и других враждебных элементов. Порядка 50 тысяч «врагов» к тому времени было уже уничтожено – это произошло сразу после вторжения Красной армии в Восточную Пруссию в январе 1945 г. К концу мая население региона, которое до войны составляло 2,2 миллиона, сократилось до 190 тысяч. Оказавшись первой немецкой землей, куда ступила нога советского солдата, Восточная Пруссия подверглась самому опустошительному разорению. Красноармейцы вымещали на местном населении всю накопившуюся по отношению к Германии ненависть. В течение нескольких лет эта земля лежала в руинах. Дома были сожжены или разграблены. Весь скот был угнан в СССР. Фермы опустели. Многие плодородные прежде места превратились в болота. Большинство оставшихся девушек и женщин были мобилизованы в «трудармию» и отправлены в Советский Союз. Там они занимались работой на лесоповале, осушали болота, рыли каналы… Они работали в СССР до демобилизации «трудармии» в 1947 г. Около половины из них умерли, а оставшиеся были возвращены в советскую зону оккупации Германии{719}.
Насилия, совершаемые советскими войсками, усиливали сопротивление вермахта. Насилия и убийства не должны быть релятивированы преступлениями нацистов в Советском Союзе – еще «отец истории» Геродот писал, что спартанцы (или лакедемоняне) в V веке до нашей эры убили персидских послов, а затем направили к персам своих послов, предполагая, что их в отместку также убьют. Но царь государства Ахеменидов Ксеркс заявил, что не намерен «уподобляться лакедемонянам», поскольку если он нарушит принятый во всем мире закон не убивать послов, то облегчит вину лакедемонян за совершенное ими преступление. Послы Спарты были отпущены. Сходные представления существовали и в законах других народов, в законах рыцарской чести и пр. В 1625 г. все эти правила были систематизированы голландским юристом и государственным деятелем Гуго Гроцием в труде «О праве войны и мира»{720}. Нарушать эти законы, пусть даже и в порыве праведного гнева, – это значит уподобляться преступникам… В принципе, советская оккупационная политика в Германии на первых порах строилась так же, как и нацистская в Советском Союзе: по принципу «око за око, зуб за зуб».
Необыкновенное ожесточение войны побудило нацистское руководство обратиться к последним людским резервам. Вследствие огромных потерь на всех фронтах после летней кампании 1944 г., в ОКВ заговорили о вероятности привлечения в вермахт и мужчин старше 45 лет, что было предусмотрено Законом о вермахте от 1935 г. Уже в сентябре 1944 г. гражданское население стали мобилизовывать на строительство фортификационных сооружений, а в конце 1944 г. было объявлено о создании фольксштурма (Volkssturm) – на манер ландштурма наполеоновских времен. Организация фольксштурма была поручена Борману и он рассматривался как подразделение партии{721}. Полностью вооружить 6 миллионов человек оказалось невозможным, поэтому некоторые подразделения фольксштурма были вооружены только охотничьими или спортивными ружьями. Эти подразделения не были униформированы, но носили на гражданской одежде повязки фольксштурма с надписью «Deutscher Volkssturm – Wehrmacht». Чтобы преодолеть нехватку оружия, начали производство упрощенных моделей карабина, который тут же окрестили «фольксгевер» (Volksgewehr), упрощенных автоматов (Volksmaschinenpistole), а также облегченных гранат (Volksgranate). Но главным оружием фольксштурма стал кумулятивный противотанковый гранатомет – «фаустпатрон» (Panzerfaust){722}. О необходимости тотальной мобилизации Гитлер упоминал еще в декабре 1942 г. Тогда он сказал о том, что в случае необходимости в вермахт нужно будет привлечь и 14-летних детей: «Пусть лучше они погибнут в борьбе на Востоке, чем будут погублены рабским трудом после поражения»{723}.
Идея организации фольксштурма принадлежала генералу Хойзингеру из ОКХ, но его организацией, по указу Гитлера от 25 сентября 1944 г., занималась партия.{724} Борман возложил организацию и руководство фольксштурмом на гауляйтеров, которые были ему подотчетны. Гиммлер, не желая, чтобы его обошли, начал весьма своеобразным путем формировать Внутреннюю армию. Вместо того чтобы направлять новых призывников в резервы на действующих фронтах для дальнейшего распределения по частям, он с головой ушел в создание еще одного типа дивизий – фольксгренадерских. Эти дивизии формировались на остатках частей, «выгоревших» в предшествующих кампаниях. Теперь их заполняли пестрым сборищем из старших мальчишек ГЮ, наземного контингента Люфтваффе, пожилых чиновников-резервистов, инвалидов и морских кадетов. Их обеспечивали новым, прямо с заводов, оружием{725}. Советские солдаты называли членов ГЮ и фольксштурмовцев с фаустпатронами «тоталами», поскольку те являлись продуктами «тотальной мобилизации». Офицеры вермахта придумали для них другое название – «варево» (Kochtopf), так как это воинство представляло собой «смесь старых костей и мяса с зелеными овощами»{726}.
Vae Victis[20]20
«Горе побежденным» (лат.).
[Закрыть]
«Продолжайте сражаться вместе с нами против ненавистного большевизма, кровавого Сталина и его еврейской клики; за свободу личности, за свободу вероисповедания и совести, за отмену рабского труда, за собственность и владение ею, за свободное крестьянство на собственной земле, за социальную справедливость, за счастливое будущее ваших детей, за их право на образование и карьеру независимо от происхождения, за государственную защиту престарелых и больных…».
(И. Геббельс, в январе 1945 г.){727}
«Когда я созерцаю лучезарные дали моей прекрасной родины, простирающиеся передо мной, я хочу только одного – только бы их не накрыла война и орды врагов. Я уверен: такой день не настанет никогда, если мы, немцы, не будем посягать на лучезарные дали других народов.
(Густав Винекен, в 1913 г.){728}
«Солдат вермахта выполнял свою задачу до конца – самоотверженно, храбро и дисциплинированно. При этом он искренне верил, что выполняет свой святой долг перед отечеством. Этой верой простого солдата злоупотребило преступное государство – в этом трагедия вермахта и немецкого солдата».
(Министр обороны ФРГ Теодор Бланк, 27 июня 1955 г.){729}
«Мы проиграли, – признавал в январе 1945 г. один немецкий унтер-офицер, – но мы будем сражаться до последнего человека». Немецкие ветераны Восточного фронта считали, что война для них может закончиться только смертью. Любой другой исход казался просто немыслимым. Они хорошо знали, что Красная армия будет мстить за все произошедшее на оккупированных территориях. Сдача в плен русским означала для этих ветеранов работу в качестве «сталинской рабочей лошади» (Stalinpferd), неминуемую гибель в сибирских лагерях. «Мы больше не воевали ни за Гитлера, ни за национал-социализм, ни за Третий Рейх, – писал один из ветеранов дивизии «Великая Германия» Ги Сайер. – Мы не воевали даже за наших невест, матерей, родных и близких, запертых в ловушке опустошенных бомбардировками городов. Мы воевали из одного только страха… Мы воевали за самих себя; воевали, чтобы не погибнуть в грязных щелях и траншеях, заполненных снегом; мы воевали подобно крысам»{730}.
Один ветеран-фронтовик в ответ на пораженческие разговоры сказал в переполненном вагоне пригородного поезда, что если эту войну выиграют другие, то они сделают с немцами лишь малую часть того, что те сотворили на оккупированных территориях на Востоке. В вагоне сразу воцарилась гробовая тишина{731}. Еще больший эффект имели слова, произнесенные по радиостанции французского правительства: «Германия, твое жизненное пространство является теперь пространством смерти»…{732}
Какой будет месть Германии со стороны Советского Союза, немцы могли себе представить уже за два года до падения Берлина. 1 февраля 1943 г. группу немецких военнопленных, шедших под конвоем, остановил советский полковник и сказал им по-немецки, указывая на сталинградские руины: «Именно так будет выглядеть и Берлин»{733}.
Нацистское руководство, со своей стороны, делало все, чтобы подобные пророчества стали действительностью. Гитлер запрещал немецким войскам прорываться из окруженных городов, присваивая этим городам названия «крепостей». Это было примером самоубийственной стратегии нацистов и бесполезного кровопролития. Гитлер знал, что обрекает гарнизоны таких «крепостей» на верную гибель, поскольку у Люфтваффе просто не было горючего, чтобы сбрасывать окруженным войскам припасы. К 14 февраля из «крепостей» группы армий «Висла» продолжали держаться Кенигсберг, Бреслау и Познань. Уличные бои в Познани предвосхитили то, что затем произошло в Берлине. Познань поручили брать В.И. Чуйкову, который командовал советскими войсками (62-й армией) в Сталинграде; ему принадлежит знаменитая фраза: «Сталинград – это академия уличных боев». Теперь «академик» делал то же, что и немцы в Сталинграде, – он безжалостно атаковал немцев в городе Познань, применяя огромную мощь военной техники и используя малые силы пехоты{734}. 18 февраля В.И. Чуйков отдал приказ об артподготовке: 1400 орудий и ракетных установок «катюша» целых четыре часа утюжили германскую оборону, после чего советские штурмовые группы ворвались в разрушенные здания. Если в каком-либо месте противник продолжал сопротивляться, к нему срочно подтягивались 203-мм гаубицы. Они начинали прямой наводкой бить по укрепленным позициям. Чтобы выкурить немцев из подвалов, штурмующие активно использовали огнеметы. Тех немецких солдат, кто решался сдаться в плен, расстреливали их же офицеры. Конец, однако, был неотвратим. В ночь с 22 на 23 февраля комендант познаньского гарнизона генерал-майор Эрнст Гоммель положил на пол флаг со свастикой, лег на него и застрелился. Остатки гарнизона капитулировали.
Осада Бреслау продолжалась намного дольше – город еще держался, когда уже пал Берлин. Фанатичный гауляйтер Карл Ханке был убежден, что столица Нижней Силезии во что бы то ни стало должна остаться немецкой. Ханке, за которым стоял авторитет не менее фанатичного генерал-фельдмаршала Фердинанда Шернера, провел в городе ряд мер дисциплинарного характера. Расстрелу мог подвергнуться любой немец. Даже десятилетних детей, несмотря на артиллерийские обстрелы, заставляли работать на строительстве посадочной площадки для самолетов. Шернер утверждал: «Почти четыре года азиатской войны совершенно изменили солдата на фронте. Они закалили его и сделали фанатичным борцом против большевизма… Кампания на Востоке произвела на свет политического бойца»{735}. Бреслау был окружен советскими войсками 15 февраля, но держался до конца войны благодаря воздушному мосту и жестокости Ханке. Геббельс был от него в восторге: «Ханке прислал мне чрезвычайно драматическое и полезное донесение из Бреслау. Из него видно, что он достиг совершенства своей работе. На сегодня он представляет собой наиболее энергичного национал-социалистического вождя. Бои превратили Бреслау в развалины. Но горожане отчаянно сражаются за каждую пядь земли. Советы пролили просто невероятное количество крови, сражаясь за Бреслау»{736}. 28 января Ханке приказал казнить бургомистра города доктора Шпильхагена «за пораженчество». В течение 77 дней 40 тысяч защитников Бреслау сдерживали натиск 6-й советской армии. Правда, атаки советских войск не были столь решительными, как при штурме Кенигсберга, и в осажденном городе до окончания войны поддерживалось некое подобие нормальной жизни. Только 6 мая комендант Бреслау генерал фон Нихофф сдал город, а Ханке бежал.
Именно из-за бессмысленных приказов «держаться до последнего» на безнадежных позициях происходили постоянные стычки между Гитлером и начальником ОКХ Гудерианом. Конфликт между ними достиг апогея в связи с положением в городе-крепости Кюстрин, расположенном на слиянии Одера и Варты. Кюстрин, который являлся, по существу, воротами на Берлин (до которого было 80 км), оказался между двух советских плацдармов на левом берегу Одера. Северный плацдарм удерживала 5-я ударная армия генерала Берзарина, а южный – 8-я армия (бывшая Сталинградская 62-я) Чуйкова. Гитлер хотел окружить армию Чуйкова с юга, ударив от Франкфурта-на-Одере. Гудериан всеми силами пытался этому помешать, понимая, что для таких операций немецкие войска не обладают достаточными силами. 22 марта, когда Гиммлер передавал дела командования группой армий «Висла» генералу Хайнрици, для оборонявшихся в Кюстрине произошла настоящая катастрофа. Дело в том, что когда немецкие дивизии осуществляли перегруппировку для проведения намеченной Гитлером наступательной операции, 25-я дивизия покинула Кюстринский коридор раньше времени, до того, как к ней подошла замена. Берзарин и Чуйков мгновенно отреагировали на этот просчет – коридор был перерезан советскими войсками. Кюстрин оказался полностью изолирован{737}.
Для того чтобы освободить Кюстрин, Гитлер приказал 9-й армии генерала Буссе 27 марта начать наступление. Это наступление, однако, ни к чему не привело – немецкие танковые и пехотные части на голом пространстве были расстреляны 8-й советской армией. 28 марта Гитлер и Гудериан схлестнулись в споре о причинах неудач. Их полемика уже не напоминала разумное обсуждение, однако остановиться они не могли и орали друг на друга так, что офицеры и адъютанты оцепенели. Гитлер обозвал Генеральный штаб и всех его офицеров «бесхребетными и тупоголовыми идиотами, которые его дезинформируют и вводят в заблуждение». Гудериан потребовал объяснить, что значит: «вводят в заблуждение» и «дезинформируют». Разве Гелен в докладе разведки «дезинформировал» фюрера о численности советских войск? Кто оставил восемнадцать дивизий вермахта в Курляндском котле? Кто кого «вводил в заблуждение» относительно них? Гудериан спросил Гитлера, когда тот собирается эвакуировать Курляндскую армию. Стычка была такой яростной, что впоследствии никто не мог в точности вспомнить, как она развивалась. Адъютант Гудериана майор фон Лорингхофен был уверен, что шефа арестуют… Того с трудом убедили покинуть совещание, а Гитлер без сил свалился в кресло.
После этого Гитлер почти заботливым тоном посоветовал Гудериану отдохнуть и отправил его в отпуск «для поправки здоровья». 29 марта начальником Генштаба был назначен угодливый Кребс, от которого командующий группой армий «Висла» Хайнрици никакой поддержки не ждал{738}. Последние признаки взвешенности в военном руководстве исчезли.
Кребс был образцом командира-штабиста, то есть офицера, всегда находящегося в подчинении у вышестоящего начальника. Именно такой начальник Генштаба и был нужен Гитлеру. В 1941 г. Кребс был военным атташе в Советском Союзе, он немного говорил по-русски и как-то встречался со Сталиным, который именно ему сказал в апреле 1941 г., во время проводов японского министра иностранных дел: «Мы должны оставаться друзьями, что бы ни случилось». «Я убежден в этом», – ответил остолбеневший Кребс{739}.
К моменту назначения Кребса немцы пребывали в самом мрачном расположении духа, ожидая самого худшего; отражением этих настроений были и мрачные шутки, например: «жизнь, она как детская рубашка – короткая и грязная». Грязь, на самом деле, доминировала везде – и на фронте, и в тылу. Поскольку огонь или дым привлекали внимание советских снайперов, немецкие солдаты перестали греть воду и, соответственно, мыться и бриться.
Рацион к концу марта стал еще хуже. В основном в течение дня военнослужащие получали полбуханки ржаного хлеба, твердую, как скала, булку, тушеное мясо или суп, который доставляли на передовую только по ночам. Все полевые кухни находились в тылу. Только в редких случаях солдатам раздавали «пакеты фронтовиков» (Frontkampferpackchen), в которых находились какие-либо сласти – пирожные или шоколад. Самой большой проблемой была чистая питьевая вода. Многие солдаты страдали от дизентерии, и все окопы напоминали отхожие места{740}. Все больше германских фронтовиков и недавно мобилизованных новобранцев открыто выражали свое неудовольствие необходимостью воевать «до последней капли крови». Представитель шведского посольства, в конце марта 1945 г. совершивший поездку от Кюстрина до Берлина, докладывал военному атташе, что он насчитал на своем пути целых двадцать постов полевой жандармерии. В задачу жандармов входил арест дезертиров, бегущих с фронта{741}. Полевая жандармерия в середине апреля тщательно проверяла всех солдат, идущих в тыл, независимо от того, были они ранены или нет. Тут же из них набирали сборные команды, которые вновь отправляли на фронт. Солдаты называли полевых жандармов не только «цепными псами», но и «героями-ворами» (Heldenklau). Последняя кличка представляла собой игру слов – от нацистского пропагандистского термина «Kohlenklau». Так называли тех, кто воровал государственный уголь для отопления собственного дома{742}. Росло количество дезертиров, о чем свидетельствуют следующие данные{743}.
| Время | 1941 | 1942 | 1943 | 1944 |
| Январь | 493 | 1434 | 1720 | 13 133 |
| Февраль | 493 | 1533 | 1898 | 13 070 |
| Март | 443 | 1168 | 2349 | 12 243 |
| Апрель | 499 | 1098 | 2349 | 12 243 |
| Май | 536 | 953 | 2881 | 13 281 |
| Июнь | 638 | 921 | 3181 | 14 271 |
| Июль | 939 | 1161 | 3754 | 18 203 |
| Август | 1024 | 1365 | 5067 | 19 103 |
| Сентябрь | 1079 | 1555 | 7275 | 21 394 |
| Октябрь | 1003 | 1721 | 10134 | 25 105 |
| Ноябрь | 1305 | 1807 | 12295 | 23 234 |
| Декабрь | 1302 | 1866 | 13836 | 17 283 (только армия запаса) |
3 марта 1945 г. Геббельс записал в дневнике, что число дезертиров сильно выросло – десятки тысяч солдат скрываются от фронта. Гитлер еще в «Майн кампф» требовал жесткого обращения с дезертирами: «Каждый солдат должен знать, что на фронте можно погибнуть, а каждый дезертир должен умереть». Полевая жандармерия вермахта и эсэсовцы разыскивали дезертиров, расстреливали их и вешали с табличками на груди: «Я трус-дезертир» (Ich bin ein fahnenfltichtiger Feigling). Особое распоряжение по вермахту о наказаниях за военные преступления (KSSVO, Kriegssonderrechtsverordnung), вступившее в силу в августе 1939 г., в § 5 требовало расстрела за дезертирство. Только в редких случаях при смягчающих обстоятельствах военным судьям можно было заменить расстрел каторгой или тюрьмой{744}.
Немецкий писатель Альфред Андреш, будучи солдатом вермахта, дезертировал в марте 1945 г. на фронте в Италии. В автобиографической повести «Вишни свободы» (1952 г.) он описал свои тогдашние злоключения. В ФРГ повесть вызвала скандал – немецкая общественность осудила Андреша. Заступился за него только Генрих Бёлль. Со временем положение в ФРГ изменилось до прямо противоположного: в 1978 г. министр-президент Баден-Вюртемберга Ханс Фильбингер вынужден был уйти в отставку из-за публикации в газете Die Zeit материалов о том, что он, будучи военным судьей, в январе 1945 г. приговорил моряка Вальтера Грегера (Groger) к смертной казни за дезертирство. Дело Фильбингера вызвало в стране большой резонанс – на этот раз общественность была на стороне дезертиров. В 1985 г. в Касселе, а затем в Бремене, Дармштадте, Геттингене, Бонне и Ульме – были воздвигнуты памятники дезертирам из вермахта. В Торгау в здании бывшей тюрьмы вермахта для военных преступников была открыта постоянная экспозиция, напоминающая о преступлениях военной юстиции{745}.
Не менее тяжелым, чем на фронте, было и положение берлинцев. Сначала там были великолепно организованные бомбоубежища, где берлинцев ждал полный комфорт, санитарные комнаты, медсестры; потолки укрытий на случай отключения электричества были покрашены специальной люминесцентной краской, и в темноте поначалу светились, а затем начинали тускло мерцать. Впоследствии из-за разрушения водопровода снабжение бомбоубежищ водой прекратилось. Туалеты вскоре оказались в ужасном состоянии, что стало настоящим бедствием для людей, делавших культ из чистоты и гигиены{746}. Немецкие стандарты чистоты и гигиены рушились буквально на глазах. Одежда и кожа людей быстро покрывались пылью от штукатурки и битого кирпича. О том, чтобы использовать воду для мытья, уже никто не думал. Предусмотрительные берлинцы заранее кипятили воду и сливали ее в канистры. Они понимали, что скоро питьевая вода станет для них ценнее золота{747}. Бомбоубежища, как правило, были сильно переполнены, и о соблюдении там санитарных норм не могло быть и речи. Показательно, что в Берлине в комплексе бомбоубежищ на станции метро «Гезундбруннен» для измерения уровня оставшегося в убежище кислорода использовали свечи. Как только от недостатка кислорода свечи гасли на столах, детей поднимали на руки, а когда свечи гасли и под потолком, тогда все покидали бомбоубежище, несмотря на то, что творилось наверху{748}.
Естественно, многие берлинцы в таких условиях стремились покинуть город. 4 февраля 1945 г. немецкая аристократка Урсула фон Кардорф записала в дневнике: «Я не единственная, кто хочет уехать из Берлина. Люди просто не могут теперь оставаться в одиночестве. Они собираются вместе, словно стадо оленей во время бури. Все говорят о поддельных паспортах, визах, командировках, удостоверениях личности иностранных рабочих. У каждого свой план спасения. Один глупее другого. Но какими бы идиотскими ни были наши планы, они все же спасают нас от безысходности»{749}.
9 марта Гитлер приказал укрепить позиции под Берлином, и гражданское население начало строить противотанковые заграждения. Особое внимание при этом было уделено Зееловским высотам (Seellower Hohen). Гитлер заявил, что сражение за Берлин должно закончиться «победой в обороне» (Abwehrsiege). В своем приказе по Восточному фронту от 16 апреля Гитлер заклинал: «Еврейско-большевистский смертельный враг перешел в последнее массовое наступление. Он пытается опустошить Германию и уничтожить немецкий народ. Вы, солдаты Восточного фронта, на своем опыте знаете, какая участь грозит вашим детям, женам и матерям. Старики, мужчины и дети будут перебиты, женщины и девушки станут казарменными шлюхами, а оставшиеся в живых будут отправлены в Сибирь»{750}. Как бы в подтверждение грядущей для берлинцев опасности, 28 марта 1945 г., в 11 утра, в небе над Берлином появились первые советские самолеты. Их тактика была новой по сравнению с тактикой американских или английских самолетов. Пролетая над самыми крышами, десятки советских истребителей поливали улицы пулеметным огнем. Вдоль всей Курфюрстендам торговцы ныряли в подъезды, бежали к входам в метро или под защиту руин. Но многие берлинцы, отстоявшие долгие часы в длинных очередях за недельным рационом, не трогались с места{751}. Берлинские остряки расшифровывали аббревиатуру на уличных указателях (Luftschutzraum – бомбоубежище) как «Lerne schnell Russisch» (быстрее учи русский язык){752}. Еще одним свидетельством сохранения известной в Германии традиции черного берлинского юмора в отнюдь не веселое рождество 1944 г. стал ответ берлинца на вопрос о лучшем рождественском подарке для родственников: «будь практичным – подари им гроб»{753}. По мере того как союзные армии с обеих сторон подходили к Берлину, шутки становились все более актуальными: «оптимисты учат английский язык, а пессимисты – русский»{754}. В условиях непрерывных англо-американских бомбежек даже женщины не теряли юмора – большим успехом среди берлинок пользовалось выражение «лучше русский на твоем животе, чем американец на твоей голове»{755}. В городе появилось новое приветствие. Совершенно незнакомые люди пожимали друг другу руки со словами: «желаю выжить» (bleib iibrig). Многие берлинцы пародировали радиосообщение Геббельса. Тот, утверждая, что судьба Германии внезапно переменится, сказал: «Фюрер точно знает час перемены. Судьба послала нам этого человека, чтобы мы в это время величайшего внешнего и внутреннего стресса стали свидетелями чуда». Эти слова повсюду повторяли с насмешливой интонацией. В обиходе появилась еще одно смешное словечко-прозвище, которым наградили Гитлера берлинцы: Grofaz – это аббревиатура от словосочетания Großte Freiherr aller Zeiten (величайший полководец всех времен){756}.
На улицах обреченного Берлина появлялось все больше плакатов нацистской пропаганды, но берлинцы предпочитали циничные лозунги, к примеру: «наслаждайтесь войной, мир будет гораздо хуже»{757}. Следуя этому призыву, спекулянты в Берлине баснословно обогащались – на черном рынке предлагалось сколько угодно хорошего кофе и спиртного; при катастрофической нехватке горючего на фронте, бензина на черном рынке было сколько угодно, и по Берлину по-прежнему курсировало много частных автомобилей{758}.
В течение марта советские войска занимались расширением и укреплением плацдармов на Одере и ликвидировали последние очаги сопротивления на правом фланге и на Балтийском побережье. Три советских фронта – Рокоссовского, Жукова и Конева – вместе располагали более чем 70 танковыми бригадами, из которых только 25 вели непосредственные боевые действия. Остальные были сосредоточены в двух штурмовых таранах – один южнее, другой севернее Берлина – и должны были соединиться западнее города. Сталин решил, что это будет последняя битва. Битва за Берлин имела не стратегическое, как битва за Сталинград, но символическое и эмоциональное значение{759}. Подобно западным союзникам, советская Ставка переоценивала силы немцев и необходимую мощь сокрушающего удара. В Ялте уже была достигнута принципиальная договоренность по границам остановки армий и оккупационным зонам, так что «гонка к Берлину» была не нужна. Английский план 1943 г. на случай капитуляции Германии назывался «Рэнкин-Си»{760}. Его авторам пришлось учитывать всевозможные непредсказуемые обстоятельства. Что случится, если враг капитулирует внезапно, и это известие захватит союзников врасплох, как это случилось в ноябре 1918 г. после непредсказуемой капитуляции немцев? Чьим войскам куда идти? Какие районы Германии будут заняты американскими, британскими, советскими войсками? Кому предстоит брать Берлин? Это были очень существенные вопросы, и во избежание недоразумений ответы должны были быть ясными и решительными. Со своей стороны, британцы задолго до этого, еще в 1941 г., подготовили свои планы оккупации Германии, которую предполагалось разделить на три зоны. По этому плану Британии отводились промышленно богатые районы Германии. Берлин, как предполагалось англичанами, будет оккупирован тремя державами{761}. Эти соображения были учтены на Ялтинской конференции.
Тем не менее, поскольку союзники перешли Рейн большими силами, советское наступление на Берлин не могло откладываться на большой срок. В самом деле – 10 марта битва за Западный вал на севере была завершена, Везельский мост был взорван, немцы отошли на западный берег реки. 1-я канадская армия заплатила за победу высокую цену, потеряв 15 734 человека, 9-я американская армия потеряла 7300 человек. Спустя неделю на Западный вал с инспекционной поездкой прибыл Черчилль, который совершил мальчишескую выходку: он пригласил журналистов «помочиться на великий германский Западный вал» и сам это сделал{762}…
Последней крупной группировкой на Западе оставалась группа армий «Б» в долине реки Рур. Там были сосредоточены основные оружейные заводы Круппа и сталелитейные комбинаты Тиссена. К утру 1 апреля 1-я и 9-я американские армии завершили окружение германской группировки численностью до 320 тысяч солдат и около миллиона гражданского населения, нахолившегося в плачевном состоянии из-за бомбежек и недостатка продовольствия. Начальник штаба 5-й танковой армии вермахта генерал Меллентин так описывал итог еще одной немецкой военной катастрофы: «Большая часть группы армий “Б” оказалась зажатой между Руром и Зигом, а обстоятельства складывались более чем удручающе. Все еще было туманно и по-зимнему холодно, и руины городов Рура служили весьма подходящими иллюстрациями для последнего акта этой трагедии. Горы угля, развалины зданий, искореженные рельсы, взорванные мосты. Мне не раз приходилось видеть поле битвы, но ни одно из них не казалось столь странным, как рурский промышленный комплекс в момент уничтожения группы армий “Б”{763}.
15 апреля командующий 18-м американским авиадесантным корпусом генерал Риджуэй написал Моделю, призывая его сдаться: «Ради солдатской чести, во имя репутации германского офицерского корпуса, ради будущего Германии, немедленно сложите оружие. Жизни немцев, которые вы спасете, еще пригодятся вашей стране. Германские города, сохраненные вами, окажутся незаменимыми для благоденствия вашего народа»{764}. Фельдмаршал Вальтер Модель ответил категорическим отказом. Единственное, на что он пошел, – распустил по домам фольксштурм. В плен попало 317 тысяч немецких солдат. Модель отказался от сдачи в плен, заявив своим штабным офицерам: «Я просто не могу этого сделать. Ведь русские заклеймили меня как военного преступника»{765}. Утром 21 апреля он застрелился.
