Текст книги "Творческое наследие Б.Ф. Поршнева и его современное значение"

Автор книги: Олег Вите

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 12 страниц)

2. От интердикции к суггестии

Спокойная и комфортная жизнь продолжалась, однако, не вечно. Постепенно созрел очередной экологический кризис (тот самый, выходом из которого оказалась дивергенция).

Этот кризис настолько глубоко затронул экологическую нишу палеоантропа, что даже те почти «предельные» в животном мире инструменты адаптации, которые он успел приобрести, проходя через предыдущие кризисы, не гарантировали его от неумолимо надвигающейся очередной угрозы вымирания.

Непреодолимые трудности жизни в условиях кризиса вновь вынуждали палеоантропа к энергичному поиску новых, выходящих за рамки прежнего опыта, путей адаптации (то есть палеоантроп занялся делом, до боли знакомым современному российскому «неоантропу»).

И дело пошло, когда палеоантроп, основательно отшлифовавший на других животных свое мастерство в области интердикции, вознамерился применить этот мощный инструмент к себе подобным, к другим палеоантропам. Таким образом, круг, пройденный интердикцией, замкнулся: возникшая внутри больших скоплений палеоантропов и адаптированная для применения исключительно по отношению к другим животным интердикция вернулась во внутренние отношения палеоантропов между собой. Но задача, которую она решала теперь, была другая: нейтрализовать действие не имитативного рефлекса, как в начале пути, а рефлекса, запрещавшего убивать. Это и вывело палеоантропа на тропу дивергенции – «выращивания» нового вида, особо податливого на интердикцию.

Жизнь, однако, быстро подсказала, что верхние лобные доли, надежно обеспечивающие податливость на интердикцию, в случае, если начать практиковать интердикцию уже внутри собственно «большелобых», способны предоставлять такие инструменты сопротивления ей, которые остальным животным принципиально недоступны. Таким образом, «выведя» полезную для себя породу – неоантропов, палеоантропы вышли на совершенно не приемлемый для животного мира «побочный» результат: они вытолкнули неоантропа из зоологического режима развития в социальный.

Дальше совсем коротко. Поршнев реконструирует три ступени развития нейросигнального дистантного взаимодействия:[78]78
  Там же, с. 430–432.


[Закрыть] интердикция I (на пороге дивергенции, описана выше), интердикция II (разгар дивергенции, торможение интердикции I, или «самооборона») и интердикция III, или «суггестия» (перенесение отношений дивергенции в мир самих неоантропов). Суггестия – это уже порог собственно человеческой речи. «Полная зрелость суггестии», – пишет Поршнев, – «отвечает завершению дивергенции».[79]79
  Там же, с. 442.80


[Закрыть] Соотношение между тремя этими ступенями – поясняет Поршнев – можно условно сравнить с соотношением «нельзя» – «можно» – «должно».

Переход со ступени на ступень происходил, естественно, не без естественного отбора из многочисленных мутаций, масштаб и разнообразие которых были спровоцированы кризисом, а значит, и не без множества неустойчивых переходных форм. И только у одной из мутаций – неоантропа – третья ступень (суггестия) этим отбором была надежно и навсегда закреплена. Выше было показано, что от такого закрепления биологическую пользу извлек вначале вовсе не сам неоантроп. Последнему еще много предстояло потрудиться для того, чтобы обернуть вредное приобретение себе на пользу.

Первыми шагами такого развития, выходящими за рамки биологической эволюции, то есть не требовавшими уже изменения анатомии и физиологии нового животного, стало возникновение «контрсуггестии» – инструмента сопротивления суггестии – и «контрконтрсуггестии» – инструмента подавления, преодоления этого сопротивления. В свою очередь, возникновение пары «контрсуггестия – контрконтрсуггестия», с одной стороны, выталкивало неоантропа в бесконечный процесс усовершенствования форм того и другого,[80]80
  См.: «Контрсуггестия и история. История и психология.» Сборник статей. Под редакцией Л.И. Анцыферовой и Б.Ф. Поршнева – М.: Наука, 1971.


[Закрыть] а с другой, делало возможной и необходимой интериоризацию внешнего взаимодействия во внутренний диалог. Но это случилось уже много позже…

Сказанное – лишь самый беглый обзор исследований Поршнева физиологии высшей нервной деятельности. Многое, очень многое пришлось опустить, многое – предельно упростить. Но и этого обзора достаточно, чтобы показать, что сделанное Поршневым в этой науке отнюдь не ограничивается мелочами. Он посягнул на фундаментальные вещи.

Как же отреагировала профессиональная физиология?

Положение здесь, насколько мне известно, еще хуже, чем собственно в антропологии. Результаты исследований Поршнева в области физиологии даже и не пытались опровергать. Их просто игнорировали. Мне неизвестно ни одного отклика на поршневский анализ со стороны профессиональных физиологов. Это тоже форма описанной Поршневым «контрсуггестии», причем наиболее примитивная:

«Пожалуй, самая первичная из них в восходящем ряду – уклониться от слышания и видения того или тех, кто формирует суггестию в межиндивидуальном общении».[81]81
  Там же, с. 18.


[Закрыть]

Лет десять назад один пожилой ленинградский физиолог в частной беседе объяснил сложившуюся ситуацию следующим образом: современными физиологами признается только то, что является результатом использования микроскопа, скальпеля, химического анализа и т. п. Все остальное – «философия».

Тем не менее, рискну высказать уверенность, что потребность физиологов в «философии» в духе Павлова, Ухтомского и Поршнева исчезла не навсегда. Она еще вернется.

VI. Психологические науки

Лет десять назад один пожилой ленинградский физиолог в частной беседе объяснил сложившуюся ситуацию следующим образом: современными физиологами признается только то, что является результатом использования микроскопа, скальпеля, химического анализа и т. п. Все остальное – «философия».

Тем не менее, рискну высказать уверенность, что потребность физиологов в «философии» в духе Павлова, Ухтомского и Поршнева исчезла не навсегда. Она еще вернется.

* * *

Психология – одна из двух, наряду с историей, наук, в которых сегодня авторитет Поршнева достаточно высок. Собственно, он и считал себя, прежде всего, палеопсихологом, то есть исследователем наиболее древних психических и даже предпсихических процессов.

1. Физиологический фундамент психических процессов

Важнейшим результатом исследований Поршнева, имеющих отношение к психологии, следует признать реконструкцию физиологического фундамента психических процессов. Отчасти об этом уже шла речь выше.

Анализ дальнейшей трансформации суггестии в речь-мышление привел Поршнева к постановке целого ряда ключевых проблем и разработке некоторых «реконструкционных» гипотез.[82]82
  См.: «О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии).» – М.: Мысль, 1974. – Глава 7: «Генезис речи-мышления: суггестия и дипластия.»


[Закрыть] Эти проблемы лежат на стыке физиологии, психологии, лингвистики и даже экономики: если слово «в начале» было принуждением, если первичная функция речи – прагматическая, то каким образом такое слово могло обзавестись «смыслом», «значением»?

Реконструкция процесса «вторжения вещей»[83]83
  Так называется один из разделов главы 7 книги «О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии)». – М.: Мысль, 1974.


[Закрыть] в речь, состоявшую при своем возникновении исключительно из «приказов», «повелений», то есть суггестии, возникновения между «словами» и «вещами» семантических отношений, требует столь же серьезного и глубокого нейрофизиологического обоснования, как и переход от интердикции к суггестии. И Поршнев предлагает «рабочую схему» такой реконструкции, в которой ключевую роль играет понятие дипластии.

Позволю себе ограничиться лишь констатацией того, что эта «рабочая схема» опубликована.[84]84
  Там же, с. 442–485 (разделы: «Вторжение вещей» и «Генезис образов, значений и понятий»).


[Закрыть] Попытка даже краткого изложения этой темы займет слишком много места и вынудит меня вторгаться в наименее знакомые мне направления научных исследований. Остановлюсь лишь на понятии «дипластия»: «Дипластия – это неврологический, или психический, присущий только человеку феномен отождествления двух элементов, которые одновременно абсолютно исключают друг друга. На языке физиологии высшей нервной деятельности это затянутая, стабилизированная ситуация „сшибки“ двух противоположных нервных процессов, то есть возбуждения и торможения. При „сшибке“ у животных они после нервного срыва обязательно снова разводятся, а здесь остаются как бы внутри скобок суггестивного акта».[85]85
  Там же, с. 450.


[Закрыть]

Другими словами, суггестия как инструмент дистантного воздействия навязывает «сшибку» торможения и возбуждения в отличие от интердикции, которая способна вызвать лишь их инверсию.

Дипластия, по Поршневу, – необходимейший элемент генезиса второй сигнальной системы, речи-мышления и собственно психических процессов. Поэтому и недопустимо, по мнению Поршнева, употреблять термин «психика» по отношению к животным. Предложенную схему реконструкции генезиса психических процессов он подкрепил обобщением имеющихся филогенетических и онтогенетических данных, то есть этнографических сведений о наиболее примитивных племенах, с одной стороны, и сведений о начальных ступенях развития ребенка, с другой. Все эти данные подтверждают фундаментальное значение дипластии как исходного пункта речи-мышления.

Значение дипластии для психологии двояко.

С точки зрения логики, дипластия – это абсурд. Признание ее исходным пунктом развития речи-мышления приводит к выводу о втором (наряду с систематическим умерщвлением себе подобных) фундаментальном отличии неоантропа (то есть человека) от остальных животных: люди – единственный вид, способный к абсурду, а логика и синтаксис, практическое и теоретическое мышление являются результатом длительного и сложного процесса превращения абсурда в свою противоположность, результатом «дезабсурдизации абсурда»,[86]86
  Там же, с. 470.


[Закрыть] «растаскивания» дипластии.[87]87
  Там же, с. 475.


[Закрыть]

С точки зрения физиологических процессов, дипластия – это эмоция.

Дипластия как навязанная «сшибка» возбуждения и торможения вызывает «потрясение». Именно из этого исходного «потрясения» и выросли все человеческие эмоции, а потому:

«В строгом научном смысле у животных нет эмоций. Просто у них в качестве неадекватного рефлекса (следовательно, тормозной доминанты) нередко фигурируют подкорковые комплексы, являющиеся по природе более или менее хаотичными, разлитыми, мало концентрированными, вовлекающими те или иные группы вегетативных компонентов. Это люди, наблюдатели, по аналогии с собой трактуют их как эмоции. Такой взгляд, отрицающий явление эмоций у животных, необходим, если мы, с другой стороны, восходя к истоку эмоций у человека, обнаруживаем у него вначале не „эмоции“ во множественном числе, но единую универсальную эмоцию. Лишь с развитием неоантропов эмоция подыскивает „резоны“ и соответственно разветвляется: эмоции поляризуются на положительные и отрицательные, расчленяются по модальности, наконец, получают детальную нюансировку».[88]88
  Там же, с. 472.


[Закрыть]

Соответственно, эмоции генетически древнее, чем разум (логика), и в поведении человека первичны. «Поляризация» эмоций также достаточно древнее явление, относящееся к периоду, когда уже вполне развитая суггестия вызвала к жизни контрсуггестию, контрконтрсуггестию и, соответственно, их бурное самостоятельное развитие. Но здесь мы вступаем в сферу социальной психологии.

2. Социальная психология

Статьи Поршнева по социальной психологии были одними из самых первых в СССР.

Точно так же, как и его монография, в которой он предельно популярным языком систематически и с единой точки зрения изложил основные проблемы этой науки.[89]89
  См.: «Социальная психология и история.» Второе издание. – М.: Наука, 1978.


[Закрыть] Хотя поршневские работы в области социальной психологии достаточно хорошо известны в России, его концепция отнюдь не стала общепризнанной. Не претендуя даже на краткий пересказ поршневской социальной психологии, остановлюсь лишь на ее нескольких важных, на мой взгляд, аспектах.

В рамках этой концепции «ядром» или «элементарной клеточкой» социально-психологических процессов определяется оппозиция «мы – они»:

«Поистине социальная психология становится наукой лишь с того момента, когда на место исходного психического явления ставят не „я и ты“, а „мы и они“ или „они и мы“, на место отношений двух личностей – отношения двух общностей.»[90]90
  Там же, с. 81.


[Закрыть]«Для того чтобы появилось субъективное „мы“, требовалось повстречаться и обособиться с какими-то „они“. Иначе говоря, если рассматривать вопрос в субъективной психологической плоскости, „они“ еще первичнее, чем „мы“.

Первым актом социальной психологии надо считать появление в голове индивида представления о „них“. […] „Они“ – это не „не мы“, а наоборот: „мы“ – это „не они“. Только ощущение, что есть „они“, рождает желание самоопределиться по отношению к „ним“, обособиться от „них“ в качестве „мы“».[91]91
  Там же.


[Закрыть]

Зарождение оппозиции «мы – они» восходит ко времени распространения в среде неоантропов практики использования тех специфических механизмов воздействия друг на друга, которые перед этим сложились в их отношениях с палеоантропами. Осознание себя в качестве общности («мы») формируется, по Поршневу, в процессе негативного взаимодействия с «ними», в конечном счете, с палеоантропами. Такое отталкивание, будучи перенесенным внутрь самих неоантропов, и порождает множество оппозиций «мы – они», каждая из которых основана на исходном взаимном «подозрении», что «они» – не вполне люди, кое в чем скорее палеоантропы:

«Любопытно подчеркнуть, что в первобытном обществе „мы“ – это всегда „люди“ в прямом смысле слова, то есть люди вообще, тогда как „они“ – не совсем „люди“. Самоназвание множества племен и народов в переводе означает просто „люди“. […] Это не просто осознание реальной взаимосвязи, повседневного сцепления известного числа индивидов. Так кажется лишь на первый взгляд. На деле это осознание достигается лишь через антитезу, через контраст: „мы“ – это те, которые не „они“; те, которые не „они“, это – истинные люди».[92]92
  Там же, с. 82.


[Закрыть]

Именно цепи этих оппозиций и были той первичной связью человечества как единого целого, о которых говорилось выше в разделе Исторические науки.

В процессе человеческой истории развитие этой исходной оппозиции приводит к формированию гигантской сети отчасти взаимопересекающихся, отчасти поглощающих друг друга различных общностей «мы», каждая из которых осознает себя в качестве таковой, противопоставляя себя некоему «они».

Исходя из своего анализа нейросигнального взаимодействия в эпоху дивергенции, Поршнев подчеркивает, что обособление от «они» является механизмом ограничения суггестии исключительно пределами «мы»:

«„Мы“ формируется путем взаимного уподобления людей, то есть действия механизмов подражания и заражения, а „они“ – путем лимитирования этих механизмов, путем запрета чему-то подражать или отказа человека в подчинении подражанию, навязанному природой и средой».[93]93
  Там же, с. 108.


[Закрыть]

Поршнев обращает внимание на специфический механизм самозащиты существующей общности «мы» – настороженное выискивание таких «они», которые словно бы не видны на первый взгляд:

«Этот психический механизм служит постоянным критическим зондажем в своем собственном „мы“: а нет ли в нем притаившихся, замаскированных под „нас“ элементов, которые, в действительности, являются не „нами“, следовательно „ими“. Трудно переоценить роль этой неустанной и неусыпной рекогносцировки.

Естественно, что она тем более напряженна и интенсивна, чем более замаскированными представляются эти не принадлежащие к „мы“ элементы.

Соответственно, враждебность и отчужденность встречаются не только к отдаленным культурам или общностям, но и к наиболее близким, к почти тождественным „нашей“ культуре. Может быть, даже в отношении этих предполагаемых замаскированных „они“ социально-психологическая оппозиция „мы и они“ особенно остра и активна».[94]94
  Там же, с. 116.


[Закрыть]

Описанный Поршневым механизм позволяет многое понять в той «естественности», с которой в 30-е годы в СССР была внедрена атмосфера всеобщей подозрительности. Ниже в разделе Политические науки будут подробно рассмотрены и некоторые другие результаты поршневских исследований, позволяющие понять в целом важнейшие идеологические «особенности» устройства советского общества.

Формирование в среде неоантропов отношений «мы – они» и было той почвой, на которой происходила поляризация единой в исходном пункте эмоции: то, что соответствует «нам», вызывает положительную эмоцию, то, что соответствует «им», – отрицательную. Положительная эмоция снимает фильтр недоверия к слову (к суггестии) другого человека, то есть ослабляет контрсуггестию, отрицательная, наоборот, усиливает ее.[95]95
  Там же, с. 120–123.


[Закрыть] Таким образом, уже в ходе первичной поляризации единая прежде эмоция разделилась на две, играющих противоположные роли – контрсуггестии и контрконтрсуггестии. Поршнев замечает по этому поводу:

«С физиологической точки зрения, эмотивные реакции связаны с вегетативными и секреторными сдвигами. В головном мозге ими ведают, в основном, подкорковые отделы. Это говорит о том, что данная группа контрсуггестивных явлений служит как бы попыткой коры головного мозга бросить в бой против суггестии глубокие резервы – эволюционно древние образования в центральной нервной системе. Но тем самым оправдан, вероятно, прогноз, что это направление контрсуггестии не слишком продуктивно».[96]96
  См.: «Контрсуггестия и история. История и психология.» Сборник статей. Под редакцией Л.И. Анцыферовой и Б.Ф. Поршнева – М.: Наука, 1971. С. 21.


[Закрыть]

В целом, развитие всего тройственного комплекса «суггестия – контрсуггестия – контрконтрсуггестия» оказывается практически «бесконечным», ибо никакая контрсуггестия «не уничтожает суггестию, а лишь загоняет ее в узкие, жесткие ограничения»,[97]97
  Там же, с. 23.


[Закрыть] а значит – обречена на новые и новые попытки дальнейшего усовершенствования.

Наконец, интериоризация оппозиции «мы – они», интериоризация всего тройственного комплекса «суггестия – контрсуггестия – контрконтрсуггестия», то есть интериоризация внешней речи, порождает внутренний диалог и вообще внутренний мир человека. Поршнев подробно анализирует, как развивались и усложнялись общности, как параллельно с этим выделялась и развивалась личность со своим внутренним миром. Он подчеркивает роль оппозиции «мы – они» в таком сугубо индивидуальном явлении, как самооценка личности:

«Без какой-то самооценки не бывает личности: еще нет личности, пока нет вопроса „кто я?“ Себя соотносят с кем-то вне себя – существующим или мнимым.

Человек как бы смотрит на свои поступки и помыслы в зеркало. Он или узнает в нем то „мы“, к которому отнес себя, или с ужасом обнаруживает в зеркале „они“. Вне этого постоянного сопоставления себя с чем-то, себе нетождественным, с образами разных человеческих общностей – нет и личности.

Что же первичнее?».[98]98
  «Социальная психология и история.» Второе издание. – М.: Наука, 1978. С. 134. См. также: «Функция выбора – основа личности. Проблемы личности.» Материалы симпозиума. Т. 1. – М., 1969. С. 344–349.


[Закрыть]

Отсюда решительный вывод Поршнева о первичности социальной психологии по отношению к психологии личности. Обоснование этой первичности является, на мой взгляд, едва ли не важнейшим вкладом Поршнева в психологическую науку.

Но и в формулировке такого вывода Поршнев проявляет предельную осторожность:

«Психологическая наука сегодня еще не готова дать окончательный ответ на этот дискуссионный вопрос. Но некоторые распространенные представления, мешающие поиску, можно устранить с надежным фактическим обоснованием».[99]99
  «Социальная психология и история.» Второе издание. – М.: Наука, 1978. С. 134.


[Закрыть]

Поршнев полностью отдавал себе отчет в фундаментальном значении для социальной психологии своих открытий. Не называя себя, он именно о своем вкладе в эту науку пишет:

«Сейчас, в частности, благодаря прогрессу социальной психологии мы все лучше знаем, что любая общность людей строится по принципу „они и мы“, то есть является одновременно отношением между общностями».[100]100
  См.: «Мыслима ли история одной страны? Историческая наука и некоторые проблемы современности.» Статьи и обсуждения. Ред. коллегия: М.Я. Гефтер (отв. ред.) и т. д. – М.: Наука, 1969. С. 314–315.


[Закрыть]

3. Психиатрия

«Несмотря на бурное развитие генетики», – пишет Поршнев, – «еще почти никто не подошел с позиции антропогенеза к материалу психиатрии».[101]101
  «О начале человеческой истории (Проблемы палеопсихологии).» – М.: Мысль, 1974. С. 364.


[Закрыть] Собственные исследования в области антропогенеза позволили ему восполнить этот пробел и предложить надежное обоснование эволюционной (филогенетической) природы психических болезней человека. Сравнивая симптомы болезней, проявляющихся как в повышенной, так и в пониженной активности, Поршнев обнаруживает и у тех, и у других общую основу:

«Что же объединяет все эти разные явления? Только то, что и повышенная, и пониженная активность делают человека в той или иной мере неконтактным и асоциабильным. Это значит, что окружающие не могут в должной мере влиять на его поведение. […] Неконтактность – это и есть броня, закрывающая психотика от внушения окружающих. Неконтактность тождественна невнушаемости.

[…] Оба противоположных фильтра схожи, так как в равной мере не пропускают тех же самых воздействий внушения: один – неукротимость, другой – недоступность. Иными словами, оба характеризуются неполной проницаемостью или даже непроницаемостью для специальных антропических раздражителей».[102]102
  Там же, с. 363.


[Закрыть]

Сопоставляя социально-психологическую природу этих симптомов с процессом становления психики в филогенезе, Поршнев приходит к выводу:

«Все истинные или генетически обусловленные психические болезни можно считать воспроизведением разрозненных черт, характеризовавших психонервную деятельность на уровне палеоантропов или, крайне редко, более отдаленных предков. […] Они воспроизводят эволюционную ступень невнушаемости, то есть не контрсуггестию, а досуггестивность. Впрочем, здесь есть элемент оборонительной функции, как бы забронированность от суггестивной (или, может быть, лишь интердиктивной) работы возникающей второй сигнальной системы.

Видимо, это как раз и восходит к нейропсихическим чертам палеоантропов эпохи дивергенции».[103]103
  Там же, с. 365.


[Закрыть]

Относительно немногих исключений, связанных, напротив, с повышенной внушаемостью (микроцефалы и дебилы), Поршнев пишет:

«Суггестивная функция […] принадлежит кануну или началу второй сигнальной системы. Тем самым эта сверхвнушаемость при некоторых прирожденных психопатиях все же свидетельствует о том, что на каком-то этапе или в какой-то части популяции было нормой в мире поздних палеоантропов или, может быть, ранних неоантропов. Мы можем даже предположить, что в их отношениях боролись между собой эти две тенденции: асуггестивность и гиперсуггестивность».[104]104
  Там же, с. 366.


[Закрыть]

Подводя итоги своего анализа филогенетической природы психических болезней, Поршнев предостерегает от слишком упрощенного подхода:

«Итак, психически больные люди – это неизбежное, по законам генетики, воспроизведение в определенном маленьком проценте человеческих особей отдельных черт предкового вида – палеоантропа. Речь идет ни в коем случае не о широком комплексе, тем более, не о полноте черт этой предковой формы, а лишь о некоторых признаках, самое большее – о группе необходимо коррелированных признаков. Точно так же у других человеческих особей воспроизводится, скажем, обволошенность тела без всяких других неандерталоидных симптомов, у иных – некоторые другие черты морфологии».[105]105
  Там же.


[Закрыть]