Текст книги "Книга Тьмы. Часть 1 (СИ)"

Автор книги: Олег Мельник

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 12 страниц)

– Я думал, вы обо всем уже договорились. Ты мне сказала, что не хочешь больше видеть этого человека. – Хоть эти слова и были адресованы Вике, но смотрел Антон на меня. – Ну и? А это что значит? Что ты молчишь?

– Антош, успокойся... – лепетала в ответ Вика.

Но Антон ее не слушал. Он повернулся всем корпусом ко мне и встал почти вплотную. Будь Антон чуть старше, он вел бы себя немного сдержанней, но молодая кровь искала возможности проявить себя, не считаясь ни перед прохожими, ни перед Викой, ни перед самим Создателем. От него веяло угрозой, но я, не отличавшийся особенной храбростью, не воспринимал Антона как противника. Передо мной стоял вор, укравший мою Вику, следовало бы спустить на него всех своих волков, но они, в первую очередь черный, повели себя довольно странно.

– Я не собираюсь тебя делить с кем бы то ни было. Либо ты со мной, либо с ним. А если ты с ним, я ему рожу раскрошу и пойду по своим делам! Выбирай!

– Антон, не горячись, я тебе объясню...

– Ты смотри, какой ранимый, – смеялся я, подливая масла в огонь. Я смеялся не от страха или нервного напряжения, меня рассмешила сама сцена происходящего – я представил себе, как это выглядит со стороны, будто стоял в отдалении и наблюдал за драматичным спектаклем. А актерам, играющим для меня эту пьеску, происходящее казалось настолько значительным и реальным, что они забыли истинную свою сущность и целиком погрузились в представление.

Антона мое поведение совсем вывело из себя – он не мог позволить мне смеяться над собой. Кулаки его сжались, на лице нарисовалось странное агрессивное выражение. Он был готов вот-вот ударить. Вика была готова вот-вот повиснуть на Антоне.

Всякое представление имеет не только действующих лиц и зрителей, но и режиссера. Именно в его власти нарушить композицию спектакля, вывести актера из общей искусственной сферы бытия, дать ему задание или изменить характер поведения. Режиссером вправе стать любой, покинувший пределы представления. Именно режиссером я почувствовал себя в тот момент. Вика и Антон стояли на сцене, а вокруг нее на периферии зрения или мировосприятия проявилась новая картина: я увидел целую сеть из разноцветных нитей, паутиной опутавшей пространство. Некоторые нити тянулись к актерам на сцене, цеплялись за руки, голову, ноги, отчего те походили на марионеток. Можно было дернуть за нить – и актер послушно исполнит приказ. И я приказал Антону замереть.

– Антон? – спросила Вика. Роза выпала из ее руки, и Вика, не заметив, наступила на нее каблучком.

– Он тебя не слышит, – произнес я голосом, едва похожим на мой.

– Что... – начала было Вика, прижимаясь к безвольно висевшей вдоль туловища руке Антона. Антон застыл, будто манекен, посреди улицы, но внимания на это никто из прохожих не обращал.

Она в любом случае выберет не тебя, а его, – шептал мне на ухо черный волк, – так зачем стараться? Отомсти ей – только так ты заполнишь свою пустоту.

Дай Вике свободу выбора, – по-своему вторил противнику белый. – Насильно мил не будешь. Отпусти ее. Поблагодари за все, а затем иди своей дорогой.

– Когда мы были моложе, мы клялись вечно любить друг друга. Конечно, это было глупо, теперь я понимаю. Но тогда это выглядело таким простым и реальным... Сейчас, наверно, так больше не говорят, люди стали рано взрослеть, оставаясь при этом детьми. Они трезво и расчетливо видят, что клятва такая бесполезна, потому и огораживают себя от лишних надежд. – Вика испуганно слушала меня, время от времени дергала Антона за рукав и, казалось, не понимала того, что я говорил. – Да, многое меняется в жизни... И клятвами не стоит бросаться просто так. Наверно, ты уже забыла о ней или просто не придаешь значения подобным вещам.

Я знаю, Ты сейчас со мной. Освободи меня.

Внезапный порыв ледяного ветра согнал тучу сидящих на ветках ворон. Сотни крыльев зашуршали в воздухе, небо заполнилось карканьем, придавая что-то зловещее атмосфере вокруг. Тьма наконец-то ответила мне.

Происходящее пугало меня не меньше, чем Вику, но я был хладнокровен, будто убеждал не столько ее, сколько себя, – так и должно быть, это в порядке вещей. Я понял, что теперь моя жизнь не будет связана с Викой, моя жизнь обещала мне нечто новое и глубокое, и я должен был туда шагнуть сам. Выбор сделан, фигуры встали на свои новые места и кто-то должен был сделать первый ход.

– Мы, наверно, уже никогда не увидимся, – сказал я Вике. – Прощай.

– Ты уезжаешь? – Вику эта новость заставила позабыть о своем новом друге, она отстранилась от руки Антона и удивленно-испуганно подалась ко мне. – Куда?..

– Уезжаю, – кивнул я. А потом, заметив реакцию Вики, добавил: – Нет, пока не уезжаю. Но я не хочу тебя больше видеть. Всего доброго.

Я глянул в удивленные глаза Вики, и, не дождавшись ответа, ушел.

Я брел по набережной, отрекшись от всего на свете. Мир вокруг стал каким-то чуждым, новым и... понятным. Исчезала привычная картина окружающего – теперь вместо единого целого раскрывались отдельные мазки, отдельные детали и каждая из них имела свою силу и свой вектор. Больше не было хаотичного движения этих векторов – все они оказались сложным, но понятным вселенским узором. Тогда я еще оставался в мировосприятии человека, но это восприятие будто треснуло и через трещину глядело на меня нечто новое – скрытый механизм за кулисами театральной сцены. Я ощущал себя птенцом, пробившим узкую щель в скорлупе яйца. И только что пережитое событие больше не выглядело таким пугающим и непонятным.

Вместе с приходом нового мира, я осознал, что потерял старый. Я перестал цепляться за людей так, как делал это прежде. Друзья и семья теперь не были такими близкими как раньше – хотя бы потому, что находились в какой-то ограниченной сфере мировосприятия, тогда как моя расширилась до невообразимых размеров. Вход в мой новый мир для них был недоступен, возвращаться в старый у меня не было желания. Понимание этого вызвало ностальгию, но жажда увидеть большее тянула вперед.

Погода, словно чувствуя мои мысли, резко изменилась – воздух посвежел, крепнувший холодный ветер нагнал на небо темные тучи. Казалось, вот-вот грянет гроза – эффектная кульминация вечера, словно саундтрек к жизни человека.

Домой я завалился донельзя голодный и усталый. С родителями старался поменьше говорить, быстро поужинал и укрылся в своей комнате. После работы я обычно залезал в интернет, находил там какой-нибудь фильм и таким образом коротал остаток вечера. Сегодня все было по-другому. Как-то машинально, неосознанно, погруженный в глубокие мысли, я включил компьютер, принялся гулять по сайтам, абстрагируясь от своих действий. Перед глазами мелькали постеры, но ни один из них так и не сумел зацепить моего внимания. Через полчаса бессмысленные прогулки по информационной сети мне порядком надоели, глаза устали, а перегруженная голова просила отдыха. Я лег на диван, включил музыку в МР3-плеере и закрыл глаза.

Перед закрытыми глазами неожиданно возник образ Вики, хотя до этого мои мысли были далеко от нее. Она улыбалась и выглядела счастливой, отчего в груди у меня заныло – она была счастлива, но не со мной. Какое-то время я смотрел на нее, следил за ее движениями, словно Вика была живой, а не плодом воображения. Подсознание нарисовало ее так четко, во всех деталях ее внешности и характера, что легко можно было обмануться. Вика превратилась в образ, воспоминание, которое уже никогда не изменится. Изменилась настоящая. Возможно ли, чтобы все, что мы говорили друг другу, оказалось обманом? Или мы были такими только ради друг друга? А оказалось, что мы вовсе не те? Или мне хотелось видеть ее такой? А теперь мы просто образы, фотографии, оставленные неизменными на память...

Грянул гром – и я вздрогнул. Оказалось, я заснул на несколько минут, но этого хватило, чтобы выспаться и отдохнуть. Та пустота, гнетущая меня несколько дней, исчезла – ее заменил прилив новых сил, но не физической энергии, а какой-то внутренней. Мне очень захотелось взять гитару – за долгое время ее пребывания у Вики я не сыграл на ней и аккорда. Оказалось, Вика тоже не очень-то ей занималась, гитара оказалась жутко расстроенной.

Я настроил гитару под тюнером, достал из кармашка медиатор и начал играть. Тихий звон лелеял душу, почему-то охрипший голос удивительно послушно взял ноту. Настроение поднималось, хотя особой радости я не испытывал. Скорее некоторое умиротворение. Боль плавно переходила в грусть, а та в свою очередь распахивала окно в какое-то эйфорическое состояние, разрушающее преграды обыденности и дарующее чувство полета. Какая-то сила растекалась по пальцам, поднималась из живота к связкам, я балдел от этого чувства и играл не переставая...

Наконец руки устали, на подушечках пальцев левой руки проявились темные канавки от струн. Я чувствовал удовлетворение. То, что было необходимо мне на протяжении нескольких дней, нашлось. Точнее – вернулось.

Глава 3

Я рос довольно закрытым ребенком, несмотря на то, что охотно плавал в общественном социоёме: мне нравились командные игры на физкультуре, я любил принимать участие во всяческих школьных мероприятиях и целыми днями пропадал во дворе. Но никогда и ни перед кем не открывал своего внутреннего мира, считая это место священным и предназначенным лишь для меня одного. Наверно, это был такой способ маскировки, чтобы никто не заподозрил во мне чего-то, не присущего человеческому роду. Я боялся, что родители откажутся от меня, посчитав странным ребенком, бросающим тень недоверия к их социальному месту. Я боялся потерять друзей и сделаться мишенью для насмешек. Меня пугала мысль об изгнании, хотя желание одиночества невыносимо ныло в груди, выманивая из кипучего города на простор сельскохозяйственных полей и узкую полосу леса вдоль реки Кубани.

Короче говоря, я с детства больше жил на небе, чем на земле. В прямом и переносном смысле. Но больше всего манило звездное небо.

Однажды, лежа на крохотном плоту-Земле, дрейфующему посреди Океана Вселенной, вдали от фонарей, окруженный лишь несмело переговаривающейся темнотой летнего поля, я созерцал звездное небо и неожиданно сознанием провалился в его глубину. В тот момент я перестал быть на своей планете. Сила притяжения как будто иссякла, или почва подо мной вдруг провалилась, а я остался висеть в тех же вселенских координатах. Я парил где-то в необъятном, черном, украшенном соцветиями звезд пространстве. И это пространство больше не было двухмерной картинкой романтичного фотографа или астронома. Это был Космос, с его глубинами, расстояниями, с его движением, силой и загадками, недоступными никогда человеческой расе, ибо чтобы добраться до этих тайн уйдет не один срок, предназначенный людской цивилизации...

Тогда я понял ее – Тьму. Я условно так назвал Ее, потому что видел только мрак с россыпью искр. Слово "космос" не подходило, так как обозначало лишь какое-то пространство, скорее Вселенная – это чуть ближе, но тоже не то. Даже свет, излучаемый звездами, электрическими лампами, кострами в глухом лесу – весь он был только ничтожной частью огроменной Тьмы. Кроме Тьмы больше ничего нет, Она – совокупность жизней, обитающих во вселенной, будь то муравей или целая галактика. Она – то, что мы называем природой, но в большем масштабе. Это целая система, громадная машина Жизни.

Спустя какое-то время я задал себе вопрос: неужели эта Жизнь, эта Тьма движется, трансформируется сама по себе? Что, какие силы ведут этот колоссальный механизм? Управляют им, следят за порядком. Многие бы ответили мне, что это Бог. Но что за Бог? Иисус, Будда, Тласольтеотль?.. Если Бог один, то почему у него столько разных имен? Нет, религия не может быть истиной. И эти персонажи не имеют никакого отношения к Богу, кроме того, что их так называют. Невозможно понять всю полноту Бога, находясь в ограниченном восприятии человека. Не эти боги сотворили человека по своему образу и подобию, а наоборот. Мы можем только очеловечить Его в знакомых нам формах, поставить идолы, иконы, мечети и разбивать лбы в молитвах, надеясь, что чудо свалится с небес само по себе, без нашего вмешательства. Я уже имел тогда представление о религиях, как о некоторой национальной идее, как о человеческом вымысле, созданном для осмысления своей жизни, которое накатывалось снежным шаром и превращалось сначала в ниточки для управления государством, а затем в бизнес.

И тогда мне пришло в голову такое слово – "судьба". Конечно, эта движущая сила – Судьба. Но не в классическом диктаторском варианте. Судьба – огромный локомотив, тянущий за собой все остальное. Она движет всеми цепочками жизней, не только органических, но и неорганических, ведь, в сущности, Жизнь не ограничивается только биологической формой. Эти жизни сходятся вместе случайным образом в зависимости от вектора направления и угла, под которым они отскакивают друг от друга при встрече. Такая модель Судьбы напоминает бильярдный стол, где шары – это не только физические субъекты вселенной, но и такие эфемерные, как мысли или желания. Кий в этой картине совершенно нельзя обнаружить, глупо даже допустить его существование, потому как нет ни одной силы, способной толкнуть сам локомотив. Гораздо логичней предположить, что локомотив движется изначально, вернее – всегда, так как нет и не может быть никакого Начала. Старт и финиш – это просто отрезок на закольцованной беговой дорожке.

Разумеется, эти умозаключения тринадцатилетнего подростка могут показаться несерьезными, только спустя много лет Тьма открыла для меня настоящий облик Действительности. Но и этого хватило, чтобы пробить крохотную брешь в яйце традиционного мировоззрения. С тех пор я стал внимательней к окружающему миру и заметил, что он способен общаться: сначала я воспринимал это с помощью знаков, потом научился эти знаки перекодировать в слова. Тьмой я стал называть своего незримого собеседника, сохраняя верность недавнему открытию. (К тому же это загадочное слово было для меня жутко соблазнительным из-за неприязни подавляющего большинства ко всему, что не относится к продукции религиозной попсы.) Тьма стала моим гидом, я словно впервые изучал окружающий мир, получал новые знания и поражался их простотой и доступностью. Вопросы эти носили очень обширный характер: от психологии до астрофизики, – и не все ответы были до конца ясны. Но вопреки ожиданиям я не стал всезнайкой, способным вот так вот запросто выложить всех джокеров истинного порядка вещей. Мой мозг был подобен маленькой флешке, время от времени подключавшейся к огромному харду вселенского знания, и это давало значительные ограничения в хранении информации. В памяти перемешивались данные из всевозможных источников, так что разделить истинные от ложных зачастую было довольно трудно. К тому же огромное количество знаний попросту забывались ввиду невостребованности, точнее – путь к ним терялся в нагромождении миллиарда файлов. Для того чтобы знать все обо всем необходимо было иметь постоянное подключение к Тьме, но поговорить с Ней получалось только в определенных условиях. Зачем в таком случае мне нужна была Тьма? Она была моим единственным другом, общение с Ней я расценивал как развлечение, недоступное остальным.

Случалось и такое, что ответа на какой-то вопрос я не мог понять из-за особенностей своего физического состояния, например, человеку невозможно стать деревом или облаком и оттого некоторая информация, касающаяся этих форм жизни, просто теряет свой смысл. Существовали и другие ограничения. Тьма называла недоступность некоторой информации и вследствие этого возникающие ограничения в возможностях человека "социальной блокировкой". Чтобы получить полное сверхзнание от сверхразума, необходимо было обладать сверхпониманием. Тьма говорила, что каждый человек рождается с какими-то способностями, даром, и что эти способности идут вразрез с политикой общества, что вынуждает его приглушать индивидуальный импульс человека, а то и вовсе резать на корню, оставляя лишь однотипные болванки, способные обеспечить сохранность доминирующей формы социума. Единственный способ снять эту блокировку, говорила Тьма, это родиться заново.

Использовать такую необычную способность в коммерческих целях я не стал – мешали совесть и недостаток опыта. Чем больше я взрослел, тем слабее становилась моя связь с Тьмой. Сначала меня социализировал институт, а затем в моей жизни появилась Вика. Голос Тьмы становился все туманней, и со временем я почти перестал взывать к ней, делая это лишь автоматически в слабой надежде на ответ.

Внезапно я вынырнул из сна и оказался на диване. В наушниках все еще мурлыкала гитара, приятный голос Хелависы пел о королеве, которой, возможно, и не существует на свете. Когда успел пройти дождь – я не заметил, но на окне до сих пор играли блики молний. Была уже ночь. Тишина поглотила город, так что любой шум во дворе казался преступлением, а рев сигнализации – и вовсе святотатством. Какое-то время я бродил по сонной квартире, не зная чем себя занять. В четырех стенах было тесно, и я как-то неожиданно оделся и вышел на улицу. Это произошло так естественно, словно я каждый день гулял под луной. На улице было холодно и сыро, в лицо дул противный ветер с острыми каплями дождя. Казалось бы, какого черта делать в такую погоду, не лучше бы вернуться домой и нормально поспать в теплой постели? Но нечто неуловимое, какой-то зов тянул меня вперед, я не совсем соображал, что делаю и куда иду, происходящее казалось продолжением сна. Ноги вели меня по пустынным улицам сквозь непроглядный мрак – фонари не горели, их выключали часа в три ночи для экономии электроэнергии. Сверкало от далеких молний небо, луна еле пробивалась сквозь завесу туч.

Я нырнул под дырявый, еще лишенный листвы, свод деревьев Фабричного парка. Голые тополя с необъятными, старыми стволами недовольно закряхтели, а меня пробил озноб – не то от холода, не то от жути происходящего. Я шел медленно и осторожно, боясь наступить на хрусткую веточку. В парке, совсем недалеко от меня, был еще кто-то. Я почувствовал это и свернул с аллеи, продолжая идти в направлении зова. В другое время я бы пожалел, что в кармане нет хотя бы газового баллончика, но сейчас он был не к чему – я удостоверился, что Тьма куда более серьезное оружие. Однако границы и сила этого оружия были еще неизведанны, так что следовало быть начеку.

Наконец послышались голоса – где-то в гуще деревьев. Я направился туда. За деревьями открылась поляна с расставленными по периметру скамейками, бесцеремонно принесенных сюда с аллеи. Причем стоит удивляться тому, насколько сильным было желание доставить сюда общественные седалища, ведь на своих положенных местах ножки скамеек были залиты бетоном, а наиболее древние из них давно утонули под слоями асфальта. Скамейки образовывали какой-то многоугольник, в середине фигуры пылал яркий костер – его пламя то и дело наклоняло ветром. На скамейках сидело около десятка человек. На первый взгляд их можно было отнести к числу каких-нибудь сектантов, собравшихся здесь ради своего пустого ритуала. В конце концов, какая еще причина могла выгнать нормальных людей из-под теплых одеял на этот холод? Тут я вспомнил, что и сам явился сюда как бы не по своей воле, и сердце стало биться чуть ровнее.

Направление ветра изменилось, и до меня долетел звон струн. Сквозь недружный хор подпевающих едва угадывались слова. Кажется, что-то из "Пикника", слышно было только отдельные фразы. Мягкая, неторопливая мелодия как нельзя лучше подходила к ночному лесу и пламени костра, дополняя их, связывая в один ансамбль. Тут я совершенно успокоился – ребята показались мне почти "своими".

Несколько минут я как завороженный смотрел на эту картину в стороне за деревом. Тяга зова угасла, значит, именно сюда меня и вели, но подойти ближе я все-таки не решался. Ладони хоть были спрятаны в карманах ветровки, но уже успели окоченеть, да и сама куртка едва спасала от холода. Я думал, стоит ли приближаться к этой компании, люди они мирные и у костра можно будет погреться, или лучше вернуться домой – все-таки зов не вел меня дальше этого дерева, да и ничего интересного на поляне не происходило. Но тут сзади раздался голос:

– Есть курить?

– Не курю, – машинально ответил я, поворачиваясь.

Передо мной стояли два человека, хотя сначала их можно было принять за вертикальные тени – в полумраке даже лиц не разглядеть, все тело было покрыто однотонной темной пеленой.

– Я тоже, – усмехнулась тень. – Просто надо как-то разговор завести. Если подойти вот так к простому человеку и спросить – он меня даже не заметит. Так, проверка.

– Почему ты стоишь здесь? – спросил второй.

– Да я... прогуляться вышел, – замерзшая челюсть едва разжималась, чтобы произносить слова. От темных фигур веяло какой-то защитой, я чувствовал себя в безопасности рядом с ними, а безопасность трансформируется в комфорт. – Вы оттуда? – спросил я на всякий случай и указал на поляну.

– Ага. Многим из нас сегодня не спится...

– Почему? – зачем-то спросил я. Белый волк уговаривал меня закончить разговор и покинуть это место. Но любопытство брало свое.

– В эту ночь мы зовем Искателей, чтобы познакомиться. Затем Михаэль выбирает тех, кого станут обучать, – тень продолжала говорить что-то еще, но я не понял ни слова.

Кто-то на поляне заслонил свет костра, и мои собеседники пропали.

– Я вас не вижу.

– Это нормально, потом привыкнешь. Костя научил нас этому трюку, теперь каждый раз отправляет на разведку. Он сильнее остальных, кроме Михаэля, конечно. Хотя тоже еще учится. Думаю, когда-нибудь его выберут Князем.

– Чему он вас научил? – я зацепился за единственное, что понял из слов этих странных людей.

– Теневой личности. Это сложная техника, многие идут к ней годами.

– Просто света мало, – начал оправдываться я, пытаясь найти хоть какое-то объяснение. – Кто-то закрыл костер, и в темноте я вас перестал видеть.

Передо мной зашуршала прошлогодняя листва, я понял, что мои собеседники производят какие-то движения.

– Пойдем с нами. Тебе незачем тут стоять.

Отсвет костра вновь озарил их. Но я все равно не мог разглядеть ни лиц, ни деталей одежды.

– Куда?

Собеседники указали на поляну:

– Сегодня Посвящение. Но тебе пока еще рано. Можешь просто погреться в Храме, это не запрещается.

– В каком храме? – не понял я.

– В этом, – мне снова указали на поляну. – Разве ты не видишь его?

– Это вы называете храмом? Выглядит как-то скромно, – я вернулся к выводу, что все эти парни, собравшиеся ночью в лесу, всего лишь кучка сектантов, игравших в какую-нибудь религию, и заигрались так, что в конце концов поверили в нее. Может быть, если позади меня действительно стоял бы какой-нибудь храм, церковь или мечеть, я бы с большим уважением отнесся к игре фанатиков. Социальная блокировка вряд ли позволила мне говорить так иронически, даже с издевкой, о настоящем храме. Ведь та же церковь, чем больше и пышнее она выглядит, тем больше заражает уверенностью в истинности своей религии. Большой размер и красота – это критерии материального мира, в котором обитает человечество, и чем крупнее объект этого мира, тем значительней он становится в глазах индивидуума. Какой-то внутренний голос шепчет тебе: если этот храм построили таким большим, значит, много людей ходит туда помолиться, и то, что ты будешь молиться вместе с ними, никому не покажется странным. Вы можете верить хоть в Макаронного бога, но над вами будут смеяться до тех пор, пока вы не построите этому богу огроменный храм. Размер имеет значение. Херр Фрейд удовлетворенно перевернулся в своем гробу на другой бок.

– Здесь только лавочки и костер, – ответил я.

– Это тебе сейчас так кажется, что здесь просто лавочки и костер, чуть позже ты поймешь, что это настоящий...

– Константин просит тебя подойти к нему, – вдруг перебил второй. Я оглянулся на поляну – одна из фигур стояла подле костра, широко расставив ноги и сцепив руки за спиной.

– Зачем я ему?

– Не знаю, хочет поговорить.

Фигура у костра ждала спокойно, но требовательно.

– Он очень хочет тебя видеть, – с нажимом повторил человек. От его слов меня сковал страх, я готов был подчиниться любому его приказу. Но через секунду хватка ослабла, я сделал глубокий вдох ртом, словно не дышал несколько минут. Я ошибся, эти парни действительно не от мира сего. В голове что-то щелкнуло, слетела какая-то преграда. И вдруг я увидел вместо поляны высокое сооружение со шпилями. Подробности разглядеть не удалось – ночь залила его однотонной черной краской. Лишь у земли из строения вырывалась арка рыжего света, и человек стоял, убрав руки за спину, посреди входа в храм.

С какого неба свалилось это сооружение посреди знакомого с детства парка? Почему я его вижу? Это галлюцинация?..

– Не бойся, сегодня праздник, – сказал человек у входа. Несмотря на расстояние, я отчетливо слышал его. – Сегодня Посвящение. И сегодня Тьма инициировала Князя.

Эти слова, и в особенности упомянутая Константином Тьма, сделали свое дело – я бросился бежать. Я не помнил себя в тот момент и не мог отчетливо сообразить, от чего я спасался. Рядом по темной аллее бежали мои волки, ни один из них не старался меня остановить. Это был один из тех редких моментов, когда мои звери были солидарны. Я пытался спастись, и в этом не было ни капли трусости. Я как будто только сейчас осознал серьезность происходящего. Если раньше я полагал, что в своем роде единственный человек на планете, знающий Тьму, имеющий с ней общий язык, то столкнувшись с такими же людьми, это знакомство стало отталкивать. Вступление в их общество было равносильно шагу через пропасть без уверенности ступить на почву. К тому же предполагало возникновение долга и ответственности, а к этому я не был готов еще больше.

Дома проносились мимо меня словно в перемотке кадров. Я бежал по мрачной дороге подальше от парка и лишь дома пришел в себя. Увидел привычную обстановку и схватился за нее словно за спасательный круг. Знакомая реальность позволила перевести дух и успокоила сердцебиение. Я завалился на диван, стремясь поскорее уснуть и уверить себя, что все происшедшее было только сном.

Глава 4

Где-то возле уха заиграл телефон. Я пошарил рукой возле подушки и нащупал требовательно вибрирующий мобильный. Звонил Дима.

– Аллёшки, – сонно ответил я.

– Ты че, телеса до сих пор давишь? Уже десять утра! – на фоне голоса Димы шумели машины и пели птицы. По сравнению с тишиной, царившей у меня в комнате, атмосфера, в которой пребывал Дима, была живой и энергичной. Такой контраст мигом разбудил мой сонный мозг.

– У меня сегодня выходной, – оправдался я. – Имею право спать до позеленения, – но все же встал с постели и отдернул штору. Вчерашние тучи растворились в ослепительной голубизне небосвода, сверху на асфальт и крыши гаражей позади дома густо лилось желтое тепло Солнца. Даже сильный ветер, неизменный спутник этого лежащего между горами края, как-то приутих, выдохнувшись за последнюю неделю. Вид слегка портили кривые ветки голых итальянских тополей, растущих вдоль дороги, напоминавшие о том, что весна еще не завладела миром. И лужи от вчерашнего дождя грязными пятнами лежали на дорогах. Но все равно такой ясной погодой природа впервые после хмурой зимы наградила город. Оставаться дома в такой день, спать до обеда, было непростительно глупо.

– Ааа... тогда ладно, – протянул Дима. – Ты че трубку не берешь, а? Мы уже столько живописных версий твоей бесславной кончины придумали. Я к тебе домой вчера вечером заходил, хотел узнать, когда на пирожки приходить. А ты, оказалось, живой и топаешь где-то с работы. Я даже разочаровался...

– Слухи о моей смерти распускают враги и завистники. Извини, я был не расположен к телефонным звонкам и встречам с друзьями.

– Да я понимаю, – тон Димы вдруг утратил всю задорность. – Короче. Ты сегодня на репу придешь? Алекс хочет что-то важное сказать.

– А он не мог подождать один день? Я собирался кое-какие дела сделать. – Вопреки данному себе обещанию больше никогда не посещать репетиции, я все же сомневался в правильности такого выбора. Никаких особых дел на сегодня у меня не планировалось, но отголосок желания покончить с музыкой все еще управлял мной.

– До вечера не успеешь?

Я задумался, любуясь картиной за окном. Словно утренний сон, подробности которого уже почти забыты с пробуждением, в голове туманными картинами проплывали сцены ночного путешествия. Из всего происшедшего я отчетливо помнил только пламя костра, полыхавшего то ли в гуще деревьев, то ли где-то за колоннами в глубине храма. Эти сно-воспоминания пробуждали неясный страх, и я хотел поскорее зацепиться за реальность, чтобы избавиться от этого чувства.

– Успею, – наконец, я сдался. Внутри загоралось что-то радостное и перспективное. Вика навсегда ушла из моей жизни, так что теперь я мог дышать музыкой обоими легкими.

– Ништяк. Тогда сегодня в семь. Можешь даже чуть позже – Алекс постоянно опаздывает.

Дима отключился, а я некоторое время еще стоял возле окна, греясь в солнечном свете.

Взаимоотношения мужчины и женщины – это замкнутая система, циркуляция энергии от минуса к плюсу. Мужская энергия стабильная, упорядоченная, уверенная. Мужчина смотрит на мир глазами логики, систематизирует полученные сведения, оперирует этой системой и по необходимости видоизменяет ее. Его энергия направлена на внешний мир. Другими словами, мужская энергия – созидающая, движущая.

В женщине течет иная энергетика – она хаотична, переменчива, импульсивна и интуитивна. Женщина смотрит на мир глазами чувств и непрерывно следует за этим миром, прилежно повторяя все его повороты и пороги. Когда ей радостно – она смеется, когда ей грустно – она грустит. Попытки обуздать свои чувства, действовать под контролем разума, для женщины не фатальны, но крайне негативны в гормональном смысле. Это не ее стихия и нечего ей там делать. Когда женщина умна, амбициозна и властолюбива, это вносит вирусную программу в ее природу, возникают ошибки системы в виде депрессии, нервозности и даже истерии, что может привести к дальнейшим осложнениям физического и психологического здоровья.

Правильное взаимодействие этих двух потоков энергии – мужской и женской – обеспечивают качественные взаимоотношения. Женская сила питает мужчину, подбадривает его, восстанавливает, вдохновляет на продвижение вперед и созидание. Мужчина создает для женщины и обеспечивает ей благосостояние и твердое положение в социуме, что является неотъемлемой частью ее внутреннего спокойствия и беззаботности, которые женщина называет простым словом "счастье". Схема проста, но наивысшего эффекта достигает только при энергетическом равенстве. В этой системе нельзя отдать, не получая, и наоборот. Потому такая структура и называется взаимоотношением. Когда эта структура нарушена, можете смело называть свою близость отношениями, ибо кто-то из ее участников хочет оставить свою энергию при себе. В сумме положительно заряженные, счастливые люди организуют благосостояние внутри и снаружи всего социума.