Текст книги "Желудь на ветру. Страницы конспекта студенческой житухи (СИ)"

Автор книги: Олег Измеров

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Измеров Олег Васильевич
Желудь на ветру. Страницы конспекта студенческой житухи.

ИНФОРМАЦИЯ

ССЫЛКА: http://samlib.ru/i/izmerow_o_w/zhelud.shtml

АВТОР: Измеров Олег Васильевич, Россия, Брянск

ПОЧТА: [email protected]

WWW: http://izmerov.narod.ru/

ЖАНР: Юмор

РАЗМЕЩЁН: 21/12/2010

ИЗМЕНЁН: 27/12/2012

Желудь на ветру. Страницы конспекта студенческой житухи.

ОТ АВТОРА На сегоднящний день приходится с грустью отмечать, что мировая литература, решая масштабные проблемы Мордора, Хогвардса и прочих миров, как-то обошла мир сказочный, альтернативный, и вместе с тем совершенно реалистический, а именно: мир советских студентов конца семидесятых – начала восьмидесятых годов. А ведь были там и свои герои, об одном из которых, чье имя – Пантюхин, и пойдет речь в предлагаемых уважаемому читателю историях, которые можно смело сравнить с листками, выпавшими из конспекта эпохи.

Возможно, некоторые, прочтя их, воскликнут: "Что же это за герой? Что он совершил?" Но разве для нас с вами не важнее то, чего он не совершил? Он не развалил ни одной страны, не поссорил друг с другом ни одного народа, не начал ни одной войны, не устроил ни одного ипотечного кризиса – так неужели же человеческая память окажется к нему менее благосклонна, чем к тем, кто это делал?

Так появилось поколение людей, не желающих наживать себе неприятности, но стремящихся лишь к тому, чтобы как-то «проскочить».

Дж. Холпин. Бездефектность.

НА ГРАНИ ПРОВАЛА.

Из лежащего на столе портативного магнитофона доносился голос. Голос был тональностью выше баритона, с незаметным, но характерным акцентом. Рядом лежала фотография владельца голоса – мужчины старше средних лет, лысоватого, с жестокими складками рта и пронизывающими глазами, затаившимися в глубине темных очков. Гладко выбритый подбородок и худая морщинистая шея свидетельствовали о непреклонном убеждении в верности своего дела и о властном, всеподчиняющем характере. И вот теперь голос этого человека доносился с магнитофонной ленты.

– Итак, мы снова встретились. Вы прекрасно знали, что меня вам обойти не удастся. Многие пытались от меня улизнуть, но никому – слышите, вы, никому! – не выпало счастье перехитрить меня. Вы знали это! Вы прекрасно знали это, и, значит, представляете себе, что вас ждет. Вы готовы отвечать?

–...

– Не вздумайте валять дурака, как в прошлый раз. Вы убедились, что это Вам не поможет. Ваши друзья очень хотели, чтобы я отправился на тот свет, но я уцелел. У меня прекрасное, можно сказать, железное здоровье, о чем не раз говорил мне мой бывший шеф. Но хватит разговоров, переходим к делу. Берите бумагу и высказывайтесь, излагайте, пишите – как угодно вам будет понимать – всё, что известно вам по интересующему меня вопросу. Даю десять минут на размышление. Приступайте!

(Проходит десять минут в напряженном молчании.)

– Нет, вы посмотрите на него! Ему нечего мне сообщить! Я же предупреждал вас, что за все последствия будете отвечать вы и только вы. Вот вам! Чтоб вы думали! Я говорил, что буду беспощаден – пожалуйста! Думайте! Шевелите серым веществом! Это в ваших же интересах!

– ...

– Может, вы разучились думать?

– ...

– Вы, наверное, не представляете себе положение, в котором по милости своей очутились. Хорошо, я вам напомню. Вы – глухой номер. Вы в совершенно безвыходном положении. Точнее, есть только один выход – правдиво, по-честному, рассказать все, что вам известно. Ваше спасение в ваших руках. Валяйте!

– ...

– Я не понимаю, на что вы надеетесь? На чудо? Так чуда не произойдет, мы же материалисты! И если кому пришел, как говорится, конец, это уж абсолютно. От меня вам не вырваться, это тоже абсолютно. От меня вам не вырваться, это тоже абсолютно. На помощь ваших друзей не надейтесь, я с ними разделаюсь точно так же. Меня все знают. Итак?

– ...

– Это молчание будет вам дорого стоить.

– ...

– Вы, наконец, надумали?

– ...

– Вы собираетесь, наконец, что-нибудь говорить, или мы здесь напрасно тратим время на ваше спасение?!

– ...

– Хорошо. Я даю вам последний шанс, последний, запомните! После этого вас ничто не спасет, пеняйте на себя. Вот план. Он должен быть вам хорошо знаком, вы с ним не раз сталкивались. Куда направлена эта стрелка?

– ...

– Вы же должны это знать! Эта стрелка играет важную роль в вашей работе. Что она означает?

– ...

– Вы ещё долго собираетесь в молчанку играть? Вы убедились уже, что моё терпение отнюдь не бесконечно!

– ...

– Вы будете говорить?

– ...

– Я помогу вам вспомнить. То, что я показывал вам, связано со знаменитой... Вам что, скучно слушать стало? Деточка, видите ли! Ничего, ничего, сейчас вы у меня развеселитесь!

– ...!

– Прекратите! Со мной такие вещи не проходят! Вы знали, на что идете!

– ...

– Что ж, видимо вы не собираетесь искать со мной общий язык. Возиться с вами я больше не намерен. Дура лекс, стэд лекс, как говорят римляне. Закон суров, но это – закон! Или на английском – хау ду ю ду, что то же самое. Ауфвидерзеен! Или вы все же скажете что-нибудь?

– ...?

– Издеваетесь? Давайте, давайте! Хорошо смеется тот, кто смеется последним, запомните! Впрочем, вам нечего уже запоминать. Вы уже практически труп – а вы знаете, что у меня слово с делом не расходится!

(Слышен тягостный вздох.)

– Может, вы всё-таки образумитесь?

(Многообещающее молчание.)

– Самый простой вопрос. Ответите на него – и будете спасены. Вопрос совершенно пустяковый. Вам ничего не стоит ответить на него. Решайтесь!

– ...

– Что означает эта буква?!

– ...

– Думайте! О своей судьбе думайте! О жизни! Жизнь – прекрасная вещь, я это хорошо знаю! Шевельните извилиной!

– ...

– Вы не желаете себе добра! Вы труп!! Вы сейчас им будете!!!

– ...

– Встаньте с пола, симулянт! Это вы можете сделать с кем угодно – со мной такие штуки не проходят! Я вашего брата знаю, как, впрочем, и он меня. Поднимайтесь, поднимайтесь, вот так. Последний раз спрашиваю – вы будете говорить?

– ...

– Вы можете понимать меня?

– ...

– Вы согласны?!

– ...

– Да или нет??!!

– ...

– Нет???!!!

– Хватит!!! Вы сами этого добились!!! Всё!!!

Слышен громкий хлопок. Голос срывается. Слабый хрип – и все смолкает, только слабое шипение магнитофонного двигателя нарушает тишину. Двое склонились над магнитофоном, и никому не хотелось обронить слово в образовавшуюся пустоту.

– Как же ты выкарабкался? – сдавленным голосом начал тот, кто выглядел моложе года на два.

– Обыкновенно: измором. Пока шестнадцать раз ходил сдавать, уловил четверть программы, ну и поставил он в конце концов трояк. А запись я делал на одной из первых встреч. Так что не бойся. Как он, бывало, говорит: "Меня вы можете не любить, но термех я вас полюбить заставлю." Каково, а?

СМЕРТЬ ПАНТЮХИНА. Студента Пантюхина вызвали в деканат. Его собирались отчислить за хроническую академическую неуспеваемость.

– Вы отчисляетесь, – сказал замдекана.

– Я этого не вынесу. Я покончу с собой, – заявил Пантюхин.

– Попытайтесь, – предложил замдекана.

Пантюхин достал из кармана бельевую веревку, сделал на одном конце ее петлю, и, встав на стул, стал прилаживать другой конец к висящей под потолком лампе.

– Напрасно стараетесь, – сказал замдекана, – Лампочку вешали девятибалльники. Срывается сама, регулярно, после каждых вступительных экзаменов.

– Ничего, я выброшусь из окна и разобьюсь насмерть.

С этими словами Пантюхин залез с ногами на подоконник и попытался открыть окно.

– И не пытайтесь, – остановил его замдекана. – Все окна наглухо забили по приказу зав АХЧ. Чтобы студенты не открывали. И сотрите следы с подоконника, хоть бы ноги вытирали!

– Я брошусь с крыши, – заверил Пантюхин.

– Не выйдет, – возразил замдекана. Крышу чинили второкурсники. Вы не дойдете до края и увязнете в гудроне.

Пантюхин вытащил из кармана пистолет и приставил его к виску. Выстрела не последовало.

– Пистолет с военной кафедры, – констатировал замдекана. – Боек выломали студенты еще два года назад.

Пантюхин достал из дипломата противотанковую гранату.

Замдекана с интересом наблюдал за ним.

Граната развалилась на две части.

– Студенты, – вздохнул замдекана. – Почините – вернете обратно.

Пантюхин облил себя нитроклеем и достал спичечный коробок. Cпички ломались, но зажигаться не хотели.

– Директор спичечной фабрики – наш выпускник, – с гордостью произнес замдекана. Слово "выпускник" звучало в его устах почти как "союзник".

В отчаянии Пантюхин попытался разбить голову о стены деканата и пробил в одной из них дыру.

– Стройотряд "Юпитер-75" – пояснил замдекана. Будете ремонтировать сами.

– Пойду и утоплюсь в реке. – дрожащими губами пролепетал Пантюхин.

– Неблагоприятные погодные условия, – посетовал замдекана. – Все реки пересохли. А когда появится возможность, то, пожалуйста, вешайте на шею не камень, а что-нибудь из кучи металлолома, что лежит во дворе с прошлогоднего субботника. Студенты будут очень признательны.

Уходя Пантюхин попытался сунуть два пальца в розетку.

– Не работает! – крикнул вслед замдекана. – Студенты два раза чинили!...

С горя Пантюхин пошел в студенческую столовую, взял два комплексных обеда, съел их и помер.

Правда, не совсем. Сейчас реанимация чудеса делает.

Больше его ни разу не отчисляли.

КАК В БИТМЕ ЗИМОЙ ЛЕКЦИЮ ПИШУТ. -Здравствуйте. Садитесь. Тема нашей сегодняшней лекции... Что это такое!? Опять все в шапках! Нет, это не записывать. Ну и что, что холодно... Снимайте, снимайте. Студентки могут не снимать. А вы студент, а не студентка. Мне отсюда лучше знать, кто есть кто. Ничего, в наши годы и не при такой температуре учились. Пишите тему лекции... Опять доска грязная. Нет, это не записывать. Дежурный! Нет дежурного. Староста потока!

Поднимается староста потока, спешно сдергивая с головы шапку.

– Почему аудитория не подготовлена? Вся доска грязная и тряпки нет... Кто сюда положил этот камень вместо тряпки?

– Так это не камень, это тряпка, а на ней вода замерзла. А доска чистая, это на ней изморозь надышали. Протереть?

– Не надо, садитесь. Название лекции записали? Почему не записали? Тема лекции... Пантюхин! Нет, это не записывать. Пантюхин, вы где находитесь? Прекратите стучать ногами!

– Константин Вениаминович, это я не ногами, а зубами стучу. От холода.

– Перестаньте стучать зубами, из-за вас на заднем ряду ничего не слышно. Название записали? Почему нет? А вы почему ничего не пишете? Все знаете? Зачем вы сюда пришли?

– Да у меня это... паста в ручке замерзла. Я ее под одеждой отогреваю.

– Запасную ручку иметь надо, или карандашом писать. Тему лекции запишите. Пантюхин, прекратите стучать зубами. Нет, это не записывать. Студент в красной шапке на пятом ряду! Да, вы, вы, я к вам обращаюсь. Вы что, в ресторане? Уберите немедленно! Уберите с парты термос!... Перебьетесь. Я тоже горячего кофе хочу. Спасибо, не надо. Сейчас лекция. Название записали? Как не записали? Кто сказал не записывать?

Диктую последний раз. Название лекции... Пантюхин, прекратите стучать зубами. И сосед тоже. И сосед соседа. Нет, это все не записывать. Вычеркните. Не подчеркните, а зачеркните. Вообще. Студент в дубленке, оторвитесь от соседки. Я знаю, что так теплее. Вы на лекции. Название лекции... Пантюхин, сколько раз вам замечания делать? Нет, это не записывать. Или перестаньте стучать зубами, или покиньте аудиторию. Нет, всем нельзя.

Все, успокоились, пишем лекцию. А вы зачем сюда пришли? Ну да, вы. Выньте руки из карманов. При чем тут варежек нет? Одолжите, может быть запасные у кого. Что? Носки запасные? А вы, по моему, страдаете недержанием юмора. Прекратите смех. Пишем лекцию. Почему не записали название? Я уже три раза продиктовал. Последний раз повторяю. Тема сегодняшней лекции... Пантюхин, выйдите в коридор. Нет, это не записывать. Выйдите сейчас же, я не буду диктовать, пока вы не уйдете.

– А он не может выйти. Ему перед парой на сиденье воды налили, вот он и примерз. И зубами стучит от этого.

– Двое рядом сидящих, попробуйте отодрать Пантюхина. Как, не получается? Закоченел? Тогда попробуйте сначала оттереть, а потом отодрать. Да, сперва оттирайте, потом отдирайте. Не вижу ничего смешного.

– Константин Вениаминович, а Пантюхин вроде бы того... больше не стучит зубами...

– Ладно, оставьте его. Все сели по местам. Успокоились. Пишем лекцию. Тема лекции: "Выделение продуктов износа". Износа вместе пишется! Я вижу, что у вас продукты из носа выделяются. И без всякого трения. Уберите. Вот так. Студент в дубленке! У вашей соседки нос и щека белые. Немедленно оттирайте. Продолжаем писать. "Продукты износа". Износа вместе. Э,э! Студент в дубленке! Я же сказал вам только отттереть соседку, а вы что? Когда проверяют температуру, берутся за лоб, а не за колено. Все, успокоились. Пишем лекцию. "Продукты износа"... Уберите термос. Нет, это не записывать... "Износа" оставить. "Износа" вместе.

Что вы там загородились портфелем? Уберите, уберите, все уберите. Закуску тоже. При такой температуре она не испортится. Пишем лекцию. «Износа» вместе, сколько вам повторять! Что значит – у меня раздельно? А, у меня – из носа... Спасибо. Наконец – то хоть один человек позаботился о преподавателе. Нет, разойтись мы сейчас не можем, потому что нас за это... Прекратите смех! Пишем лекцию. Покажите, на чем мы остановились. Так. «Выделяются в процессе»... Нет, это не новый абзац. Это продолжение «продуктов износа». Записали? Быстрее писать надо. «Выделяются в процессе взаимодействия двух тел»... Студент в дубленке! Нет, это не записывать! Пересядьте на другой ряд. Побыстрее, вас все ждут. Два тела взаимодействуют всю лекцию...

Вы что, спросить хотите? Говорите яснее. Передайте ему термос, а то он трясется и ничего не разобрать. Я говорю, термос, а не... Уже пустой? Ладно, садитесь, после пары подойдете. Садитесь. Что – вы-вы-вы"? Выйти? Конечно, можно выйти. Э, а вы все куда? По одному. Грется потом будете. Вас, девушка, это тоже касается. Вы не девушка? А кто? Парень? По волосам не видно. Все сели на свое место, пишем лекцию. «В процессе взаимодействия двух тел»... Э, э, там! На задних рядах! Что у вас горит?!

– Да ничего, это мы так... костерчик развели. Греемся.

– Вы что – с ума сошли? Немедленно погасить! Снегом закидайте. Все, все успокоились. Студент в вязаной шапке, вас это тоже касается. Пишем лекцию... Звонок не для вас, а для меня. А на лекцию – для вас! Тему проработать самостоятельно, каждого спрошу на зачете. Старосты, почему до сих пор журналы не подали посещаемости? Давайте, давайте. Опять за отсутствующих кресты ставите? Делаю выборочную проверку. Что – другой корпус? Я тоже сечас пойду в другой корпус. Вот правильно кто – то подсказывает: а, может, и подальше... Кто это там все в дверь ломится? Лекция у вас тут? Когда, сейчас будет? Звонок на лекцию уже был?! Да? Ну, ладно...

И окончательно раздавленный обстоятельствами преподаватель заканчивает лекцию и уходит в другую аудиторию, где у него, по учебному плану, уже начались два часа. Тема занятия – выделение продуктов износа...

ПАНТЮХИН И ДЫНЯ

Когда Пантюхина отправили на практику в Полтаву, там он всем мозги забил дыней. Каждый день Пантюхин ходил на базар и спрашивал у местных торговок, в какую цену дыни. Все ждал, когда подешевеют.

Вернувшись с базара в деповскую общагу с целыми деньгами и неудовлетворенным желанием, Пантюхин рассказывал всем подряд, как он в детстве ел дыню, и как ему это нравилось, и, как только дыни подешевеют, он купит дыню, и принесет дыню в общагу, и всех знакомых мужиков угостит дыней.

Первое время у всех от этих рассказов слюнки текли, и все ждали, когда дыни подешевеют, хотя, по-честному, никто не верил, что Пантюхин отважится купить дыню. И действительно: шли дни, проходили недели, а Пантюхин никакой дыни не приносил, хотя каждый вечер, с настойчивостью диктора всесоюзного радио разъяснял несомненные преимущества приобретения дешевой дыни. Наконец, когда Пантюхин однажды по ошибке назвал певца Тыниса Мяги Дынисом Мягким, все решили, что дыня – это навязчивая идея, и ничего больше.

И вот уже под конец практики, поздним осенним вечером, когда в окна общаги стучал мелкий занудный дождик, когда в чайнике уже сварили картошку, и уже заново кипяток согрели, и садились пить чай, вдруг заваливает Пантюхин, и в руках у него огромный сверток. И все загудели: Пантюхин дыню купил!

Для дыни тут же нашли самую большую тарелку и впервые с начала практики ее вымыли. Пантюхин ножик самый острый отобрал, чтобы дыню резать.

Начал он сверток разворачивать. Разворачивает он его, разворачивает, и сверток все как-то меньше и меньше становится. Наконец, развернул. Дыня была размером в два кулака, и зеленая-зеленая!

Нарезал Пантюхин четверть дыни тонкими ломтиками – толщиной в бумагу – и положил их на тарелку рядом с дыней. Взял один ломтик себе, и стал есть и чаем запивать. А все сидят со стаканами чая в руках и напряженно смотрят, что же будет. Дожевал Пантюхин половину ломтика и говорит:

– Ребята, а что же дыню никто не ест?

Все так и прыснули в стаканы.

Положили дыню в гардероб: пускай дозревает.

С практики уезжали – дыня так и лежит, и даже половина ломтика, который Пантюхин жевать начал.

Позднее Пантюхин так вспоминал об этом случае:

– Дыня – это была моя ошибка.

КАК ПАНТЮХИН К РЫНКУ ВЕЛ Когда Пантюхин с другими мужиками работал в Полтаве на практике в депо – дизеля рижские ремонтировал – то работал он так: два дня смены по двенадцать часов и два дня свободных. И в каждый первый свободный день ездили всей группой на рынок и брали там картошки, помидоров, ну и еще чего там можно пожрать. А на другой день все уматывали на Ворсклу и там отдыхали с хорошей закуской.

А надо сказать, что в Полтаве было два рынка. Один городской: на него и ездили. А про другой, что в деповском районе на Доблянщине, знали только то, что до него автобус ходит.

И как-то раз собрались мужики с утра на рынок и проспали. Так что ехать на городской рынок было уже без пользы, потому как ехать туда далеко, и пока доедешь, там все дешевые помидоры разметут. А без помидора на природе это не закуска, тем паче что дешевше помидора в Полтаве в сентябре овоща не найти. Пролетели, короче, как веники над Парижем.

И тут Пантюхин идею подал.

– Ребята, а давайте пойдем на МЕСТНЫЙ рынок на Доблянщине! Здесь рядом, еще успеем.

А надо сказать, что Пантюхин был малым простым. И до того простым, что вот спросишь его: "Ну что, Пантюхин, как дела?" – и он полчаса рассказывает, что сегодня сделал. И хотя все знали, какой простой человек Пантюхин, но ему доверились. Может быть потому, что никто другого сразу не придумал. Сначала хотели пойти на остановку и ехать автобусом, но Пантюхин предложил идти пешком:

– Да ну его, автобус, он редко ходит и вокруг, а если напрямую, то быстрее выйдет. Вот увидите!

И в этом ему тоже доверились.

И повел Пантюхин мужиков к рынку.

Сначала, когда шли по ухоженным улицам, по маленькой площади, мимо чистеньких небольших магазинов, никто ещё ни о чём не догадывался. Затем пошли задворками, и всё почему-то мимо помоек. У Пантюхина было какое-то чутье на мусор, и он выбирал дорогу так, будто задался целью обойти все помойки на Доблянщине.

Так они шли и шли, но никакого рынка не было видно. Дома становились все меньше и меньше, улицы пошли уже без асфальта и все грязнее и грязнее. Тут у наших мужиков стали возникать подозрения и реплики вроде "Куда ты завел нас, поганый Пантюхин?" Но Пантюхин так уверенно шел и так уверенно говорил "Идемте, идемте!", как будто знал, что к рынку – это именно по помойкам.

Наконец, настал момент, когда вся Доблянщина и все ее помойки остались позади, а впереди была только раздольная украинская степь, и только на горизонте виднелись какие-то чахлые лесопосадки. Из расспросов местных жителей удалось узнать, что вышли километра на два дальше рынка, и автобус здесь уже не ходит.

Предложение Пантюхина опять идти кратчайшим путем на этот раз было единодушно отвергнуто. Обратно поплелись вокруг, по пустынному шоссе, храня угрюмое молчание.

Дошли до рынка, а он оказался закрыт. И, похоже, давно закрыт. За бетонным забором лежала совершенно пустая асфальтированная площадка. Старые деревянные прилавки были небрежно свалены в кучи по углам. Однако ворота были не заперты, и Пантюхин вновь воспрял духом.

– Пошли туда! Может быть, ТАМ, подальше, торгуют! – с простосердечной улыбкой заявил он.

И все пошли... Впереди твердой и уверенной походкой выступал Пантюхин, за ним – вся компания. Всем было интересно: а что же Пантюхин в конце концов скажет?

Дошел Пантюхин точно до центра асфальтовой площадки, повернулся и с сияющей физиономией произнес:

– Ребята, а рынок – то, оказывается, не работает!

– Вот тут ему и дадим!..

Позднее Пантюхин вообще не любил вспоминать об этом случае.

Хотя мне его жаль.

Неизвестно, кто был в этой ситуации умнее.

СПАТЬ ХОЧЕТСЯ

В аудитории раздался громкий стук. Сидевший за передним столом студент Петриков резко клюнул носом, и его лоб вошел в соприкосновение с фанерой. Константин Вениаминович грустно посмотрел на Петрикова сквозь очки с толстой черной оправой, но ничего не сказал.

Ему не хотелось портить нервы совершенно зря. Более того, в душе он жалел студента, мужественно решившего высидеть полтора часа по его предмету.

Константин Вениаминович перевел взгляд в глубину. Там, на задних рядах, устроились те, кому идти было некуда – деканат строго карал за пропуски по неуважительной. Он вздохнул и стал продолжать чтение. Он произнес уже пять фраз, а Петриков все таращил глаза и моргал, пытаясь очнуться. Это давалось с трудом. Перед Петриковым прыгали и расплывались доска, авторучка, записи в толстой тетради и изречение «Чем меньше учишь, тем крепче спишь!», выражавшее мудрость предыдущих поколений. Петриков попытался связать все это в единое целое, но не смог. Мысли в отяжелевшей голове лениво и с гулом прокатывались то сами по себе, то наезжая друг на друга, как вагоны на сортировочной горке, подчиняясь силе тяготения и какому – то непонятному порядку перевода стрелок. Тем временем рука Петрикова механически выводила на бумаге что-то вроде китайских иероглифов. Наконец, все это снова стало куда – то мягко исчезать и проваливаться, будто Петрикова бережно обматывали синдипоном.

– Вам плохо? – вежливо поинтересовался Константин Вениаминович, хотя отлично знал, что это не так. Петриков не ответил. Он спал.

Константин Вениаминович немного постоял, размышляя, стоит ли будить Петрикова или пусть себе спит. В конце концов он решил продолжать лекцию, и снова стал произносить фразу за фразой, опершись ладонями на некрашеную дощатую конторку. В его подсознании подспудно зародилась мысль, что студенты неправильно называют эту конторку кафедрой, что кафедра – это совсем другое, и надо это как-то объяснить, – но, не связавшись с привычным ходом чтения предмета, мысль не получила развития, угасла, и больше не вспоминалась – как будто ее и не было. Вместо нее к Константину Вениаминовичу пришло ощущение, будто он всегда здесь стоит и читает одну и ту же лекцию, а студенты мелькают перед ним, как кадры: один поток...другой...третий...другой выпуск...и еще один выпуск... и еще.. Он говорил, и к его голосу постоянно примешивался ровный тихий шум, доносившийся с задних рядов.

На задних рядах спокойно и независимо текла жизнь. Кто-то писал пояснительную записку, кто-то считал курсовую работу, кто-то просто решал кроссворды, играл в балду или чертил на нежно – зеленой крышке стола орангутанга с бутылкой. Под орангутангом вскоре появилась мудрость поколения нынешнего, адресованная потомкам: «Пьянство не есть добродетель!»

Прошлогодние, позапрошлогодние и позапозапрошлогодние конспекты лекций Константина Вениаминовича в это время мирно лежали по общагам, покрываясь пылью, чтобы быть прочитанными на скорую руку в ночь перед экзаменом, а потом перейти в руки других студентов и опять покрываться бархатной пылью семестр за семестром, семестр за семестром...

Прозвенел звонок. Студенты шумно ринулись к двери. Константин Вениаминович неторопливо снял очки, затем, также не спеша и с достоинством, закрыл свой конспект и положил его в солидную кожаную папку. Уже выходя из аудитории, он заметил, что Петриков все еще спит, положив голову на тетрадь и сладко посапывая.

Константин Вениаминович потушил в аудитории свет, уходя, оставил дверь открытой, чтобы Петрикова по случайности не заперли, и пошел по коридору усталой походкой человека, который только что выполнил свой трудный, но почетный долг.

КУРСОВОЙ ПОСЛЕ ПРАЗДНИКОВ Консультацию назначили на другой день после пасхи. Начало – в час пять. А в гастрономе с двух. И преподаватель сидит скучный и думает: хоть бы никто не пришел.

А Пантюхину никак нельзя было не прийти. То-есть, в гастроном ему очень надо было, но на консультацию еще больше. И он пошел, думая, что после пасхи преподавателя не будет, и можно будет потом говорить: "А я вот приходил, а консультации не было." Открывает дверь, а там преподаватель разочарованный.

– Здравствуйте. Можно?

– Заходите, заходите, раздеваться на том столе... А где остальные?

– Ну, они, в общем... это... как его... подойти должны... Наверное.

– Фамилия?

– А?

– Фамилия как ваша?

– Пантюхин.

– Так, Пантюхин, вы у меня были... Да вы вообще ни разу не были! Вы вообще, Пантюхин, думаете сдавать или что?

– Да нет, ну, я, конечно... это... вот, чертежи принес.

– Давайте первый лист. У вас что?

– У меня?

– Ну что у вас, как это... на первом листе у вас что?

– А, на первом? Ну, этот, как его... название тут такое... А! Козловый кран!

– Может, козловой?

– Ну да...то есть...

– Так у вас же консольный.

– Поворотный?

– Н-ну... вы, что, не помните?

– Да... то есть, нет... вот у меня задание. Мостовой кран.

– Дайте сюда.

Внимательно изучив рисунок к заданию, преподаватель с Пантюхиным пришли к общему мнению, что держат чертеж вверх ногами, и перевернули его.

– И точно, мостовой! Как это я сразу...

Преподаватель углубился в чертеж, мучительно вспоминая, чем линия видимого контура отличается от штрих-пунктирной.

– Так. Мгм. Да. Вот здесь, здесь, здесь и здесь переделать. Вот это вообще убрать. Понятно почему?

– Ну... то есть... понятно, в общем... это я просто... Я перечерчу лист.

– Ладно, давайте, подпишу. А, так он у вас уже подписан!

– Разве?...

– Да, вот подпись и число – восемнадцатое марта пятьдесят четвертого года.

– Да нет же, как это... Да нет же, тридцать четвертого!...

( До Пантюхина постепенно начало доходить, что в трубку перед пасхой он засунул чертежи, с которых собирался сдирать.)

– Что?... Подождите, тут кто-то в дверь ломится. Не заперто!

Вошла секретарша завкафедрой, и тоже не в настроении.

– Анатолий Никитич, после консультации зайдите к завкафедрой!

– Хорошо, хорошо!... Так, на чем мы остановились?

– Н-ну, это... что первый лист уже подписан...

– А, ну да. Давайте, отмечу. Так, Пантюхин первый лист сдал. Давайте второй.

– Сейчас?

– Ну да, да, давайте быстрее, еще к завкафедрой идти надо.

– Ну да... сейчас... счас найду...Ага. Вот.

– Так... Что это?

– Это... ну, как его... в общем, это самое... ну... это... таль это.

У преподавателя от удивления стали круглыми глаза.

– ТАЛЬ???!!!

– Да... то есть нет... ну... где-то... в общем...

– А почему у вас тут написано "Общий вид тепловоза?"

– Как это... ну да... это... как его, господи... да... Так это вообще не мой лист! Это из дипломного.

– Как, вы уже диплом чертите?

– Да... то есть, нет... это так... я заранее... для общего развития припас... Ну я их перепутал... похожи, в общем.

– Похожи?

– Ну да... вот если так смотреть, то конечно... если отсюда, то... что-то... в общем, перепутал. В следующий раз обязательно.

– Так. А пояснительная?

– Ну, введение я уже со...составил. Ну и этот, как его...ну, этот... самый... титульный лист. Сейчас прочитаю.

– Титульный лист?

– Нет, введение: "В материалах двадцать шестого всесоюзного совещания по вопросам краностроения с особенной остротой подчеркнута необходимость всемерного и неустанного повышения энерговооруженности кранов и снижения их металлоемкости. Сейчас, когда наша страна прочно заняла лидирующее положение по производству грузоподъемных крюков на душу населения, первостепенное значение приобретает"...

– Хватит, хватит. Первый раздел в следующий раз принесете. Да, передайте, чтоб в следующий раз все были. У меня от этого вашего разгильдяйства голова раскалывается.

– А может они того... еще подойдут?

– Сколько сейчас?.. Скоро два?! Нет, вряд ли. Да нет же, никто не подойдет.

– Ну, а вдруг, может, кого... должны вроде...

– Я говорю, никто не подойдет! Все, ухожу к завкафедрой. И в следующий раз чтобы все принесли первый лист!

– Ага, конечно... обязательно передам... – и Пантюхин выскочил за дверь, довольный, что отметился.

МАВРИКИЕВНА И НИКИТИЧНА О БИТМЕ

– Здравствуйте, Вероника Маврикиевна!

– Да-да! Здравствуйте, Авдотья Никитична!

– Ты все торчишь?

– Да. О-хо-хо-хо-хо! Что вы сказали?

– Я тебя спрашиваю: ты все торчишь?

– Где?

– Не "где", а отчего. У меня к тебе новость. Внук мой в институт поступил.

– О-хо-хо-хо-хо, какая радость, о-хо-хо-хо-хо! А в какой?

– Сейчас я тебе точные координаты назову. Значит так, дай бог памяти: БИТМ, ФТМ, 76ЛК2, вариант двадцать седьмой.

– Секретный?

– Почему секретный?

– Ну, ведь вы сами говорите, у них все зашифровано...

– И! И! И! Какой секретный! Я тебе сейчас все переведу. БИТМ – это Брянский институт транспортного машиностроения. ФТМ – факультет транспортного машиностроения. 76ЛК2 – это у них группа так называется. А 27 – это его номер по счету в группе. Понятно!

– Ну так бы сразу и сказали! А то: "эфтээ'м", "э'лка"...

– Не "э'лка", а ЛК! Привыкать надо к современным выражениям! Вот ты, скажем, знаешь, как надо кайф ловить?

– В проруби?

– И! И! И! В какой проруби, дурья твоя голова! Это у них так бывает: идут на экзамен десять человек, и все со шпорами.

– О-хо-хо-хо-хо! Гусары?

– Какие гусары, Маврикиевна, какие гусары, где ты в БИТМе гусаров видела?

– Ну, раз со шпорами, значит – гусары ?

– И! И! И! Ничего-то ты не знаешь! Шпоры – это у них бумажки такие, на которых студенты пишут все, чего не знают.

– Справочники?

– Вроде. И если у кого из десяти эти шпоры найдут, то, значит, кайф тому. Поняла теперь, как ловить кайф?

– О-хо-хо-хо! Поняла, конечно! О-хо-хо-хо! За хвост?

–И! И! И! Какой хвост! Ты вот сама подумай: при чем тут хвост, когда они сами с хвостами?

– Господи? Это что же, атавизм?

– Ты, Маврикиевна, не хулигань!

– Да что вы...

– Ты, Маврикиевна, иностранными словами тут при народе не выражайся!

– Да это совсем не то, о чем вы думаете! Атавизм – это... ну, это, когда люди волосатые ходят и у них хвосты растут.