Текст книги "Собрание стихотворений (СИ)"

Автор книги: Олег Филипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

он Пути и Силе будет чуждый,

он вам даст законы. Впрочем, устно.

Впрочем, вот', – и Лао-Цзы дал свиток

стражнику, уж сидя за отметкой

пограничной, слабый от попыток

мух назойливых рассеять веткой.

Сгорбив плечи и втянувши шею

он покинул родину навеки.

День кончался. 'Быстро как темнеет', -

молвил стражник, потирая веки...

1995 г., 2007 г.

АНГЕЛ

В дверях подъезда Ангел нежный

столкнулся с Демоном, что шёл

нетвёрдым шагом, хмур и зол,

в свой дом, с Эдемом, кстати, смежный.

Столкнулись, наконец, их взгляды...

Теперь позволь, читатель, мне

их развести и Сатане

дать произнесть кусок тирады.

'Прости, он рёк, – я пьян немного,

тебя я, кажется, смутил...

А, впрочем, всё равно... Я Бога

об этой встрече не просил!'

1995 г. примерно

КРЫМ

Борису Румшицкому

Там воздух по-другому выкроен

и сотворяются там люди

немного угловатей, с икрами

коричневыми уж в июне.

Там лёд шкварчит зимой разжиженный

под шинами автомобиля,

и наземь тёплый снег одышливый

ложится плавно, без усилья.

Там все влюбляются пронзительней,

но страсти там не возвышают,

а только любят уморительно

и словно дети не прощают.

И всё-таки там понимание

найдёте фамильярно-нежное

в каком-нибудь белесом Каине,

считающим всех прочих пешками.

Московский говор там до колика

смешит младых аборигенов,

и пишется легко буколика,

и тучки как морская пена.

Я вырос там под небом праздничным

и, что ни день, то вспоминаю

то взгляд какой-нибудь загадочный,

то друга из Бахчисарая...

1995 г.

ТУЧКИ

Тучки небесные, вечные странники...

Михаил Лермонтов

Я вам завидую, тучки небесные,

вы так свободны и вас не страшит

ваша свобода, ведь вы бестелесные,

и малодушие вам не грозит.

Выше страстей человеческих радостно

утро встречать и душою внимать

мысли обширной в пространстве безградусном,

что поневоле поверишь опять,

что этот мир не напрасно заверчен. И

вам это ясно, а я же вокруг

вижу творения рук человеческих

и понимаю – здесь Бог – пустой звук.

1995 г.

АНАСТАСИЯ ХАРИТОНОВА

Глаза закрыты, вся в себе,

увы, никто не понимает

её молчания, и где

она покорность обретает.

Вот так вот, уходя в ничто,

мы сохраняемся для жизни

и тешимся порой мечтой

о понимании в отчизне.

Всё так и будет, нужно лишь

смиреньем искупить пред Богом

высокомерие и тишь,

нам говорящую о многом...

октябрь 1995 г.

ИЗ ЦИКЛА «ОЛЕГ ВАСИЛИЧ ФИЛИПЕНКО»

***

Олег Василич Филипенко -

любитель женщин и цветов, -

идет по улице – ты глянь-ка, -

без галстука и без штанов.

Он улыбается всем дамам,

флиртует, словно джентельмен,

и не боится, значит, срама,

совсем как заграничный мэн.

На нем моднячая рубашка

свисает чуть не до колен,

помята снизу вся, бедняжка, -

штанов неизгладимый плен.

Олег Василич Филипенко

не имет срама. Почему ж?

Милиция, братва и "стенка"

ужели не холодный душ?

Нет, он не видит и не слышит

угроз от жизни. Ну ваще!

Он улыбается и дышит

как сэр при шпаге и плаще.

Проходят господа и дамы

и пальцем крутят у виска,

а он от мелодичной гаммы

не отвлекается пока.

Он напевает и воркует,

и восклицает: "Все пройдет!

И та, что не меня целует,

мои стихи хотя б прочтет.

Паситесь, мирные народы.

Я ваш поэт. Мне хорошо.

И потому как вы уроды -

я счастья в жизни не нашел.

И все-таки я посылаю

вам свой привет, свое ура.

Я дефилирую, гуляю,

весна – чудесная пора!"

31 июля 1996 г.

***

Олег Василич Филипенко -

великий русский был поэт.

Он становился на стремянку

и сочинял свой дивный бред.

Его кормили с ложки дети,

а он рычал на них как лев,

и как-то за поступки эти

он претерпел Господний гнев.

Отобрана была стремянка.

Он плакал, бился над собой,

работал над японской танка

и спать ложился чуть живой.

А Боженька глядел сквозь тучи,

стремянку пряча под себя,

и говорил: "Уже ты круче

напишешь вряд ли. Бя-бя-бя!"

Олег Василич покорился

такой убийственной судьбе,

и, знаете, он не напился,

а вышел рыцарем в борьбе.

На все глядеть стал с снисхожденьем,

благословлять всех и прощать,

и занялся церковным пеньем,

чтоб взор к Стремянке обращать.

31 июля 1996 г.

***

Олег Василич Филипенко

был скромен до нельзя в быту.

Он занимал одну времянку,

а мясо отдавал коту.

Он спал на сломанном диване,

не замечая неудобств,

и в облупившейся ва... ванне

растягивался во весь рост.

Олег Василич был послушен

судьбе и зря не унывал.

К гостям и барышням радушен,

он лишь с клопами воевал.

А если видел новых русских

в их неприглядной красоте,

он семечки пред ними лускал, -

короче, был на высоте.

Олег Василич в «Мерседесе»

сидел так просто, так легко,

как будто вырос он в Одессе

и с детства с роскошью знаком.

На самом деле пофигистом

он просто был и потому

и с президентом, и с артистом

легко беседовать ему.

Хоть он рефлексии нечуждый,

но ум его, как инструмент,

не обнаруживал без нужды

свое присутствие в момент.

Из чашки пил вино и кофе

наш неудачник и поэт.

Он в ресторане в Дюссельдорфе

предпочитал всему омлет.

Короче, был во всем великим

Олег Василич, хоть друзья

его клянут, зовя двуликим,

но нам судить его нельзя!

7 августа 1996 г.

***

Олег Василич Филипенко

великий русский был поэт.

Им создавалася нетленка,

и он носил в груди секрет.

Бывало, с кем-то в разговоре

замолкнет вдруг и погрузит

вовнутрь взгляд, а после в горе

вздохнет так тяжко, паразит.

Иль кажется ну вот, ну вота,

он стал как все, такой же хер

как ты да я, ан, глядь, зевоту

скрывает подлый лицемер.

Ему базар неинтересен

с тобою, друг, дичится нас.

Он не поет российских песен,

а лишь смеется, пидарас.

Он новый гимн писать не хочет

для переменчивой страны,

и потому шестерка строчит

нам эти тексты без вины.

Да полно, есть ли в самом деле

в его душе секрет? Боюсь,

что он валяться на постели

способен только, подлый гусь.

Давайте развенчаем, люди,

пока не поздно подлеца,

тряхнем разок его за груди

и в школу вызовем отца.

Пускай посмотрит на созданье

свое, а то немудрено,

что люди терпят наказанье

за то, что все кругом говно.

Олег Василич Филипенко

ничтожный, мелкий человек.

Нам это ясно. Евтушенко -

вот кто велик, могуч навек!

1 августа 1996 г.

***

Олег Василич Филипенко

носил в душе избыток чувств

когда был помоложе. Стрелку

он забивал в саду искусств.

Там он встречался с музой, с горним

сознанием, и навсегда

запомнил тот чудесный вторник

шедевр он написал когда.

И долго, долго он носился

с своим шедевром по местам,

где критик рыкает, дивился

их непотребным головам.

Ушей ослиных, просто задниц

вместо голов он столько зрел,

что очутился среди пьяниц,

чтоб не смотреть на беспредел.

Олег Василич Филипенко

еще велик и потому,

что вновь подняться смог, хоть Генка,

браток, и залетел в тюрьму.

Сухим из вод он снова вышел,

за это я его люблю,

хоть стал он поспокойней, тише,

и не кричит уж: "Застрелю!"

Теперь на все глядит он просто,

быт наш простой зауважал,

и стал для творческого роста

он наблюдать природу стал.

Такой вот милый и хороший,

простой и умный человек

живет средь нас и любит кошек,

артистов, пьяниц и калек.

4 августа 1996 г.

ИЗ КНИГИ ПЯТОЙ. 'ОПЫТЫ'

ОПЫТЫ

Мои опыты такие:

прорубить дорожку

и найти-таки другие

дали понемножку.

Горизонт всегда один, но

есть на горизонте

нечто новое, что длинно

объяснять увольте.

Это значит, что ты видишь

новыми глазами;

хоть на русском, хоть на идиш -

всё это сказали.

Горизонт всегда один, но

есть на горизонте

тоже вечное, картинно

явленное в понте.

Это значит, чуть повыше

ставить свою планку,

даже если ты, парниша,

бьёшь ногою банку.

Отыщи и переплавь ты

в своём сердце это

и не думай в космонавты,

а иди в поэты.

Здесь откроем мы такое,

что скромнее будем

и не скоро из запоя

возвратимся к людям.

1995 г.

ПОЭТУ

Не молчи, старичок,

не молчи, сладкогласый.

Если даже сил йок,

всё равно точи лясы.

А иначе нельзя.

А иначе, быть может,

не возьмёшь ты ферзя,

и тоска тебя сгложет.

Что и делать ещё

нам, поэтам, ублюдкам,

если ты поглощён

своей музой по суткам?

Да добро бы была

эта муза как муза,

а то так... барахла

натолкает от пуза.

Сам не раз, что её

пригласил на свиданку,

пробубнишь только: 'Ё!

Подложила подлянку.

Снова мусор за ней

на листках остаётся,

не увижу, халдей,

куст горящий, сдаётся'.

Но и всё ж не грусти,

а стучи в свои двери,

отопрут – ты в чести,

нет – не много потери.

6 сентября 1995 г.

***

Есть вещи поважней поэзии,

ну, скажем, знание о том, что

хоть в Англии, хоть в Индонезии -

все в гроб ложатся, это точно.

И это знание-незнание

мне позволяет относиться

к поэзии, как, скажем, к зданию,

где я живу, где мне свариться.

Отсюда голос мой естественный,

отсюда лёгкие ошибки

за взгляд излишне несущественный;

и все мои полуулыбки.

1995 г.

***

Каждый день одно и тоже:

словно механизм

во главу угла положен,

а не жизнь.

Наливаю утром чайник,

умываюсь, ем.

Бессловесный, как молчальник,

думаю – зачем?

Наперёд уже я знаю

распорядок дня.

Как животное зеваю,

рот не заслоня.

И кружу я по квартире,

думая о том,

что неплохо бы в сортире

заменить плафон.

Вот такой, себе ненужный,

мелкий и смешной,

я живу, как тот биндюжник

иль как заводной.

Приходите, посмеётесь

надо мною все.

И хотя бы вы очнётесь,

пусть не насовсем.

Но войдите тихо, боком,

чтобы я не знал

и от злости ненароком

вас не покусал.

1995 г.

***

Никто не знает правды,

ни я, ни ты, ни он,

пожалуй, только Автор,

но мир Его смешон.

Смешон, нелеп и цели

я в нём не нахожу,

и потому в постели

часами я лежу.

Чего-то не хватает,

хотя уже не жаль

прошедшего, и знает

об этом всякий враль.

И нужды нет, по сути,

с кровати мне вставать

и от житейской мути

так хочется бежать.

Бежать обратно, к маме,

в утробу, в ничего,

чтобы не знать о хламе

жилища моего.

Жилища – гляди шире, -

чья крыша всем как скит,

и где тягаешь гири

сомненья и тоски.

1995 г.

***

Поэзия, едва

я на ногах, как сразу

цепляюсь за слова

и забываю хазу.

Я забываю всех,

друзей, врагов и прочих.

Я не хочу потех,

хочу минут рабочих.

Отважно и легко,

осмысленно и дерзко

несу своё древко

и на душе не мерзко.

Пусть гонят на меня

волну негодованья,

кимвалами звеня

из-за непониманья.

Мне всё равно. Но вот

окончена работа,

и я уже не тот,

и рот дерёт зевота.

И всё постыло вмиг,

и жизнь скулой бандита

страшит и тяготит,

и карта моя бита.

1995 г.

***

Жду – сижу на стуле -

твоего звонка.

Отливаю пули -

строчки на века.

Стыдно так убого,

мил поэт, писать.

Будет ли подмога -

неизвестно, б.....

Что ещё добавить?

Всё сказал любя.

Но молчать заставить

выше сил себя.

Вдруг случится праздник:

неизвестно как

напишу, проказник,

некий новый знак.

Формулу открою

новую цветка

и структуру вскрою

жизни мотылька.

Слов случайных корень

извлекай, спеши,

в творческом отборе

из ядра души.

Всё, что ты, как ЗДРАСЬТЕ

ляпнешь наобум,

чрез горнило страсти

протащил твой ум.

И остались только

жалкие слова.

Вот такая, Колька,

горклая халва.

5 сентября 1995 г.

НАСТАВЛЕНИЕ ДЛЯ МАУГЛИ

Ты должен знать, что ты в джунглях, дружок,

и потому не пеняй

на навороченный этот клубок

диких страстей. Не стенай!

Здесь так положено. Здесь человек,

если и ходит, то днём;

ночью ж он здесь не сомкнёт своих век

даже с ружьём и огнём.

Ты зазевался иль чуть уступил

в схватке за лучший кусок, -

всё, ты покойник. Так трать же свой пыл

с толком. Будь твёрд и жесток.

Не уступай никогда никому

и не прощай кидняков

даже друзьям, потому, потому...

в общем, обычай таков.

Если тебе доведётся любить

женщину ( это всегда

с вами случается ) нужно убить

чувство. Иначе – беда.

Ты ещё молод, но вскоре большим

станешь, а там мой урок

вспомнишь, я знаю, и будешь ценим,

если урок пойдёт в прок.

1995 г.

***

Года бегут с такою скоростью,

что ничего не понимаю.

Ещё вчера глядел со строгостью

на мир, а нынче улыбаюсь.

И вот уж признаки старения

заметны стали организма.

Пришло другое поколение,

а я ещё нигде не издан.

И всё быстрей и неприметнее

проходят дни, недели, годы;

и разговоры всё предметнее,

и возвращаются все моды.

Всё было прежде, да и будет всё

после меня со всеми это же;

и мне, к несчастью, не запутаться

среди схоластики и ретуши.

Всё знаю я, да много надо ли,

чтобы додуматься до истины,

что все, как водится, попадаем

в могилы с глиною и листьями.

Так что спешить пока что нечего,

а всё ж пора поторопиться,

чтобы судьбой была отмечена

привычка каждый день трудиться.

1995 г.

ЛЮБИМОЙ

Я жду тебя опять.

Назначь же мне свиданку.

Пойдём с тобой гулять

мы завтра спозаранку.

Я буду целовать

тебя в височек сладкий,

а после зазывать

продолжить акт в кроватке.

Ты будешь слегонца

игриво упираться,

затем с тобой винца

мы выпьем, моя цаца.

...Как хорошо с тобой,

как весело щебечешь

ты мне о чём-то – ой,

ты сердце моё лечишь.

Иди сюда ко мне,

вот так вот, моя киска.

Твой мягкий рот в вине

и ротик очень близко.

Пора в кровать упасть,

пойдём, освободимся.

Разденемся и всласть

друг другом насладимся...

1995 г.

***

Мне тесно в рамках поэтических,

всё так скучно и бесцветно,

и познаний эмпирических

не имею я конкретных.

Всё расплывчато и многое

в голове не держит память.

Эх, ты, жизнь моя убогая!..

Кто виновен? Я ведь, я ведь...

1997 г.

***

Мой кумир сидит на ветке

и чирикает: чир-чир.

Если бы сидел он в клетке,

я б ему был командир.

Я б давал зерна и хлеба,

в общем, чувствовал себя,

точно Бог, сошедший с неба,

накормить сего блядя.

1997 г.

***

1

Давай стишочек накалякаем,

пока водичка там течёт

упругою струёю в ванну.

Но тут мне позвонила Ира,

и я забыл, о чём хотел

поведать миру.

Да и настроение уже не то

то есть оно хорошее, но уже другое.

2

Давай стишочек накалякаем,

пока водичка там течёт,

в смысле – жизнь пока течёт, -

можно ведь и так сказать.

А накалякаем стишочек

и убьём минуту жизни,

а кто и больше.

1997 г.

***

Хочется иметь ребёнка,

чтобы бегал пред тобой

этакий румяный карапуз

и говорил тебе: "Папа, папа!

Дай спички..."

А, может, и не нужно его,

ребёнка? Ведь за ним надо следить.

И потом, у них какашки

такие вонючие. Фу! Не хочу

иметь ребёнка.

1997 г.

***

Я слышу, за стеной соседи

ругаются и, может, пьют

вино иль водку, в то время как на свете

весна распространяет аромат.

Несчастные, зачем так с жизнью

вы поступаете? Ужель

вы не на радость, а на тризну

рождаетесь? Где смысл, где цель?

Цель мы проехали, но можно

и просто наслаждаться так

весенним утром и подошвы

на солнце греть возле окна.

А можно одеться и выйти прогуляться в парк,

где весеннее солнышко и белый, белый день.

И невольно что-то всколыхнётся в памяти,

какое-то смутное воспоминание.

Детство вспомнится.

1997 г.

***

Сидела девочка у моря

и пела про свою любовь.

Я проходил случайно мимо

и слушал, подымая бровь.

Я ей завидовал и думал,

что ей, возможно, повезёт.

А, может быть, случится то же,

что и со мной. Кто может знать заранее?

Но я желал ей счастья и любви,

потому что самому этого очень не хватало,

и вот я шёл дальше и думал,

что юность прошла, а у девочки всё впереди.

1997 г.

ИЗ КНИГИ ЧЕТВЁРТОЙ. 'УХО'

ВЕЛИКАН В МОСКВЕ

Хожу по улицам Москвы

средь вопиющей суматохи,

гляжу, как бегаете вы,

и подавляю свои вздохи.

Куда, куда спешите вы?

Зачем не смотрите на небо?

Здесь, в небе, возле головы

моей ищите себе хлеба!

1995 г.

ПРИТЧА

Видел я сегодня днём

в телевизоре такое:

всадник дразнит копиём

лошадь, что стоит в покое.

Он сидит верхом на ней,

и рукав его засучен.

На конце копья репей

или сена клок прикручен.

Пучок лакомый крутя

перед мордой лошадиной,

он смеётся, как дитя,

этой хитрости невинной.

Лошадь вздрогнула, пошла

за наживкой вожделенной

и слюною истекла,

глядя на пучок отменный.

Обманул скотину он

и рысцой бежать направил

за химерою на склон,

а потом в галоп направил.

И подумал я: ей-ей,

как судьба людей похожа

с участью скотины сей,

что в потугах изнеможет.

Но, однако, разум был

дан Адаму для того ли,

чтоб химерам он служил

по своей по доброй воле?..

1995 г.

ТРЕБУХА

Охо-хо да эхе-хе.

Тяжело жить требухе.

Дух ушёл на небо,

больше жить не треба.

1995 г.

СОН

Я проснулся нынче рано.

Что-то, чую, не в порядке.

В голове моей нирвана,

холодеют мои пятки.

Полежал минут пятнадцать.

За окном кричали дети.

Кто-то пробовал ругаться,

кто-то пёр на драндулете.

Грохотал трамвай надрывно.

Холодильник заработал.

Шумно было непрерывно -

мир по фене своей ботал.

Я лежал как отщепенец.

Я лежал урод уродом.

Не выкидывал коленец

наравне с моим народом.

Стало мне, однако, страшно.

Отрываться неохота

от народной, бесшабашной

стройки до седьмого пота.

Выглянул в окно скорее

успокоиться на рожах.

И нырнул назад быстрее,

и воскликнул: 'Боже! Боже!'

Что стряслось с моим народом?

Я же, кажется, не пьяный.

Каждый выглядел уродом

с головою обезьяны.

Я опять к окну нагнулся.

Точно так: все обезьяны.

Как же так я обманулся?

Сколько ж я валялся пьяным?

Ай-ай-ай! Однако это

не причина, чтоб не кушать.

Я наелся винегрета

и сел радио послушать.

Вздор какой!.. Визжат и стонут,

что такое в самом деле?

Происшествием я тронут.

Что там, в рубке, обалдели?

Я, конечно, понимаю

как легко стать обезьяной.

Но никак не разделяю

этой перемены рьяной.

Нужно в рамках оставаться.

Нужно, знаете, стараться.

А иначе как же, братцы?

Как за мир не волноваться?

Ух, мохнатые какие!

Ух, как буркалами водят!

Галстуки висят на выях

и в костюмах они ходят.

Неужели обманулся

я в последних, ить, надеждах?..

Но внезапно я проснулся

на кровати и в одеждах.

Фух, да это сон!.. Как славно.

Страхи были-то пустые!

И рукой мохнатой плавно

я провёл по жёсткой вые...

1995 г.

ТРУСЛИВЫЙ МИЛИЦИОНЕР

Страшно, страшно, страшно, страшно

биться в схватке рукопашной

с угрожающим мне Роком,

на меня глядящим оком

ой Медузы, ой Горгоны.

На моих плечах погоны

милицейские, и надо

мне по службе сего гада

превзойти, чтобы народу

надлежащую свободу

дать, но – ой, – взглянуть не смею

в око грозному злодею!..

1995 г.

СТЕНАНЬЯ МУХИ

Я на грани, я на грани,

я на грани вымиранья.

Я запуталась в герани,

ах, какое наказанье!

Почему со мной такое,

а с другими всё в порядке?

Все летают, все в покое,

я одна застряла в кадке.

Надо мною пролетают

те, кто нынче правит балом.

И не знают, и не знают,

как я здесь воняю калом.

Страшно мне и одиноко

в этой чёрной липкой сети.

Как жестоко, как жестоко

всё устроено на свете!

1995 г.

ПАУЧОК

Я вишу на паутинке

целый день вниз головой.

В уши вставил по сурдинке,

чтоб не слышать жизни вой.

Жизни вой меня пугает,

я беспомощен и слаб,

кто ж меня не понимает,

тот кричит, что я-де КРАБ.

Краб, мол, хищник ненавистный,

убирайся в океан,

там на камень сядь зернистый

и пугай рыбёшек клан.

Ах, за что такие речи

мне, висящему едва?

Взгляд поймайте человечий

мой доверчивый слегка.

Огорчён и неутешен,

говорю вам: я не краб!

Я на ниточке подвешен,

я, глядите, очень слаб.

1995 г.

ЗИМНИМ УТРОМ

Солнце светит мне в окошко,

снег у водокачки.

Дворник ходит по дорожке,

бегают собачки.

Забываешь о наследстве

лет, что прожил в свете.

Невозможно без приветствий

это утро встретить.

Сердце, как в весёлой качке,

прыгает паяцем.

Захотелось как собачки

прыгать и смеяться.

1995 г.

ИНФАНТИЛЬНАЯ СОБАКА

Во дворе дрались собаки:

визги, лязги, море слёз.

В стороне от этой драки

молодой стоял барбос.

Он глубокими очами

на собачий зрел позор

и высокими речами

выносил им приговор.

Наконец, одна собака

в передышке подошла

к нему с речью: 'Что за врака

тебе в голову пришла?

Что бормочешь ты, несчастный?

Почему ты не поймёшь,

что твой гневный лай напрасный

с толку сводит молодёжь?

Цели есть. Они понятны

и сопливой детворе.

Подключайся к нашей ратной

увлекательной игре.'

'Да, – собака отвечала, -

нынче ж буду среди вас.'

А сама потом сбежала,

только ей сказали: ФАС.

Ох, смеялися над нею

молодёжь и старики.

'Надо ей намылить шею', -

тявкнул маленький Кики.

1995 г.

НЕ ПОНИМАЮТ

В магазине по стенАм

вывешены тут и там

только что с завода

ходики с заводом.

Все они идут, и вот

обыватель, открыв рот,

тупо скользит взглядом

по часам и рядом.

Но однажды на стене

ходики, которых не

очень-то и видно,

встали вдруг. Обидно.

Из толпящихся зевак

лишь поэт увидел знак

в этом многозначный,

став лицом невзрачный.

Перст приставив к голове,

он сказал: 'Давно в Москве

всем часам пора бы

поломаться, дабы

каждый догадаться мог,

что того, что создал Бог,

времени – в помине

нет в сией пустыне'.

И разгневанный поэт

вышел вон, а ему вслед

улыбались люди,

говоря: 'Ну, будет...'

1995 г.

ПЕЧАТНАЯ МАШИНКА

Я печатная машинка.

Злая моя доля:

чуть какая где заминка -

автор недоволен.

Очень уж он точность любит

этот странный гений.

Между тем себя он губит

сотней заблуждений.

Мне смешно: меня ругает

он за опечатки,

сам же мнения меняет

прямо как перчатки.

Одного боюсь я шибко,

что помрёт, мордастик.

Уж и так кричит: 'Ошибка -

все былые страсти!'

1995 г.

КУРИЦА, КОТОРАЯ РОДИЛАСЬ СРЕДИ МЫШЕК

Родилась я среди мышек.

Мышкою считалась.

Но однажды из подмышек,

мне так показалось,

крылышки растут. И точно.

Что за наважденье?

Нужно выяснить мне срочно

смысл перерожденья.

Мышек спрашивать стеснялась

я о тайне этой.

Да к тому ж мне мир, казалось,

стал с угрюмой метой.

Всё не нравилось у мышек

мне с того момента.

Я мечтала зреть детишек

с крыльями... И енто

было неосуществимо.

Но однажды в хмурый

день увидела, как мимо

пробегают куры.

О, как сердце моё прыгать

стало от волненья!

О, как крылышками двигать

начала я с пеньем!

Много мной с тех пор сменилось

изб, дворов и улиц.

И однажды мне открылось

знание всех куриц.

С той поры уже не смею

мышек презирать я.

Ведь летать я не умею,

все мы, значит, братья.

1995 г.

ПУСТАЯ СОЛОНКА

Нет в солонке больше соли.

Я пуста. Беда.

Позавидуешь тут доли

человечьей. Да.

Человек набит костями,

мясом и водой,

и до самой смерти в тяме

уступает той,

что, как я, пуста, ненужна,

но зато всегда

наблюдает за наружным

беспристрастно. Да.

1995 г.

НЕУДАВШИЕСЯ ПОХОРОНЫ ПОЭТА

Хоронили мертвеца.

Службу заказали.

Маску сделали с лица,

гением назвали.

Собрался народ, рыдал.

О, как жаль поэта!..

Бог же с высоты взирал

на кривлянье это.

И вернул на землю Он

душу забулдыги.

О, как всяк был оскорблён,

о, какие фиги

кое-кто крутил и зло

говорил со страха:

'Вновь Петрову повезло,

графоману, бляха...'

1995 г.

МОЛНИЯ И ГРОМ

Я стоял среди квартиры,

потеряв ориентиры.

Ночь стояла на дворе,

я был словно мышь в ведре.

За окном шёл дождь уныло.

Мне, однако, нужно было

сделать три шага вперёд,

где стоял большой комод.

Но я не был так уверен,

что мой ум на ТО нацелен,

вдруг там не комод, а стол,

вдруг я б не туда пошёл.

Сомневаться стал во всём я.

Да и в свой попал ли дом я?

И кружилась голова

так, что я стоял едва.

И когда уже сомненья

навалились, как каменья,

вдруг блеснула за окном

молния, как в сне каком.

О, как сразу прояснилось

то, что прежде мраком крылось!

Вот комод, а вон стена,

вон гардины у окна.

Всё разложено по полкам

в голове моей, всё толком.

И подумал я, что так

правда побеждает мрак.

И хотел на этой ноте

ящик я открыть в комоде,

как раздался за окном

содрогнувший стены гром.

Замер я, и холод липкий

организм покрыл мой хлипкий.

И зловещий этот гром

долго помнился потом...

1995 г.

В ЯМЕ

Я сижу печальны в яме.

Я упал в неё давненько.

Расскажите моей маме,

как её страдает Венька.

Он упал и он расшибся,

ему холодно и больно.

Он согласен, что ошибся

и учить его довольно.

Пусть она попросит Бога,

чтоб Он Веню взял из ямы

на поверхность, где дорога,

где живут друзья и дамы.

Они ходят и не слышат

его криков о подмоге.

Они воздух там колышут,

споря яростно о Боге.

Мама, мама, на том свете

ты в раю уж гость недавний.

Я же здесь, а сверху дети,

что в меня бросают камни.

1995 г.

ИЕРАРХИЯ

Поэту Николаю Олейникову, вариации на тему

Таракан сидит над книгой.

Таракан умён как бес.

Таракану крутит фигой

бог десницею с небес.

Ангел втихаря бормочет,

обкурившись анаши:

'Не получишь, старый кочет,

ты бессмертия души'.

Таракан не слышит брани.

Таракан в пылу слегка.

Завтра, завтра в рог бараний

он согнёт студента К.!

1995 г.

УХО

Мимо пролетает муха.

За окном болтают люди.

Я одно большое ухо,

я лежу себе на блюде.

Я лежу себе недвижно.

В моей раковине мраки.

Я почти индийский Кришна,

только вот с нутром собаки.

Слышу, как сосед с работы

возвращается нетрезвый,

а навстречу обормоты,

его дети, скачут резво.

Слышу, как гудят машины,

как сосед, живущий сверху,

пишет на холстах картины,

в краски стряхивая перхоть.

Слышу, как собака лает,

как летают самолёты,

как сосед слюну глотает

и рисует бутерброды.

Слышу, как зовут ребёнка,

как дрожит в конфорке пламень,

как упавшая гребёнка

ударяется о камень.

А когда приходят сроки

ночи выступить на сцену,

слышу, как молчат пророки,

покоряясь жизни плену.

Как растёт трава, я слышу,

как НИЧТО уничтожает

то, от коего завишу

я и всё, что звук рождает.

Хорошо там, где мы будем.

Хорошо убить все страсти.

Хорошо всем этим людям

не уметь сказать и здрасьте.

Я лежу себе недвижно.

В моей раковине мраки.

Я почти индийский Кришна,

только вот с нутром собаки.

1995 г.

ЗАМОК, КАК У КАФКИ

Снилось мне, что по пустыне

я иду, а впереди

Замок встал, под небом синим,

с надписью: 'Сюда иди'.

Шёл я долго, приближался

медленно я к Замку, но

я внезапно оказался

в поезде; и вот в окно

уж глядел на Замок. Вскоре

всё быстрее стал расти

Замок, далее уж море

открывалось на пути.

Моё сердце колотилось

в понимании того,

что взаправду воплотилось

ожидание всего,

что нам жизнь открыть готова.

Но внезапно поезд стал

поворачивать, и снова

отдалялся идеал.

О, как я стучал в окошко

кулачками, скрежетал

и царапался, как кошка.

Но напрасно! Он пропал,

Замок. Долго я ладони

всё протягивал туда,

где на синем неба фоне

Замок часто я видал.

А теперь уж я не верю,

что тот Замок – не мираж.

Впрочем, старую потерю

я сменил на сей гараж...

1995 г.

ИЗ КНИГИ ТРЕТЬЕЙ. «ВРЕМЕНА»

ИЗ ЦИКЛА «ВРЕМЕНА»

ДНИ НЕДЕЛИ

ВТОРНИК

Сегодня мне она звонила

по телефону. Я едва

вошёл в квартиру. Солнце било

мне по глазам. А голова

была пуста, как комнатушка,

в которой я живу. Но вот

меж ног зашевелилась пушка, -

то одноразовый Эрот

виденья воскресил такие,

что я готов был подрочить.

Она сказала: "На любые

дни назначай." Конечно БЫТЬ!

"Но только воду отключили

горячую на месяц, – я

сказал на всякий случай, – или

на две недели." "Вот свинья,

кто это выдумал." "Конечно,

но всё ж в субботу приходи."

Мы поболтали и беспечно

с ней распрощались. И в груди

вновь стало пусто и приятно.

Сейчас супец себе сварю, -

слюну глотнул, – мозгам занятно, -

я суп порой боготворю.

ЧЕТВЕРГ

Так, так. Всё ближе выходные.

Я туфли снял, я снял носки,

переоделся и дневные

стряхнул заботы. И тоски

не испытал от стен жилища.

Здесь хорошо. Куда идти?

Вот в холодильнике есть пища,

вот я, стоящий на пути

к чревоугодничеству. Это

основа благости моей.

Попробуй, умори поэта

голодной смертью, он детей

на сковородке станет жарить.

А я – так хуже, чем поэт.

Я в детстве, например, ударить

мог девочку моих же лет.

Пивца мне хочется, но с пивом

сегодня попадёшь в наклад.

От пива будешь писать криво -

так детям дяди говорят.

Я отломил кусок колбаски,

зелёный лук макнул я в соль

и очутился словно в сказке,

где только не было Ассоль.

МЕСЯЦА ГОДА

ЯНВАРЬ

У магазина «Продуктовый»

стоял продрогший человек.

Он был одет в костюмчик новый,

но почему-то кушал снег.

А рядом женщина стояла

с лицом, как алая заря.

Мужчину за рукав держала

и укоряла почём зря.

Старушка продавала «Яву»,

мужик, ещё в расцвете сил,

мне предлагал Акутагаву,

но слишком дорого просил.

А в недрах, где-то под землёю,

пронёсся электрички гул.

Я поскользнулся и туфлёю

воды студёной зачерпнул.

Я выругался мрачно, грубо,

соскрёб ногтём кусочек льда,

к носку приставший, и сквозь зубы

сказал себе: 'Вот это да!

Теперь по этакой погоде

замёрзнет мокрая нога'.

И побежал, и был на взводе,

и вот уже стихи слагал.

МАРТ

ЕЩЁ В ПОЛЯХ БЕЛЕЕТ СНЕГ,

а уж в Москве и грязь и лужи.

ЧТО Ж НЕГОДУЕТ ЧЕЛОВЕК?

Ах, это просто он простужен.

Простужен он. Но всё спешит

доделать то, доделать это.

А ночью видит он, хоть спит,

как выпускается газета,

где все четыре полосы

чисты, как снег в полях. И следом

уж видит капельки росы,

он маленький, за ручку с дедом

идёт меж трав. Кругом поёт,

что может петь. А та газета

порхает бабочкой, её

зовут капустницей. И летом

таких полно. И вот уже

он просыпается от муки.

Затем в кровати, в негляже,

сидит и ловит ухом звуки

ночного города. И гул,

столь устрашающий порою,

влечёт его поникший ум

к самодовольному покою.

МАЙ

Сегодня треснуло стекло

от переменчивой погоды

в моём подъезде. А мело,

представьте, снегом. У природы

не всё в порядке с головой.

Ведь май кончается и зелень

кругом. Уж месяц, как домой

я приходил не в тень, а в темень

от зелени, что за окном

моим растёт. И вот вам спектр.

Метёт, как будто бы Содом

с лица земли стирает НЕКТО.

Ну что ж. Заслуженный урок.

Всё кончится, должно быть, хуже.

Гляжу: прошёлся ветерок

по разрастающейся луже.

Скорей на кухню. На плите

горит огонь. Я прикоснулся

к нему ладонями, затем

одёрнул руки, улыбнулся.

Да, всё по прежнему. Увы,

огонь нас жжёт, а холод студит.

А помню... Нет, забыл. А вы?

Кто помнит, что в грядущем будет?

ИЮНЬ

Был сильный ветер накануне.

Асфальт после дождя подсох.

Я в детстве, помнится, в июне

едал черешню и горох.

Но лучше то забыть. Уж слишком

воспоминанья давят грудь.

Вчера купил сальца с излишком -

во что не знаю завернуть.

Сходить ли что ли за газетой?

Пройти тут остановки две.

Спустился вниз. Шестое лето

встречаю в хладной я Москве.

Какие девушки гуляют

по закоулкам и дворам!

Они томны, они витают

попарно, группкой к облакам.

А мне так видится изнанка

всего, на что бы не взглянул.

Водитель хмурый за баранкой

мне словно брату подмигнул.

Ребёнок корчится от боли,

а мамы уж простыл и след.

Я жизнью, в общем-то, доволен,

хоть думаю, что Бога нет.

НОЯБРЬ

Усыпал первый снег сегодня

асфальт, деревья и кусты.

Я у окна стоял, как сводня

своих грехов и чистоты.

Я помню, мне открылись двери

в мир, где струилась чистота.

Но, кажется, чрез две недели

разлад случился, и мечта

став знаньем, скрылась в подсознанье.

Остался в сердце пустоты

объём. А снег – напоминанье,

он образ, символ чистоты.

Так я стоял и думал. Всё же

приятен сердцу первый снег.

И каждый ощущает то же,

что я – таков уж человек.

А если так, то есть надежда,

что всё это придумал Бог.

И пусть сегодня я невежда,

быть может, завтра я пророк.

Я засмеялся. Слишком точно

я знаю механизм игры.

Не верю я в любовь заочную,

устал от этой я муры.

3-20 июня 1993 г.

В ЕВПАТОРИИ

1

Здесь нет таких очередей,

как в Симферополе. За хлебом

я вышел. Улочкой своей

побрёл под синим чистым небом.

Татарские кругом дома.

А там, внизу, мечеть. Как тихо.

Природа говорит сама:

живи себе, не зная лиха,

ты в Евпатории. Ну что ж,

я и готов, но платят мало

мне на работе, так что дрожь

берёт от злости. У вокзала

морского дети, рыбаки

притихли, глядя на природу.

Я лебедей кормлю с руки,

а мой сосед глядит на воду.

2

На набережной хорошо.

Тепло. На небе нет ни тучки.