Текст книги "Brand: Поп-арт роман"
Автор книги: Олег Сивун
Жанры:
Деловая литература
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]
В магазине IKEA всегда немного грустно, что ты не швед, и одновременно радостно, что ты способен получать удовольствие от скандинавского стиля. Я думаю, что в Швеции IKEA не так популярна, как в других странах. Зачем шведу идти в IKEA, когда у него с самого рождения все как в IKEA? IKEA у него в крови. IKEA стала таким же символом Скандинавии, как Coca-Cola стала символом Америки, а матрешка – символом России. В Скандинавии нет ничего более известного и культового, чем IKEA, Lego, фьорды, Нобелевская премия и датский кинематограф.Дизайн IKEA – это когда очень много всего умещается на маленьком пространстве. Поэтому и пространство становится более миниатюрным. Мебель IKEA чем-то напоминает конструктор Lego. Как будто это игрушечная мебель и игрушечный дом. Это скандинавский стиль. Когда я бываю в Дании или Швеции, то мне кажется, что все дома там сделаны из конструктора Lego, все дорожные знаки и светофоры – из конструктора Lego, а вся мебель в кафе и ресторанах – из IKEA, и все светильники и посуда из IKEA, а все люди просто пришли в магазин IKEA по улицам из конструктора Lego. В магазине IKEA я ощущаю себя как в Музее Астрид Линдгрен, где все так миниатюрно и по-сказочному – как в детстве, когда мне еще не исполнилось и двенадцати.
Soundtrack. Miles Davis & John Coltrane, «Dear Old Stockholm».
Bonus. Мы видим огромное голубое озеро, покрытое льдом. Оно все заставлено мебелью IKEA. Звучит романтичная мелодия, и мы видим, как среди всей этой IKEA-мебели изящно катается на коньках мужчина. На лице его радость. Камера отрывается от мужчины и, танцуя, поднимается над озером, взлетая все выше и выше. И мы видим, что озеро, по которому катался мужчина, имеет форму буквы «К», а рядом еще три голубых озера, которые все вместе составляют слово «IKEA». Озера превращаются в Packshot IKEA. Packshot IKEA и слоган: «IKEA – это не мебель, это часть природы».
10. Jameson
И я постепенно напиваюсь лицом к зеркалу.
Чарльз Буковски
Factum. Jameson Irish Whiskey – старейший ирландский виски.
Джон Джемесон открыл свой первый завод по производству виски в 1780 году в Дублине.
Ирландский виски Jameson сразу стал конкурировать с шотландскими сортами виски. Особенность ирландского виски Jameson состоит в том, что он не имеет привкуса торфяного дыма, какой имеют многие шотландские сорта виски. Ирландский виски Jameson подвергается не двойной (как большинство сортов шотландского виски), а тройной перегонке.
Jameson выдерживается в дубовых бочках из-под хереса не менее шести лет.
К 1890 году ирландскому виски принадлежало около 90 % всего экспорта виски в мире (на долю Jameson приходилось 10 % рынка от примерно 400 ирландских производителей виски).
До введения сухого закона 1919 года в США, Jameson был там самой популярной маркой виски. Jameson был самой популярной маркой и в Британской империи до получения Ирландией независимости в 1922 году.
В 20-е годы ХХ века начинается упадок всей индустрии ирландского виски. Ирландия практически лишилась зарубежных рынков сбыта, а Вторая мировая война еще больше усугубила ситуацию.
В 1966 году три крупнейших ирландских винокуренных завода (Jameson, Cork и Power) объединились в группу Irish Distillers (в 1972 году к ней присоединился самый старый производитель виски – Old Bushmills). В 1988 году Irish Distillers вошла в группу Pernod Picard.
Сейчас Jameson возвращает себе репутацию одного из самых популярных виски в мире.
Слоган: «Незабываемая мягкость вкуса» ( original version: «Sine Metu» [1] ).
Punctum. Из всех спиртных напитков я пью только виски. Из всех виски я пью только Jameson. В первую очередь потому, что Jameson из Ирландии.
Американский виски мне кажется слишком техасским. В общем, в нем слишком много Дикого Запада. Шотландский виски мне кажется слишком пролетарским. От него так и веет низами британского общества.
Jameson мне напоминает о Джойсе, Дублине и Дженне Джемесон.
Я не гурман виски и не могу отличить Jeam Beam от Johnnie Walker, а Jameson от Tullamore Dew. Мне важно видеть этикетку того, что я пью. Когда пьешь спиртное, то его название, дизайн этикетки, форма бутылки, цвет напитка значат очень много. Пить анонимный алкоголь с единственной целью – опьянеть – это неинтересно. Если я пью что-то и передо мной не стоит бутылка с тем, что я пью, то это ужасно. Я совершенно перестаю понимать, что я пью и зачем. Поэтому в барах я никогда не заказываю 100 граммов виски. Я заказываю бутылку Jameson. Если я ее не выпиваю, то оставшееся уношу домой. Но чаще всего я покупаю Jameson в супермаркете и пью дома. Я не очень люблю пить в одиночестве в общественных местах. Я пью в одиночестве дома.
Я пью Jameson, и передо мной стоит бутылка Jameson. Но эта бутылка Jameson в данный момент представляет всю Ирландию. Я почти ничего не знаю об этой стране, но я представляю ее, может быть, лучше, чем любую другую страну мира, в которой я никогда не был, кроме США. Мне нравится думать, что Ирландия именно такая, какой я ее себе представляю, когда пью виски Jameson и передо мной стоит бутылка Jameson.
Мне кажется, что когда ты пьешь пиво, вино или коньяк, то ты можешь думать о чем угодно и говорить о чем угодно, а когда ты пьешь виски, то ты можешь думать и говорить только о виски или о тех ассоциациях, которые этот виски порождает.
Jameson погружает меня в дымчатую атмосферу дублинских окраин.
Мне кажется, что вместе со мной пьют этот же самый виски Джеймс Джойс, Уильям Батлер Йейтс, Сэмюэль Беккет и Рой Кин. Но это все происходит в настолько накуренном помещении, что я почти не различаю их силуэты. Где-то недалеко играют какие-то кельтские мелодии. Финн открыл свой левый глаз.
Jameson мне кажется более историческим явлением, чем учебник истории. Когда пьешь Jameson, то ход времени прошлых веков ощущаешь лучше, чем когда читаешь о прошлом в учебнике истории или мемуарах.
Jameson – гораздо более историческая вещь, чем любой европейский монарх или политический деятель. Любой политический деятель – это вещь, как ящик виски Jameson, только ящик Jameson приносит гораздо больше удовольствия.
Мне нравится опьянение от виски. Оно гораздо более серьезное, чем от любого другого алкоголя. Серьезное не в смысле «сильное», а в смысле «неразвлекательное». Когда я пью Jameson, мне не приходит в голову пойти потанцевать или повеселиться еще как-нибудь. Поэтому я не пью виски по праздникам. По праздникам я вообще не пью. Зачем пить, если и так праздник?
На Рождество и Новый год я пью Coca-Col’у. Как будто на Рождество и Новый год можно пить что-то другое!
Когда пьешь Jameson, то тянет на разговоры о чем-то большем, чем обсуждение того, кто в чем одет или как хороша или плоха та или иная женщина. Мне сразу хочется говорить об искусстве, о смерти, о философии, о своих чувствах и т.д. Когда я пью Jameson, у меня открываются чувства. Я начинаю чувствовать всё острее, чем обычно. Мне это не очень нравится, поэтому я не так часто пью виски.
Вообще виски не стоит напиваться. Напиваться нужно водкой, вином, пивом или портвейном, но никак не виски. От виски ты скучаешь и начинаешь копаться в себе. Если кому-то не хватает саморефлексии, то ему нужно пить виски. Мне ее хватает, но я продолжаю пить виски, хоть и не часто.
Я русский, но не пью водку. Водка мне кажется слишком прозрачной. От нее не образуется той дымчатой ауры, которая образуется, когда пьешь виски. Водка слишком реалистична, очень жизненна и практически социальна. А еще водка не дает мне ничего, кроме опьянения, она не рождает во мне никаких ассоциаций, кроме русской деревни. Русская деревня настраивает меня на воинственный лад – сразу хочется завоевать Польшу. Это откуда-то из Вуди Аллена, но сказал он это не в связи с русской деревней, а в связи с Вагнером.
Я часто спрашиваю себя, почему для меня Ирландия гораздо больше ассоциируется с виски Jameson, чем с пивом Guinness. Мне кажется, что если бы я лучше знал Ирландию, то мне гораздо ближе был бы Guinness. Под ирландские разухабистые песни на Дне святого Патрика гораздо лучше идет пиво Guinness, чем виски Jameson. Моя Ирландия совсем не праздничная и слишком туманная, чтобы пить Guinness, а зеленая бутылка Jameson и желтоватая этикетка на ней мне кажутся гораздо более ирландскими, чем черная бутылка Guinness.
Ирландия для меня раскрывается очень медленно, как раскрывается один день в «Улиссе» Джойса. Так же медленно пьешь Jameson. Когда я пью Jameson, я всегда прочитываю хотя бы несколько строчек из «Улисса».
Меня не интересует настоящая Ирландия, меня не интересует, какая эта страна на самом деле, меня интересует, как образ этой страны формируется и изменяется в моем сознании с каждым новым глотком Jameson и с каждой строчкой «Улисса». По правде сказать, я сначала узнал Джойса с его «Дублинцами», «Портретом художника» и «Улиссом», а потом попробовал Jameson. Джойс построил в моем сознании Ирландию и населил ее людьми, а Jameson наполнил ее воздухом и запахом, поэтому воздух Дублина, в котором я никогда не бывал, для меня – все равно что запах Jameson.
Мне не нравится Jameson на вкус. Мне никакое спиртное не нравится на вкус. Гораздо вкуснее пить Coca-Col’у. Я пью Jameson только потому, что придумал себе эту ирландскую сагу, потому, что Jameson рождает серьезное опьянение, потому, что Jameson красиво выглядит, но не потому, что его вкусно пить.
В мире вообще очень мало того, что доставляет нам удовольствие исходя из своей сути. Нам всегда гораздо большее удовольствие доставляет та аура или тот смысл, который витает вокруг чего-то. Мы уже перестали воспринимать вещи и людей такими, какие они есть, мы воспринимаем их такими, как о них говорят или как мы о них сами себе вообразили.
Я уже не верю реальности, я верю тому, что под этой реальностью подразумевается. Мне важен не основной смысл, а смысл, привнесенный произвольно откуда-то извне, смысл, который и смыслом-то быть не может. Я думаю, это все потому, что у нас не осталось больше никакого основного смысла жизни, но у нас возникает очень много маленьких смыслов на протяжении жизни и в разных ее областях. Хотя, может быть, есть один основной смысл жизни – потребление? Но потребление уже само по себе не смысл, а процесс. Потребление как раз и есть то, что уводит нас от смысла дальше всего.
Я пью Jameson, сидя в кресле из IKEA, перелистывая «Улисса», думая о своей жизни, рассматривая свои ногти и слушая что-то из джаза 50-х. Я не могу сосредоточиться на чем-то одном, на каком-то одном смысле, мне просто нравится ощущение и аура от всего, вместе взятого. Мы все живем в ауре всего, вместе взятого, и ничего не можем ощутить по отдельности.Я пью Jameson с большим количеством льда. Лед превращается в воду, а вода – в залив, на который смотрел Стивен Дедал и видел почтовый пароход.
Soundtrack. Tom Waits, «Drunk On the Moon».
Bonus. В ирландском пабе сидит святой Патрик (внизу титр: «St. Patrick») и крутит в руке трилистник. Перед ним стоят початая бутылка Jameson и стакан. Он смотрит в камеру и демонстрирует нам трилистник. Святой Патрик отрывает один лепесток и говорит: «Jameson», отрывает второй и говорит: «Irish», отрывает третий и говорит: «Whiskey». И в конце, вертя стебелек: «The ONE». Packshot Jameson и слоган: «Jameson. The ONE!»
11. Kodak
Предметы фотографируют, чтобы изгнать из сознания. Мои истории – своего рода попытка закрыть глаза.
Франц Кафка
Factum. Первый фотоаппарат Kodak появился в США в 1888 году и стоил 25 долларов. Его изобретатель Джордж Истман владел компанией по производству сухих фотопластин и фотопленки Eastman Dry Plate and Film Company. В 1892 году эта компания переименована в Eastman Kodak Company.
Kodak – родоначальник и активный пропагандист массового любительского фотографирования.
В 1900 году был создан фотоаппарат популярной серии Brownie, который стоил один доллар.
В 1891 году при помощи Kodak Томас Эдисон создал первую кинокамеру.
Пленка Kodak используется в медицине.
В 1890–1900-х годах Kodak активно осваивает рынок за пределами США.
К середине 1930-х годов у Kodak появился целый ряд новинок: Kodak выпустил проявочную машину, первую нескручивающуюся любительскую пленку, 16-миллиметровую кинопленку и пленку для звукового кино, а позже 8-миллиметровую кинопленку, 8-миллиметровую кинокамеру и кинопроектор.
В 50-е годы Kodak создает высокочувствительные черно-белые и цветные пленки.
В 1962 году оборот Kodak превысил один миллиард долларов.
В 1963 году выпущен любительский фотоаппарат Kodak Instamatic – прообраз современных пленочных фотоаппаратов с упрощенной системой зарядки пленки.
В 1974 году Kodak изобретает прообраз современного цифрового фотоаппарата.
С 90-х годов Kodak приступает к активному производству цифровых фотоаппаратов.
В 2002 году появляется 14-мегапиксельная фотокамера.
С 2005 года Kodak прекратил выпуск пленочных 35-миллиметровых фотоаппаратов.
Сейчас Kodak пытается полностью переориентироваться на цифровой рынок.
Kodak активно сокращает штат сотрудников (в 1973 году – 120 000 сотрудников, а в 2005-м – уже 51 000).
Прибыль Kodak в последние годы падает и составляет на 2005 год 1 миллиард и 362 миллиона долларов.
Kodak более ста лет один из главных спонсоров Олимпийских игр.
Слоган: «Поделись мгновениями. Поделись жизнью» ( original version: «Share moments. Share life»).
Punctum. Я ненавижу две вещи – фотографироваться и плавать. Я обожаю море, но ненавижу пляжи в пляжный сезон. Я обожаю рассматривать фотографии, но ненавижу, когда на них я. Это, наверно, вопрос стиля. Мне больше идет сидеть на берегу моря поздней осенью, закутавшись в плед или одежды, и когда вокруг никого. Мне кажется, это был бы неплохой снимок. И еще я стараюсь никогда не смотреть в объектив камеры.
У меня есть фотоаппарат Kodak, но я даже не помню, какой модели. Мне он совершенно не нужен. Я не могу представить такую ситуацию, чтобы мне мог понадобиться фотоаппарат.
Когда я куда-нибудь еду в путешествие или просто в другой город или другую страну, я не беру с собой фотоаппарат. Мне не хочется быть туристом. Это как-то унизительно – быть туристом. Мне всегда хочется сделать вид, будто я местный и легко могу любому объяснить, как куда пройти. Зачем бегать с фотоаппаратом и фотографировать достопримечательности, когда можно просто купить набор открыток? Когда я смотрю на толпы туристов с фотоаппаратами в руках, мне кажется, что это толпа склеротиков-амнезийщиков, которые хотят побольше всего наснимать, чтобы ничего не забыть. Мне вообще кажется, что они приехали за тысячу километров не для того, чтобы получить удовольствие от нового места, а для того, чтобы наделать фотографий и показать их своим друзьям и родственникам. Я тоже получаю большое удовольствие, когда рассказываю о своем путешествии, чем от самого путешествия. Но я хотя бы, когда путешествую, не думаю постоянно о том, что мне нужно будет об этом рассказать. Я не выстраиваю свою поездку под кадр.
Kodak открыл новую эпоху – эпоху фотографии. В эту эпоху мы перестали жить для себя, а стали жить во имя удачного кадра. Такое чувство, что мы все снимаемся в одном большом порнофильме, где главное не самим получить удовольствие, а сделать так, чтобы кадр был как можно более привлекательным.
Я не люблю бытовые фотографии. Из бытовых мне нравятся только мои детские фотографии. Они мне нравятся только потому, что я не помню себя в том возрасте. Я думаю, что фотографировать нужно только то, что невозможно запомнить, или то, что хочешь забыть. Я не помню себя лет так до двенадцати. Я помню какие-то события, я помню, что мне нравилось, а что не нравилось, но я не помню, как я выглядел, как одевался, как разговаривал, что думал о себе и что обо мне говорили другие. Фотографии как бы подтверждают то, что я существовал. Но сам я, глядя на свои фотографии, не могу сказать, что на них я. Я должен верить своим родителям и родственникам, которые говорят, что на них я. Мне кажется, что до двенадцати лет у меня вообще не было внешности. Мои детские фотографии напечатаны на бумаге Kodak. Мне нравится их пересматривать. Я не смотрю никакие другие фотографии. Мне неинтересны фотографии с чужих свадеб, дней рождений, выпускных, корпоративных вечеринок и т.п. Настоящими фотографиями я считаю только мои детские фотографии на фотобумаге Kodak.
Эмблема Kodak – красно-желтая, как и у McDonald’s. Мне очень нравится это сочетание цветов. Больше всего мне, конечно, нравится просто желтый. Но желтый с синим или желтый с красным тоже красиво. Поэтому мои любимые футбольные команды – «Бока Хуниорс» и «Рома».
Если мне иногда и нравится смотреть фотографии, то мне совершенно не нравится видеть на них людей, с которыми я общаюсь в жизни. Мне нравится рассматривать фотографии разных известных людей, с которыми я никогда не встречался. Популярных людей мы вообще знаем только по фотографиям и телевидению. Они для нас существуют только как медиаобразы. Почти все, что мы знаем как медиаобраз, отсутствует в живой реальности. Пэрис Хилтон (человек) – это труп, а энергия от его разложения дает тысячи правдоподобных медиаобразов с подписью «Пэрис Хилтон» (медиаобраз).
Современные цифровые фотографии очень реалистичны, они напоминают голограммы. Мне нравится листать глянцевые журналы и смотреть на голограммы звезд, и они мне совершенно безразличны. Голограмма светится, пока на нее смотрят. Сотни и тысячи знакомых всему миру голограмм требуют постоянной энергетической подпитки в виде наших глаз. Голограммы рано или поздно исчезают, потому что наши глаза слепнут от их обилия. Голограммы менее стойки, чем фотографии.
Kodak создал идеальный способ отражения поверхности. Именно Kodak и фотография сделали мир тотально поверхностным. Появился культ поверхности. Кино и телевидение добавили фотографии движения, но это ничего не значит. Культ остался тем же. Сам принцип отражения и восприятия реальности остался тем же.
Самое главное отличие фотографии от кино – совсем не в движении кадра, а в том, что фотографию можно подержать в руке. Мне приятно, когда фотография у меня в руке, когда само изображение у меня в руке. Мне не нравится смотреть фотографии на экране монитора. Да это не совсем и фотографии, если их нельзя потрогать. Фотография на мониторе – это множество светящихся точек, которые светятся в таком порядке и таким цветом, что создают иллюзию изображения. Ближайший родственник фотографии на мониторе – электрическая лампочка, а не фотоаппарат.
Мне не очень нравятся цифровые фотографии. Цифровые фотографии, даже если они распечатаны на бумаге, – это совсем другое. У цифровой фотографии нет ауры фотографии. А мне в фотографии нужна аура. Цифровые фотографии слишком реалистичны. Мне не хватает тайны.
Меня всегда больше интересовало не то, что изображено на фотографии, а то, что за пределами изображенного. Что будет сразу после мгновения, запечатленного на снимке? Что вообще происходит в этот момент за пределами кадра? Куда делось все это сейчас?
Мне всегда больше нравились фотографии профессиональные. Фотографии, сделанные ради самой фотографии. Фотографии, которые не запечатлевают события из жизни, а добавляют этой жизни новое фотографическое измерение. Мне интересны фотоявления. Мне интересны люди, создающие фотоявления: Анри Картье-Брессон, Андре Кертеш, Ричард Аведон, Роберт Мэппелторп, Хельмут Ньютон, Альфред Штиглиц.
Я очень люблю фотографии из книги Ролана Барта «Camera Lucida». Но самая любимая из всех – это фотография Льюиса Г. Хайна « Слабоумные в заведении» (Нью-Джерси, 1924). В ее статичности больше движения, чем в любом фильме. Я почти уверен, что эта фотография сделана на Kodak. Ее я всегда ношу с собой, как некоторые носят фотографии своих детей.
Я люблю много раз пересматривать любимые фотографии. Настоящее удовольствие я получаю, только когда пересматриваю фотографии. Фотография – это déjà vu, отпечатанное на бумаге. Поэтому когда я вижу фотографию в первый раз, то это еще как бы и не фотография. Настоящей фотографией она становится во второй раз, когда я могу точно сказать, что это я уже где-то видел. Deja vù.
Для меня фотография не имеет никакого отношения к реальности. У фотографии своя реальность. Я никогда не могу узнать человека в жизни, если я раньше видел его только на фотографии. Я также не узнаю людей на фотографиях, если я их видел только в жизни.Фотография – это далеко не зеркало. Kodak создал новую фотореальность. Реальность, которой никогда раньше не было, реальность мертвых отпечатков, публичной интимности и дурацких улыбок. Хотя на старых фотографиях не было такого количества улыбок, как сейчас. Это свойство фотографии проявилось со временем, но улыбки на фотографиях совсем не говорят о том, что люди стали более радостными. Ведь фотография не отражает жизнь, она создает свою особую действительность. Cheeeeeeeeeeeeeeeeese!
Soundtrack. Philip Glass, «The Photographer» (Act I «A Gentleman’s Honor»).
Bonus. В кадре мы видим человека с микрофоном в руке (репортер). Он обращается к нам, показывая фотографию неулыбающегося человека: «Эта фотография была сделана обычным фотоаппаратом». Потом он показывает другую фотографию, где изображен улыбающийся человек и говорит: «А эта – фотоаппаратом Kodak. Разница очевидна.
Вы еще не улыбаетесь? Тогда мы идем к вам!»Packshot Kodak и слоган: «Улыбка – это Kodak».
12. Lufthansa
Возможно, в эпоху телевидения путешествия вообще становятся чем-то неестественным или, по крайней мере, излишним.
Инго Шульце
Factum. Lufthansa – крупнейшая немецкая авиакомпания и одна из крупнейших авиакомпаний мира.
Lufthansa была создана 6 января 1926 года. В том же году был осуществлен первый рейс авиакомпании Lufthansa (в Китай).
В 1934 году Lufthansa открывает регулярные трансатлантические почтовые рейсы.
К началу Второй мировой войны Lufthansa была одним из крупнейших европейских авиаперевозчиков. Во Вторую мировую войну почти все самолеты Lufthansa были мобилизованы на службу вермахту.
После войны Lufthansa попала в «черный список» сотрудничавших с гитлеровским правительством компаний.
6 января 1953 года основывается новая авиакомпания со штаб-квартирой в Кёльне – Aktiengesellschaft fьr Luftverkehrsbedarf (Luftag). А в 1954-м ей возвращается имя Lufthansa.
К 1971 году весь авиапарк компании перешел на реактивные самолеты.
В 1997 году Lufthansa, Air Canada, SAS, Thai Airways и United Airlines организуют первый в мировой авиатранспортной индустрии глобальный бизнес-союз «Star Alliance» (сейчас насчитывает 18 членов). Его цель – создание единой межконтинентальной транспортной сети.
В ХХI веке Lufthansa оборудует свои самолеты системой высокоскоростного доступа к Интернету FlyNet.
Журавля на логотипе Lufthansa зовут Фирля.
В 2005 году 51 миллион 300 тысяч человек совершили перелет с авиакомпанией Lufthansa.
Слоган: «Нет лучшего способа, чтобы летать» ( original version: «There’s no better way to fly»).
Punctum. Если мне когда-либо куда-нибудь придется полететь, то я полечу только с Lufthans’ой. Я вообще-то не могу себе представить, чтобы мне обязательно нужно было бы куда-то полететь, но если вдруг, то только с Lufthans’ой.
Последний раз я летал в детстве. Из Ленинграда в Берлин. Из аэропорта Пулково в аэропорт Шёнефельд, а потом – обратно. Но я уже почти забыл эти полеты.
Я вырос в Восточном Берлине. Мои родители работали там. Может быть, они были агентами Штази или КГБ. Я не знаю. Мне это было в общем-то неинтересно.
Я не помню, как мы прилетели в Берлин, но я помню, как мы улетали из Берлина. И я точно знаю, что и прилетели мы и улетели авиакомпанией Lufthansa. Я не могу представить, что можно летать какой-либо другой авиакомпанией. Я где-то слышал, что художник Джеймс Риззи как-то разукрасил один из «боингов» именно авиакомпании Lufthansa и превратил его в произведение искусства. Разве этого недостаточно, чтобы если и летать, то только авиакомпанией Lufthansa?
Сейчас, пожалуй, есть только один город, куда я мог бы полететь, – это Нью-Йорк. После 11 сентября 2001 года полет до Нью-Йорка становится самым безопасным полетом в мире. Я уверен, что в ближайшие 50 лет ни один рейс до Нью-Йорка не потерпит крушение, а если лететь с Lufthans’ой, то вообще все должно быть замечательно.
Не то чтобы у меня аэрофобия, но я стараюсь держаться подальше от всего, чего не понимаю. Я не понимаю, как многотонная машина может лететь по воздуху. Перышко и то, рано или поздно, падает на землю, как мы это знаем по фильму «Форрест Гамп».
Летать на самолетах – значит отдаляться от понимания мира. Находясь на расстоянии десяти тысяч метров над землей, ты и от земли далеко, и к Богу не особо близок.
Самолет как телевизор – там невозможно ничего понять, просто сидишь и коротаешь время, смотришь, как мелькает внизу земля, размышляешь о всяких романтических вещах, об облаках – чайка Джонатан Ливингстон и все в таком роде. Иногда это, наверно, полезно.
Мне больше нравятся аэропорты, чем самолеты. Я обожаю аэропорты. Даже то, как звучат их названия, уже очень красиво: Орли, Хитроу, Шёнефельд, Фьюмичино, Арланда, Мирабель, Барахас, Ла-Гуардиа, Гадермуен, Клотен, Варадера… Мне вполне хватает названий аэропортов, чтобы ощутить всю их красоту.
Мне кажется, что находиться в самом аэропорте (а тем более в самолете) не так приятно, как ехать в аэропорт на желтом такси. Ощущение приближения к аэропорту сравнимо разве что с приближением Нового года или Рождества. Сами Новый год и Рождество не так прекрасны, как их приближение. Праздники было бы хорошо вообще отменить, а оставить только канун праздников. Ну что-то вроде улыбки кота без кота. Ожидание чего-то всегда более прекрасно, чем это что-то.
Определенность и совершенность всегда немного разочаровывают. Сразу подступают ностальгия и скука. Поэтому, наверно, людям нравится летать на самолетах. В самолете все неопределенно, ничего нельзя сказать наверняка, в самолете ты всегда в ожидании чего-то. Ты в ожидании того, когда принесут выпивку или еду, в ожидании взлета или посадки, может быть, в ожидании новых знакомств и главное: никогда не знаешь, рухнет твой самолет или нет. Это самое трепетное ожидание из всех ожиданий в самолете. Судьба – она ведь нечто индивидуальное, у каждого человека своя, а тут она становится общей, одной на всех. Я не верю, что в самолете может собраться 200 человек с одинаковой судьбой. В самолетах индивидуальная судьба ничего не значит.
У Lufthans’ы был такой слоган – «Alles fur diesen Moment» («Всё для этого момента»). В нем есть очень много неопределенности. Создается такое ощущение, что следующего «момента» может в общем-то и не быть. Но в то же самое время говоришь себе, что это Lufthansa и бояться нечего. Однако этот слоган почему-то убрали.
Я не летаю на самолетах, потому что слишком много смотрю телевизор. Самолет и телевизор очень похожи, поэтому мне хватает телевизора. Но если бы я летал, то мне было бы все равно, разобьемся мы или нет. Смерть в авиакатастрофе, наверно, не худшая смерть. Во всяком случае, это быстрая смерть. Никто не знает, как там нам придется умирать, доживи мы до старости. А кроме того, мое имя попадет в выпуск новостей. Единственное огорчает, что оно будет стоять в середине длинного списка пассажиров. Мне было бы приятно, чтоб мое имя как-то выделили. Я думаю, что за отдельную плату, телевизионщики могли бы это сделать.
Люди, погибшие в авиакатастрофе, – люди особые. По ним объявляют общегосударственный траур, их родственникам выражает соболезнования сам президент, даже бывает, что в день траура отменяют рекламу по телевизору. Все эти почести только потому, что люди погибли не поодиночке, а вместе, коллективно. Хотя умереть всем самолетом, всем кораблем или же всем миром – уже удача, потому что умирать одному гораздо обиднее.
Но, с другой стороны, мне не хотелось бы умирать раньше времени. Во-первых, я пропущу следующий Tour de France, а во-вторых, если я полечу, то полечу с Lufthans’ой, а я свято верю, что самолеты Lufthans’ы никогда не падают. Всегда до боли обидно, когда во что-то или в кого-то веришь, а потом эта вера рушится, и не важно, человек это, авиакомпания, Бог или ботинки Ecco. Разочарование оно в общем-то по сути одно и то же. Только длится разное количество времени.
У авиакомпании Lufthansa мне очень нравятся цены. Почти в любой город мира билеты на рейс Lufthans’ы самые дорогие. Это подтверждает мою догадку, что Lufthansa – лучшая авиакомпания мира. Если бы я собрался полететь на Рождество 2006 года в Нью-Йорк, то за билет в одну сторону отдал бы 2300 евро. И сделал бы это с удовольствием. Но я не полечу в Нью-Йорк на Рождество в этом году, потому что хочу впервые попасть в Нью-Йорк именно по какому-нибудь особому случаю. Я даже не могу сказать, что это за «особый случай», но точно знаю, что полечу туда только по особому случаю. Хотя, если бы было можно, то я поплыл бы в Нью-Йорк на корабле. Пока же я сижу в Интернете на www.earthcam.com и смотрю, что там происходит на Times Square.
Мне не нравится, что самолеты так быстро преодолевают пространство. Это ненормально. Совсем не видишь, как меняется земля, воздух, люди, погода. Просто выходишь через каких-нибудь несколько часов в абсолютно новом мире. Это, должно быть, большой шок. Я бы с гораздо большим удовольствием летал бы на дирижабле. В этом тоже моя большая несовременность.
Но моя нелюбовь к самолетам никак не влияет на мою любовь к авиакомпании Lufthansa. Цвета Lufthans’ы очень похожи на цвета IKEA. А кроме того, почему-то так кажется, что самолеты, на которых написано Lufthansa, выглядят гораздо больше всех остальных самолетов. У меня такое ощущение уже давно. Самолеты Lufthansa какие-то более толстые, что ли. Как бывают обычные чайки, а бывают жирные чайки. И вот самолеты Lufthansa – это жирные чайки.Вообще непонятно, почему нравится один бренд и не нравится другой. Мне вот просто очевидно, что Lufthansa – самая лучшая авиакомпания мира. И я не могу понять, когда кто-то говорит, что лучшая авиакомпания – это Air France или British Airways. Может, те, кто это говорит, почаще летают на самолетах, чем я, но что это меняет? Они, конечно, могут сказать гораздо больше о полетах с той или иной авиакомпанией. Но я-то не летаю. Какое мне дело до самих полетов? Я и не говорю, что летать с Lufthans’ой лучше всего, – хотя наверняка это так. Я говорю, что Lufthansa – самая лучшая авиакомпания мира. Хотя бы как звучит: «L-u-f-t-h-a-n-s-a».
Soundtrack. Sting, «Englishman in New York».
