Текст книги "Три черепахи"
Автор книги: Олег Шмелев
Жанр:
Прочие детективы
сообщить о нарушении
Текущая страница: 7 (всего у книги 17 страниц)
Чтобы время не пропадало зря, Басков по дороге от дома Ольги Андреевны Шальневой до железнодорожного вокзала заехал в горотдел милиции и позвонил Марату Шилову – велел узнать адрес Юрия Игоревича, Антонины Ивановны и Нины Матвеевны Мучниковых, а если есть телефон – то и номер телефона. Он почему-то твердо был уверен, что они живут вместе, хотя для такой уверенности не было никаких оснований, кроме тона Ольги Андреевны в тот момент, когда она говорила о Мучниковых. Вторым пунктом Басков продиктовал Марату связаться с Ленинградом и уточнить адрес Игоря Андреевича Шальнева, который, по предварительным данным, прописан в доме на Суворовском проспекте.
Так что, приехав на Петровку в пять часов пополудни, Басков освободился от невольного чувства подчиненности перед старшим, которое хотя и не очень-то тяготило его, но все-таки мешало и слегка раздражало, как раздражает человека надетый не по погоде лишний свитер или плащ.
Басков сел за стол, закурил и сочинил в уме первую свою деловую фразу, чтобы, как он выражался, не начинать разговор со здоровья.
Набрав номер, он после третьего гудка услышал бодрый, густой, среднестатистически приветливый женский голос: – Вас слушают!
Басков знал по опыту, что такой безлично-приветливый голос тут же меняется в ту или иную сторону – в жесткую или мягкую, – как только его обладателю становится известно, кто на другом конце провода.
– Здравствуйте, – сказал Басков. – Это Нина Матвеевна?
– Да. С кем я говорю?
– Это майор милиции Басков. Беспокою вас по вопросу, касающемуся вашего бывшего зятя, Игоря Андреевича Шальнева. Но вы не волнуйтесь, никаких неприятностей для вас лично тут нет.
Рычаг переключения голосовых связок сработал автоматически.
– Я и не волнуюсь. Он что, не алименты ли от сына получать захотел? – с надменной жесткостью спросила Нина Матвеевна.
– Ну что вы! – сказал Басков и с удивлением отметил, что в точности, вплоть до интонации, повторил любимое восклицание Ольги Андреевны. И, кашлянув, тоже изменил тон: – Но дело действительно касается его сына. Мне нужно задать ему один вопрос, всего один.
На этот раз рычаг как будто скрипнул и перевелся в другую сторону.
– При чем здесь Юра? Он отца в глаза не видел, он за него не ответчик.
– Понимаю. Но мне надо увидеть вашего внука. Он в Москве?
– Да, в Москве,
– Вечером я могу застать его дома?
– Вы обязательно должны его видеть? А по телефону разве нельзя?
– Можно, конечно, но лучше… – Басков оборвал себя, подумал и сказал: – Впрочем, вы правы… Будьте любезны, дайте мне его рабочий телефон.
Голос Нины Матвеевны, не теряя своего привычного напора, сделался почти нежным: – Прошу вас, не звоните на работу. Он там недавно… Его еще плохо знают… Он очень нервный… Должность ответственная… Это же внешнеторговая организация.
– Ну хорошо, – согласился Басков. – Когда он придет домой?
– Он на машине… у нас «Жигули»… – Нина Матвеевна заговорила быстрее и с прежней уверенностью: – Так что я позвоню, скажу, чтобы не задерживался.
Басков обратил внимание на то, что она произнесла «задерживался» вместо «задерживался», и в душе подивился, сколь крепко может сидеть в человеке какой-нибудь нелепый порок произношения, приобретенный черт знает когда и где, но в один момент снимающий с человека даже самым тщательным образом наведенный многими годами городской лоск. И ничего тут зазорного нет. Это как метка на лапе у окольцованной птицы – по выбитым там буквам и цифрам можно узнать, откуда прилетела…
– Значит, когда я могу застать? – спросил он.
– Я-то должна на фабрику ехать… Просят выступить перед работницами как ветерана Великой Отечественной. – Рычаг переключился на «возвышенно». – Я на пенсии… Персональный пенсионер… Но от жизни народа не отрываюсь, дорогой товарищ…
– Басков, – скучным голосом подсказал он.
– Да, товарищ Басков… Так мне, может, лучше отменить?
– Нет-нет, – испугался Басков. – У меня к вашему внуку всего один вопрос. Самый простой… И ответить на него может только он сам… Не беспокойтесь, все будет в порядке.
– Надеюсь… Так я сейчас с ним свяжусь.
– Благодарю. Я приеду в восемь. Будьте здоровы. – И Басков повесил трубку, не дожидаясь ответного пожелания.
Он попробовал покритиковать себя за крайне необъективное, неприязненное отношение к этой Нине Матвеевне, которую он совершенно не знал и никогда не видел. Но эта его попытка, подобно самокритике людей, выступающих на общих собраниях, была явно формальной и притворной. «А за что, собственно, я ее должен любить?» – спросил себя Басков и бросил это пустое притворство.
В восемь вечера он был на проспекте Жукова. Дверь ему открыл высокий молодой человек в сизо-голубом вельветовом костюме и малиновой рубахе с расстегнутым воротом. Поглядев в его серые холодноватые глаза, Басков подумал, что уже видел этого красавчика, и начал было гадать где, но тут же вспомнил фотокарточку, которую показывала Ольга Андреевна, – Юрий Мучников глазами был очень похож на Игоря Андреевича Шальнева.
Из-за правого плеча Юрия на Баскова с прищуром смотрела завитая и напудренная пожилая дама, одетая в черный костюм и белую кофту с кружевным воротником. На бортах ее жакета блестели медали и значки. Значит, Нина Матвеевна все-таки отменила встречу с фабричными работницами. Из-за левого плеча Юрия выглядывала другая женщина – копия Нины Матвеевны лицом, но моложе лет на двадцать. Басков догадался, что это мать Юрия.
Поздоровавшись, Басков сказал: – Я на одну минуту.
– Нам можно присутствовать? – как бы только для того, чтобы соблюсти необходимые приличия и не ущемить права пришедшего, поинтересовалась Нина Матвеевна.
– Пожалуйста, – немедленно согласился Басков. – Никаких секретов нет.
– Прошу вас. – Наметанным глазом окинув и оценив одеяние гостя, Юрий Мучников плавным жестом показал на дверь комнаты, завешенную портьерой.
Басков хоть и не смотрел на него в этот момент, но маршрут его взгляда и выражение глаз угадал безошибочно – по тому, как было сделано приглашение, ясно, что костюм Баскова не произвел впечатления.
– Не надо, – отказался Басков. – Я тороплюсь. Скажите, Юрий Игоревич, вы не посылали в последнее время телеграмму в Ленинград?
– Совершенно четко отвечаю: не посылал, – стараясь быть приятным, но не умаляя собственного достоинства, отвечал Юрий. – Ни в Ленинград, ни в другой город Советского Союза, а также за рубеж я в последнее время не посылал.
– Кому телеграмму? – не выдержала Нина Матвеевна.
– Шальневу Игорю Андреевичу.
– Юра даже не знает его адреса! – повышая голос, сказала она.
– Кто это – Шальнев? – спросил Юра у бабушки.
– Вот видите! – воскликнула она, победно глядя на Баскова.
– Да, все ясно. – И, подумав, Басков продолжал: – Тогда еще дополнительный вопрос: двадцатого июля, в пятницу вечером вам никто не звонил? Часов в десять-одиннадцать…
Юрий наморщил свой идеально гладкий, красиво вылепленный лоб и, помедлив, вспомнил: – Видите ли, мы в пятницу уехали на дачу. – Он поглядел на мать, ожидая подтверждения.
– Да, Юра заехал за мной на работу в шесть часов, а в семь мы были уже за Внуковом, это я точно помню, – молвила молчавшая до этого мать Юры. – Слушали по радио последние известия.
Нина Матвеевна посмотрела на нее снисходительно и сказала: – Надо коротко и ясно отвечать. При чем здесь последние известия? А я вообще всю ту неделю жила на даче.
– Ну ладно, – сказал Басков. – Прошу простить за беспокойство.
Басков повернулся к двери, протянул руку к сложной системе запоров, но Юра предупредил его.
Шагнув за порог, Басков, не оборачиваясь, сказал: – Счастливо оставаться.
– Всего хорошего, – в один голос ответили мать и сын.
Дверь закрылась, масляно щелкнув замками. Басков закурил сигарету и потому не стал вызывать лифт, спустился по лестнице. На последней ступеньке он выбросил эту семью Мучниковых из головы. Он испытывал досаду – может, оттого, что после очного общения с ними опять почувствовал неприязнь к этим незнакомым людям, а больше все-таки потому, что его надежда заполучить нить от Юры к происшествию на бульваре Карбышева оказалась напрасной.
К себе домой он добрался в девять. И едва вскипятил чайник, зазвонил телефон. Это был Серегин.
– Вы где, Анатолий Иванович? – спросил Басков.
– У себя, в гостинице. Что новенького?
– Сын отцу телеграмму не посылал. А телеграмма подписана «Юра».
– А почему вы так мрачно?
– Тот, кто посылал телеграмму, все до тонкости изучил, очень хорошо осведомлен о семейных делах Шальнева. И действовал без осечки. Боюсь, такого двумя пальцами не ухватишь.
Серегин хмыкнул.
– Вы же знаете, Алеша, иной раз слишком большая осведомленность преступника может дать наводку лучше, чем его ошибки.
В словах этих заключался целый метод. Ну если и не метод, то один из принципов, которым можно руководствоваться при розыске преступника. Ищи того, кто мог, например, знать все о разрушенной семейной жизни Шальнева, и, может быть, этот человек как раз и окажется преступником.
Басков был достаточно опытен, чтобы не считать такой подход неким открытием, откровением. Это обыкновенные азы розыскной практики. Но слова Серегина вернули ему равновесие.
Басков медлил с ответом, поэтому Серегин подул в трубку.
– Алло, Алеша! Вы меня слышите?
– Да, Анатолий Иванович.
– Я думал, куда-то пропали… Я говорю, где тонко, там и связывать.
– Наверно. Вы представляете, как Шальнев к сыну рвался… В каком состоянии был… Без промаха действовали…
– А рука-то все-таки дрогнула.
– Ну это, может, по непривычке к мокрому делу.
– Тоже штрих. – Серегин продолжал вселять в него оптимизм и уверенность. – Приезжайте прямо в гостиничный ресторан, я места займу.
Басков нашел Серегина в переполненном ресторане гостиницы «Будапешт» за неуютно стоявшим возле самых дверей столиком. Играл оркестр, пела низким меццо-сопрано высокая брюнетка на эстраде. Публика танцевала.
Разговаривать было трудно, приходилось близко сводить головы, и со стороны, наверное, казалось, что собеседники поочередно жуют друг другу ухо. Все же, пока усиживали графинчик и закусывали каким-то фирменным салатом и семгой, Серегин сумел передать Баскову половину из того, что рассказала ему Ольга Андреевна. Вторую половину он досказал, когда провожал Баскова на Пушкинскую улицу, на остановку троллейбусов № 3 и № 23.
– Крепко ее Балакин окрутил, – сказал Басков. Но Серегин возразил: – А может, он ее не морочил? Может, собирался жизнь налаживать?
– На ворованные деньги?
– Тогда у него не ворованные были. Не честным трудом добытые, но и не ворованные.
– Как это?
– А так… Я от нее в горотдел заехал. У них архив налажен превосходно, в пять минут дело нашли. Читаю, и картина любопытная. При обыске обнаружили у Балакина чужой паспорт, поддельное удостоверение личности, рыбацкое, китобойское. И около десяти тысяч рублей – старыми, конечно. А своего паспорта нет. И нигде не устроен, хотя еще годом раньше из колонии вышел – справка имеется. Ну стали допрашивать: откуда деньги, чей паспорт? Паспорт, говорит, в поезде у одного раззявы принял, а деньги в карты выиграл, в очко. В Сухуми играли по крупной, он банк держал. Почему на место не определялся, чем жил? Хорошее место подыскивал, а жил картами, да кореша, мол, старые долги отдавали. Начали ему вопросы о Шальневых задавать: почему у них остановился, кто они ему такие? И он заявляет: Ольга Шальнева ему фактически жена, надо только зарегистрироваться. И просит отпустить его для этого хотя бы на день.
– Тут в протоколе должно стоять: «Смех в зале», в скобках, – пошутил Басков.
– В скобках ничего нет, а смех, наверно, был… И напрасно. – Серегин сердито кашлял в кулак. – Задержали его, взяли у прокурора санкцию – до выяснения… А Балакин той же ночью совершил побег из капэзэ. И попал ему под руку милиционер из новичков – досталось бедняге, три недели в больнице лежал. Балакина словили еще до утра… Ну и вкатил ему суд пятерку… А насчет денег он, между прочим, не врал. Проверяли – в Сухуми и свидетелей нашли…
– Может, и насчет регистрации не врал, – уже совершенно серьезно заметил Басков.
– Вполне возможно.
– Интересно, догадался он, кому спасибо сказать должен?
– Тут ежу понятно.
– Повезло Нине Матвеевне. Одним разом от двух неугодных избавилась.
– К слову пришлось, Леша: как ее святое семейство поживает? Вы ведь в хоромах были…
– Дальше порога не ходил. Но скучно, наверно…
– Почему?
– Машина есть, дача есть, должность у внука ответственная во Внешторге, у самой – персональная пенсия союзного значения, кругом почет и уважение. Все есть… Разве не скучно?
– Э-э, бросьте-ка, пожалуйста! – Серегин взмахнул рукой. – Будьте уверены, этим Мучниковым совсем не скучно. – Ну их к богу, Анатолий Иванович, а? – И то верно… Что-то троллейбусов нет…
Басков посмотрел на свои часы. – Без четверти двенадцать. Еще будут… У вас теперь какой план?
Серегин вздохнул, расправил плечи.
– Да что ж, пора домой возвращаться, я вам туг больше не нужен. А там дела ждут.
Басков достал из кармана сигареты, хотел закурить, но раздумал.
– Я вот о чем, Анатолий Иванович… Шальнев-то когда-нибудь очнется.
– Нет вопроса, – живо откликнулся Серегин. – Мне самому смерть хочется с ним поговорить, потрогать его живого, а не чурку безгласную… Как только в себя придет, давайте телеграмму, не задержусь.
– От вас он ничего не скроет, а я ему кто? Просто сыщик. – Может, там и скрывать нечего. – Я завтра в Ленинград… Должно там что-ничто найтись, должно.
– Так вы, значит, вечером отправитесь со «Стрелой»?
– Хочу самолетом. Чего день терять?
– А кто мне командировку отметит?
– Вы зайдите ко мне, Марат на месте будет, я ему скажу.
Снизу от Дома союзов появились огни троллейбуса – длинная лента на лбу и два светлых пятна на полах.
– Ну счастливо, Анатолий Иванович. Очень рад был вместе поработать.
– Взаимно, Леша.
Подошел троллейбус. Они пожали друг другу руки, и Басков уехал, а Серегин не спеша зашагал к гостинице.
Басков смотрел в круглый иллюминатор на крыло самолета, которое вот уже минут сорок высоко парило над белоснежным стеганым одеялом облаков, а сейчас с едва ощутимой косиной снижалось, облака стали похожи на покрытую пушистым снегом бескрайнюю степь, и крыло вот-вот начнет срезать верхушки сугробов, между которыми лежит синяя тень.
Как с заигранной, трескучей грампластинки зазвучал из динамика голос стюардессы, призывавшей застегнуть ремни. Стекло иллюминатора сделалось мутно-сизым, и крыло пропало. Самолет вошел в облака…
Через десять минут Басков вышел из здания аэропорта, а еще через полчаса здоровался за руку с начальником жилищно-эксплуатационной конторы, к чьей епархии относился дом, в котором жил Игорь Андреевич Шальнев. Там ждал Баскова ленинградский коллега, старший лейтенант Шустов.
Начальник ЖЭКа, у которого на правом лацкане серого пиджака висел знак участника войны, вышел и быстро вернулся в сопровождении низенького немолодого человека с заплывшими глазками и не менее как трехдневной щетиной на небритом лице.
– Это наш слесарь, – представил начальник.
– Здравия желаю, – хмуро проворчал слесарь, и по комнате порхнул перегарный душок. В руке он держал замурзанный чемоданчик.
– Понятых возьмем там, – сказал Шустов, обращаясь к Баскову.
– Тогда пошли.
По дороге к дому Басков узнал от начальника, что Шальнев обитает в двухкомнатной квартире, где есть еще один жилец – Зыков Константин Васильевич, год рождения 1929-й, одинокий, прописан в Ленинграде с 1973 года, приехал из Пскова, жилплощадь получена в порядке обмена. Работает Зыков на железной дороге, должность – составитель поездов. Больше ничего о Зыкове начальнику не известно… Да, квартплату в сберкассу вносит своевременно.
– Зыкова мы предупредили. Дождется, никуда не уйдет, – заключил начальник. И добавил: – Он в ночную работал. Спит, наверное.
– А как сказали – для чего придем? – спросил Басков тихо, чтобы слесарь не слышал.
– Как вот старший лейтенант велел. Осмотр квартиры на предмет ремонта.
Эта вынужденная ложь перед соседом Шальнева была необходима, чтобы, во-первых, не пришлось портить замки на квартирной двери, во-вторых, Баскову очень хотелось побыстрее увидеть соседа и поговорить с ним, а в-третьих, было бы неграмотно со стороны Баскова допустить, чтобы сосед заранее, до его появления, знал об истинной причине предстоящего визита в квартиру № 32. Мало ли что может выясниться впоследствии…
Начальник был брит, и пахло от него мужским одеколоном «Шипр», но глядел он ненамного веселее слесаря: видно, не причислял хлопоты с милицией к разряду желанных.
– Неприятности, что ли, Иван Степаныч? – спросил у него Шустов.
– Наше дело такое: из крана вода не течет – плохо, с потолка течет – все одно, понимаешь, плохо. Не угодишь, понимаешь, – ворчливо, но без всякого уныния отвечал Иван Степаныч.
– А наоборот бывает – из крана течет, а с потолка нет? – продолжал развивать тему Шустов.
Начальник одобрительно повел на него бровью.
– Иной раз получается… Если верхний сосед не купается… – И, не меняя тона, на том же дыхании ввернул вопрос: – А что этот гражданин Шальнев сотворил?
Шустов обернулся к Баскову, и тот объяснил:
– Под трамвай в Москве попал.
– Насмерть?
– Да нет… Помяло сильно.
– Он тихий, – подтверждающе сказал начальник.
– Знаете его?
– Кабы знал, был бы не тихий. Или неплательщик… А так я его фамилию первый раз вчера услышал. Тут они подошли к дому.
– Постановление на обыск есть, – сказал Басков Шустову. Он имел в виду обыск комнаты Шальнева.
Дом был пятиэтажный, старый, без лифта. На третий этаж поднимались по крутой лестнице с выбитыми, словно обтаявшими ступенями из светлого камня. На площадке второго этажа Иван Степаныч позвонил в обе квартиры – тут на каждом этаже их было по две. В одной не отозвались, а из другой женский голос спросил: «Кто?» Иван Степаныч назвал себя. Открыла высокая полная старуха. «Еще кто-нибудь есть дома?» Услышав, что есть еще ее старик, Иван Степаныч попросил подняться в номер 21.
В квартиру № 21 позвонил Басков. Открыли быстро – ждали. Басков увидел перед собой одинакового с ним роста плотного человека в синей нейлоновой рубахе и черных брюках. Густые черные волосы стрижены коротко. Лицо загорелое, но как-то по-деревенски, по-крестьянски: верхняя половина лба белая, как молоко, а все остальное – того медного, с нефтяным отливом в углублениях, цвета, какой бывает только у чеканных поделок массового производства, продающихся в сувенирных магазинах. Лицо это чеканилось без излишней проработки, стилизовано под примитив. Однако в глазах, смотревших вполприщура, переливались некие оттенки. Это Басков заметил и отметил.
– Здравствуйте. Вы Зыков? – сказал Басков.
– Константин Васильевич. Заходьте, – пригласил Зыков, отступая в прихожую. Его простуженный тенорок звучал не то чтобы льстиво, но выражая готовность слушать.
– Мы тут заодно с вашим начальником, – объяснил
Басков, кивая на Ивана Степаныча: надо было как-то оправдать начальника ЖЭКа за его вынужденную ложь жильцу, хоть она и была во благо. – Я майор милиции
Басков.
– Это мы понимаем. – Зыков согласно наклонил свое чеканное квадратное лицо, и Баскову показалось, что он понимает гораздо больше, чем заключалось в его, Бескова, словах.
Иван Степаныч, изображая ремонтную озабоченность, заглянул в ванную, но забыл при этом включить свет.
– Ладно, ближе к делу. – Басков поглядел на слесаря и подошел к двери комнаты Шальнева. Что это именно его комната, было очевидно, ибо дверь другой комнаты, принадлежавшей Зыкову, стояла настежь.
Слесарь осмотрел замок – не английский и не французский, а самый обыкновенный, которые открываются большим ключом через большую скважину, именно такую, в какие на рисунках художников-сатириков вот уже лет сто подглядывают и подслушивают отрицательные персонажи.
– Тут спичкой можно, – проворчал слесарь презрительно.
Он сунул какую-то загогулину в скважину, потом нажал – замок тихо хрюкнул, и дверь раскрылась.
Все, кто стоял за спиной у Баскова, вытянули шеи – с тем врожденным людским любопытством, которое так неудержимо тянет даже самого безразличного человека заглянуть в чужое жилье.
В большой квадратной комнате с двумя узкими окнами стояли платяной шкаф, диван-кровать, письменный стол и четыре стула. И все это старое, того сорта, что потрескивает по ночам. На одной стене, справа, – полки с книгами. В левом углу на табуретке телевизор марки «Рекорд», облупленный, с маленьким экраном.
Прибрано, пыли не успело еще накопиться.
Басков обернулся к старухе со второго этажа: – Вас как зовут?
– Мария Антоновна.
– Войдите, пожалуйста, в комнату, Мария Антоновна… Вместе с мужем. Мы тут кое-что посмотрим… Это на пять минут…
Иван Степанович тронул Баскова за рукав.
– Я вам нужен? А то, понимаешь, дела…
– Надо будет после комнату запереть. Мы ее опечатаем.
Иван Степанович посмотрел на слесаря:
– Сделаешь. – И ушел.
– Вы, Константин Васильевич, подождите у себя – разговор будет, – сказал Басков Зыкову и, войдя в комнату Шальнева, закрыл дверь.
Мария Антоновна с мужем стояли в сторонке.
Басков открыл ящики письменного стола и начал перебирать бумаги. Шустов занялся книжными полками.
Собственно, это был не обыск, а осмотр вещей с целью составления их описи. Но Басков все же питал смутную надежду найти здесь хоть какую-нибудь зацепку, которая намекнула бы на причинную связь того, чем жил Шальнев до отъезда в Москву, с тем, что произошло на бульваре Карбышева. В существовании такой связи он не сомневался.
Покончив с письменным столом, Басков открыл платяной шкаф. Там на плечиках висели довольно потертое драповое пальто, старый, уже не пахнувший овчиной полушубок и три костюма – один поношенный, два почти новые.
Басков разложил костюмы рядышком на кровати, посмотрел на них, отступив, и позвал Шустова.
– Гляди. Ничего странного не находишь? Шустов раздумывал недолго.
– Вот это, по-моему, пятидесятый размер, третий рост, нашего производства. – Он показал на черный костюм. – Этот побольше. Пятьдесят четыре, рост два. – Это относилось к темно-синему. – А серенький – пятьдесят два, четвертый. Оба финские.
Шустов прекрасно мог бы работать продавцом в отделе готового платья. Басков так и сказал ему и пошел за соседом. Тот ступил в комнату как-то странно, словно здесь была полная непроглядная темнота и он боялся наткнуться на что-нибудь.
Басков показал ему на костюмы и спросил: – Это Игоря Андреевича костюмы?
– Вроде, – неуверенно отвечал Зыков, – Но он носил?
– Мне ить это ни к чему… замечать…
– А вы вспомните.
Зыков ткнул пальцем в черный костюм.
– Вот эт носил.
– А эти?
– Ей-ей, ни к чему мне… Може, когда и носил. Може, он в прежние годы важней был…
Так, значит. И Зыков тоже с одного взгляда определил, что костюмчики разного размера. Но чего-то он как будто не договаривал…
– Хорошо, Константин Васильевич, идите пока к себе.
Костюмы Басков повесил обратно в шкаф. Составили протокол, дали понятым подписать.
Потом слесарь тем же своим крючком запер дверь, ее опечатали. Шустов со слесарем и понятыми ушли, а Басков постучался к Зыкову.
Его комната размером была такая же, как у Шальнева, но в ней казалось тесно, потому что вещей помещалось раз в пять больше.
В главном углу, слева против входа, стояла двуспальная высокая кровать. На розовом пикейном одеяле пирамидой громоздились три подушки – две блином, а третья углом к потолку. И сверху наброшена розовая же кисейная накидка. Или тут женская рука, или сам хозяин такой аккуратист, мелькнула у Баскова посторонняя мысль.
Сказать, что Зыков принял появление гостя с удовольствием, было бы сильным преувеличением, но что он ждал нетерпеливо, в этом Басков не сомневался. Весь вид хозяина говорил о нетерпении.
Зыков выдвинул из-под круглого обеденного стола мягкий в цветастой обивке стул, обмахнул рукой сиденье.
– Пожалста, милости просим.
Басков сел. Ему хотелось пить, и он посмотрел на хрустальный графин, накрытый кисейной салфеткой, стоявший на хрустальном подносе посредине стола.
– Водицы хотите? – угадал Зыков.
– Хорошо бы.
– Момент.
Зыков шагнул к заставленному посудой серванту, а Басков окинул комнату быстрым взглядом. На гвозде, вбитом в дверь, висела выгоревшая железнодорожная фуражка – единственная деталь, нарушавшая теремную гармонию этого дышавшего прочным благополучием жилища, набитого крепкими, добротными вещами. «Наверное, от этой фуражки лоб у хозяина наполовину белый», – подумал Басков.
И воду Зыков налил в хрустальный стакан.
– Супруга на службе? – мимоходом поинтересовался Басков, хотя уже знал от начальника ЖЭКа, что Зыков холостой.
– Без бабы живу. Разведенный…
Зыков улыбнулся – скромно, но так, чтоб понятно было: мы, мол, хоть и холостые, но не без женского внимания. Он как бы надеялся на мужскую понятливость и солидарность своего непрошеного гостя.
– Давно?
– Да вот, поди, осьмой год будет.
– А сами работаете кем?
– Составы формую… Составитель поездов называется.
Выражался Зыков не всегда грамотно, но доходчиво.
– Скажите, Константин Васильевич, сосед ваш когда последний раз дома был?
– То ись как – последний? – не испугался, а удивился Зыков.
– Ну когда вы его в последний раз видели? Зыков собрал складки на своем двухцветном лбу.
– Так ведь Андреич к сестре поехал… В четверг, на той неделе…
Все верно – Шальнев пил коньяк в ресторане «Серебряный бор» вечером в пятницу.
– На поезде поехал?
– А как же. И на дорожку опрокинули.
– Ночным? Может, «Стрелой»?
– В ночь – это так, в двенадцатом из дому ушел… А «Стрелой» иль нет – чего не знаю, врать не стану…
– Ну а как он себя чувствовал? Зыков пожал правым плечом.
– Да как обнаковенно…
– Не волновался? Ничего особенного не заметили?
– Да нет вроде. Пить разве не схотел… Налил свой лафитничек серебряный, и все. Я ему: чего-то ты? А он: не идет, извиняй… Ну я ее один и прикончил.
– А вообще-то он пил?
– А как же!
Зыков говорил о Шальневе таким тоном, как говорят о недоразвитых или чудаковатых.
– Я закурю? – Басков достал из кармана сигареты.
Зыков суетливо как-то поспешил к серванту, подвигал там мелодично позванивавшей посудой, и на столе появилась круглая крутобокая пепельница – опять же хрустальная, свинцово-тяжкая.
Баскову почему-то вспомнилось прошлогоднее дело, которое он вел вместе со следователем из Управления внутренних дел на транспорте и по которому проходили три составителя поездов. Они воровали из контейнеров транзисторные приемники, телевизоры, меха и прочие дорогие товары, в том числе и хрусталь. Действовали ловко и награбить успели тысяч на шестьдесят… Зыков – тоже составитель.
Однако Басков принципиально не признавал подобные оскорбительные для честных людей силлогизмы: составители поездов имеют возможность вскрывать контейнеры; Зыков – составитель, следовательно… Кроме того, против таких необоснованных заключений убедительно выступал элементарный факт: Зыков прямо навязывался гостю со своими хрусталями, совал их под нос. Будь у человека совесть нечиста, никогда бы он на рожон не лез. Бывает, конечно, наоборот, но для этого необходима изощренность закоренелого преступного ума.
А с другой стороны, поведение Зыкова казалось Баскову все-таки неестественным. Почему он, например, до сих пор не спросит, что стряслось с Шальневым? Как-никак семь лет в одной квартире. Всякий нормальный сосед не утерпит, поинтересуется. Вон Иван Степаныч, начальник ЖЭКа, впервые фамилию Шальнева услышал – и то не удержался.
– Сам-то не балуюсь, а чужого дымку понюхать – ноздрю прочищает, – сказал Зыков, подвигая пепельницу к Баскову.
– Тоже, говорят, вредно.
– Да оно ить и кушать вредно, и спать… ежели одному. – Зыков робко пошутил и сам хихикнул от неловкости, но тут же приосанился. – Может, закусочку соорудить? У меня имеется…
– Жарко, Константин Васильевич, в другой раз… Я вот сижу и думаю: неужели вам не интересно узнать, чего это мы к Шальневу вломились?
Зыков упер руки в колени, а подбородок в грудь – набычился, задумался, сдвинул брови, словно собирался дать ответ на самый главный вопрос жизни. И наконец молвил – не простуженным тенорком, а басовито: – Я так разумею, товарищ майор: мне у вас спытывать прав не дано. Коли надо, сами скажете. Чую – неладное дело, а за язык тянуть негоже.
– Тоже правильно, – одобрил Басков. – Вообще-то он вам нравился?
Зыков прикрыл ладонью рот, чтобы скрыть ухмылку.
– Так ить он не девка, товарищ майор. – Но жили-то дружно?
– Душа в душу!
Басков встал, прошелся в узком пространстве между сервантом и столом.
– По-моему, вы его не очень-то одобряли, а, Константин Васильевич?
– Не томите, товарищ майор. Не живой уж Андреич, что ли?
– Почему решили?
– Да вы так об нем… как про бывшего…
– Жив Андреич, но состояние неважное. В дорожную катастрофу попал в Москве.
Басков сознавал, что Зыков ему не верит. Самому наивному из наивных ясно: с чего тут станут обыскивать комнату человека, если он пострадал от городского транспорта? Но Зыков сделал вид, что поверил.
– Здоровья ему.
Басков поглядел Зыкову в глаза и снова спросил: – А все же, Константин Васильевич: почему вы его не одобряли? Ну не во всем, а иногда…
Зыков опять упер руки в колени и набычился – видно, в такой позе ему легче было обдумывать важные вопросы. Но на сей раз заговорил он без нарочитой солидности, даже с некоторой игривостью: – Малахольный малость.
– Например?
– Ну касательно баб взять… Не увлекался?
– Какой там! Он пятью годками меня постарше, тут особо уж не пожируешь… Да не в том смех, – В чем же?
– А вот ходит к нему рыжеватенькая, молодая еще, не боле тридцати, и все при ей… Одно – в очках, и зовут чудно – Агриппина, а щечки-губки – аленький цветок…
Зыков с таким нарастающим смаком излагал предмет, будто сам распалялся от собственных описаний, но Басков вдруг почувствовал фальшь. Все эти зыковские «ить», «може», «спытывать» отдавали специальной нарочитостью. В Ленинграде человек живет уже семь лет и до этого, надо полагать, не в глухой деревне обитал, прибыл-то сюда из Пскова и работает на железной дороге, где не по-таковски разговаривают, – как же тут деревенский лексикон сохранить?
– Простите, Константин Васильевич, вы сколько классов окончили? – спросил Басков.
Прежде чем ответить, Зыков с каким-то новым вниманием посмотрел на Баскова и, вероятно, разобрал подспудное значение вопроса: отчего и для чего он за-дан? Дальше он свою речь поддельными простонародными завитушками украшал уже не столь густо.
– Семь, а что? – сказал Зыков, потеряв всю смачность голоса.
– Ничего, так просто… Ну и что этот аленький цветочек?
Зыков словно уж забыл, о чем шла речь. Помолчав/ он продолжал без всякой охоты, как досказывают конец анекдота, который, оказывается, давно известен слушателю.
