Текст книги "Никто, кроме нас!"

Автор книги: Олег Верещагин

Так мы шли, наверное, с полчаса, не меньше, в довольно быстром темпе. А потом…

Потом на меня свалилось что-то тяжелое и живое, закутало голову, я втянул в себя воздух – и отрубился, задохнувшись чем-то приторно-сладким.

* * *

– Морду подними!

Я получил сильный удар по щеке, всхлипнул от боли и открыл глаза.

В небольшом помещении пахло то ли водкой, то ли еще чем-то таким… Побулькивал у дальней стены сложный агрегат, сильно напоминавший аппарат из старой комедии «Самогонщики». Горел костер из какого-то мелкого сухостоя и фанерных обломков. Возле огня сидели на ящиках все трое мальчишек. Нехорошо глядели на меня. Борька с Андрюшкой курили – самокрутки, здоровые, как поленья. Димка стоял возле меня.

– Вы чего, пацаны? – пробормотал я и вдруг чихнул. Еще раз. Еще.

Они засмеялись – сухо, нехорошо.

– Как наш табачок? – поинтересовался Борька.

– Какой табачок? – спросил я, только теперь обнаружив, что плотно привязан к стулу – за руки и ноги, – а мои сапоги лежат у еще одной двери – в глубине помещения.

– Такой, дурачок, – срифмовал Борька. – Ты думаешь, что с тобой было? Я отстал, тебя подкараулил и на башку мешок набросил. А там махорочная пыль. Апп – и готов. Мой брательник старший так чехов крутил. А до него…

– Ладно, – прервал его Колька. – Ты чего за нами шел? Шпионил?

– Да на кой мне черт?! – возмутился я не вполне искренне. Что ни говори, а я именно шпионил…

– Ясно. Шпионил, – подвел итог Андрюшка и щелчком пальца бросил хабарик в костер. – Теперь осталось выяснить – зачем.

Мне стало не по себе. Они совсем не были похожи на играющих мальчишек. Ни чуточки.

– Пацаны… – начал я, но Колька меня перебил:

– Значит, так, тезка, – он, оказывается, помнил, как меня зовут! – Ты извини. Как в кино говорили до войны – ничего личного. Но таких, как ты, за последние две недели в округе уже несколько человек отловили, так что… рассказывай давай, что и как, а потом пойдем атамана будить.

– Да я просто так за вами шел! – возмутился я, ощущая какое-то нехорошее кисельное подергивание в животе.

Мальчишки засмеялись – все четверо.

– Ага, – сказал Димка, – играл просто, – и они опять засмеялись.

– Ну тогда так, – Колька усмехнулся. – Тогда мы сейчас вон тот кусок жести нагреем докрасна и тебе под ноги положим. Давай, Борь.

Борька сделал еще одну затяжку, тоже бросил окурок в костер и, поднявшись, переложил в огонь большую прямоугольную жестянку. Сел на свое место.

У меня в животе сжался комок.

– Да вы чего?! – крикнул я.

– А ты что думал – это и правда игра? – и Димка вдруг сжал мои щеки с обеих сторон пальцами – как клещами. Я увидел совсем близко его осатаневшие глаза. – Ты знаешь, сколько у нас похоронок в станице?! Сорок три уже! Тридцать шестая на моего папку была! Еще добавить решил?! На кого работаешь, гадина?!

– Пу… фти… – с трудом выговорил я.

Он правда отпустил, тяжело дыша.

– Пацаны, – я старался говорить спокойно. – Если вы правда меня мучить будете, то как же вы не понимаете – я все, что угодно, скажу. Что вы потребуете, то и скажу.

– Вообще-то он правильно говорит, – заметил вдруг Борька.

– Ты же сам его скрутил, – повернулся к нему Димка.

– Скрутил, потому что про наше дело лишним знать нечего. А что он шпион… – Борька покачал головой. – Чего ему тут, у нас, вынюхивать?

– У меня отец тоже погиб, – сказал я. И в первый раз по-настоящему подумал об отце как о мертвом. К горлу подкатил комок, а страх почти исчез. – Ну, хотите – давайте пытайте, если вам охота послушать, как человек кричит. А я наслушался уже… Казаки, пуп земли! Не бомбили вас, из дому вы не убегали…

– Горло не дери и на жалость не дави, – сказал Колька.

– Ну, тогда убейте, чтобы я никому не рассказал, как вы тут самогонку гоните! – выдал я.

Странно. Они опять засмеялись, но уже по-настоящему, весело.

– От дурак, – заметил Андрюшка. – Разве самогонка таквоняет?

– Не нюхал, – огрызнулся я.

Они опять засмеялись. А мне – мне вдруг до дрожи внутри захотелось узнать, чем же они тут занимаются.

– Ладно, – Колька встал с ящика, в руке у него блеснул длинный, чуть изогнутый нож с наборной рукояткой. – Иди… шпион.

Он ловко полоснул по веревкам – раз, два, три, четыре – ножом, и я почувствовал, что свободен.

– Может, все-таки… – начал Димка.

Колька махнул рукой, убрал нож в рукав:

– Да ясно все…

– Пацаны, а что вы тут делаете? – не удержался я, подбирая сапоги.

– Пацана ты в зеркале увидишь, – сказал Борька, – а мы, слава богу, казаки.

Он сказал это без наигрыша. Я вздохнул. Пожал плечами. И, натягивая сапог, увидел сбоку от той, второй двери предмет, небрежно закинутый рваным брезентом.

Предмет, мне хорошо знакомый.

Я выпрямился.

– Это что, MZ-34?

– Откуда знаешь? – быстро спросил Колька.

– Отцовская фирма аэроклуб спонсировала, я летал. На «Грифе». Такой же точно MZ-34 на нем стоял.

– Отец шишкой был, что ли? – усмехнулся Борька.

– Был, – кивнул я спокойно. – Исполнительный директор. Ну и что? Его бомбой накрыло. Не стали разбираться…

– Погоди, не об этом речь, – Колька взглянул на меня. – Ты в движках что, разбираешься?

– Пока техминимум не сдашь, летать не допускали, – ответил я.

– Слушай… – Колька задумался.

Андрюшка недовольно сказал:

– Ну не вздумай, сотник, он же иногородний…

– А по-моему, можно, – заметил Борька. – Зря ты, братишка, на него прешь. Дим?

– Не знаю, – отрезал Димка. И тут же добавил: – Но вообще-то не помешало бы.

– Слушай, тезк… – Колька подошел ко мне, усадил на стул, с которого все еще свисали обрывки веревок. – Ты вообще как про эту войну думаешь?

Я промолчал. Мне пришлось сделать усилие, чтобы осознать тот простой факт, что вот сейчас, вот в этот самый момент– идет война. И я сказал честно и растерянно:

– Я не знаю.

– Ну, например, тебе нравится, что они в своих листовках пишут – России больше нет? – Колька усмехнулся. – Нам, например, очень нравится. Янки что обещают? Все казачьи области – самостоятельными республиками сделать. Казакам – всякие льготы. В армию набирать к себе, за хорошую плату. Так и пишут! Пять лет отслужил – дом и пожизненную пенсию. Даже чеченские земли нам отдадут – вон, терцам. Наши генсеки отняли, президенты не вернули, а они – отдадут. А Россия – да пошла она… – он пожал плечами.

– Да пошли вы сами! – вдруг вырвалось у меня. Я вскочил, чувствуя, как неожиданный, невесть откуда взявшийся гнев наливает мои непроизвольно сжавшиеся кулаки свинцом. – Предатели! Правильно я про вас читал, что вы еще в Великую Отечественную фашистам продались! Ваши старшие тоже только и думают, чтобы им сэндвич долларами намазали, или вы тут одни такие умные?!

Слова у меня кончились. Вот странно, откуда они вообще взялись-то, я ж ни про что такое и не думал никогда, а тут – выдал, как из пулемета! А теперь стоял и тяжело дышал, обводя всех четверых взглядом.

– Ого, – сказал Андрюшка.

– Ну, тогда пошли, – сказал Колька.

– Куда?! – ощетинился я.

– Пошли-пошли, – он положил руку мне на плечо. – Посмотришь, какой самогон мы тут гоним… иногородний.

* * *

Их было девять. Точнее – восемь; четыре хорошо мне знакомых «Грифа», три «Блюза», один «ТХ-42». Двухместные мотопланы стояли вдоль щелястой стены низкого ангара в ряд. Еще один «Гриф» висел на стропах в полуразобранном – или полусобранном? – виде.

Вообще-то они отличались от тех ярких машинок, на которых я летал в клубе. Снизу выкрашенные в серо-синюю, сверху – в маскировочно-пятнистую гамму. Движки закрыты какими-то коробками, под двойным сиденьем проходит толстый стальной лист. На сиденьях – номера, на носовых обтекателях – сине-малиново-зеленый круг; три буквы: ККВ; названия – на каждом свое: «Атаманец», «Потертый Гарри», странное «Саш’хо», еще какие-то…

А еще потом я понял, что чехлы на «Грифах» – это пулеметы.

– Вот так, – сказал Колька тихо. – Вот это, значит, наши коняшки. Тут раньше – давно – аэроклуб был. Потом разорили его… А лет пять назад – восстановили, матчасть в другое помещение вывезли, подальше. Мы там занимались, в этом клубе… А тут осталось всякое-разное. Мы пошустрили, глядим – можно машины собрать, только руки приложить. Вот и… приложили.

– И что вы хотите делать? – спросил я, хотя ответ знал отлично.

– Воевать, – ответил Колька.

– На этом?! – я уставился на него.

– Э-э-э… – протянул он. – Да ты, я вижу, только кино про Ночной Дозор и Гарри Поттера смотрел…

– Да ты объясни! – у меня не было сил злиться.

– Лады. На планерах с моторами еще двадцать лет назад абхазы с грузинами воевали. И очень хорошо получалось…

– С грузинами! – я аж всхлипнул. – А сейчас против нас что – грузины?! Да янки ваших бумажных голубей своими «Пэтриотами»…

Общий смех не дал мне договорить.

– Вы что, в больших городах, правда, все такие дикие? – добродушно спросил Борька.

А Колька терпеливо продолжал:

– Значит, так. Как раз в том-то и фишка, что ни фига они ни «Пэтриотами», ни радарами планеру не сделают. Он может идти над травкой, где его ни радар, ни ракета не возьмут. А может планировать по сто с лишним кэмэ с выключенным двигателем. Хочешь – гранату прямо в танковый люк положишь.

– Не мы первые такие умные, – сказал Димка, похлопывая рукой по каким-то ящикам. – У терцев есть такие вот, и еще есть парапланщики. Взрослые мужики, конечно… У нас вообще авиации почти нет, только переделки, настоящих боевых машин мало – вот уж точно в небо соваться опасно, заклюют. Ближайшие наши – ну, русские – самолеты в Саратове, в Воронеже… А мы чем бог послал обходимся. Но тут дело в том, что вот такими машинками врага можно здорово покалечить.

– Понимаешь, – снова заговорил Колька, – у них вся сила – тыл. У них бойцы фиговые, я тебе правду говорю, особенно тут. Ни турки, ни грузины, ни даже янки сами против казачков наших – не вояки. Немцы там разные – вот они могли бы с нами потягаться. Но они-то своих солдат амеросам давать не спешат… Беда в чем? Мы патроны экономим, раненых сколько гибнет, продуктов на фронте не хватает – тыл у нас плохой. А у них даже почта чок в чок приходит. Тылы работают, как часики швейцарские. А вот если им тылы расшатать – тогда еще неизвестно, чей верх. Забомбить мы их не можем – сил нет, правильно Димка говорит. А вот зажалить – запросто.

– Погодите, – я покрутил головой. – Ну ладно. Ну, сделали вы эти машины. Ну и отдайте их в войско, чего лучше?!

Какое-то время все четверо молчали. Потом Колька сказал:

– У меня дружки есть… Коломищевы. Игорек, Денис, еще один Борька… Ты видел, наверное, разве что не запомнил пока. А у них братьев-то четверо было. Старший, Лешка, в этом году школу должен был закончить. А как все это началось – он в реестр записался. Шестнадцать-то было уже… И во втором бою, прямо у отца, у дяди Антона, на глазах… миной его. Он еще жил сколько-то, Лешка. Дядя Антон рассказывал: «Батя, – говорит, – не надо, я умирать не хочу, я жить хочу, прогони, прогони…» Это он про смерть, значит… А потом маму позвал – и вытянулся. Вот так… Он нам, младшим, прохода не давал, на учет его ставили, колонией уже грозились… А теперь все. Фотки одни остались… Ребята говорят – мать с работы придет, на столе их разложит и смотрит, смотрит…

– Понимаешь, Коль, – Димка так и сказал – «Коль», но обращался он ко мне, а не к Радько. – Он берет двести, ну – двести десять килограмм. Мотопланер. Если взрослый один летит – неудобно. Пробовали. Это ему надо за все работать. Если двое – это считай сам. Сто шестьдесят килограмм, не меньше. Остается пятьдесят. А защита двигателя, а экипаж хоть чуть защитить? И выходит едва тридцать. А если двое мальчишек – это не больше ста двадцати. Плюс сорок килограмм. Семьдесят кэгэ боевой нагрузки. Семьдесят – и тридцать. Сравни.

– Вам не разрешат, – покачал я головой.

– А кого мы спросим? Где цели – знаем не хуже взрослых, не дурные. Как говорится – курочка по зернышку…

– С миру по нитке – амеросам веревка, – добавил Борька. – У нас только с последним движком проблема. И с горючкой. Но горючку мы… это… делаем.

– Так это вы горючку бодяжите?! – дошло до меня.

– Ну… еще до войны, когда отец живой был, из инэта один рецептик скачал, – признался Димка. – Хотел из рапса горючку делать на продажу. Типа частного бизнеса. Да вот не успел. А мы сейчас делаем. Не бензин, конечно. Но пойдет. А рапса на стане – сила.

– У него емкость одиннадцать с половиной литров, – вспомнил я характеристики движка, – расход топлива четыре на час… И жмет он тогда сто пятьдесят. А на вашем самогоне как?

– Скорость такая же, – с готовностью сказал Димка. – Но жрет по пять литров на час. И дымит, если фильтры не менять то и дело.

– Фильтры сами делаете? – уточнил я, присаживаясь возле недоделанного «Грифа».

– Делов-то, – Димка присел рядом.

– А оружие? – вспомнил я. – Вы воевать чем думаете?

– Сашка Гуляев на консервном сегодня в ночную, он бы тебе расписал все… – Колька присел рядом с нами. – Вообще у нас с оружием хреново. В основном ружья фермерские и старье с Великой Отечественной; с боеприпасами, правда, без проблем. Еще в мирное время натаскали. На «Грифах», вон, пулеметы поставили – два немецких «эмгэ», два наших «дегтяря» и еще этот… блин! – он щелкнул пальцами. – Магазин сверху у него…

– «Зброевка», чешский, – напомнил Андрюшка.

– Еще есть тоже немецкий, поновей, – сказал Борька. – Этот у нас в наземной охране… А на машинках – гранаты пороховые, бутылки с коктейлем, противотанковых гранат немецких много, они почти как бомбы небольшие шарашат… На «Блюзах» ракетные установки поставили, с электроспуском. По шесть ракет под крыло, есть осколочные, есть зажигательные. Ничего, почти не осекаются. Правда, рассеивание дай бог. Но если по площади лупануть…

– Кино… – я помотал головой. – Сколько же у вас человек-то?!

– Около трех десятков, еще набираем, – сказал Колька. – Самых проверенных, выбор есть, пацанов полно…

– Слушай, мы тебе все рассказали, – вдруг как-то растерянно сказал Димка. – Ну, мы конспираторы, на х…й…

– Погоди, – оборвал его Колька. И посмотрел на меня: – Ты, может, думаешь: вот, пацаны в войну решили поиграть, вообразили себя казаками… А ты на кладбище на наше сходи. Мы даже не про могилы старших говорим. Там сектор целый есть. Больше ста могил, и на всех – «неизвестный мальчик», «неизвестная девочка»… или просто «неизвестный ребенок». Откуда? А в самом начале там, за станицей, на дороге, турки ракетами со штурмовиков три автобуса разбили. Автобусы детей из Сухуми везли. Наших, русских, которые там отдыхали где-то. И абхазских тоже, каких запихнуть успели… Штурмовики как по ним ракетами дали – и все. Потом наши собирали и хоронили. Старшие хоронили. Хоронили и плакали. Мы ведь даже узнать не успели – кто такие, откуда родом. Не выжил никто. Автобусы-то гражданские были. Слепой различит. Мы не герои никакие. Мы до войны казаками звались, да, форму на парадах носили, а так были такие же малолетние упыри, как и другие. Но теперь-то так жить нельзя. Ты пойми, Коль, – нельзя. Теперь воевать надо. Теперь мы и правда казаки.

– Летающие, – усмехнулся Борька.

А я… что я?

Я вспомнил, как лежал на песке и смотрел оцепенело на воронку на месте нашей школы.

– Пошли движок перебирать, – буркнул я. – Чего теперь…

И мне вдруг показалось, что плеснувшая в лицо чистая и холодная вода промыла мне глаза.

Как будто пелена какая-то с них спала.

Честное слово.

Крылатая сотня

В старом альбоме нашел фотографию

Деда – он был командир Красной Армии.

«Сыну на память. Берлин сорок пятого».

Группа «Любэ»

Белесый, поблескивающий аппарат вынырнул из-за рощи. За ним волокся хвост дыма. Не помню, как я оказался в канаве, откуда осторожно высунул нос, не в силах преодолеть природного любопытства. Сверху на меня грохнулся Витька Фальк, вмяв меня в землю – и почти тут же неподалеку хлопнул взрыв и послышалось: «Урррррааа!!!»

– Че это? – спросил я прямо в обалдевшие Витькины глаза.

Он помотал белыми лохмами:

– Не знаю. Я гляжу – летит. Я прыгнул.

– Слезь, – я отпихнул его ногой.

Наверху хохотали ребята и недоуменно визжала свинья.

– О, как устроился!

– И замаскировался!

– Пошли вы! Я, блин, упал!

– А тебе там идет, один в один!

Мы кое-как выбрались наружу. Все обитатели скотного двора столпились около загородки, в которой обитал «№ 54, 135 кг на 4 июня», как свидетельствовала табличка на дверце. «№ 54, 135 кг на 4 июня» с оскорбленным видом торчал пятаком через загородку. Пятак ему почесывала сестра Олежки Гурзо, Дашка, приговаривая: «Напугалась, маленькая, убилась, маленькая…» Через загородку лез – рук ему опасливо не подавали – Сашка Радько, младший брат Кольки. Сашка был сильно маскировочного цвета, и было видно, что он полезет в драку, как только переберется наружу. Остальные ржали.

Наверное, правда была бы драка – в отличие от сдержанного Кольки, Сашка был без тормозов – но мимо по улице пробежала вопящая толпа пацанов поменьше (разбавленная несколькими девчонками) – и станичных, и беженцев, и детдомовских. В их воплях слышалось на всю свободную область Кубанского войска одно ликующее слово: «Сбили!»

Верхняя слега ограды скотного двора хрястнула и просела – через нее одновременно попытались перескочить восемь мальчишек. Из забойного цеха понесся густой отборный мат старика Игоря Николаевича – заведующего двором.

По копошащимся (тоже с матом, хотя и более звонким) телам я и Витька прорвались в первые ряды…

…Атаман Шевырев, похожий на кряжистый волосатый пень с огромными кулаками, на который натянули казачью форму, поспел к месту падения первым – верхом. Я его побаивался – атаман постоянно был зол от количества хлопот и от того, что станичный круг «приговорил» не брать его «на линию», хотя по возрасту он еще «вполне годился». Такая же судьба постигла еще тридцать казаков – в основном шестнадцати-семнадцатилетних и старше пятидесяти. Их оставили для обороны станицы (хотя было ясно: если уж враг дорвется сюда, то какая там оборона…). Но вот получилось так, что именно они – из имевшихся в распоряжении круга зушки-спарки и счетверенного КПВТ, кое-как прикрывавших станицу с воздуха – сшибли беспилотный «Прэдатор», вынырнувший из-за рощи. И теперь атаман метался вокруг лежавшего в небольшой воронке переломанного аппарата, грозил нагайкой, сипло матюкался, не допуская ближе любопытствующих, а школьный учитель физики и еще какой-то малознакомый мне гражданин возились около этих обломков.

Мы остановились в отдалении. У Шевырева не заржавело бы и врезать. Я передернул плечами, вспомнив, как позавчера он полоснул мне по заду, когда я тащил бочку и не успел убраться с дороги вовремя. Я тогда взвился, буквально задохнувшись – не столько от боли, сколько от возмущения. Меня! Которого ни разу! Пальцем! Никто! Но пока я собирал заряд негодования, чтобы уложить атамана наповал, он уже заговорил с Игорем Николаевичем на тему «ты, дед, хоть лопни, а мясо чтоб было не только на линию, но и для ребятишков…» – и мой запал пропал сам собой. Я потер задницу, хлюпнул и покатил бочку дальше.

А обида почему-то пропала сама собой…

…«Прэдатор» был страшен. Он походил на какого-то головастого крылатого червя, белесого и осклизло-блестящего, совершенно не имеющего отношения к нашему миру. Кажется, не я один подумал что-то похожее, потому что, когда в обломках что-то скуляще скрипнуло и шевельнулось – шарахнулись в стороны все. И мелкие пацаны, и женщины, прибежавшие с молочной фермы, и мы, и казаки из конвоя Шевырева, и сам Шевырев.

– Да все нормально, это камера! – крикнул учитель физики.

И мы увидели глаз.

Я не знаю, как вам это передать. Слов не хватает.

Антрацитово-черный, непроглядный, но в то же время какой-то рубиновый, большой, выпуклый, блестящий глаз смотрел на нас из обломков. Неотрывно. У меня мурашки побежали по рукам, плечам, спине. Я понял, что где-то – очень далеко – кто-то в чужой форме, сидя за пультом, видит нас всех. Меня – красного от загара, в драных джинсах и перепачканных навозом кирзачах. Сидящего на заду Шевырева – он поскользнулся. Конвойцев с «егерями» в на ремнях. Детей, женщин. Всех видит. И ничуть нас не боится. Может, даже смеется – вот они, эти русские. Дикари, решившие противостоять нашим армиям… Сбили беспилотник и пляшут вокруг, как папуасы. Ну-ну…

Разве это – война, если мы даже не можем добраться до них?! Ведь те, кого убивают казаки и добровольцы «на линии» – это турки, грузины, наемники со всего белого света. А как же эти?! Вот этот, который сейчас смотрит на нас через кроваво блестящий глубокий глаз объектива?!

– Они нас что, видят? – Шевырев поднялся, отряхивая свои галифе с лампасом. Подобрал кубанку.

– Скорее всего – да, – ответил тот полузнакомый мужик. – Тут даже записывающие устройства целы. Снимаем?

– Осторожней там, – буркнул Шевырев. – Чего встали, станичники и прочие?! А ну – по работам! Живей! Все дела переделали, что ли?!

Народ стал расходиться, переговариваясь, что соседи (в смысле – в Отрадной) позавчера аж турецкий штурмовик завалили… а вот такого еще никто не сбивал…

– Пошли, Ник, – толкнул меня в плечо Витька.

Я кивнул. И увидел Димку.

Опришко спустился ближе к камере, которую – соединенную пучком ярких проводов с какими-то еще деталями – положили на вспаханную взрывом землю. Присел на корточки. Приблизил лицо к объективу камеры.

– Я тебя убью, – услышал я тихий, какой-то даже нежныйи от этого особенно страшный голос Димки. – Ты слышишь меня, падаль? Не прячься. Я тебя найду и убью за моего батю. Жди.

Он встал и, не глядя на нас, прошел мимо.

* * *

Тем вечером самозваная отдельная мотопланерная сотня Всекубанского Казачьего войска, не значившаяся ни в каких реестрах и волевым порядком присвоившая себе название «Крылатая сотня», в полном составе собралась в старых ангарах аэроклуба.

Полный состав – это тридцать один человек, так что «сотня» была условным названием. Я уж не говорю, что, кроме меня и Витьки, в ее рядах были еще двое «иногородних», записанных как «добровольцы» – отлично разбиравшийся в технике Ванька Тимкин и сын офицера горных стрелков Ромка Барсуков.

Тридцать один человек плюс девять пригодных к использованию парапланов.

Было жарко, даже душновато. В щели не задувало – снаружи стояла плотная, черно-звездная южно-летняя ночь. Горел на этот раз не костер – три керосиновые лампы, заправленные «самогоном». Мы сидели на ящиках вдоль стен и, если честно, впечатления боевого подразделения не производили. Казачата еще так-сяк – по крайней мере, на них на всех были кубанки (и как у них не плавятся мозги?!). Но и из них полный камуфляж был только на четверых-пятерых. А уж мы-то и вообще…

А вот машины выглядели неожиданно солидно. Около каждой – два шлема, переделанных из мотоциклетных, глухие, в мирное время – мечта любого пацана. Подготовленный боекомплект: пороховые гранаты, сделанные из консервных банок, с терочными запалами-самоделками; разнокалиберные бутылки с «коктейлем» и пристегнутыми охотничьими спичками; немецкие противотанковые гранаты, напоминавшие капли, повисшие на ручках; ракеты, сделанные из обрезков труб и снаряженные в самодельные кассеты… «Свирепый Карлсон» – «ТХ-42» Макса Дижонова и Жорки Тезиева – был снаряжен блоком из шести ППШ, направленных вниз; кто-то где-то читал о такой штуке, использовавшейся во время Великой Отечественной, и ребята соорудили такую же из «некондиционных» ППШ (с разбитыми или отломанными прикладами). Нажал на спуск – и ППШ хором лупят вниз. Правда, при длинных очередях «Карлсона» начинало кидать так, как будто это был его живой тезка, который увидел, как Малыш изменяет ему с домомучительницей…

Честно? Меня по-прежнему нет-нет да и посещало ощущение, что все это – сон. Игра какая-то. Даже увлекательная; ну не будем же мы, в самом деле, куда-то лететь, убивать людей (вот бред-то?!), рисковать быть убитыми… Чушь. Не может быть. Но вообще мне тут нравилось. Все-таки – коллектив великая вещь. Витька Фальк отошел от своей тормознутой обалделости. Кругом хорошие ребята… Посидим, на гитаре поиграем, пивка выпьем – и по домам.

Пивка не было. А вот гитар было две, и Тимка Задрыга (о господи, как хорошо, что я не казак – а ведь их целая семья с такой фамилией; вон он – Антон Задрыга, мой ровесник, брат Тимки, тоже тут сидит!) брякал по струнам и напевал себе, как ни в чем не бывало – будто и нет никакой войны; совершенно неказачье напевал:

 
На стеклах, седых от пыли,
пиши имена,
Выкуривай за ночь пачку и жди эпилога.
Семь женщин тебя любили,
осталась одна,
Она бесконечно просто зовется – Дорога.
 
 
А ей – то леса, то степи,
то черный остов
Заброшенного вокзала да годы иные.
Одни оставляли пепел
сожженных мостов,
А ты за собой оставил мосты разводные.
 
 
А после ты будешь плакать
слезами вовнутрь
О том, что другой дорогой полжизни протопал.
Душа твоя, как собака,
попросится в путь
По ржавым осенним листьям к утиным протокам…
 

Вздохнул кто-то… Мне тоже взгрустнулось, я подумал, что уже два дня не видел маму – ну что стоит дойти?! Тимка пел:

 
Уставшие от скитаний
вагоны скользнут
С оборванных рельсов в небо и грянутся оземь…
Семь странных твоих свиданий,
семь верных разлук
Проводят тебя глазами в последнюю осень [9]9
  Песня А. Земскова «Дорога».


[Закрыть].
 

– Ладно, хватит, – Колька Радько поднялся, одергивая «афганку». – Потом попоем, а сейчас… Короче, господа казаки и прочие… В общем, вот что, пацаны. На фронтах плохо, сводку вы читали сегодня. Но держимся. Они на части Россию порубили – а мы держимся, не сдаемся. Вон как – за Уралом стоят, и Воронеж держится в блокаде, и Саратов, и туляки с брянцами, и от Петрозаводска их поперли пинком под зад. И хохлы воюют, и Крым бьется, и бульбаши сражаются, и греки с югами в горы ушли и бьют этих как могут… В общем, бьемся. Бьются, – поправился он. – А мы сидим и заборы чиним… – Кто-то зафыркал. – А чего ждать? Пока с юга к нам гости придут, попользуются нашими мамками и сестрами, а нам концы обкромсают и в Эмираты продадут? У них не заржавеет. Вон, абхазы с осетинами отступали вчера по дороге, такое рассказывали – да вы и сами слышали…

Слышали. Слышали. Слышали такое, что не верилось. Бомбежки, жечь города – это было как-то… ну, я не знаю. Страшно, жутко… но понятно. Враг при этом все равно оставался человеком. Жестоким, безжалостным – но человеком. А вот эти рассказы… Я не мог поверить, что так бывает. Что могут насадить животом на кол маленького ребенка и возле него, умирающего, насиловать его мать. Что могут разрывать людей джипами. Закапывать по горло в землю на солнцепеке и на голову надевать металлическое ведро. Снимать кожу и посыпать солью живого еще человека. Что могут кастрировать схваченных мужчин и мальчишек, а потом на их глазах рубить руки, ноги и головы изнасилованным женщинам и девчонкам. Что могут молиться – и опять убивать. Это не укладывалось ни в какие рамки никакой войны. Это было страшнее разбомбленного Ставрополя.

А самым жутким было то, что я ощущал – где-то внутри: это все правда.

– А кроме турок там и чеченцы есть, и ингуши, и много кто – из тех тейпов, где у нас кровники, – говорил Колька. – Терцы вон, – он кивнул в сторону братьев Дорошей, братьев Тезиевых, Сашки Тасоева, – знают, что это такое есть… Чего нам ждать? Мы готовы. Тренировались? Тренировались. И летать, и стрелять, и бомбить. Разрешат нам воевать? Не разрешат, беречь будут. Для взрослых, может, и правильно это. Может, они вообще правы. Я не буду судить. Не знаю я. Я не президент, не атаман, я пацан, как вы. Мы вместе в школе учились. Сады вместе обтрясали. В комп рубились. Купались, дрались… Кое с кем уже и девчонок вместе щупали… а кое-кто и не щупал уже… Короче – в мирные дни жили вместе. А теперь воевать будем вместе. Кто жив будет – победит. Кто умрет – тех Бог приберет.

– Ты бы так сочинения писал, как говоришь, – с ласковой насмешкой сказал Андрюшка Ищенко.

– Может, и про нас сочинения будут писать, – задумчиво заметил Макс Дижонов.

– Славы хочешь? – усмехнулся Колька.

– Хочу, – Макс встал, тряхнул темно-русым чубом. В свете керосиновых ламп блеснула форсистая «заклепка» в ухе. – Честно скажу, пацаны, – хочу славы. Хочу, чтобы меня все знали, враги боялись, свои восхищались. А что?

– Ничего, – Колька, дотянувшись, хлопнул его по плечу. – Кто б чего не хотел – а воевать будем вместе… – он толчком развернул на ящиках большой лист бумаги, – вот и наша роспись. Подходите все сюда, глядите.

Мальчишки столпились над бумагой.

ОТДЕЛЬНАЯ МОТОПЛАНЕРНАЯ СОТНЯ ВСЕКУБАНСКОГО КАЗАЧЬЕГО ВОЙСКА(«КРЫЛАТАЯ СОТНЯ»)

– Примерно так, – Колька вздохнул. – Вылеты будут по ночам. А днем на работе будем прикрывать друг друга, чтобы высыпаться. Иначе ножки протянем.

– Ну а первый вылет когда будет? – спросил Тошка.

Все умолкли. Могу поклясться, что стало не по себе не только мне одному.

– Завтра, – тихо ответил Колька. Вокруг прошло легкое движение. – Два экипажа. Думаю, никто не будет возражать, если я и Игорь, – он хлопнул по плечу Коломищева-старшего, – будем первым экипажем. Хотя бы по праву командира. А второй разыграем.

– Сейчас, – сказал Колька.

«Не надо», – хотел сказать я.

Но не сказал. Было тихо.

Мой пилот – младший из братьев Барбашовых, отца которых убили недавно, тринадцатилетний Витька, стоял рядом со мной с неподвижным лицом.

В этой тишине и неподвижности Колька стал готовить жребии – бумажки с номерами аппаратов, кидая их в свою кубанку.

– Кто достанет? – сказал он каким-то не своим голосом. – Давай ты, Игорь, – он протянул кубанку своему бомбардиру.

Коломищев не стал тянуть. Он сунул туда руку и тут же достал бумажку.

– Пятерка, – сказал он.

– «Саш’хо» [10]10
  Шашка ( осетинск.).


[Закрыть], – выдохнул Володька Тезиев, кладя руку на плечо своему бомбардиру Сашке.

– Это неправильно, сотник, – вдруг сказал Андрюшка Колпин. – Летишь и ты и Сашка. Если что – как ваша семья?

– Есть еще Ирка. И Дениска, – сказал Колька. И посмотрел на Сашку, который сильно побледнел, но улыбался – по-настоящему, искренне. – Ну что, брат?

– Летим, брат, – сказал Сашка.

– А какие цели? – спросил Володька.

– Вот и цели, – Колька достал из-за голенища сапога карту. – Но это чуть потом, обсудим, когда остальные разойдутся… А пока… – он подмигнул Борьке Ищенко. – Подарок. Не сказать, что от войска, но около того…

…Подарком оказались камуфляжи – куртки и штаны, – ботинки-берцы и коричневые грубые перчатки-краги. Все ношеное, но прочное. Не знаю, где Колька и Борька их добыли, да я этим и не интересовался. На правом рукаве каждой куртки был нашит шеврон кубанских цветов, на левом крепился металлический значок – голова хищной птицы над малиновой планкой с белой надписью «КРЫЛАТАЯ СОТНЯ».

– Барахло будем хранить здесь. И пользоваться только в полетах, – сказал Колька.

Нет, не сказал – приказал.

* * *

 
Месяц
взвился в небо ятаганом, —
Как его клинок остер!
То ли
светят звезды над курганом,
То ль вдали горит костер…
 
 
Путь наш
никогда не будет близким,
Хоть вовсю гони коней
Степью
по камням, по обелискам
Да по волнам ковылей…
 

Голос Тимки удалялся вместе с гитарным перезвоном. На юге били орудия.