Текст книги "Возрождение"

Автор книги: Олег Верещагин

– Славка Аристов. Вячеслав то есть.

– Познакомились, – кивнул Игорь и стал собирать с пола Славкины вещи. Другие тоже, прежде чем начать расходиться, подобрали свертки, попавшиеся под руку, побросали на кровать. – Ну, давай помогу устроиться.

Славка покосился на желтоглазого Борьку. Тот на Славку не смотрел – уселся со скрещенными ногами на своей кровати и снова занимался автоматом. Оказывается, драться не так уж страшно. «Страшно только сперва, пока не начал», – подумал Славка. Игорь между тем уже разбирал вещи, и Славка, спохватившись, взялся ему помогать.

– Вот эта тумбочка твоя. – Он кивнул на одну из двух, ближнюю к Славкиной кровати. – Там можно держать все, что угодно. Кроме еды и боеприпасов. Еду тут, в спальнике, вообще держать нельзя, только сухпай, когда выдают, и во время завтрака-обеда-полдника-ужина… а для боеприпасов – вон места, на полке над головой. А обувь около кровати. Вот тут, чтобы сразу под ногами была.

Обувью были странные мягкие сапоги… валенки, вспомнил Славка. Это валенки называется. «Валенками» и «ватниками» у них в лицее насмешничали и ругались, если кто-то был тупой или слишком простой. Славка с неприязнью рассмотрел валенки… и вдруг понял, что они ему нравятся. Во-первых, они были не похожи на те, что он видел на картинках. Эти оказались ладные, серовато-белые, обшитые кожей. Легкие еще они были.

Остальной одежды немного, даром что в руках казалась большая охапка. И вся – по размеру. Непривычно широкие синие трусы, тонкие носки, черный простенький спортивный костюм и кеды, черно-белые, Славка надел еще в том помещении, где их выдали («Это каптерка, – пояснил Игорь. – Короче, склад»). Еще одни трусы, еще пара тонких и две пары высоких носков – грубых, колючих, но, наверное, теплых. Две серые водолазки, серо-зеленый свитер. Белье – бежевое, теплое, с плотными манжетами-резинками на запястьях и щиколотках; на штанах – идиотская прорезь спереди. Куртка и штаны – табачного цвета, с накладными карманами. Теплые, хотя и тонкие, трехпалые перчатки на приятном шелковистом меху (как будто гладишь зверька). Шапки не было совсем, но у тяжелой белой куртки-парки оказался капюшон-труба с меховой оторочкой. Ватные стеганые штаны, тоже белые. И большой рюкзак с белым клапаном-покрытием. Еще – два полотенца, белых, жестких, большое и маленькое, коробка с зубной щеткой, расческой (ха-ха!) и ярким тюбиком пасты с нарисованным Чебурашкой. И два куска мыла – одно простое, с резковатым неприятным запахом, а другое – зеленоватое, в прозрачной упаковке, пахнущее очень приятно. Три толстые тетради, странная ручка и большой баллончик с… чернилами, кажется. Пластмассовая оранжевая линейка, несколько разного цвета карандашей.

Вот и все.

– Учебники завтра возьмешь в библиотеке, там знают, какие надо, – сказал Игорь, следя, как Славка раскладывает последние вещи.

– А тут библиотека есть?! – обрадовался Славка. Ему почему-то казалось, что тут разрешают читать только учебники. Зачем солдату читать разные бесполезные книжки?

– Есть, конечно, – кивнул Игорь. – Только читать что-то не по урокам почти нет времени. А так есть, как не быть. И кино показывают.

– Кино?! Врешь!

– Почему вру, – Игорь не обиделся, – показывают. Разное. Сам увидишь. И, кстати, оружие тоже завтра получишь.

– Оружие?! – опять изумился Славка.

Игорь ответил ему таким же изумленным, но по другой причине, взглядом:

– Ну да… Автомат тебе, наверное, дадут новый. Автомат Толича у меня. – Игорь отвел взгляд, потом пояснил: – До тебя тут Толич спал. Толик Зернов в смысле. Мы дружили, хотя он старше был. Но его три дня назад убили на форпосту. Мы думали, что Северин как вернется – кого-нибудь из поселковых приведет или даже открытый конкурс объявит. А тут ты. Наверное, ты ему чем-то понравился.

Славка внутренне сжался от вернувшихся страха и омерзения. И осторожно спросил:

– В смысле… понравился?

Игорь пожал плечами:

– Да кто его знает? Он себе на уме, изо всех наших витязей самый молчун. Может, знак какой на тебе прочитал, – бритый мальчишка говорил серьезно, – может, ты сам не заметил, а что-то ему сказал…

– Да я ему только и сказал, что английский язык хорошо знаю… – слегка растерянно припомнил Славка.

– Ну, так что? Может, этим и понравился. Я, например, немецкий уже сколько тут учу, а почти ничего не выучивается… неспособный я к языкам, наверное… Вон физика, математика – то ли дело, даже интересно!.. А, да не бери ты в голову! У нас тут просто. Можешь в любой момент уйти, я ж серьезно говорил. Отведут в поселок, там поселковый Совет тебя выставит на семью, и возьмут. Сразу возьмут. Потому что когда много детей – это хорошо. Меньше трех детей ни у кого нет, и свои, и приемные…

– Нет… я тут останусь, наверное… – осторожно сказал Славка. – Я только не знаю… он… ну, Северин, говорил, что тут трудно…

– Ну, это он пошутил, – ответил Игорь. – Тут не трудно. Тут «вешалка».

– А? – не понял Славка.

Игорь хмыкнул:

– Тут очень трудно. Если повезет – через год-полтора станешь кадетом. А оттуда дорога в витязи. Ну, если не убьют. Убить в любой момент могут.

– Игорь… – Славка почесал нос и сам себе удивился – он не делал так уже… уже очень давно, это была привычка из прошлой жизни. – Ты только не смейся… я ничего не понимаю. Я даже куда попал, не очень понимаю… правда.

– Да завтра все объяснят, – пожал плечами Третьяков. – Не жмись, тебя так сразу впрягать никто не будет. Ты дня два просто тут потрешься, с тобой взрослые или, может, кадеты позанимаются, расскажут, что и как. А там уже – держись… Но я тебе точно говорю – мы хорошие парни, как в американских фильмах говорили. Помнишь?

– Я это почти не смотрел, – покачал головой Славка.

– Ну?! Слу-у-ушай… – Третьяков явно что-то вспомнил. – Ты же вроде скрипач?

– Нет! – настолько резко ответил Славка, что Игорь удивленно на него посмотрел. – Я… я разучился играть. Я не скрипач. Не скрипач! – выкрикнул он уже яростно.

– Чего орешь-то так? – удивился, но не обиделся Третьяков.

Славка яростно повторил:

– Я не скрипач!!!

– Да пожалуйста… Просто без музыки скучно. У нас только одна гитара. Вон, у Митьки Баруздина. И поет он хорошо.

– И петь я не умею, – отрезал Славка. Но тут же обмяк и спросил: – А что теперь делать?

– Да что хочешь. Сейчас личное время, еще пятнадцать минут целых осталось… Хочешь, вон как раз распорядок дня посмотри. – Игорь кивнул на торцовую стену под часами, где висели несколько больших листов с текстом и рисунками.

Славке почему-то стало опять жутковато – вставать, идти под неизбежными взглядами со всех концов спальника… Кровать и этот закуток уже стали казаться родными, почти домашними. Но он пересилил себя и поднялся, кивнув:

– Спасибо. Ну, что помог. И вообще…

– Ерунда. – Игорь тоже встал, потянулся и, перескочив через кровать Борьки, плюхнулся на свою и взялся за учебник…

В первую очередь на стене бросались в глаза цветные фотографии – справа вверху, размещенные тесно, как в строю. Их было семь штук. Справа от них развевался нарисованный черно-желто-белый флаг, слева – всадник поражал копьем какого-то монстра. На снимках – семеро мальчишек лет по 9–13, все, кроме одного, – очень серьезные, парочка даже хмурых. Над фотографиями шла надпись: «ВЫ НИКОГДА НЕ ПОКИНЕТЕ НАС. МЫ НИКОГДА ВАС НЕ ЗАБУДЕМ» – и, чуть сбоку, колонка строк красным:

 
Зимы становятся все длиннее,
Нет им подобных на белом свете.
Взрослые медленно цепенеют,
Значит, к оружию встанут дети.
Кто ожидает конца устало,
Кто забивается глубже в норы.
Крысы бегут из своих подвалов,
Только и крыс не отпустит город.
Боже, храни нас от наших судеб!
Этой зиме ни конца, ни края.
Каждую ночь замерзают люди,
Просто ложатся и умирают.
Перед глазами – тела распятых,
Стон мертвецов раздирает уши.
Дети приносят такую клятву,
Чтобы никто не посмел нарушить.
Дети идут. Я несу их знамя.
Я раздаю им тепло до крохи.
Пусть из искры́ разгорится пламя,
Предвосхищая конец эпохи…
Если безумия черен омут,
Если беда расставляет сети,
Если родители впали в кому,
Значит, на улицы выйдут дети.
 

А ниже снимков, сбоку от этих жутких и странным образом тянущих к себе стихов, было еще оставлено много пустого места…

Веселого мальчишку звали Жорка Топольков.

Бандиты отпилили ему, взятому в плен без сознания, голову ножовкой. Голову нашли – густо перепачканную замерзшим калом, без носа и ушей, с вырванными глазами. А остальное… остальное эти твари съели.

Жорке было одиннадцать лет.

Славка вздрогнул от ужаса. Но следом за ужасом в нем неожиданно поднялась злость. Очень яркая и очень упрямая. На Земле и так почти не осталось людей. И еще меньше – хороших людей. Кто и какое имел право убить мальчишку, который мог бы стать ему, Славке, другом?! Мог бы! Славка это точно знал! У него такая улыбка… у кого такие улыбки, они даже в Славкином элитном лицее оставались открытыми и веселыми ребятами, щедрыми и честными. А тут… он не будет другом. Ни Славке. Никому. Никогда. Его убили и съели.

Славка почувствовал, что сжал кулаки. Сначала сжал их, а потом понял, что сделал это. Он не стал читать про других мальчишек. Конечно, они тоже были наверняка хорошие ребята. Но он прочитает потом. А пока достаточно Жорки Тополькова. Он запомнит. Все запомнит. И…

Сколько раз он раньше видел вот такие снимки, похожие, пусть и не столь жуткие истории… Ведь война уже шла несколько месяцев, когда упали ракеты… Война шла, сражались и погибали люди, его, Славкины, соотечественники… и, наверное, даже ровесники – тоже сражались и тоже погибали. А он… Славка неожиданно вспомнил свой данный «по обязаловке» концерт в госпитале для раненых – и вздрогнул снова, теперь уже от мысли, каким был бездушным маленьким гаденышем. Пусть и не самым гадким, далеко не самым гадким, но…

– Простите, – прошептал он, опустив голову. Он не сказал еще очень многого, только подумал, пообещал мысленно без слов, даже не облекая обещания в четкие образы. Но ему стало легче. И Славка отшагнул в сторону – к другому стенду.

А это была стенгазета. На оборотной стороне большущего листа старых обоев, с ярко выписанным алыми в черном контуре буквами названием «СЕРДИТАЯ БУКАШКА (№ 14)» и изображением этой самой букашки (отчасти муравья, отчасти таракана, отчасти божьей коровки, но в основном – какого-то жуткого мутанта) черно-желто-белого цвета, увешанной разнобразным оружием и тянущей за собой здоровенный груженый воз с большими буквами «РА».

Видно было, что стенгазету делали с энтузиазмом и дружно, хотя и не особо старались выдержать общие стиль и смысл. Впрочем, четыре «как бы раздела» в газете прослеживались. На самом верху располагалась, видимо, «официальная информация», имелись даже листки, отпечатанные на машинке и, похоже, на компьютере. Разные награждения, результаты соревнований, отчеты о каких-то пока ничего Славке не говоривших событиях… Ниже справа располагались разные серьезные вещи. Сочинения, кусочки из дневников, просьбы, предложения… А слева – всякое смешное. Неожиданным оказалось то, что там и правда были смешные вещи, причем зачастую в совершенно несмешных ситуациях. Даже стихотворения были – одно Славка тихонько прочитал вслух, потому что оно напомнило ему смешной мультфильм…

 
С бензобаком практически на нуле
Крался в ужасе под откосом
Заблудившийся в русском простом селе
Танк с завязанным в узел носом.
Танк в истерике бился, вопил, дурак,
Помоги, мол, святой угодник!
По российской глубинке гоняли танк
Два десантника и подводник.
Три вояки догнали его на так,
Танк пытался бежать – куда там!
Что какой-то там вшивый пиндосский танк
Трем нетрезвым слегка солдатам?
Танк божился, и клялся, и выл, как пес,
И рыдал, и кричал «не надо!»,
Но повторно ему завязали нос
И закинули в люк гранату[5]5
  На самом деле это стихи Бориса «Сказочника» Лаврова.


[Закрыть].
 

А самый низ был отдан под рисунки. Всякие – разной степени умелости (Славку удивило, что рисунки были в основном очень умелыми, хотя и не одной руки) и на разную тематику. В основном рисовали очень солнечный мир… но не из прошлого. Это была скорей какая-то фантастическая, намного лучшая страна. Рисунков, посвященных настоящему, оказалось меньше. Они тоже удивили Славку неожиданно жестким и в то же время оптимистичным содержанием – победы, поднятые флаги, схватки среди развалин…

А на рисунках о прошлом были, как правило, родители. И еще, очень часто, домашние животные…

В общем, газета Славке понравилась. Куда меньше понравился висевший рядом большой лист с четкими строчками, озаглавленный «РАСПОРЯДОК ДНЯ»:

6.00 – подъем.

6.00–6.20 – заправка кроватей, утренний туалет.

6.20–7.00 – разминка.

7.00–7.10 – утреннее построение. Проверка.

7.10–7.30 – завтрак.

7.30–8.10 – первый час общешкольной подготовки.

8.10–8.20 – первый перерыв.

8.20–9.00 – час политзанятий.

9.00–9.10 – второй перерыв.

9.10–10.00 – строевая подготовка.

10.00–10.20 – третий перерыв.

10.20–11.00 – второй час общешкольной подготовки.

11.00–11.10 – четвертый перерыв.

11.10–12.00 – час ОФП.

12.00–12.10 – пятый перерыв.

12.10–12.50 – третий час общешкольной подготовки.

12.50–13.00 – шестой перерыв.

13.00–13.30 – обед.

13.30–14.20 – час военно-теоретической подготовки.

14.20–14.30 – седьмой перерыв.

14.30–17.00 – тактическая подготовка.

17.00–17.10 – полдник.

17.10–17.30 – восьмой перерыв.

17.30–18.30 – спортивные игры.

18.30–19.30 – самоподготовка по общешкольным предметам.

19.30–20.00 – ужин.

20.00–21.00 – самоподготовка по общешкольным предметам.

21.00–21.30 – личное время.

21.30–21.40 – вечернее построение. Проверка.

21.40–22.00 – вечерний туалет (обязательный душ). Отбой.

Расписание Славку всерьез испугало. Во-первых, он понимал, что многого из описанного тут (если даже не считать того, что скрывалось за странными и туманными ОФП и «тактическая подготовка») он просто не умеет. А во-вторых… полчаса свободного времени?! И все?! За весь день?! И как же вообще с таким расписанием жить?!

«А может, так и лучше, – неожиданно подумалось ему. – Меньше буду вспоминать про… про все. От такой усталости, какая тут будет, наверное, на мысли времени уже не останется…» Он даже хихикнул и смутился – на него смотрел подошедший Игорь.

– Ты на это особо не смотри, – предупредил Третьяков. – Особенно на то, что сна и вообще отдыха касается. Нас часто по ночам поднимают, на работы забирают с личного времени и вообще… Только с занятий не трогают почти никогда. Иногда приходится по три-четыре дня спать часа четыре в сутки. Выходные еще бывают, по воскресеньям, каждое второе. Просто весь день свободный, и все, только с едой как обычно. Если ничего совсем чрезвычайного нет, то не трогают, – что хочешь, то и делай. Хоть спи, хоть читай, хоть на голове стой… И праздник был… Новый год. Правда. Как раньше совсем. Даже с тортом… И еще, говорят, 27 мая будем отмечать. И какие-то еще праздники будут, уже с этого года. Но это пока никто у нас точно не знает, секрет.

– А что такое ОФП и тактическая подготовка? – с интересом спросил Славка. Он сперва хотел спросить, что такое 27 мая[6]6
  День Поминовения. В этот день 20… года группа офицеров Российской армии в ответ на согласие гражданского правительства на ввод в страну «войск ООН» захватила пусковые установки ядерных ракет и нанесла удар по территориям противника, что послужило началом Третьей мировой войны и инспирировало все дальнейшие глобальные события. В период событий книги система праздников будущей Русской Империи еще только-только начала складываться.


[Закрыть], но новизны в голове и на языке толклось столько, что незаданный вопрос забылся сам собой.

– ОФП – это физра, только жестче. В основном на рукопашку завязано все. А тактика – ну… увидишь. Воевать учат. Всерьез. Каждую субботу, кстати, тактические учения на полный день, с четырех утра до десяти вечера. С приемом пищи сухпайком, если время найдется. А раз в месяц первые суббота и воскресенье – курс выживания на сорок восемь часов… Между прочим… – Игорь выдержал паузу. – Интересно все это, я тебе скажу. Главное – привыкнуть.

– А у старших… ну, у этих, у кадетов?

– А их меньше по теории гоняют. Зато больше по общешкольным предметам. И тактики у них совсем нет. Они просто на задания ходят, как взрослые, вот и все. И еще полдника у них нет… О, во! Ты обязательно должен быстро дразнилку выучить. Про мороженое.

– Какую дразнилку? – заинтересовался Славка еще больше.

– Традиционную, – важно сказал Игорь. – Нам на полдник иногда мороженое дают. Чаще всего по выходным как раз. Не очень часто, не каждый раз, но дают. А кадеты его сто лет не ели. Вот если мы кем-то из них недовольны за что-то, то, когда кто-то из кадетов какие-то занятия ведет, то мы эту дразнилку или вместо строевой поем, или просто так…

Славка заинтересовался еще сильней. Но все-таки спросил опасливо:

– Не влетает?

– За это? Не. Это тоже вроде как традиция – надо принять к сведению, что мы недовольны. Я потом тебе ее продиктую…

– А на уроки тут не мало времени? – Славка кивнул на расписание. – Три часа… и два самоподготовки. Или это не важно считается?

– Это очень важно, – серьезно ответил Игорь. – Понимаешь… тут как-то так учат, что все само запоминается. Ну и, конечно, нет разной ненужной ерунды. Я не могу объяснить, это ты вон у ребят спроси, у нас есть, кто сам хочет учителем стать. Я, например, за восьмой класс программу прохожу. Если бы маме сказать… – Игорь потускнел.

Славка неловко потоптался рядом, хотел уже уйти – Игорь изучал рисунки на газете… Но потом не выдержал:

– И что… у всех, кто тут, нет родителей?

– У большинства, – ответил Игорь уже с обычным своим видом. – Но не у всех, конечно. У Митьки и Никитоса мамы живы, они тут. У Пашки – отец, а у Вальки – и мама и отец. А у Никитоса, кстати, вообще чудеса на лямках – ему лет восемь было, когда его у матери отняли и в детдом отдали. Он и сбегал, и просился, и она тоже по судам бегала, и вообще… Ни в какую! Конечно, на него деньги выделялись, кто же такую кормушку родителям вернет? А у него только мама и была… Ну вот. А когда все это произошло, он опять сбежал – к ней. Вот и получилось, что если бы не эта вся заваруха, то Никитос и сейчас жил бы без матери. Вот такая фигня жизнь… Ой, черт! – Игорь бросил взгляд на часы. – Построение уже сейчас! Пошли, пошли, пошли!..

Славка не оценил этот рассказ. Он подумал зло, что лучше бы у всех, у всех не было родителей, у всех вообще! Раз у него больше нет мамы! Но тут же ему стало так страшно от этой мысли, так противно от своего такого пожелания, что он, улучив момент, плюнул через левое плечо несколько раз.

Полегчало, вот странность…

Свет погасили точно в десять вечера. Шестеро мальчишек еще до этого куда-то ушли с оружием, двоих потом увел мальчишка постарше (кадет, пояснили Славке) – он же и объявил «отбой». Без особого шума, просто сказал это слово.

Раньше никогда Славка не спал в таких условиях. Ему было немного неловко и не по себе, тем более что туалет и правда оказался общим – просто длинный желоб с мощным смывом холодной даже на вид водой напротив шести вделанных в стену писсуаров. Очень чистым, впрочем, и совсем не… не пахучим, тут пахло все той же хлоркой, что и в помещении, только сильно. В душе тоже было все просто – вдоль одной стены шесть умывальников, вдоль другой, над углублением, – шесть рожков и пощелкивающий большущий электронагреватель с уютным зеленым глазком. Разделяла душ и умывальник стойка для полотенец и прочего такого всякого. А что до остального… ну… надо только немножко отключиться, и все. В конце концов, когда моешься или, там, сортиром пользуешься… ты же ничего стыдного не делаешь? Ну и вот.

Славка боялся, что в темноте начнутся всякие-разные злые приколы, про которые он только читал и смотрел в кино (его прежние страхи словно бы размораживались, оттаивали, просыпались…). Но большинство мальчишек, видимо, сразу уснули, только в одном месте тихонько разговаривали, еле-еле слышно, не разберешь, о чем, да над тумбочкой дежурного, совсем не мешая, горела синеватая лампочка. Около двери начала шумно чесаться овчарка, потом смешно зевнула, раздался еще какой-то звук… хвостом стучит, догадался Славка. Под грубым одеялом с хрусткой простыней было тем не менее тепло, и Славке именно от этого тепла вдруг стало тоскливо и одиноко. Так что он тихонько заплакал – это получилось само собой и не было стыдно. А через несколько секунд с соседней койки донесся тихий шепот желтоглазого Борьки:

– Новенький… Славка…

Услышал, ужаснулся Славка. Все. Конец. Затравят за слезы. А ведь все вроде бы наладилось… вот дурак-то!

– Славка… – продолжал шептать Борька. Судя по звуку, даже, кажется, на локте привстал… – Слышишь?

Притвориться, что во сне?! Да нет, бесполезно… И Славка ответил тоже еле слышно:

– Да. Чего тебе?

– Ты это… – Борька повозился. – Не плачь, слышишь?

– Я не могу, если плачется. – Терять уже было нечего, и Славка резал напропалую то, что думал: – Ну давай. Дразнись. И завтра всем расскажи. Дурак…

– О чем рассказывать-то? – Голос Борьки стал насмешливым, но не обидно. – Тут по ночам такие концерты бывают… сам услышишь. Сейчас меньше. А все равно. Просто… если наяву раскисать, то можно заболеть и умереть. Проверено. Кто себя распускает, обязательно заболевают.

– Правда, что ли?! – всерьез испугался Славка. Но тут же подозрительно спросил: – Пугаешь, да? Разыгрываешь?

– Правду говорю, какое пугаю… – вздохнул Борька. – Даже взрослые так умирают. Я и сам вон так в свое время в госпиталь попал. Однажды утром встать не смог, и все. Ну, просто все безразлично стало. Так что ты давай завязывай. И спи. Подъем-то рано, в шесть. Да и ночью могут поднять по разным делам.

– А чего ты такой добрый стал? – подозрительно спросил Славка.

– Я… – Желтоглазый помолчал. Славка слушал его тихое дыхание на расстоянии меньше вытянутой руки. – Я… я из-за того над тобой… смеялся, что я… что меня… ну, тоже… как тебя… ну, про что я говорил… только я сбежать смог, я знал, куда… и это… я, просто когда над таким смеюсь, то мне… как будто я с себя… с себя что-то отряхиваю… а получается – на других летит… – и добавил умоляюще: – Ты меня прости. А?

– А за что? – медленно спросил Славка. И неожиданно добавил, сам удивившись своим словам: – Не было ничего ни с тобой, ни со мной. Может, мы вообще вчера родились. И все.

Желтоглазый притих, явно думая. Славка же на удивление быстро начал уже засыпать, когда на самой грани сна услышал немного удивленный голос соседа:

– Это ты правильно сказал. Может, и вчера родились. Ага. Точно…