Текст книги "Дмитрий Иванович Менделеев"

Автор книги: Олег Писаржевский

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 22 страниц)

Например, в протоколе написано: «Г. Менделеев сказал, что, вместо заказывания новых столов, можно было бы и старые столы просто оградить таким образом, чтобы к ним нельзя было прикасаться ногами. На это было отвечено г. Аксаковым, что всякие сплошные перегородки мешают медиумическим явлениям».

Примечание Менделеева: «Да никто и не говорил о сплошных. Предлагали рамку обтянуть материей и сравнивали это с сеансом пред занавеской, чтобы доказать, что сила, принимаемая свидетелями, действует через матерчатую преграду. Д. Менделеев».

Аксаков в протоколе протестовал против какого-то упущения в записях. Менделеев тотчас делает сноску: «Наши спириты были чересчур счастливы, видевши невоспроизводимое».

Вагнер высокомерно заявлял, что «тысячи давно убедились в существовании медиумических явлений». «Так что же! – восклицает в примечании Менделеев. – Ведь, еще большее число лиц убедилось в том, что солнце ходит, а земля стоит, что погода в ильинскую пятницу – есть предсказатель верной жатвы и т. д. Ведь, науке до этого убеждения нет дела, у нее выработались веками свои способы убеждения…»

По этим пылким откликам, которые, к сожалению, невозможно цитировать подряд, и чопорным замечаниям «свидетелей» – спиритов-легко представить себе своеобразную обстановку, в которой работала комиссия: вытянутые лица Аксакова и его секундантов, сконфуженных медиумов и Менделеева, зажигающего от нетерпения спички в самый торжественный момент появления «духа». Но попробуем восстановить ход событий по порядку.

По требованию спиритов ученые участники первого сеанса погрузились в полутьму. Наигрывал музыкальный ящик. Тихая музыка, как предполагалось, способствовала наступлению у медиумов особого состояния, называемого «трансом». Это состояние, бессознательное и бесчувственное, как сон, сопровождалось иногда речами, напоминающими бред, и движениями, подобными конвульсиям. Братья Петти, сколотившие себе кругленькое состояние на легковерии столичных мистиков, привычно выполняли ритуал сеанса. Уже послышалисьнечленораздельные всхлипывания семнадцатилетнего Чарльза. Вскоре Аксаков объявил, что начало сеанса ознаменовалось большой удачей. Медиумам удалось материализовать «дух», который проявил себя каплями «потусторонней» жидкости, появившимися на листе бумаги, разостланном на столе.

Но скептически настроенные члены комиссии нашли, что «духу» ничто не должно помешать материализоваться в виде капель на бумаге и в том случае, если рот всхлипывающего Чарльза будет завязан платком. Сказано-сделано. Однако «дух» обиделся на такое непочтительное обращение с медиумом и «материализоваться» больше не пожелал.

Между тем Менделеев тихонько отобрал у Петрушевского лист бумаги с «медиумическими каплями» и отправился с ним прямехонько в лабораторию, благо она была под боком. Когда он вернулся, лист был покрыт красноватыми пятнами. Он прочел над ним маленькую лекцию. Менделеев объяснил, что в человеческой слюне содержатся синеродистые соли. Присутствие их в самых малых количествах обнаруживается раствором солей окиси железа, ибо при взаимодействии этих реактивов образуется новое вещество, весьма ярко окрашенное в красный цвет. И он выразительно потряс перед комиссией листом бумаги с яркокрасными крапинками – следами «духа», обработанными окисью железа…

У комиссии хватило все же терпения и выдержки, чтобы собраться еще раз с братьями Петти, которые должны были побудить «духа» дать новые доказательства подлинности своего существования: на этот раз позвонить в колокольчик и переместить

птичью клетку, спрятанную за занавеской. Для вер ности, руки старшего брата Петти были привязаны к туловищу полотенцем. Колокольчик, который стоял на столе, под перекрестным огнем бдительных взо ров членов комиссии, разумеется, остался неприкос новенным и не зазвонил, а когда старший брат Пет ти, высвободив руки из-под полотенца, пытался тихонько пролезть за клеткой под занавеску, Мен делеев, в этот самый момент, осветил его спичкой. Спириты были возмущены, но, тем не менее, брать ев Петти пришлось экстренно доставлять обратно в Англию, как не оправдавших доверия духовидцев.

Их место на сеансах заняла тоже англичанка, некая госпожа Клаир, энергичная дама, которая держала «духов» в полном повиновении. Она заставляла их, по первому требованию, резво подбрасывать столы, на которые все присутствующие должны были возлагать руки. Духи лишились своих способностей управлять движениями стола только тогда, когда Менделеев приспособил к нему резиновые подушечки с трубками, отведенными к манометрам. С помощью этих манометров можно было точно определить, в каком именно месте стола под видом «духа» осуществлялся самый натуральный плотский нажим на столешницу. Но госпожа Клаир объяснила, что манометрический стол не располагает «духов» к общению, а Менделеев соответствующее место протокола снабдил следующим примечанием:

«Когда я сидел еще подле г-жи Клаир и нас всех заставили приблизиться к столу, я обводил своею ногою под столом, желая предупредить возможность подбрасывания стола ногою из-под низу стола, например ударом под столешницу. При этомраз моя нога встретила нечто упругое и длинное, подобное, насколько я могу судить по моментальному впечатлению, кринолинной пружине… Желая убедиться в том, духовный или железный характер носит на себе это впечатление, я тотчас затем посмотрел на пол, и хотя там было темновато, я успел увидеть нечто белое (как бы конец кринолинной пружины), скользнувшее под юбку г-жи Клаир».

После того как это наблюдение было обнародовано, столы, которые, по выражению одного спирита. до тех пор ходили у госпожи Клаир, «как собачки», даже и без манометров оставались неподвижными во все время сеансов.

Аксаков оскорбленно заявил в комиссию протест против вызывающих действий Менделеева. «Когда уселись за стол, – сообщил он. – то вскоре раздались стуки в столешнице со стороны медиума; вслед за ним раздались более сильные стуки в другом месте; я заявил, что стуки эти делались ногою г. Менделеева… г. Менделеев признал, что стучал действительно он. Вскоре затем стол приподнялся с противоположной г. Менделееву стороны; я опять заявил, что это сделано г. Менделеевым носком ноги, и он признал, что стол был действительно приподнят им…» (Здесь к протоколам прилагается сноска Менделеева: «г. Аксаков хорошо следил за мною, а я за медиумом…»)

Аксаков продолжал: «Относительно опыта с маленьким столиком, поставленным на стол… о котором в протоколе сказано, что «он только колебался, а поднятия его не произошло», следует добавить, что покуда этот стол производил под руками медиума различные движения, г. Менделеев постоянно касался пальцами до одной ножки его, то об-хватывая, то придерживая ее». (Примечание Менделеева: «Этого, право слово, я не делал!» и примечание к примечанию: «Сколько мне ни случалось видеть подобные сеансы, я постоянно встречал одно общее явление: как стол двинется, скользнет по полу, один, двое побледнеют, руки у них охолодеют; иногда они и алеют, и видно, что им страшно. В массах не распространено никаких понятий о непроизвольных движениях, и в этом кроется одна из причин успеха спиритизма. Достаточно столу двинуться, чтобы шанс распространения спиритизма возрос. Оттого-то спириты и налегают на опыты в домашних кружках».)

Спириты несколько воспрянули, когда у Бутлерова, во время очередного сеанса, чудесным образом исчез платок. Но тут внезапно появился отсутствовавший Краевич, который присоединил к протоколу комиссии особое мнение, где изложил, что тайно наблюдал за комнатой через круглое окошечко в двери. «Все обстоятельства сеанса произвели на меня такое впечатление, – отметил он, – что чудесное исчезновение платка г-на Бутлерова не могу приписать ничему иному, как проворству рук мисс Клаир».

Взбешенный упрямством оскандалившихся спиритов, Менделеев, не дождавшись окончательного решения комиссии, выступил с разоблачениями спиритизма на организованном специально для этого публичном чтении. Аксаков заявил, что поспешность, с которою было приступлено к этому чтению, не соответствовала беспристрастному и серьезному характеру истинно ученого исследования. Менделеев поместил в своем сборнике «Материалов для суждения о спиритизме» и это заявление Аксакова, которое тотчас сопроводил запальчивой репликой:

«Готов служить мишенью господам спиритам– это меня даже забавляет, мне бы дело делалось… До того же, что мои поступки при этом будут не нравиться кому-либо, право, мне нет никакого дела!»

Сказанного достаточно, чтобы составить себе представление о том, какого накала достигли страсти. Решение комиссии, состоявшей из крупных ученых, произвело огромное впечатление не только на русскую, но и на мировую общественность. Корреспондент парижской газеты «Тан» в своих сообщениях утверждал, что «спиритизм не оправится от нанесенного ему удара».

Не лишне привести здесь полностью это решение, в котором авторство Менделеева выпирает из каждой строки.

Комиссия установила:

«1) Те из явлений, относимых к спиритическим, которые происходят при наложении рук, как, например движения столов, совершаются несомненно под влиянием давления, оказываемого намеренно или ненамеренно присутствующими, то-есть относятся к числу бессознательных или сознательных мускульных движений; для объяснения их нет надобности допускать существование какой-нибудь новой силы или причины, принимаемой спиритами.

2) Такие явления, как поднятия столов и движение предметов за занавеской или в темноте, носят несомненные признаки действий обманных, производимых медиумами преднамеренно. Когда приняты достаточные меры против возможности подлога, подобные явления не происходят, или обман изобличается.

Стуки и звуки, признаваемые спиритами за осмысленные медиумические явления, могущие служить для сношения с духами, суть самоличные действия медиумов и имеют тот же самый смысл и такой же характер случайности или хитрости, как гадание или ворожба.

Разряд явлений, приписываемых влиянию медиумов и называемых спиритами медиумопластическими, как-то: материализация отдельных частей тела и появление целых человеческих фигур, относится к числу явлений подложных, как об этом должно заключать не только по недостатку точных доказательств, но и а) судя по отсутствию пытливости в лицах, признающих подлинность этих явлений и описавших ими виденное, б) судя по тем предосторожностям, какие требуются обыкновенно спиритам и медиумам от лиц, перед глазами которых эти явления должны совершаться, в) судя, наконец, по неоднократным случаям, когда медиумы были прямо изобличены в том, что совершали такие явления самолично, или через посредство лиц, участвовавших в обмане.

В своих манифестациях лица, подобные медиумам, пользуются, с одной стороны, бессознательными, непроизвольными движениями присутствующих, с другой – доверчивостью честных, но легковерных людей, обмана не подозревающих и против него мер не принимающих.

Большинство последователей спиритизма не обладают ни терпимостью к мнениям лиц, не видящих в спиритизме ничего научно-нового, ни критическим отношением к предмету своих верований, ни желанием изучать медиумические явления с помощью обычных в науке приемов исследования.

А между тем спириты с особенной настойчивостью распространяют свои мистические воззрения, выдаваемые ими за новые научные истины. Эти воззрения принимаются многими на веру, потому именно, что соответствуют стародавним суевериям, с которыми наука и правда давно борются. Люди науки, увлекшиеся спиритизмом, относятся к нему почти исключительно как праздные любители зрелищ, а не как пытливые исследователи явлений природы…

На основании всей совокупности узнанного и виденного, члены комиссии единогласно пришли к следующему заключению: «спиритические явления происходят от бессознательных движений или от сознательного обмана, а спиритическое учение есть суеверие».

Бутлеров, с самого начала работы комиссии, стал тяготиться своей ролью «научного» спирита. Это заметил проницательный Достоевский, который в очередном «Дневнике писателя» так характеризовал позицию Бутлерова: «Умный и достойный всякого постороннего уважения человек, стоит, хмурит лоб и долго добивается: «Что же это такое?». Наконец махает рукой и уж готов отойти, но в публике хохот пуще, и дело расширяется так, что адепт поневоле остается из самолюбия».

Бутлеров принял урок, который получил от друга…

Спиритизму был нанесен удар. Но тьма российской реакции, под кровом которой разросся этот привозной, ядовитый цветок духовной немощи, продолжала сгущаться.

Смутное настроение владело Менделеевым, когда он посылал в набор последние листы «Материалов для суждения о спиритизме». В заключительных примечаниях, сделанных в последний момент, нет уже ни следа задора, озорства и веселого оживления борьбы. Они похожи на искреннюю и небрежно написанную страничку из дневника, словно ненароком приклеившуюся к рукописи:

«Кончая книгу, я испытываю для меня новое, сложное ощущение, в котором смешались радость, сожаление, печаль, грусть, ожидание, – писал Менделеев. – Кончая другие книги, ничего подобного никогда не происходило во мне. Рад я концу книги, тяжелое бремя сбыл. Сожалею о том, что зачинал дело комиссии; думалось, что… имеешь дело с научным вопросом, оказалось, это вопрос совсем какой-то другой, а только уж никак не научный. Оттого и жаль, что вмешался. Печалюсь и грущу, потому что вижу, как правду хочет оседлать кривда, не мытьем хочет взять, так катаньем. Ожидаю… ожиданий много. Ожидаю и устройства аэростата, и разных сюрпризов от господ спиритов, и от океана, через который собрался плыть, от Америки и даже от самого себя…»

Менделеев отправился в Америку… С этой поездкой связан выход другой его книги «Нефтяная промышленность в Северо-Американском штате Пенсильвании и на Кавказе».

ХVII. МЕНДЕЛЕЕВ ПРИХОДИТ К ЗАКЛЮЧЕНИЮ, ЧТО «НОВАЯ ЗАРЯ НЕ ВИДНА ПО ТУ СТОРОНУ ОКЕАНА»

Нефтеперегонные заводы задыхались, хирели и замирали, будучи не в состоянии соперничать с американским ввозным керосином, потому что установленная правительственными чиновниками система взимания акциза за переработку нефти в корне подрывала развитие нефтяного производства. Акциз взимался по емкости перегонных кубов, имевшихся на заводе, и по времени перегонки. Поэтому тяжелые сорта нефти, которые перегонять приходилось дольше, использовать было невыгодно. Непереработанная нефть стояла озерами в своих земляных амбарах, медленно впитываясь в песок. Если акциз не вносился вперед за неделю, кубы опечатывались и работа завода приостанавливалась. Добывание дозволения на новую гонку было сопряжено с длиннейшей процедурой. Когда некоторые промышленники попытались, следуя совету Менделеева, ввести непрерывную перегонку, они не могли получить разрешение на открытие таких установок. Чиновники не знали, как брать с них акциз.

Русское техническое общество решило найти выход в испытанном уже приеме: заинтересовать в изменении существующего нетерпимого положения казну. Для этого нужно было доказать, что обложение, поощряющее, а не задерживающее развитие промыслов, может принести большой доход казначейству. Материалы к соответствующему докладу должны были собрать Менделеев, командированный для этого на американские нефтепромыслы, и профессор Горного института Лисенко, направленный с той же целью в Баку.

Так Менделеев очутился на пароходе «Лабрадор», совершавшем регулярные рейсы через Атлантический океан. Пароход натравлялся в Нью-Йорк, откуда по железной дороге Менделееву предстояло перебраться в Пенсильванию.

Менделеев взял себе в спутники своего ассистента Гемилиана, в совершенстве владевшего английским языком.

На одиннадцатые сутки в левой стороне от парохода вытянулся низкий песчаный мыс Санди Хук. Вдалеке вырисовывались гористые берега с холмами Нью-Джерсея. С парохода открывалась панорама Нью-Йорка.

Первым американским впечатлением Менделеева было посещение парохода живым сухощавым карантинным доктором с розой в петлице. Ему нужно было удостовериться в отсутствии среди пассажиров заразных болезней. «Он этой обязанности не выполнил», – отметил Менделеев в записях своих путевых впечатлений. Доктор посидел в курительной комнате с корабельным врачом. Они немножко выпили, и доктор, вполне удовлетворенный, отбыл. Менделееву объяснили, что это посещение стоит кораблю каждый раз 50 долларов. Это вполне деловая комбинация, потому что если доктор не будет достаточно любезен, то за время действительного осмотра и вынужденной стоянки пароход сожжет угля на много большую сумму.

Между тем берега сузились, и Менделееву, с любопытством в них всматривавшемуся, стали видны подробности Бруклина, лежащего на правой стороне Гудзона.

Но вот протяжно закричали матросы, кидая причальные канаты. Загремели цепями опускающиеся сходни. Нарядная толпа пассажиров на скрипучих досках набережной, забросанной апельсинными и банановыми корками и обрывками газет, смешалась с потоком встречающих. Черные носильщики с чемоданами пронзительными воплями прокладывали себе дорогу среди сладкоречивых гостиничных агентов, разносчиков сладостей и фруктов. Путники погрузились на извозчика, и коляска закачалась по тряской мостовой. «Я был поражен невзрачным видом улиц знаменитого города, – записал в своих нью– йоркских заметках Менделеев. – Они не широки, вымощены булыжником и чрезвычайно плохи, хуже, чем улицы Петербурга или Москвы. Магазины и лавки напоминают не Петербург, а уездные города России».

Разместившись в гостинице близ Юнион-сквера, Менделеев, в сопровождении Гемилиана, отправился побродить пешком по городу. Его подмывало поскорее познакомиться с его жизнью.

Нью-Йорк был весь заткан паутиной бесчисленных проводов. Электрическое освещение, три года назад впервые в мире заменившее два керосиновых фонаря на одной из окраин Петербурга, возле Преображенского плаца, еще не дошло сюда из маленькой лаборатории А. Н. Лодыгина. Сеть бесчисленных проводов, в несколько этажей перекрывавшая улицы Нью-Йорка, несла лишь слабые токи телеграфной связи. По рельсовым колеям катили «расписанные картинками» дилижансы.

Путешественники вышли на улицу, на которой все нижние этажи домов были заняты магазинами. Менделеев отметил, что улица эта напоминала не Кузнецкий мост, а Никольскую в Москве, или Гороховую в Петербурге, но никак не Невский проспект. Здесь появились другие дилижансы, которые ехали прямо по мостовой. На них было написано «Вroadway».

– Неужели мы находимся на Бродвее? – спросил Менделеев.

Спросили у прохожего. Оказалось, и впрямь Бродвей. «Впечатление от этой улицы было самое неважное, – записал Менделеев в своем отчете о путешествии. – Ожидалось видеть нечто гораздо более благоустроенное, поразительное, красивое, чем оказалось в действительности».

Уличная толпа казалась судорожно торопливой. Все эти мужчины в котелках, просторных сюртуках и клетчатых брюках, плотно обтягивавших икры, женщины в пышных юбках, которые приходилось придерживать на быстром ходу, чтобы они не мели улицы, – все они куда-то спешили, все были поглощены снедающей заботой.

Они торопились-дела приковывали все их помыслы, гнали их вперед и вперед. Но почему повсюду там много объявлений о сдающихся в наем квартирах? Почему за сетчатыми железными воротами на замках открываются мертвые, безлюдные заводские дворы? Почему магазины сплошь затянуты коленкоровыми вывесками, изо всех сил зазывающими покупателей обещаниями «дешевой распродажи»? «Вы попали к нам в неудачное время, – говорили ему американцы в ответ на недоуменные вопросы. – Полоса застоя, наступившая три года назад, еще не миновала. Торговая и промышленная деятельность еще не успела вернуться к жизни после недавнего «страшного краха».

Менделеев возвращался в гостиницу полный раздумий. Он видел скверы, все скамейки на которых были заняты спящими людьми. Бездомные!.. На окраинных улицах он наблюдал пестрые картины нищеты, вытесненной из парадных деловых кварталов. Нищета просила здесь милостыню по-итальянски, по-немецки, по-шведски – на всех языках мира. Она рядилась в лохмотья, привезенные из Ливерпуля или Марселя, из Ливорно или Триеста. И она была еще более безнадежной: истощенные лица, отчаяние во взоре.

Что касается американского нефтяного производства, то вся картина для него была ясна уже в первые недели пребывания в долине реки Аллегани, где были расположены главные нефтяные промыслы. Избрав отправным пунктом станцию Петролия – центр нефтяных богатств Америки, – он не ленился пешком обходить десятки нефтеносных участков, обнесенных некрашенными дощатыми заборами. Самым старым из них не было еще и двадцати лет.

На этом месте, когда жившие здесь индейские племена были уже стерты жестокими пришельцами с лица земли, раскинулся город Раузевилль. Почти до 1858 года здесь горючее масло добывали из ям при помощи шерстяных тряпок. Они вписывали в себя масло охотнее, чем воду. Потом их выжимали. Такова была первая сепарация нефти. Через шесть лет, когда началась «петрольная горячка», земля около первых нефтяных колодцев оценивалась уже в 1-2 миллиона долларов. 1859 год отшумел, как эпоха «первого колодца Дрэка». Дрэк был изобретателем. О нем на промыслах говорили с добродушной усмешкой, пожимая плечами: несерьезный человек! В Тэйтусвилле ему принадлежало 25 акров земли. Когда в этих местах стали добывать нефть, он предложил вставлять в землю железные трубы и в них вести бурение. Выгоды из этого изобретения, в сотни раз ускорявшего и удешевлявшего проходку любых скважин, извлекали другие. Эдвин Дрэк приобрел на этом деле только мифическое звание «полковника», с которым и вошел в историю нефтедобычи [47]47
  Первая в мире нефтяная скважина была пробурена на берегу Каспийского моря Семеновым в 1848 году.


[Закрыть]. Слух о «капитане», а затем «полковнике» Дрэке был распространен ловкими дельцами, торговавшими его изобретением. До тех пор пока оно не заговорило само за себя, надо было привлечь покупателя авторитетом имени его автора. Между тем, для того чтобы закончить свои опыты, «полковнику» Дрэку пришлось продать свой участок за 10 тысяч долларов. Через год его участок стоил 90 тысяч долларов, а еще через несколько лет оценивался в полмиллиона. Дрэк закончил свои опыты с новыми скважинами, но к этому времени у него отняли все юридические права на его изобретение, он ходил с заплатами на коленях и подстреливал по нескольку центов на пиво у старых друзей. Он еще несколько лет толкался по участкам, оборванный и пьяный, и только в 1873 году, чтобы избавиться от этого призрака, этого живого укора общественной совести, пенсильванское законодательное собрание назначило ему крохотную пенсию…

Зачем Менделеев публиковал в своей книге о путешествии в Америку подобные факты? Они не нужны были для выполнения его поручения. Ему следовало познакомиться с федеральными законами обложения акцизом нефтяного производства. А он изучал законы, определявшие меру добра и зла в поступках людей. По этим законам Дрэку никто не делал зла, общественная совесть могла спать спокойно. Непрактичный чудак! Он сам был виноват в своих злоключениях. Помочь удержаться на поверхности человеку, который умел только творить? Это значило покушаться на его свободу. По неписанному закону капиталистических джунглей никто не должен вмешиваться, если американец хочет подойти слишком близко к пропасти.

Менделеев был неутомим. Не было границ жадности его наблюдений. Ему до всего было дело. Он замечал и жалкие, небрежно сколоченные амбары для хранения инструментов, и приземистые бараки для рабочих, и вышки, кое-как сколоченные из грубого теса. «Дело делается, видимо, настолько, лишь бы пригодно было для торговли», – замечал он. Производить надо ровно столько, сколько можно тотчас сбыть, а там хоть трава не расти! В бурении он не обнаружил никаких следов механизации. Зачем? Кризис еще не кончился, безработица в разгаре, рабочие руки нипочем.

Менделеев писал в своей книге: «В устройстве механизмов, заменяющих ручную работу, нельзя видеть ни стремления избавить людей от тяжелого труда, ни желания получать совершенство в выполнении, потому что на долю большинства людей, приставленных к машинам, выпадает труд громадный, и от них требуется большая внимательность, а где этого последнего не нужно, там работа при машинах поручена детям, в результате же нет никаких признаков совершенно выполненной работы». У кого он искал заботы о человеке? У охотников за прибылью, извлекаемой из детских жизней!..

Керосиновые заводы оказались весьма примитивными. «В перегонке не видно и следа изучения, внимания и стремления к совершенству», – писал Менделеев. Варварски непроизводительные перегонные кубы были настоящими истребителями топлива; Менделеев спрашивал, почему их не заменят более экономичными. Владельцы пожимали плечами. Зачем? Ведь сейчас кризис. Нефть дешева, уголь тоже. А переделка аппаратуры стоит дорого. Но разве у владельцев завода не болит душа за испорченное добро? Американец вежливо переспрашивал. Он не понимал вопроса. Здесь все было рассчитано до последнего цента, что выгодно, что невыгодно, что стоит беречь и чего не стоит беречь. Что ж, собственно, смущало мистера Менделеева?

О, его смущало очень многое… Великолепнейшие леса сводились на корню. На лесопильных заводах обрабатывалось только самое лучшее дерево. В крупных хозяйствах запахивались только самые лучшие участки земли. Менделеев спрашивал, почему это так. Ему отвечали: американец верит в будущее, ему естественные богатства кажутся неисчерпаемыми. Не будем этого называть варварством. Просто американец деловит, и ему свойственно несколько грубоватое отношение к природе…

Менделеев проходил километр за километром вдоль нефтеносных участков, и оказывалось, что все пологие холмы Аллеганской долины, на которых пасутся стада, все неустроенные земли с редко разбросанными фермами, все одинокие нефтяные вышки в степи принадлежат одному и тому же таинственному и безликому «Стандарт Ойл». Это было название нефтяной компании, захватившей почти весь нефтеносный район, контролирующей почти всю нефтяную промышленность. «Стандарт Ойл» – это был псевдоним банкирского дома Рокфеллеров, знак крушения идеала «свободной конкуренции». Можно было без труда установить, как это крушение произошло.

То были последствия разгула стихии «свободного капитализма» – бури очередного промышленного кризиса, пронесшегося над Америкой.

За три года до приезда Менделеева в Америку ударом «страшного краха» закончился период стихийного разлива предпринимательства. В это время закладывались сотни новых заводов, шахт, рудников, вокруг которых вскипала оргия безудержной спекуляции. Менделеев очень проницательно оценил в своей книге, как одну из главных предпосылок кризиса, горячку железнодорожного строительства, которая охватила Америку. Он отмечал «чрезмерное развитие железных дорог, не отвечающее производительности страны». Пример железнодорожного строительства действитель-

но был весьма характерен. Железные дороги в те времена удлинялись на тысячи миль в год. Наспех уложенные пути прокладывались в пустынях, где их не ждали еще никакие грузы. Именно к этому периоду относились описанные Жюль Верном при ключения Филеаса Фогга, который «прыгал» на паровозе через рассыпавшийся на глазах мост. Не брежно настланные насыпи, легкие мосты… Компа нии по эксплоатации новых линий, возникающие, как пузыри после дождя. Строительство дорог обго няло заселение новых районов. Хлынет ли по ним поток искателей, откроются ли там золотые россы пи, обнаружится ли нефть, – кто мог за это пору читься? Может случиться, что грузы потекут в дру гие места или их еще долго не будет вовсе. Дорога не понадобится. Но так как в игре принимает уча стие множество участников, средства на строитель ство притекают из тысячи рук, пестрые бумажки акций обмениваются на золото на десятках бирж, сотни маклеров собирают жатву доверчивости мел ких держателей, то о чем же беспокоиться!..

Наживающиеся на кризисе дельцы самодовольно говорили Менделееву: «Добродушное войско не может рассчитывать на победу». А для него весь вопрос был в том, за что ведется война… Он не видел никаких радостей, никаких высоких идей в жизни, которая завоевывалась ценой отречения человека от всего человеческого, ценой превращения его в волка, грызущего других волков, чтобы не быть растерзанным самому. Он печально подводил в своей книге итог своих американских разочарований: «Нажива стала единственной целью…»

Он ожидал, что в стране «свободного капитала» за наукой будет признано ее значение. Напрасные надежды! «Я обращался ко многим ученым для получения ближайших сведений о научной разработке нефтяных вопросов в Америке, – писал он. – Был немало удивлен, узнав, что ни с химической, ни с геологической стороны нет еще у американцев ответов на самые первые научные вопросы, относящиеся к нефти». И в другом месте: «Научная сторона вопроса о нефти, можно сказать, в последние десять лет не двинулась. …В Америке… заботятся добыть нефть по возможности в больших массах, не беспокоясь о прошлом и будущем, о том, как лучше и рациональнее взяться за дело; судят об интересе минуты, и на основании первичных выводов из узнанного. Такой порядок дела грозит всегда неожиданностями и может много стоить стране. Затраты на науку окупаются тем, что она видит многое заранее, предупреждает, разбирает возможное, отбирает существенное из кучи практических подробностей. В Американских Соединенных Штатах нет еще такого развития науки…»

Побывав в Филадельфии, Менделеев оттуда поехал почти прямо на запад – через Гарисбург в Питтсбург. Там его познакомили с проектом нового нефтепровода, который должен был пересечь материк. Он интересовался экономическими обоснованиями проекта. Ему хотелось узнать, как учитывались интересы развития производительных сил отдаленных районов. Еще один удар! Предприниматель, который ему демонстрировал проект, «главным поводом для проведения труб в Филадельфию… выставлял стремление… отнять по возможности у Нью-

Йорка всю нефтяную торговлю». Бизнес! – ват единственный владыка дум, стремление схватить за горло конкурента – вот единственный двигатель технического развития.

Менделеев присутствовал на торжественном обеде у морского министра, на который были приглашены дипломаты и другие министры с семействами. Во время обеда зашел разговор о суде, который происходил в то время над военным министром, попавшимся во взяточничестве. Когда подали мадеру, хозяйка, по свидетельству самого Менделеева, сказала с улыбкой:

– Вы можете пить спокойно. Это вино куплено еще до того, как мой муж сделался министром…