Текст книги "Соленый периметр (Сборник рассказов о Подводниках)"

Автор книги: Олег Мятелков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Мятелков Олег
Cоленый периметр (Cборник рассказов о Подводниках)

Олег Мятелков

Cоленый периметр

(Cборник рассказов о Подводниках)

Содержание

Рассказы:

"Мы, подводники..."

Тридцать две гайки

"Академия подводных наук"

"...Плюс патентное бюро!"

Нечто о героизме

"Здравствуй, сынок!"

"Кентавр"

"ЧП" на рассвете

Её сделали умелые руки...

Её сделали другие, но тоже умелые руки...

...Еще пол часа и всплытие

– Ну как, механик, думаешь – получится?

...Ванина била дрожь

Углекислота

Семьсот двадцать третье...

Холодно

Их лодка не вышла на связь

Все готово...

Сколько у нас воздуха?

Курс – к родным берегам

От автора:

"Периметр" государства – его граница. Как утверждают справочники, две трети границы нашей страны приходится на море. Две трети – "соленый периметр"...

Где море – там флот. Ну, а где флот, там и люди – смелые, чистые люди высокого долга, беззаветно влюбленные в свое нелегкое дело.

За тридцать лет службы автору этих строк посчастливилось пройти по всему, за исключением Каспия, "соленому периметру" державы. Десятки ситуаций, сотни знакомств, тысячи встреч с прекрасными людьми, одетыми во флотскую форму. За героями, с которыми встретится читатель, всегда стоят живые и очень симпатичные автору прототипы, ибо тогда, когда, произошло событие, родившее прозвище "Кентавр", лично он, автор, стоял дежурным по соединению. В конце концов, совсем не важна истинность имен и фамилий – я отлично помню лица героев своего повествования.

"Соленый периметр"... Не только из-за вкуса океанской воды – в нем соль трудной, но такой благородной и важной работы – защиты Отечества.

Капитан 2-го ранга запаса О. Мятелков.

"Мы, подводники..."

Матрос сидел за столом в Ленинской комнате и что-то писал. За окнами свирепо гудел ветер, а здесь было спокойно, тихо, и ровным теплом дышали батареи.

– Это еще что такое? – В голосе вошедшего офицера прозвучало неудовольствие. – В Ленинской комнате – и в шинели!..

– Виноват. – Матрос смущенно встал из-за стола. Холодно, замерз чего-то...

И он пошел к двери, на ходу расстегивая крючки.

"Замерз чего-то"... Ну что же, ему можно было поверить. Всего несколько дней назад эта подводная лодка вернулась из очень долгого плавания. Привычными для моряков были и "форма ноль" – трусы да тапочки, и беспощадное солнце над стальной палубой в нечастые моменты всплытия, и "прохладный" тридцатиградусный забортный душ в отсеке. Вот потому нормальный зимний ветерок заставляет их, крепких, здоровых парней, сейчас зябко ежиться отвыкли!

Пройдут годы. Когда-нибудь можно будет назвать и эти цифры – сутки, мили, тонны... И какой-нибудь сегодняшний первогодок еще скажет внуку: "Было такое, было... В одна тысяча девятьсот... где-то в восьмидесятых, точно!"

Так будет. А пока...

Тридцать две гайки

Третьи сутки бушевал шторм. Волна, отороченная мутно белеющим кружевом пены, прокатывалась по надстройке и, разрезанная надвое рубкой, соскальзывала за борт.

"Баллов шесть, не меньше...– мелькнула непроизвольная мысль, и офицер беспокойно посмотрел назад. – Как же не вовремя..."

Вышло из строя одно из уплотняющих устройств.

Обстановка была сложной. Наверху шел шторм, а "бойкость" района не давала командиру возможности спокойно ожидать улучшения погоды. Надо было решаться...

Информация командира была короткой. Необходимо устранить неисправность. Работать придется на верхней палубе, ночью и в шторм. Пойдут добровольцы.

Ими оказалась вся команда. Выбрали лучших.

Про Ивана Федорова офицер сказал мне коротко: "Он все может".

Вместе с коммунистом старшиной 1-й статьи Федоровым пошел и второй. Им был тоже молодой коммунист, отличный подводник, старший матрос Абаев.

... Снова по кормовой надстройке с шумом прошел водяной вал. В следующую секунду два желтых пятна света скользнули по мокрому блестящему металлу. Раздался лязг откинувшегося лючка, и два, вот уже два горящих глазка аварийных фонариков нырнули вниз, под палубу надстройки. Офицер на мостике нажал тангенту:

– Центральный, запишите: "Начат ремонт устройства..."

Потянулись невыносимо длинные минуты ожидания...

Эту, да и другую работу они уже делали, заблаговременно предвидя возможные неполадки. Командир БЧ-5 не раз и не два заставлял мотористов отдавать эти тридцать две гайки и производить нужные действия. В базе все получалось быстро и четко. Но здесь...

Не было в базе этой кромешной темноты, которую с трудом пробивает слабый свет аварийного фонарика. Не было волн, с беспощадной методичностью обрушивающихся плотными струями сверху и исподволь подкрадывающихся снизу.

Напряженно, но спокойно наблюдают за всем командир и старший помощник.

В ограждении рубки, держа в руках страхующие концы, замерли обеспечивающие. Товарищи, друзья готовы в любой миг прийти на помощь.

Где-то внизу стоят на посту акустики, трюмные, рулевые, электрики весь корабль напряженно следит за храбрецами, и каждая гайка, становящаяся на место, снимает часть этого напряжения...

...Вахтенный центрального поста поставил точку и отодвинул журнал. На страницу легла запись: "Окончен ремонт устройства..." Между записями о начале и конце работы прошло время в три раза меньше, чем предполагалось вначале.

И вот уже опять безлюдна захлестываемая волной лодочная надстройка. Два еле слышных за шумом шторма лязгающих удара – последняя проверка! – и лодка, облегченно вздохнув, тяжело оседает. Все круче наклоняясь, двинулась вперед рубка, уходя, словно в тоннель, в толщу океанских глубин. Еще минута, и снова пустынен океан, беснующийся под черным небом. Где-то там, под волной, могучий корабль уверенно ложится на заданный курс...

Уезжая домой, Федоров и Абаев увезут с собой ценный подарок – память об этой ночи. И еще раз эта ночь вспомнится подводникам, когда какой-нибудь "молодой", пыхтя и поругиваясь: "Вот же затянули, черти!.." – будет отдавать тридцать две гайки, поставленные однажды в неведомой точке океана.

"Академия подводных наук"

Заместитель командира по политчасти остановил разлетевшегося куда-то командира моторной группы:

– Ну, как дела, Борис Гаврилович?

В голосе капитана 3-го ранга явно чувствовался какой-то подвох, поэтому старший лейтенант, искоса глянув на начальство, нарочито бодро доложил:

– Все отлично!

– Все, говорите? А конференция?!

Старший лейтенант повеселел. Начался оживленный разговор...

...О сдаче экзаменов на классность решили еще в самом начале похода. Конечно, составили планы подготовки, взяли обязательства.

Но коммунистам и комсомольскому активу этого показалось мало. Пусть вокруг океан с его жарой и штормами, пусть моряки несут трудную и ответственную вахту – все равно подготовка к экзаменам должна быть фундаментальной, "академической". И естественно, сразу же возникла мысль о проведении в условиях плавания технической конференции экипажа по устройству своего корабля. Подготовка ее и была партийным поручением старшего лейтенатна Павлюка.

Прошло всего несколько дней, и на столе в кают-компании, в рубке, а то и просто на участках с более или менее ровной поверхностью зашелестела бумага, покрываясь строгими линиями чертежей. Зашуршали листами описания, потому что сразу тринадцать лучших специалистов сели за доклады.

А пока шла подготовка, неугомонный комсомольский актив взялся за молодежь. Технические викторины, вопросы только для молодых – а ну, кто лучший? Золотую медаль победителя, которую заменила шоколадка, получил и распробовал матрос Терентьев.

По решению бюро составили перечень вопросов по устройству отсеков. Цель – выявление лучшего знатока во время состязаний, которые и состоялись через несколько дней. К сожалению, рукописная история корабля не донесла для нас имен победителей...

Наконец в торжественной (если не обращать внимания на "легкомыслие" формы – трусы да сандалии!) обстановке открылась техническая конференция. Было все: и вступительное слово, и развернутые, с наглядными пособиями, доклады, и вопросы докладчикам, и даже требования соблюдать регламент. Длилась конференция два дня, и ни штормы, ни иные внешние причины не осмелились прервать ее.

А потом были и экзамены. Сидели за столом все командиры боевых частей, и каждый сдающий подвергался строгому перекрестному "допросу". Пожалуй, ни одна "базовская" комиссия не работала на экзаменах так требовательно, как эти свои собственные командиры и товарищи! Но самое важное, что никто из экзаменующихся этому не удивлялся, ибо океан каждому дал понять – так надо. Так надо для дела! И старшина 1-й статьи Дабуев, отвечая, по словам командира БЧ-5, как "профессор", твердо знал: здесь, на боевом корабле, его знания нужны нашему государству не меньше, чем знания настоящего ученого.

Ушло в море не так уж много классных специалистов. Пришло обратно почти втрое больше – испытанных морем, работой и службой.

Таким он был, дальний поход – настоящая "академия подводных наук".

"...Плюс патентное бюро!"

– Академия? – улыбается командир боевой части. – Можно, конечно, и так... Но... Видите ли, большинство из возникающих в походе технических проблем требуют не только осмысления, объяснения, – чем, собственно, и занимается в основном академическая наука! – но и практического решения. Обязательно! Причем, заметьте, при крайне ограниченной материальной базе ни складов, ни заводов в океане нет! И вот здесь, – капитан 3-го ранга многозначительно поднимает палец, – начинается творчество. Нужна смелость в решениях, нужно, скажем так, инженерное остроумине, сметливость... У наших моряков этих талантов – непочатый край!

Я давно знаком с капитаном 3-го ранга Николаем Лебедевым. По его же выражению, "крестьянский сын", ныне – первоклассный инженер-механик, он безупречно "повелевает" тысячами и тысячами лощадиных сил энергенической установки своего корабля.

– Вот, помню, прибегает штурман: помогите, механики, "выбивает" генератор! Ну, вместе сели, "раскидали" машину. Нужна, оказывается, стальная лента. Да такая, что и в ЗИПах не бывает! Что делать? И тут мой мичман Коля Семашко – спокойный такой умница! – говорит вдруг: "Есть!" – и лезет в свой сундучок. Достает оттуда... складной метр – из стальных пластинок, знаете? "Годится?" Смотрим: как будто для того и был сделан!

Теперь другая задача: как закрепить? Так – нельзя, этак – не получается... И опять же нашли выход: разрезали кусок кабеля и свинцом из оболочки зашпаклевали! И ведь до сих пор генератор – как часы!

Вспомнив что-то, Николай Иванович смеется:

– Смешно, конечно, но... Полетела однажды гибкая муфта. И ремонт несложен, и материал простенький требуется – толстая резина, а весь корабль перерыли – нет такой! Не на складе же! А через два часа докладывают: "Все в строю!" Выясняю: моряки пошарили по рундучкам и нашли чьи-то ботинки с толстенными "пижонскими" резиновыми каблуками. Из тех каблуков и вырезали деталь! Как уж они с владельцем потом объяснялись – не знаю, но от меня было им поощрение за поиск и смекалку! Вряд ли тема "Введение каблука в современную электронику" достойна диссертации, но мы с тем агрегатом горюшка потом не знали!

Офицер задумывается и, посерьезнев, продолжает:

– Встречались, конечно, и посерьезнее задачки. Помню, забарахлил у меня один преобразователь. Что ни делали – все впустую. И тут вдруг появляется у меня мыслишка:

а не образуется ли здесь меднозакисный полупроводник? Техника-то новая, опыта по использованию еще не накопили! На свой риск и страх поменял полярность. Смотрим: полный порядок! А недавно вижу в магазине книжечку, сугубо теоретическую. Полистал. Три строчки: в таких-то условиях, при высокой температуре и влажности вероятно такое-то физико-химическое явление. Да, пришлось самого себя по голове погладить: молодец, догадался! А сколько было похожих ситуаций – и не вспомнить... Так что "Академия подводных наук" – это, конечно, звучит, но справедливости ради надо прибавить: плюс патентное бюро, экспериментальный цех, ну и артель "Подводник Левша"! А что? У меня есть умелец, который в свободное от вахты время сделал точную копию значка "Мастер спорта СССР". Для чего – понятно: такому кавалеру на танцах отказа не будет!

Спрашиваю его: девушки-то, мол, интересуются небось – по какому виду мастер? Он смеется:

"Говорю им: по альпинизму. Жаль, говорю, что у вас тут гор нету, а то можно было бы потренироваться. Вместе! Вот такие вот деятели служат. Скажу откровенно, золотой народ! Нет, не только мои, так сказать, подчиненные. Весь экипаж! Море, оно, знаете, всю накипь с души, все лишнее смывает, остается ядро, а оно – крепкое, чистое, здоровое... Вон хоть наших коков возьмите...

Нечто о героизме

Спросите у любой девушки:

– Летчики, они кто – герои?

– Конечно!

– А ракетчики?

– Само собой!

– А... коки?

Уверен, что в своей женской неосведомленности ваша собеседница лишь пожмет плечиками – может, конечно, но...

И зря пожмет, потому что нет, пожалуй, на лодке столь же физически тяжелой да и такой ответственной работы, как у коков.

В отсеках плюс тридцать. Считайте, что в крошечном подводном камбузе вдвое больше. За бортом – семь баллов, и то же самое, хотя и в меньшем масштабе, в кипящих бачках электроплиты. Четырежды в сутки надо точно к назначенному сроку накормить не один десяток крепких, здоровых парней, у которых ни жара, ни качка не снижает аппетита, накормить так, чтобы день за днем поддерживался у экипажа высокий боевой и жизненный тонус. И если к тому же учесть, что на лодке нет гигантских крейсерских рефрижераторов, то вам, наверное, станет ясно, что работа коков требует искусства. Ибо разве это не искусство – приготовить из сухого или консервированного продукта нечто не только питательное, но еще и вкусное!

А они это могли – и главный старшина Иван Маркин, и старший матрос Николай Артюков. За время похода не было у экипажа претензий к работе своих "кормильцев". Конечно, страна дает на стол военному моряку все лучшее, что имеет. Но есть в тонком искусстве кулинарии нечто такое, что... Говоря откровенно, кто не знает, что домашние обеды – это не "общепит"! И ребята старались...

Грузят на лодку хлеб. Выпечен "по науке", законсервирован чуть ли не в вакуме, упакован на автоматической линии. Через год, через два вскрыл оболочку, разогрел "по инструкции" – приятного аппетита!

Ели, похваливали. Однако когда Иван собственноручно пек булочки, то в отсек приходили специально – понюхать! И становились эти простецкое – "Как мама пекла!" – булочки чуть ли не праздником. Я уж не говорю о пирожках. "Пища богов!", по выражению штурмана.

Да, есть продукты. Есть научные нормы. Есть утвержденние меню. Но если есть еще и душа...

Плов – блюдо общеизвестное: рис, мясо, того-сего немножко... Экипаж держал пари: в меню сегодня плов. Какой? Бухарский, бакинский, туркменский? И – ошибался: бачковые опять приносили новый, допустим, ходжентский. Или ереванский. Тот же рис, то же мясо, а вот это самое "того-сего немножечко" иное. Вкусно? Да. Но еще важнее, что-новинка. Что есть пусть маленькая, но приятная неожиданность в монотонной напряженности будней.

На корабль выдается соки. Разные! А все-таки лучше всего шел квас свой, корабельный, "фирменный"! Они ухитрились проращивать лук. Потом вдруг выяснилось, что экипаж есть его не желает: "Пусть лучше растет!" Приходили на "плантацию", смотрели на живую зелень и задумчиво молчали...

Вот такие они, коки. Но были они не только исключительно добросовестными, но еще и мужественными людьми.

Море коварно. В любую минуту оно может поставить человека в очень трудное положение.

Во время изменения курса лодку сильно качнуло. Плеснувший горячий бульон попал на Николая Артюкова. Положение было серьезным – в условиях жары и влажности заживление шло медленно, и корабельный доктор опасался даже, что возникнет необходимость в пересадке кожи. Конечно, в экипаже не нашлось человека, который не согласился бы ради здоровья товарища подвергнуться болезненной операции.

К счастью, обошлось без этого: молодой организм справился с травмой. Недолго пробыл старший матрос на положении больного, мужественно перенося медицинские процедуры. Заторопился к своей работе на камбузе, хотя наверняка еще очень болела в камбузной жаре молодая кожа. А как же, ведь не пассажир он на своем корабле!

Когда-то подводные лодки еще только начинали осваивать дальние районы. Один из первых экипажей был отмечен правительственными наградами. И высшие из них получили командир корабля, инженер-механик и... кок.

Так пусть же знают и помнят это те, кто, говоря о героических профессиях, забывает назвать корабельного "кормильца". "Кок-подводник" это, ей-богу, звучит гордо!

"Здравствуй, сынок!"

Дни шли за днями, и все дальше уходила родная земля. Все более непривычными для глаза становились цифры координат, заносимые штурманом в вахтенный журнал...

Есть у психологов научный термин, который в условиях дальнего похода становится жизненно важным вопросом: психологическая совместимость. Выполнение задач в условиях замкнутого пространства, ограниченной смены впечатлений и вынужденного общения с одним и тем же кругом людей требует от человека повышенной душевной стойкости, уважения и понимания других. Иными словами – высокого уровня дружбы. И если она есть, то это значит, что проблема психологической совместимости для этого коллектива решена. К этой цели – поддержке на корабле дружбы, духа высокого товарищества, атмосферы хорошего настроения – были направлены усилия командиров, партийной и комсомольской организаций.

...Самый обычный день. Время к обеду, и, звеня бачками, уже потянулись к камбузу очередные (и внеочередные) бачковые.

Внезапно в отсеках включается динамики трансляции, и голос офицера оповещает корабль, что сегодня у радиометриста Юрия Завадского – день рождения. Командование поздравляет "новорожденного" и желает ему всяческих благ.

Тут же, в центральном, Юрию вручается подарок – пластиковый мешочек с банкой компота, печеньем, шоколадом. К обеду он получает торт, изготовленный коками, и деликатес – персональную жареную картошку! И еще один сюрприз ждал сегодян старшего матроса – баяниста, певца, любимца всего экипажа, – из динамика донесся бесконечно родной материнский голос: "Здравствуй, сынок..." Заботами заместителя командира по политчасти еще перед походом был запрошен и получен от матери Юрия рулончик драгоценной пленки. Легко понять, что чувствовал сам именинник, да и любой из моряков-подводников, слушая женский голос, ставший для экипажа в эти минуты голосом матери-Родины.

Многие моряки-подводники отпраздновали свой день рождения в океане. Лучшее, что имел, дарил корабль своим именинникам, и главное – свое искреннее дружеское внимание и заботу. Звучали записанные на пленку голоса близких, и детские голосишки трогали не только отцов – каждый подводника особенно ясно понимал в эти минуты, что он находится в океане ради спокойного, безоблачного счастья всех людей великой страны. ...Столы были накрыты, как обычно, во всех жилых отсеках, но сели за них вперемежку матросы, офицеры, старшины. В двух отсеках стояли чудом попавшие сюда елки, украшенные с чисто морской смекалкой всем, что нашлось в чемоданах. Поблескивали на ветках гирлянды, сделанные из оплетки кабеля, и снег из ваты индивидуальных пакетов был очень похож на настоящий.

И вот сошлись стрелки часов. Через тысячекилометровые расстояния, через шумы, трески и разноязычную речь пробились в отсечные динамики спокойные и такие родные звуки – над заснеженными голубыми елями, над древними и вечными стенами Кремля били куранты...

И сдвинулись над узкими столами кружки со штатным подводным "цинандали" – члены братской семьи-экипажа поздравляли друг друга со вступлением в Новый год.

По всем отсекам прошел командир, поздравив каждого с праздником. И люди, сидящие в рубках, стоящие у станций, на боевых постах, взаимно желали друг другу и своему командиру успеха, здоровья и счастья – счастья сопричастности к тому великому делу, что делает вся наша страна.

Свободные от вахты веселились, пели песни под баян неугомонного Юрия Завадского. А лодка шла заданным курсом, и при очередном подвсплытии можно было увидеть в перископ, как над темным, лаковым океаном встает месяц почти такой же, как над далекой Россией. Только – рожками вверх...

* * *

Да, каждый дальний поход достоин целой повести. Этот – тем более. И пусть не будут в обиде те, чьи славные дела не названы здесь, – ни одно из них не будет забыто. Главным же мне кажется то, что услышал я в последнием разговоре с Николаем Невским – одним из самых молодых членов экипажа.

– Пришел я на лодку незадолго перед выходом. И вот сразу в такое плавание...

– Ну и как впечатление от океана?

– Отличное! Столько увидеть, узнать, понять за такое время – так ведь не каждому повезет!

– А если снова? И туда же, а то и дальше?

Он негромко, но убежденно говорит:

– Хоть завтра. Мы же – подводники!..

Идет время. И сейчас, когда пишутся эти строки, славный корабль снова, наверное, несет свою вахту далеко от родных берегов, в неведомой точке Мирового океана. Так надо. Подводники охраняют мир.

"Кентавр"

"Здравствуй, мама. У меня все нормально..."

Валька вздыхает, кладет ручку и откидывается назад. Едва слышно скрипит тугая кожа узенького диванчика. В отсеке стоит тишина, которую только подчеркивает доносящееся из-за переборки звонкое постукивание: Серега Рыжов мастерит что-то в соседнем отсеке, благо мотористов – "мотылей", по-корабельному, – в отсеке сейчас нет. От недалекой камбузной плиты, экономно всунутой в отсечную "шхеру", еще тянет теплом и чем-то вкусным. Всего полдня назад лодка пришла с моря и, освеженная большой приборкой, отпустила экипаж в базу. Валька – из невеликого числа оставшейся на корабле вахты.

"Нормально"... Какое уж там "нормально"! С чего все началось? Как там сказал Экзюпери – мы родом из детства? Так, получается...

Да... А ведь, между прочим, с нее, с мамочки, все и началось. С нее! Даже наедине с самим собой Валька не может позволить себе сказать это слово, но оно так и маячит где-то на задворках, – "эгоизм"...

Ох, как же она, мама, берегла свой покой! И, оказывается, самый лучший для того способ – запретить! "Мама, можно в футбол?" – "Это же так грубо пинаться, толкаться. Нет". – "Мама, я пойду на речку?" – "Нет-нет, это опасно!" – "Мама, можно?..." – "Нет – я же так за тебя волнуюсь!" Да, волноваться она не любила...

Вот так оно и шло: ребята играли, купались, дрались, а он, "Лерик", читал, рисовал и играл в зоологическое лото. Зато уж мамочка была спокойна: ребенок – рядом! Эх, мама, мама!..

Таким он и пришел в школу – "профессором", безнадежно отставшим от одноклассников в их сугубо мужских делах. Приходилось уже сознательно внушать себе: ничего, он покажет себя в ином, более достойном деле! Сейчас Валька с грустью вспоминает, как он, дурак, радовался, получал освобождение от физо. Вот еще: бегать на дистанциях, неизменно приходя последним, неловко швырять грязный мяч, потешая класс, мешком висеть на перекладине – да зачем ему это надо? Ему -чемпиону математических олимпиад, "ходячей энциклопедии", по Наташкиному выражению! И слова сейчас вспоминаются его, Валькины, снисходительно – небрежные: "Сила есть – ума не надо!" Подразумевалось, что он-то, Валерий Сизов, не из тех, кто будет строить свою жизнь напряжением бицепсов, трицепсов и иных многоглавых мышц: чего-чего, а уж того, что называется "серым веществом", у него предостаточно! Да и век-то какой идет двадцатый!

Да... А вышло, что и не хватило его, "вещества". На полбалла не хватило до той заветной цифры, после которой корявый термин "абитуриент" меняется на звонкое слово "студент". Потом был год в какой-то унылой конторе – для стажа! – а весной вдруг грянула для него, для Вальки, лихая, с присвистом, песня: "А для тебя, р-родная, есть почта пол-левая"... В общем, труба позвала! И вот уже на тебе почти что модный ремень с якорем и звездой на бляхе, на зябнущей голове – бескозырка без ленточки, и ты можешь считать себя первым лишь тогда, когда видишь грудь четвертого: "Р-равняйсь! Смир-рна! Для встречи спр-рава!.." И называлась все это – "учебный отряд"...

Вот там-то оно впервые и появилось всерьез, это ощущение, неполноценность. Нет, учеба шла хорошо, даже более чем, но вот остальное!

О занятиях физподготовкой даже сейчас стыдно вспоминать. Освобождений здесь не было – какое там! – и Валька стал в смене кем-то вроде Олега Попова: "Спешите видеть: Сизов не брусьях! Анонс: Сизов и штанга! Любимец публики прыгает через гимнастическую лошадь: масса эмоций и здоровый смех!" Да, вот так оно и было...

А весло?! Валька тогда понял, почему самых отъявленных негодяев ссылали раньше на галеры.

Четырехметровый деревянный "движитель" десятивесельного баркаса стал для него настоящим кошмаром. Больше того: весло казалось неким символом издевательства над здравым смыслом вообще! Век электроники, атомной энергии, космических свершений – и тут же рядом тяжеленная деревяшка, дико изматывающая работа:"Нав-вались!!!" Распухшие пальцы, лопнувшие пузыри на ладонях, словно изломанное на дыбе тело – жутко вспомнить! Правда, кое-какая силенка потом появилась, этого не отнимешь...

И все-таки самым трудным для него было не это. Главным оказалось то, что он, Валька, начал катастрофически быстро терять уважение к самому себе. Над ним – над ним! – смеялись. Правда, без злобы, добродушно, даже сочувственно, но смеялись же! Было, однако, и хуже...

В одно из воскресений, помнится, проводили общий заплыв, тренировались к Дню флота. Где-то на середине дистанции Валька с нее сошел: повис на борту страхующего яла, чувствуя, что не в силах шевельнуть ни ногой, ни рукой. Ребята тогда сочувственно промолчали, но через два дня, когда смену по штормовой тревоге бросили на спасение плавсредств, Вальку из строя вывели: ненадежен. Забившись в щель между стеллажами в баталерке, он ревел, как второклассник...

Валька сник. Это слово, пожалуй, наиболее точно соотсетствовало состоянию, в котором он тогда пребывал. И все-таки он еще не терял надежды: вот будет выпуск, будет служба на боевом корабле, и уж там-то! А оказалось... Оказалось, что и здесь, на лодке, Валька ощущает ту же свою... второсортность, что ли? Служба то и дело требовала действий, уверенных и энергичных. И – не получалось! Нет, не в физических нагрузках суть – силы, как ни странно, у Вальки хватало на любые операции! Мучило другое – какая-то проклятая робость в обращении с отданными ему в подчинение могучими силами. Он боялся их, как еще в школе боялся мальчишек, заранее зная: "они" сильнее его! Все!

Он брался, например, за клапан воздуха высокого давления, отлично понимая, что ни на что другое, кроме как "открыть – закрыть" клапан, не способен. Валька решительно проворачивал вентиль, раздавался неистовый "штатный" рев, а у него начинали дрожать руки и помему-то холодело в животе. Казалось, что вот-вот что-то должно случиться и, когда "это" произойдет, он, Валька, не сумеет ничего сделать, ничего! Он не верил себе, в сознании уже четко определилось: любой его успех – случаен. На самом же деле он просто не способен виделись взгляды – снисходительные, насмешливые, сочувственные... Может быть, их и не было вовсе, но Валька их видел. Самому себе можно было признаться: хотелось пророй исчезнуть, уйти куда угодно из этого мира жестких прямых линий. "Как Паниковскому – закрыть глаза!" – с горьким злорадством думает о себе Валька...

Лязгает переборочная дверь. Шлепая сандалиями, по отсеку идет Серега Рыжов. Останавливается в проеме выгородки:

– Конспект на родину?

– Да вот... – растерянно говорит Валька и кладет руку на лист. – Матери надо написать.

– Ха! – подмигивает Серега. – Матери! Да не смотрю я, не смотрю... Матери! Матери – открыточку в месяц, и порядок! Травишь небось какой-нибудь про шторма да тайфуны! По себе знаю: такое иной раз загнешь, что потом сам удивляешься – и чего это без ордена ходишь?

– А что это у тебя? – кводит Валька разговор в сторону.

– Это? – Серега разжимает грязные пальцы. На ладони лежит непонятная железка. – Послесарил маленько: чегой-то блокировка барахлит. Вот – ума ей добавил, пойдет, как молодая! Ну ладно, пиши дальше, писатель!

И снова в отсеке тишина. И снова повис в бессилии кончик ручки над белым, как флаг капитуляции, листом бумаги.

Может, об этом вообще лучше не писать? О чем тогда? О службе – нельзя, хотя она вообще-то и очень интересная – подводник же! О товарищах? О товарищах... Вальке все время кажется, что они, эти, в общем-то, отличные парни, видят его насквозь – его неловкость, постоянную его тайную робость, боязнь в чем-то не сдюжить, промахнуться... Правда, молчат. Из снисхождения?

Взять того же Серегу Рыжова, по прозвищу Мухомор, соседа по койке. Ну да – Серега понятия не имеет о теореме Ферма, считает, что Гайна, Гвиана и Гвинея – одно и то же, и ржет от слов "черная дыра", столь ныне популярных. Все это так. Но зато он, Серега, спокойненько, словно игрушку, крутит метровый ходовой переключатель, бесстрашно лезет в любую коробку и напряжение определяет чуть ли не пальцем: "Во шибануло – на все двести двадцать!" У него потрясающая реакция, завидный аппетит при любом числе баллов и неистощимый оптимизм на пестрой от веснушек – "Мухомор"! – круглой физиономии. Вот и сейчас: "Ума ей добавил!" Раз – и "добавил"! Взял молоток, зубило, рашпиль и добавил! Отличный он парень, Серега, но он – свой этому миру. В отличие от Вальки, он вошел в него, как болт в гайку, и именно потому Вальке с ним и такими, как он, трудно, как трудно, наверное, приемышу в хорошей, доброй, но в чем-то чужой для него семье... Валька снова вздыхает. Потом решительно закрывает тетрадку и идет в центральный пост. Через час ему заступать на верхнюю вахту, так что нужно привести себя в порядок. Валька влезает в шахту рубочного люка, и воздушный поток мягко, по плотно садится ему на плечи – идет вентиляция аккумулятороной батареи...

Поднявшись на мостик, Валька протискивается в узком проходе ограждения рубки и, скрипнув трапом, выходит на пирс.

Над бухтой лежит ночь, и в этой кромешной тьме якорные огни лодки кажутся неожиданно уютными, почти что домашними. У борта корабля еле слышно посапывает море, и шаги вахтенного на пирсе слышны отчетливо и гулко. Через час Валькина очередь размеренно и спокойно двигаться вдоль по-ночному тихого корабля. Однако сейчас верхний вахтенный явно чем-то взволнован. Он то останавливается, то торопливо идет, почти бежит, от одного края пирса к другому.

Валька идет к нему.

– Э, ты чего, Симагин?

– Тихо, – шипит вахтенный. – Слушай!