Текст книги "Избранное. Том 3. Никогда не хочется ставить точку"

Автор книги: Олег Куваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 25 страниц)

Ольховик приказал принести трос. Самолет сбросил его примерно в пяти километрах от базы. Бухта весила около ста пятидесяти килограммов, и тащить эту тяжесть по кочкам было трудновато. Выручила одесская смекалка Роба Байера: трос размотали и понесли его на плечах растянутым. Наверное, эта стометровая процессия заросших бородами, оборванных людей со стороны выглядела довольно комично.

Мы шагали по увядающей осенней тундре и как-то не думали, что начинается пресловутая геологическая романтика. Мы верили, что выкрутимся.

Вечером Ольховик устроил «большой хурал». Так по тувинской привычке назвал он общее собрание. Было решено разбить партию на две части, ибо съемка не должна прекращаться и в то же время на дальние участки можно было добираться только своими силами, перенося на себе весь груз. Одна группа должна была забрасывать на спине грузы и выкапывать тракторы, другая – продолжать маршруты и вести съемку.

Мы со Славкой записались в команду чернорабочих – на подноску грузов и работу киркой и лопатой. Ольховик, который был высокого мнения о нашей выносливости и потому брал нас с собой во все маршруты, пробовал нас урезонить, но мы со Славкой решили, что впереди спортивная зима, и лишние мускулы, которые мы заработаем «в неграх», не помешают. По видимому, студенческое легкомыслие – «наука не уйдет», – действует до последнего курса.

9

Человек – переносчик грузов для «десанта» снаряжается по сложной, выработанной многолетним опытом системе. Вначале на спину надевается рюкзак. Потом на грудь прикрепляется тючок «привьючки» из палатки или спального мешка. Этот тючок противовес позволяет выпрямить немного спину, согнутую рюкзаком. На тючок сверху кладется ружье, которое всегда можно схватить из этого положения. Затем в одну руку берется ведро с примусом или посудой, в другую – бидон с керосином. Можно идти. На этой работе я понял, почему в съемочных партиях редко встречаются люди старше сорока пяти лет.

Самым пожилым среди нас был Андрей Петрович. Нельзя писать об этом человеке без чувства глубочайшего уважения. Измотанное за тысячи пройденных по Северу километров, сердце его сдавало: он шел обычно позади всех. Не было случая, чтобы он позволил кому-либо из нас помочь ему или выбрал себе более легкий груз. Все это делалось незаметно, без слов, но именно молчаливая профессиональная гордость опытного геолога действовала на нас сильнее всего.

Наградой после каждого изнурительного десятичасового перехода служила лошадиная доза чая, заваренного в громадном чайнике. После чая мы отправлялись обратно на базу, оставив в тундре одинокие палатки «десантников». Им предстояли рабочие маршруты, а мы должны были навещать их раз в неделю, доставляя заказанный груз и забирая собранные коллекции геологических образцов.

В промежутках мы превращались в землекопов. В первые же дни выяснилось, что плывучий грунт крепко держит машины. Тундра вокруг тракторов превратилась уже в какое-то громадное болото, и посреди этого болота, как островки, торчали кабины тракторов. Мы сняли обшивку с саней, собрали доски со всех консервных ящиков и попробовали крепить борта ямы. Это частично удавалось: грязь снова заполняла ее не с такой скоростью. Тогда был объявлен аврал, мы работали в три смены, меняясь через три часа на сон и еду. И наконец один трактор был освобожден до гусениц. Но случилась новая беда – он не желал заводиться. Двигатель был забит спекшейся в камень грязью. Оба тракториста сутки бились около него, но вдруг пошел дождь, яма заплыла жидкой грязью, и вся работа пошла насмарку.

Нависла угроза срыва работ. У партии оставалось не заснятой еще солидная тундровая территория, где объем работы был выбран именно в расчете на тракторные передвижения. Но тракторы стояли. Рассчитывать же на какую-то помощь из бухты Провидения, разумеется, было невозможно.

Об этом знали и те, кто находился в «десантах». Съемщики Кольчевников, Ольховик, Попов «закатывали» невероятные по длительности маршруты. Все ходили небритые, многие даже не умывались, ибо сил оставалось только на работу, еду и сон и еще раз на работу. В несложных по геологическому строению участках Ольховик разрешил самостоятельные маршруты студентам геологам Вите Огоноченко и Робу Байеру. Общая геологическая схема была уже ясна, и допущенные ребятами ошибки можно было заметить и выяснить проверкой.

Начавшийся в первых числах августа дождь сыпал и сыпал без перерыва. Копать жидкую грязь вокруг тракторов было бессмысленно, как бессмысленно вычерпывать стаканом чашу работающего фонтана. Но все таки! Но все-таки ее копали, ибо что-то же надо было делать. Партия, не выполнившая план съемки, явление столь уникальное, что память о нем остается в геологических летописях на долгие годы. Ей богу же, никому не хотелось, чтобы его фамилия фигурировала в таких мемуарах и накладывала пятно на профессиональную честь, к которой очень серьезно относятся все геологи. Но дело даже заключалось не в этом. Каждый сезон, каждый год и почти каждая съемочная партия попадает в передрягу вроде нашей, и всегда находится какой-то выход. Мы надеялись на чудо. И чудо пришло!

К десятому августа прекратился дождь. С утренними заморозками пришло солнце, наступила золотая и лучшая пора на Чукотке – желтая августовская осень. В один из этих дней мы были разбужены стуком тракторного двигателя. Все выскочили из палаток и увидели, как со склона медленно медленно ползет какое-то обляпанное грязью чудище. Трактор остановился, и из кабинки выскочил Вася Клочков. Кто-то вытащил ракетницу и запустил в небо ракету. Громыхнули двустволки. Качали Клочкова. Кончилось тем, что кто-то закричал «пожар». Оказалось, что от ракеты загорелась тундра. Все кинулись тушить, ибо пожар в тундре – бедствие. Он уничтожает сотни километров ягельника, а ягелю для роста необходимы десятки лет. Пожар тушили быстро. И лишь после этого Клочкову, всегдашнему неудачнику, а ныне герою дня, удалось рассказать, как он «сотворил чудо в пустыне». Оказалось, ночью ему удалось завести «пускач», и так на «пускаче», не заводя дизельный двигатель, он включил передачу и медленно, на сантиметровой скорости, вывел трактор из ямы.

Через пять дней колонна уже шла на юг в полосу Приморской тундры; Начались последние маршруты сезона. Вода в мелких озерцах уже покрывалась льдом. Журавли вели перекличку из конца в конец, и неловкие, беспорядочные пока еще косяки гусей тянулись и тянулись на запад к заливу Креста, на последнюю перед отлетом откормку. По вечерам над тундрой повисали фантастические закаты. Небо наполовину пылало оранжевым грозным пламенем, и горы на горизонте стояли черными молчаливыми силуэтами.

Тракторы после случившейся передряги то и дело выходили из строя. Но осень, заморозки и удивительная янтарная чистота воздуха возбуждающе действовали на людей, и почти все без устали изо дня в день закладывали сорокакилометровые маршруты. Планшеты топографической основы покрывались линиями геологических границ. В этой работе незаметно пришел сентябрь.

10

В первых числах сентября Ольховик решил отправить из партии груз и откомандировать студентов. Кадровый состав оставался на месте.

Партии еще предстояло провести увязку с соседней территорией занятой другой экспедицией в прошлом году. Геологи должны были продолжить маршруты на их участок точно так же, как наши границы были перекрыты маршрутами прошлогодней партии. Такое «перекрытие» листов карты обеспечивает жесткий контроль над съемками.

Из Уэлькаля нам дали радиограмму, что колхозные вельботы прибудут за нами к охотничьей избушке мыса Нутепельмен у входа в залив Креста седьмого сентября. На вельботах мы должны были пересечь сорокакилометровый залив, добраться в Уэлькаль и оттуда уже в Москву.

Утром седьмого Ольховик не дал нам долго прощаться. Трактор взревел, и мы, прижавшись друг к другу, на шаткой волокуше из железного листа махали руками оставшимся ребятам. Они стояли у выгоревшей на ветрах и солнце палатки, бородатые парни в заплатанных телогрейках, и смотрели нам вслед.

До мыса Нутепельмен было от базы около пятидесяти километров. Мы сидели, убаюканные грохотом дизеля и колыханием волокуши. Освещенные солнцем холмы стояли на горизонте, блестели озера. Неожиданно трактор взревел, раздался грохот, визг металла – и все стихло. Из кабинки выскочил побелевший Леша Литвиненко и бросился к двигателю.

Конец, – сказал он через минуту. – Блок разорвало. Теперь и завод не починит.

После недолгого совещания мы простились с Литвиненко. Он отправился пешком обратно на базу, чтобы с другим трактором забрать волокушу, которая еще могла понадобиться. Его трактор, несший службу до конца сезона, теперь останется в тундре и будет ржаветь десятилетиями как памятник о работе геологов.

Мы взвалили на спину рюкзаки и пошли к мысу, ибо таков был полученный нами приказ. В партии оставалось совсем мало продуктов, все дальнейшие работы требовали высокой квалификации, и Ольховик избавлялся таким образом от лишних ртов.

К вечеру мы уже вышли на берег залива. Нас встретили запах йода, ленты морской капусты, которая в изобилии растет в Беринговом море, и нерпы. Нерпы десятками торчали из воды у самого берега и разглядывали нас черными громадными глазищами. Мы проходили мимо, они ныряли, обгоняли нас под водой и снова смотрели. В этом почти человеческом молчаливом любопытстве было что-то пугающее.

Ночью, валясь от усталости, мы вышли к мысу Нутепельмен. Два узких вельбота белели на берегу, охотники уже приплыли за нами. Их мы нашли в землянке живущего здесь промысловика-одиночки. В уютной теплоте сложенного из торфа, камней и кусков дерева домика они сидели вокруг пылающей железной печурки, и на печурке той конечно же кипел громадный чайник. Чай разливала Анютка, крохотная девчурка, дочь промысловика. У Анютки весной умерла мать, и она сейчас изо всех сил исполняла обязанности хозяйки: вытирала чашки сухой травой, наливала чай, а в промежутках уходила в угол к своей любимой кукле.

Ночью нагрянул шторм и продержал нас здесь четыре дня. За эти четыре дня мы почти целиком съели молодого моржа, убитого охотниками по дороге; и никто из нас об этом «потерянном» времени не жалел, ибо все наши дни были посвящены серьезнейшим беседам с Анюткой и осмотрам ее многочисленного хозяйства, в котором детские игры сочетались с настоящими заботами женщины чукчанки. Анютка умела все это делать с уморительной детской серьезностью. Мы оставили ей ворох «богатств», ибо Анютке еще предстояло коротать долгую зиму, без общества других детей, наедине с отцом, а в школу лишь через год, хотя она уже заботливо, до дыр изучила свой первый букварь.

Она провожала наши вельботы на берегу в крохотном меховом комбинезончике, который носят на Чукотке дети, в красном платье поверх комбинезона и красном платке. В этом наряде среди гальки пустынного берега она казалась мне олицетворением Чукотки, застенчивой ласковости, на которую способна только эта страна. И уж тут-то я твердо знал, что через полгода вернусь на Чукотку, сразу же как только напишу диплом и получу первоначальное право на звание инженера.

Глава 2
Чукотское золото

1

Так оно и случилось. В феврале следующего года я очутился в противоположном от залива Креста конце Чукотки, на берегу Чаунской губы в приземистом бараке древних времен. По углам барачной «залы» лежали маленькие сугробики снега, посредине пылала адовым жаром громадная железная печь, а вдоль стенок выстроились семьдесят коек. На койках спали инженеры и техники геологического управления поселка Певек. Все мы ждали скорого выезда в тундру на полевые работы. Барачное житье объяснялось тем, что в Певеке катастрофически не хватало квартир. Самолеты полярной авиации ежедневно доставляли в Апапельхино людей всех мыслимых разумом специальностей – от теплоэнергетиков до продавцов. Многие почти сразу уезжали «на глубинку» – в тундровые и трассовские поселки. Но, несмотря на это, в Певеке в 1958 году сложилась ситуация, когда на одно «койко-место» приходилось несколько человек. Все это происходило оттого, что на Чукотке наконец открыли промышленное золото, полувековая история поисков которого заслуживает специального рассказа.

Три цитаты на тему чукотского золота:

«Перебирая в своей памяти все, что мне было известно о геологии Аляски и противоположных частей Азии, я вспомнил работы, которые говорили о древнем соединении Азии и Америки. Эти мысли послужили первым толчком, направившим меня в сторону смутных соображений о возможном продолжении на Чукотском полуострове золотоносных образований северной части Аляски».

К. И. Богданович, 1900 год.

«Многие иностранцы обращаются в русское консульство в Сан-Франциско с запросом об условиях поисков золота на русской территории».

«Очерки Чукотского полуострова», 1900 год.

«В этом году получены новые данные о золотоносности речки Нана-Ваам и оценена их перспективность. Уже сейчас ясно, что необходимо вести подготовительные работы для разведки».

Докладная записка геолога Жилинского, 1943 год.

В 1899 году в городе Номе на Аляске имелось около тридцати тысяч человек без работы. Этих людей привлек золотой бум Клондайка, но они опоздали к дележу золотых участков. Все хотя бы мало-мальски перспективные на золото земли давно были застолблены, поделены и переделены. Ожидалось, что летом корабли доставят из Сан-Франциско еще около десяти-двадцати тысяч человек, продавших все, чтобы добраться до Аляски.

В этих условиях в Номе и возник неплохо сформулированный слух: на Аляске лишь голова золотого тельца, сам золотой телец находится на Чукотке. Около десяти тысяч наиболее отчаянных старателей решили выйти к берегу Берингова пролива, чтобы перебраться на неведомый, неизученный, никем не застолбленный русский берег, тем более что побережье не охранялось. Американских старателей будоражили сведения, которые доставляли в Ном агенты – скупщики оленей, плававшие вдоль побережья Чукотки в последние годы. По слухам выходило, что в районе мыса Сердце Камень, в бухте Провидения, в Колючинской губе и в губе Святого Лаврентия золото можно грести лопатой. Вторжение старателей с Аляски намечалось на будущий, 1900 год. Слухи достигли Петербурга и взбудоражили его. Тут-то и появилась небезызвестная в истории международных афер того времени фигура полковника Вонлярлярского. Неведомыми путями он в кратчайший срок раздобыл концессию на поиски и разработку золота на Чукотке «на особых условиях». Надо сказать, что этой концессии добивались многие, особенно иностранцы, но все они получали отказ. Для Вонлярлярского ведомственная машина закрутилась с необычайной быстротой. Вслед за получением концессии он добился также, чтобы в лето 1900 года в территориальные воды у побережья Чукотки был послан русский военный фрегат «Якут» для охраны побережья от вторжения поселенцев с американского берега, а точнее, для охраны его концессии.

Поисковую экспедицию Вонлярлярского должен был возглавить геолог Богданович, о котором я уже упоминал. По странной логике событий экспедиция, которая должна была закрепить русский приоритет на Чукотке, снаряжалась в Сан-Франциско, отправлялась на американском судне с норвежской командой. В качестве рабочих везли китайцев, инженерами были в большинстве англичане. Лишь позднее выяснилось, что Вонлярлярский был подставной фигурой. За его спиной стоял ряд английских банков, которые опоздали к дележке клондайкского золота и решили во что бы то ни стало компенсировать упущенное на Чукотке.

Между тем слухи о намечавшемся вторжении американских старателей на Чукотку получили и официальное подтверждение.

Концессия Вонлярлярского приобретала как бы национальное значение. В этих условиях экспедиция Богдановича была сформирована в срочном порядке. 27 мая она отплыла из Сан-Франциско на шхуне «Самоа» и взяла курс к бухте Провидения, имея на борту кроме норвежской команды десять русских, девять англичан и четырнадцать китайцев рабочих.

Богданович, как геолог, отвечал за геологическую часть экспедиции, личным же представителем Вонлярлярского на судне, был инженер – англичанин Бекер.

«В течение всей экспедиции мне приходилось выдерживать глухую борьбу с иностранными ее членами», – писал Богданович.

В бухте Провидения Богданович не застал «Якута», но зато обнаружил здесь судно «Прогресс», принадлежавшее владивостокскому купцу – англичанину Бринеру. На борту судна находился представитель Иркутского горного управления, который был уполномочен «отвести г. Бринеру любой участок, который тот пожелает застолбить».

Между экспедициями Бринера и Богдановича разгорелась борьба, достойная приключенческого романа. Оба судна прятались друг от друга в скрытых местах побережья и вели разведку на золото, тщательно скрывая друг от друга ее результаты. В течение лета к побережью несколько раз подходили американские суда, которые, однако, быстро удалялись, узнав неведомыми путями о приближении русского военного брига.

Между тем на «Самоа» разгорелась тройная борьба: между капитаном судна и Богдановичем, между Богдановичем и английской частью экспедиции. Англичане имели достоверные по их мнению, сведения о местонахождении золота. Богданович хотел провести планомерное исследование побережья, капитан Янсен и команда пили и занимались скупкой мехов у прибрежного населения в обмен на спирт, что категорически запрещалось существовавшими в то время законами Российской империи. Богданович наивно полагал, что сможет запретить им продавать спирт прибрежному населению.

Во время захода шхуны в Ном для мелкого ремонта и пополнения запасов угля Янсен отказался следовать обратно к Чукотке. Английская часть экспедиции сошла на берег, так как уже успела убедиться, что их сведения о «точном» местонахождении богатейших месторождений золота на Чукотке не более как фикция. Золото было всюду, но это были знаки в шлихах, а никак не промышленные россыпи.

Экспедиция закончилась крахом. Единственным ее результатом явилось то, что на Чукотке было подтверждено повсеместное распространение знакового золота. Существование промышленных россыпей по прежнему оставалось неизвестным.

В позднейшие годы одиночки старатели на свой страх и риск вели поиски на Чукотке. И опять таки они встречали только знаки.

Некоторый успех был достигнут в 1913 году в горах севернее Анадырского залива. Здесь было обнаружено промышленное золото в хребте, так и названном Золотым хребтом. Месторождение оказалось бедным, и работы вскоре прекратились, так как доставка оборудования и необходимых припасов требовала неимоверных затрат.

Уже в советское время на Чукотку приезжало несколько небольших экспедиций треста «Союззолото», которые подтверждали наличие золота на Чукотке и опять таки ничего не могли сказать о промышленных месторождениях. К началу сороковых годов интерес к чукотскому золоту угас. В районе Певека были найдены богатые месторождения олова, а одна из геологических концепций гласит, что олово и золото трудносовместимы в одной геологической провинции.

В 1940 году геолог Р. М. Даутов, работавший на реке Ичувеем к северо-востоку от Певека, обнаружил в россыпях незначительное весовое золото. Три года спустя работавший в этом же районе геолог Г. Б. Жилинский обнаружил, что в ряде мест в бассейне реки Ичувеем золото встречается иногда в значительных весовых количествах. Жилинский написал докладную записку с обоснованием более тщательных поисков золота и разведки его шурфами, но десятилетия предыдущих неудач позволили многим скептически отнестись к возможности обнаружить промышленное золото на Чукотке.

Удача пришла в 1949 году к партии, руководимой В. А. Китаевым. В ручьях бассейна все той же реки Ичувеем он обнаружил весовое золото. Еще дальше к востоку геолог В. П. Полэ обнаружил перспективные участки на реке Паляваам.

Но все это была старая история. Наличие признаков золота на Чукотке, может быть даже мелких россыпей, никто и не думал отрицать. В крупные месторождения, однако, никто не верил, а для Чукотки необходимо было именно крупное месторождение, которое оправдало бы громадные затраты на постройку прииска, дороги к прииску и так далее.

Центром геологических поисков на Чукотке был поселок Певек. Давно уже тундра засосала останки ручных буров «Эмпайр», доставленных американскими старателями. В восточных прибрежных поселках доживали дни те, кто был заброшен на Чукотку центробежной силой аляскинской золотой лихорадки и не смог отсюда выбраться; Доверчивым приезжим все еще продолжали рассказывать байки о золотых мундштуках, которые делают себе из самородков чукотские пастухи. Но в серьезное чукотское золото мало кто из серьезных людей верил.

Певек, основанный в 1929 году как культбаза и фактория, жил на олове. Олово было найдено в образцах, доставленных отсюда в 1903 году С. В. Обручевым. Олово – стратегический металл. Месторождений его в мире не так уж много. Именно во время войны вокруг Певека возникли прииски, имевшие касситерит [7]7
  Касситерит – один из главных оловосодержащих минералов.


[Закрыть]в россыпях, и рудник «Валькумей» на мысе, откуда были доставлены знаменитые обручевские образцы; Геологическое управление Певека целеустремленно занималось расширением границ открытой оловянной провинции, золото считалось попутным металлом, в перспективы которого трудно было поверить.

Судьба свела в Певеке главного инженера управления Николая Ильича Чемоданова, работавшего ранее в колымском золотоносном районе и уже имевшего звание лауреата Государственной премии за открытие одного из крупных колымских месторождений, и прораба Алексея Константиновича Власенко, который не имел ровно никакого геологического образования, кроме практики в экспедициях. В устной истории чукотского золота эти два человека играют решающую роль.

Н. И. Чемоданов, возможно, по интуиции старого «золотаря» поверил в чукотское золото, но, как опытный руководитель, знал, что средства на поиски и разведку можно получить только под реальные, весомые доказательства его существования. В 1953 году партия Китаева вновь вернулась на реку Ичувеем. Прорабу партии Власенко удалось сделать недостижимое: каким-то неведомым нюхом угадывая богатые места, он с простой старательской проходнушкой намыл первый килограмм чукотского золота. Килограмм это было уже весомо. Поставленные разведочные работы выявили в притоках реки Ичувеем промышленные россыпи золота.

После этого золото, которое пряталось в течение пятидесяти лет, как будто сдалось: новые месторождения были открыты к западу от Певека на реке Баранихе, к югу на Анюе, к востоку на мысе Шмидта и на реке Паляваам. Все это было уже через годы, но в большинстве этих открытий так или иначе участвовал поисковик Власенко. Воистину природа наградила этого молчаливого тучного человека каким-то шестым геологическим чувством. Он умер на мысе Шмидта в зените легендарной славы открывателя золотых месторождений.

Перед смертью он успел «намыть» еще одно месторождение – то, где сейчас прииск «Полярный». За Власенко в последние годы крепко охотились журналисты. Но человек, непосредственно участвовавший в открытии многих крупных месторождений, живая история чукотского золота, не имел нужной для журналистов изюминки. Это был склонный к полноте украинец, даже без обычного украинского юмора. Но он был великолепный и неутомимый тундровик. Я ходил с ним в маршрут, когда он контролировал промывку на одном ручье, объявленном по прежним поискам безнадежным. Так вот на этом самом контрольном опробовании на «пустом» ручье он при мне извлекал из лотка «тараканы» с полногтя величиной. Сейчас опять таки на том месте прииск. Вряд ли это можно объяснить только добросовестностью, тем более что образования Власенко не имел никакого. Просто в этом человеке сидел талант геолога поисковика.

В 1958 году «золотой век» Певека еще только начинался. По вечной мерзлоте пробивалась трасса к тому месту, где Власенко намыл старательской проходнушкой первый килограмм золота. Расширялось геологическое управление.

Уже в то время перед геологами встала задача теоретически осмыслить факт открытия новой золотоносной провинции на громадных пространствах Чукотской тундры, в ее горах и в долинах ее рек. Нечто подобное сделал в тридцатых годах член корреспондент АН СССР Юрий Александрович Билибин, который по первым признакам золота обосновал и предсказал открытие знаменитого Колымского золотоносного пояса. Однако с тридцатых годов геология ушла вперед. «Теория» чукотского золота требовала данных на уровне середины XX века, в частности данных геофизики. В идеале геофизические данные должны были вскрыть структуру земных пластов, особенно на участках, которые недоступны взгляду геолога. Необходимо было уяснить структуру дна Чукотского и Восточно-Сибирского морей и увязать воедино разрозненные блоки изученных структур Колымы, Чукотки и острова Врангеля.

Как всегда, работы начинались медленнее, чем бы это хотелось и чем требовала обстановка. Геофизическая база Певекского управления была еще слаба: небольшой набор старой аппаратуры и несколько техников самоучек.

В качестве «пробного камня» было предложено организовать геофизическую партию, которая должна была рекогносцировочно получить геофизические характеристики гравитационного и магнитного полей в «ближайших окрестностях» Певека.

Проект этот утвердили.

2

На юг от Певека, между побережьем Чаунской губы и Анадырским нагорьем, расположена обширная Чаунская Низменность. Низменность как бы продолжает на юг впадину губы. Горы Нейтлин, пологие холмы Мараунай и Чонай отделяют ее от долины реки Баранихи на западе. Холмы Чаанай и Теакачин отделяют Чаунскую низменность от долины Паляваама – одной из крупнейших рек Чукотки. Чаунская низменность покрыта равниной, озерной тундрой и почти недоступна для обычного геологического изучения. В то же время знание ее структуры и мощности наносов в ней являлось принципиально важным.

С востока Чаунскую губу ограничивает обширный остров Айон, известный среди полярников тем, что является самым малоснежным местом в советской Арктике. Происхождение острова Айон было совершенно неясным, так как он сложен песками и торфяниками четвертичных отложений и геологические исследования коренных пород были на нем невозможны.

Вообще, весь этот район относился к наименее изученным даже географически. Чаунскую низменность пересек на оленях капитан Биллингс зимой 1791 года, оставив в дневниках весьма мрачное ее описание.

В 1907–1908 годах здесь прошёл исправник Калинников, который написал после путешествия небольшую книгу, являющуюся нынче величайшей библиографической редкостью.

Географическую схему района составил по настоящему только С. В. Обручев, экспедиция которого базировалась в Певеке в 1929–1931 годах. Около острова Айон зимовала в 1919 году шхуна Амундсена «Мод». За год до нас на острове Айон и на Чаунской низменности побывала геологическая экспедиция Константина Паракецова, которая дала, пожалуй, первые сведения о геологии района. Вот и все.

Состав партии укомплектовался достаточно быстро. В нее попали только что окончивший МГУ геофизик Анатолий Бекасов и техник Саша Шилов, круглолицый, спокойный до флегматичности сибиряк из под Омска. В начале апреля нам выделили из только что доставленной группы вербованных восемь рабочих.

В середине апреля партия была окончательно укомплектована, и мы отправились из Певека на тракторных санях в устье Чауна. Под базу партии выбрали место бывшей фактории Усть-Чаун, существовавшей еще с начала века. В Усть-Чауне остался один домик, бывшая пекарня, штабеля ржавых бочек из под солярки, разломанный тракторный двигатель, старое кладбище и неизвестно откуда взявшийся ржавый японский катер.

Мы выехали из Певека 22 апреля около шести часов утра и через три километра, когда поселок исчез за тундровыми увалами, остановились на ночевку. Тракторист дядя Костя хотел спать. Надо сказать, что в пятидесятых годах трактористы в Певеке были хозяевами положения. Снабжение приисков, стационарных разведочных экспедиций, заброска самых дальних партий зависели от них.

Они делали сотни километров по зимней и летней тундре, проваливались с тракторами под лед, замерзали, по нескольку суток сидели за рычагами без сна. В этих условиях при геологическом управлении образовалась своеобразная каста людей, способных работать выше мыслимых человеческих возможностей. Слабый человек здесь просто не выдерживал. Таким был тракторист в тундре.

Но когда этот самый тракторист попадал в поселок, становился капризен, как примадонна. Приказы для него попросту не существовали, ибо эти прокаленные мужики знали тысячу и один способ, как обойти любой приказ. Среди начальников партий имелась целая подборка легенд, где главным действующим лицом был тракторист. Существовал также целый свод приемов, как выманить его из поселка. Здесь все основывалось на понимании страстей и способностей человека, на неписаном кодексе чести. В кодекс чести тракториста, например, входило доставить партию, коль скоро он взялся ее доставить, и не угробить машину где-нибудь на полутысяче неезженых тундровых километров.

Дядя Костя справедливо считался одним из корифеев. Это был совершенно седой старик с выбитыми или потерянными где-то зубами. Позднее я с удивлением узнал, что дяде Косте всего навсего сорок семь лет. Жил он на Чукотке в трудные времена.

Трактор швыряло на снежных застругах, обломки всторошенного льда крошились под гусеницами. В кабинке стояла адова жара от перегревшегося двигателя, солярки, табачного дыма. Через каждые полчаса дядя Костя останавливал трактор и клал на потную голову комки снега. Потом вынимал из под сиденья термос с дегтярной заваркой чая. Потом садился за рычаги.

На загруженных доверху санях, забравшись с головой в спальные мешки из оленьего меха, лежали рабочие. Смешно сказать, все они пять дней назад прилетели самолетом из под города Мурома. Владимирские мужички. Никто из них не видел ни Севера, ни тундры, не знал геологической жизни. Сейчас ребята были просто ошарашены быстротой событий: село – самолет – Апапельхино, и вот их везут черт те куда, в невиданную глушь, для неведомой работы.

Базу мы устроили быстро. Жилой дом, выстроенный еще в те времена, когда Олаф Свенсон открыл здесь торговый пункт для чаунских чукчей, состоял из двух комнат. В одной из комнат размещалась никогда не гаснущая плита, на которой вечно кипела громадная кастрюля с чаем, пекся хлеб, здесь был клуб и техсовет партии. В бывшей пекарне удалось приладить нары и организовать общежитие. Какую-то неизвестного назначения фанерную будочку мы приспособили под баню.