Текст книги "Избранное. Том 3. Никогда не хочется ставить точку"

Автор книги: Олег Куваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 25 страниц)

– Нет, Олег, – отвечают. – Ты со Шпаликовым дружил?

– Не было такого. Сшибла нас когда-то судьба на повести моей „Азовский вариант“. Обаятельный парень и башка, видно, светлая.

– А он тут позавчера был. Увидел на столе твой сценарий. Усмехнулся. Олег, говорит, в сценарии пошел. Зачем ему это? Он парень хороший. Ему в кино делать нечего.

– Ну спасибо. Передайте ему мой искренний привет и добрые пожелания.

– Не можем передать.

– Почему? – Повесился он вчера.

– Запой?

– Нет. Вотрезве.

– Извините, – говорю. Вышел я в шикарные и бездушные мосфильмовские коридоры, нашел пустой километр из них, закурил и вознес господу молитву за врачей Гену и Андрея. Не оказалось таких рядом со Шпаликовым, как не оказалось таких рядом с Есениным, Скоттом Фицджеральдом, Джеком Лондоном и имя им легион.

Ноябрь 1974

С писателями я, Боря, просто не знаком, с шоблой которая ходит под этим именем, ничего общего не имею и не желаю иметь, за исключением моих личных друзей типа Мифти, Юрки Васильева, так как ведь это не писатели, а мои кореша, будь они хоть дворниками, хоть директорами магазинов. Но ездить куда-либо я всё же предпочитаю сам или опять же с личными корешами. От всего же этого официоза типа выступлений, поездок, книжных магазинов, телевидения и проч. и проч. я отказался давно и наотрез. Еще в Магадане, и теперь лишь подтверждаю этот отказ. Прозаику ни к чему брать на себя функции актера, „блокнота агитатора“ или культурника из под Сухуми.

Любопытно одно – неожиданный (и незаслуженный объективно) успех „Территории“ продемонстрировал массу любопытных нюансов. Один из них – фокус под названием Шапошников – ты заметил. Есть и другие фокусы. Вот Леонид Леонов мне письмо прислал, Борис Полевой.

Боря, я не исхожу ядом» Просто я знаю цену прозе. И, если бог сподобит, роман «Правила бегства» я доведу до ума. Это ведь история о людях, выброшенных из жизни, о бичах, их бедах и горе, и о том, как рушатся попытки идеалистов их спасти. Бича спасет лишь сам бич. И, как недавно, сказал один старый крестьянин сван (я ездил в Сванетию, вернее, сходил туда пешком через перевал), – он сказал, держа в руке мутный стакан самогонки: «А этот тост, друзья, выпьем за тех людей, которые хотели жить. Но не сумели». Он был темный, сван трудяга. Но часто ли тебе приходилось сталкиваться с такой концентрированной мудростью? И хоть Борис Полевой написал мне о том, что «по видимому, у Вас доброе сердце и внимательный взгляд», не знаю, заметил ли бы он слова в этом тосте. Никто ведь их не заметил.

Это, Боря, о твоих рассказах о «маленьких людях, за чей счет все живут». Лучшего благословения для них, чем слова свана, не придумаешь. И твой приятель, бывший на пленуме, тебе посоветовал глупость: «Пользуйся, пока твой Куваев в „фаворе“». Ты же знаешь, Борька, в фаворе я или без оного, я не буду представлять в редакцию рукопись, в качество которой не верю или не верю в потенциальные возможности ее автора. При чем здесь фавор? И опять таки, слово мое всегда будет дешево стоить за кулисами, если даже мне дадут пять Нобелевских премий. Ибо я всегда чужой для тех, кто правит литературой. Моя же башка и время всегда к твоим услугам, и ты это знаешь и мог убедиться.

Кстати, я приготовил тебе для пересылки Глеба Горбовского. Это примерно то, чем должна была стать твоя повесть. Она, хоть и опубликована в достаточно авторитетном журнале, имеет те же недостатки, от которых тебе в первую очередь надо избавиться: ненужная броскость, пижонство, очень часто отсутствие главной сквозной идеи, главной боли – для чего ты пишешь, что хочешь крикнуть с колокольни. Я тебе посылаю в качестве примера: как тебе не надо писать.

Где-то в бесконечности, мировом хаосе есть твой стиль, твоя тема, где-то зашифрованы страницы, которые написал Боб Ильинский и никто другой. Найти их – удача и счастье. Я, Борька, кроме пятидесяти строчек, затерянных в семи моих книгах, не нашел и следов текста Олега Куваева. Может, и не найду никогда. Все это туфта. Все мои рассказы не стоят рассказа Казакова «Проклятый Север», а вся художественная советская литература об Арктике есть в одной тонкой тонкой книжечке Бориса Горбатова «Обыкновенная Арктика». Все мы из нее вылезли, и не лучшим образом.

А ты говоришь – успех.

Я искренне рад лишь одному, что ты железно стоишь. Что не забросил. Если человек стоит так – будет или хорошо, или никак.

Вот. Обнимаю тебя, и не пиши ты мне, ради бога, глупостей и не думай их обо мне. Ты когда-то увидел в башке проблеск света, вот и молись, чтобы он не гас, а горел, и я буду молиться Ему, чтобы сей проблеск горел в твоей башке и судьбе. Все же ясно и просто, Борька! Иначе – зачем?

Журналы пошлю, как пойду на почту. Тебе полезно это прочесть. А сейчас баба идет в деревню, там опустит конверт.

Обнимаю.

Ноябрь 1974

Одна моя ночная и вечная подсознательная мечта: успеть. Два романа: «Правила бегства» и «Последний охотник». Чувствую силу я в себе. «Территория» – это ведь так, разминка. И Островского из меня не будет. Ибо, помимо стальных нервов и челюстей, помимо простых, как инстинкт, знаний, чести, долга, помимо этого, о чем я писал в «Территории», валяются по магаданским подвалам, в Сеймчанском аэропорту, в общественных туалетах сотни бичей. А они – люди. И на 99 процентов – талантливые и высокообразованные натуры, поэтому они в бичах. Доктор их не излечит. Дубинка по голове – также. Что их излечит? Моя книга их не излечит, ибо они ее не прочтут. Но я хочу напомнить о том, что они есть, что они люди, и; может, иной интеллигент возьмет и пригреет около себя иного забулдыгу. Но смысл, конечно шире. Смысл в том; опомнитесь, граждане, и усвойте истину, что человек в рванине и с флаконом одеколона в кармане столь же человек, как и квадратная морда в ратиновом пальто, брезгливо его обходящая. И пусть исполнятся слова: «Кто был никем; тот станет всем». Вспомните гимн, бывший гимн государства, граждане с квартирами и польтами.

Вот смысл и цель моей работы сейчас. За что я любил и люблю Николая Островского и преклоняюсь перед его книгой – это за то, что он имел Веру и ради этой Веры готов был быть нищ, гол, вшив и болен. Это, Боря, достойно уважения, что бы там ни блекотали по мансардам шизофренички с сигаретами и новоявленные пророки, у которых есть только слово: «Нет!». Но нет слова: «Я дам вам Истину».

Февраль 1975

Борька! В то утро, когда я положил в портфель твою рукопись, чтобы нести ее в журнал «Наш современник», умер Виктор Николаевич Болдырев. Ты был у него на Арбате. Седой, красивый, забыть ты его не мог.

Сам понимаешь, в тот день и десять дней после мне было не до твоей рукописи, ибо Витя был одним из самых близких мне людей. Понесу в понедельник.

На похороны прилетал Мифта, и мы договорились, что он от моего имени позвонит Максименко и вообще напомнит. И я напишу. Ибо не успел. Вот сейчас первый день за машинкой, своими делами заниматься не могу, занимаюсь делами ребят. Напишу ему сегодня.

Будь. Олег.

Из писем Г. М. Куваевой

Куваева Галина Михайловна – сестра О. М. Куваева.

Пишу роман. Пишется плохо. Хочу найти какую-то сдержанную форму, без всяких словесных выкрутасов, но в то же время свободную и емкую.

Единственное, что мне сейчас надо, – это жить в какой-нибудь дыре, где меня почти никто не знает, и писать роман, который просится и есть идея верная. Но пока я ничего не сделал, кроме трех вариантов начала, и ни черта не сделаю, если не сменю обстановку.

Рвану на Темрюк. Буду купаться, загорать и писать роман, коронный свой номер, о котором думаю уже три года.

Август 1974

Но всякой медали своя оборотная сторона. Не попал я в Копенгаген, но зато пошел роман. Сделал самое трудное – написал начало и теперь знаю о чем речь.

Второй этот роман гораздо труднее – материал менее выигрышный и мысли в нем больше. На легком таланте тут не проскочишь, но силу в себе чувствую очень большую и, думаю, справлюсь.

Смысл романа в эпиграфе. Эти слова сказал когда-то древний мудрец Гиллель: «Если я не за себя, то кто за меня? Если я только за себя – к чему я?.»

Из писем В. С. Курбатову

Курбатов Владимир Сергеевич – журналист. Его знакомство с Олегом Куваевым состоялось зимой 1959 года в Левекском литературном объединении.

Октябрь 1963

Как и следовало ожидать, самое интересное на Врангеле было после тебя. С прилетом гусей мы ушли втроем в центр острова. Что там было! Такие навалились приключения. Но такое рассказывать не за бутылкой грешно. Может, когда свидимся, тогда. Очень смешно, понимаешь. Как мы все остались живы здоровы, до сих пор не пойму.

Из Эгвекинота Алика отозвали. По Амгуэме и дальше шли вдвоем с Серегой. Сплав был чудесный. Дул попутный ветер, и мы шли под парусом, как короли, первые сто пятьдесят километров и неделю скребли последнюю сотню. В одном месте ловили хариусов так: привязывали к нитке крючок, на крючок – кусок хариуса, потом забрасывали и вытаскивали. Всего 22 за полтора часа. Представляю, если бы там был, Старый Неврастеник, со своими снастями. А в общем то, наверное, ни рыбки бы не было. Рыба ведь существо глупое, переусложнений не любит.

Ноябрь 1963

Сделал пару рассказов. Один опубликовали. Второй где-то бродит. Подчистил книгу. Всего набралось девять листов. Когда она выйдет – один бог знает. Если вторая книга будет не лучше – брошу писать. Ключ для романа нашел.

Ноябрь 1963

Зиму буду жить в Магадане. Попробую серьезно работать Постановления в области идеологии оказали на меня (лично) большое влияние. Пора писать серьезно, хватит валять дурака. Модерн и прочие «измы» для серьезного дела бесплодны. Не тот путь. Возможно, это определенная мудрость возраста, возможно, влияние газет, я их очень тщательно изучал. Все идет как надо.

Апрель 1964

Моя книга выходит. Судя по всему, в 65-м выйдет вторая в Москве. В журнале «Москва» в пятом шестом (точнее – в шестом) номере будет статья. Похлопают по плечику. Где-то в июле – августе будет рецензия на книгу, обещают шибко положительную. Гранки книги им уже отосланы, только не сообщили, в каком журнале меня «заположили» кроме «Москвы».

Ну вот, как-то можно уже и уезжать отсюда будет. Какое-то подобие фирмы можно считать заложенным.

Апрель 1964

Ну, и самое главное, о чем надо сейчас переговорить, – это о «Валькумее». Вообще о «Валькумее» надо писать серьезно. Сам материал-то выигрышный, можно и взбрыкнуть, но ведь куча проблем была, да и внешнеторговые условия с оловом менялись и меняются, и конкуренция Иультина, и… Ну что тебе об этом говорить.

Не думай ты: «опубликуют не опубликуют» – пиши, как считаешь нужным и честным.

Ноябрь 1964

Знали мы, что есть дураки, есть подлецы, но их не так уж много. Так вот, когда за короткое время сталкиваешься с таким объемом бессмысленной тупости, жестокости, какого-то врожденного животного ехидства и при всем при этом огромная активность злого начала и пассивность добра – чертовски все это тяжело. Хорошо, что мне уже тридцать и установилось какое-то равновесие, основательность характера. Иначе, честное слово, застрелился бы. А сейчас ничего, просто возмужал. Работать надо – все остальное ерунда.

Ноябрь 1964

Я многое критически пересмотрел и в себе. Пора, пора переставать быть мальчиком, время «начинающего таланта» кончилось. Кончилось и время, когда и тебе прощают слабости и ошибки, и ты их себе прощаешь. Либо ты что-то есть, либо ты нуль. Это уже должно решаться.

Июль 1965

Ребятки. Понял я, что нет нам, пока нас таскают ноги, жизни без Севера, вот оно что. Вот что я понял и сейчас ночами гляжу в палатке при свете фонаря на карту Чукотки и плачу мутной теплой слезой, которая смешивается с моим потом и хилыми трупами здешних комаров. Нешто здесь комар? Вот у нас там комар. Настоящий комар, шурфовщик.

Сентябрь 1966

Не ехал (на Чукотку) по простой причине – надо было сдать книгу, потом замаячила следующая книга, а главное, я просто боялся попасть в обстановку бессмысленного анархизма. Книга у меня сейчас написана на 40 процентов хорошо, на 70 плохо, и дальше – никак. А сдать рукопись я должен не позднее декабря. Еще надо две повести. И я, дурак, живу часто не так, как надо, когда сдаешь книгу. Первая повесть пойдет, видимо, в трех номерах, в ней пять листов. Вторая вот лежит передо мной в расхристанном виде. В 68-м году я книгу издавать не буду. Буду писать роман.

Ноябрь 1966

О твоих литературных делах. Я позволю себе дать тебе пару советов.

Главное: забудь о том, что ты газетчик. Всячески вытрави из себя газетчика. Ты школьник из 10-го класса, которого переполнили впечатления, и он взял в руки авторучку. Ужасным образом следя за штампами.

Второе главное: прежде всего интересны твои личные мысли, твой личный взгляд на вещи. Ты видишь явление, факт, ты умный человек, болеешь за правое дело, и вот именно твой личный, для самого себя написанный, сокровенный взгляд и нужен.

30 ноября 1966

Смешно сказать, Володя, заболел я острой неврастенией, микстуры пью. Мысли скачут, по десять дней не могу работать, лежу как труп с книжкой на диване. Такова цена предательства по отношению к Северу, хотя ты сам понимаешь, это было и необходимо:

Но я-то знаю, никакие микстуры меня не вылечат, а надо мне лето поползать по кочкам, половить рыбку, двухстволку в руках подержать, тогда я опять на пару лет здоровый человек.

Я очень склоняюсь к мысли побывать у тебя на твоих вольных промыслах, но поступать придется по необходимости. Книга и прочее.

16 мая 1967

Где ты собираешься быть июль-август? Понимаешь, я вроде освобождаюсь и мне надо приступать к планированию лета. В общем-то вариант Эльгыгытгына, если он реален, – не столь уж плохо. Но у меня дела так, что в бесцельном шлянии по Певекам и Билибиным мне время лучше не проводить.

4 июня 1967

Куда мне лететь? В Певек или Билибино? Ты пойми, что корней у меня там не осталось, и в общем-то было бы лучше, если бы ты выбрался туда для встречи.

16 июня 1967

Вопросов нет. Оформляю командировку от «Вокруг света». Болею я, старик, как старый Бобик из старого короба. Совсем расклеился. Уж прямо и боюсь, как мне там у вас не раскиснуть. Одна надежда, что старая пятка почует кочку и труба запоет «ай хо»! В Москве слякотища, безнадега какая то, вот прямо сел бы да сегодня к вам и улетел. Короче, к первым числам июля я должен буду (до 10 го) быть в Певеке.

Июль 1967

Оформляю командировку от «Вокруг света». Полечу прямо в Певек, это хорошо. Мне там надо быть и надо посидеть в фондах, имея в виду мой эпохальный роман о Певеке, который через годик полтора потрясет человечество.

Январь 1972

Если вы будете на моих родных местах «Чаун – Лелювеем – Пучевеем», – то думаю, что я приеду. Проститься с родиной, ибо эти места и есть моя родина.

Сентябрь 1972

Закончил свои дела на высокой горе Эльбрус. Торчал я тут сорок пять дней, все эти дни вставал в шесть утра и таким путем закончил второй вариант толстого романа. Этот вариант уже можно демонстрировать своим людям, третий вариант, думаю, явится окончательным. Думаю сделать его за октябрь, ноябрь.

Сентябрь 1972

Я говорил тебе, что будущей осенью думаю двинуть на Омолон на всю зиму. Если все будет правильно, то итогом будут две книжки: роман номер два и очерковая книжка про лес и зверюшек, если этот вариант не выгорит, то опять таки на полгода я двину на мыс Шелагский. Походить за нерпой, за моржом и так далее. Чувствую, что обязан написать охотничий роман.

Ноябрь 1972

Надо писать о рабочем классе. Писать о нем весьма трудно, ибо тема достаточно испорчена плохой литературой. Написать историю «Валькумея», но так, чтобы это была не история, а сегодняшний день и чтобы во главе угла был все-таки рабочий класс и работа, а не пурга и т. п. – вот в чем задача.

Сентябрь 1973

На Омолон я в этом году не попал. Постараюсь на месяц уехать в Карелию. Там тоже есть знакомый промысловик, и потому таежный промысел я могу начать осваивать у него. Все в одну корзину. Для книги.

Январь 1974

Хочу на Чукотку – силов нету, на весну у меня и планов нет, кроме как к вам ехать.

Июнь 1974

Все идет нормально, кроме одного – высохла душа по Чукотке и по общению со своими ребятами.

Август 1974

С весны я плотно переселяюсь на Север. Дела этого требуют. Два романа в заготовке – «Правила бегства» и «Последний охотник». Без того, чтобы побывать на Чукотке, и в Крестах, и на Омолоне, я этого не сделаю: Точнее, сделаю, но не так, как сейчас требует фамилия.

Октябрь 1974

Я всегда считал и считаю, что если кому-то или чему-то служишь – служи. Нет хуже занятия, чем кухонная трепотня на скользкие темы.

Январь 1975

1. Роман-газету я уже сдал. Она должна через месяц выйти.

2. Книгу я также сдал. Через пару месяцев должна быть.

3. С «Мосфильмом» я уже разобрался. Сценарий принят.

4. Во втором номере «Юности» идет рассказ.

5. Половину сценария для «Таджикфильма» я уже написал.

Из писем А. В. Мифтахутдинову

Мифтахутдинов Альберт Валеевич – писатель.

[1973–1974].

Тов. Мифтахутдинову – Начальнику и Душеприказчику по роману. Для мнения и сведения.

1. Роман посылается «на всякий случай» и без назойливости. Посему не надо его регистрировать, рецензировать и кастрировать. Но курировать надо.

2. Высокочтимый автор берет на себя легкомысленное обязательство в течение месяца сделать из него угодную издательству вещь, которая будет более чем на 60 % отличаться от намеченной к изданию в «Современнике».

Так как издательству требуется продавать книги, то переработка сего обширного материала может идти по линии читабельности его, детективности и проч. Но в то же время дух геологической героики должен остаться. На уничтожение его я не пойду.

3. Чтобы облегчить курирование, кураж и курковзведение, я высылаю письмо Павлу Григорьевичу Морозову и Людмиле Никифоровне Стебаковой, где Вы объявляетесь душеприказчиком, а в случае моей преждевременной смерти – распорядителем еще не полученного гонорара. А засим припадаю к стопам и опять же беру твердое обязательство при необходимости представить первый экземпляр единственного для Магаданского издательства варианта.

[1974]

Юрка мне что-то говорил о странной реакции геологов на роман. Кто именно? В сем сочинении себя могли узнать лишь два человека: Изя Драбкин и Николай Ильич Чемоданов. Оба они мертвы.

Или это реакция вроде реакции пенсионеров, которые позвонили в редакцию журнала: «Мы там работали все годы, и Куваев клевещет: у нас не было трудностей, и у нас никто не ходил под кличками, это искажение действительности».

Хорошо, в редакции у телефона был умный парень, и он сказал: «Если вы действительно там были, то Куваева можно обвинять лишь в том, что он умолчал о 90 процентах действительности».

А вообще это написано о Территории, и пусть каждый ищет ее где желает.

[1974]

Вернулся я из древнего града Переяславль-Залесского, который на Плещеевом озере. Причин для поездки было много. Решил я уходить в моря, и надо было начинать с родины русского флота – Плещеева озера, где и стоит ботик Петра I. Ну и должен был я посмотреть на древние стены с двух сторон, с той стороны, с которой мы, татаре (монголы), их брали, и с той, с которой мы, русские, их защищали; Надеюсь, ты не забыл, что я из монголов?

Февраль 1975

Осталось нас трое, какие бы мотивы нас ни связывали, как бы мы друг к другу ни относились, но остались Юрка, ты и я. Понимаешь, Алик, мы все любили Витю по настоящему. В моих давних поисках нравственного примера Витя был моим старшим и лучшим другом. Витя обладал редчайшим талантом – он был Личностью. Витя выбрал труднейший вариант, он был Личностью доброты. Алик, я тебе пишу вещи, которые ты знаешь не хуже меня. Это просто ответ на казенные речи, которые произносились над гробом. Я не мог сказать свою речь, плакал я, старина, как и сейчас плачу. И потом – какие слова – Витя умер. Что говорить то!

4. Март 1975

1. Закончил сценарий для «Мосфильма» по роману «Территория». Заканчиваю сценарий для фильма, который будет сниматься на Памире. Это по рассказу «Телесная периферия» («Юность», № 2). Работаю над романом «Правила бегства». Суть его в высказывании древнего мудреца Гиллеля, которое предпослано эпиграфом к роману: «Если не я за себя, то кто за меня? Если я только за себя, к чему я?» Действие его, происходит где-то рядом с изобретенной мною страной «Территорией». Я называю Территорию «изобретенной страной», ибо это на самом деле так – прямые географические аналоги невозможны, что бы там ни говорилось.

2. В связи с пятнадцатилетием писательской организации желаю ей собственного печатного органа и достаточно объемного. Основания для этого? Северо-Восток по прежнему притягивает к себе, так сказать, наиболее инициативную часть населения. Посему именно здесь надо ожидать более вероятного, чем в иных местах, появления новых писательских имен: Ну а практика показывает, что всякое писательское имя вначале возникает где-то на месте и лишь потом становится известным всесоюзному читателю: Исключения из этого правила редки. Значит? Северо-Восток должен иметь хороший «литературный инкубатор» со здоровым нравственным климатом.

Я как-то подумал, что можно в виде компенсации за измену геологии заняться минералогией. Похожу несколько месяцев в родной вуз, поработаю с паяльной трубкой и коллекциями – восстановлю былое.

Если ты всерьез собираешь камушки, то должен знать, что камушек имеет вид и ценность, когда он большой. Есть у меня большие образцы гранатов. Один себе, один в музей «Вокруг света», один могу презентовать тебе. Но ведь тяжелый, зараза. Есть еще просто крупные кристаллы гранатов. Тебе кристалл я послал один из лучших.

Рад, что тебе понравились гранаты. А то у пижонов вначале при слове «гранат» горят глаза, потом они разочарованы – камень, видишь ли, в гранатовый браслет не вправлен. Кстати, гранат – это камень верности. Посему можешь, татарская твоя душа, подарить его жене. Один из «больших камней» я тебе оставлю. Мелочи еще много.

Знаешь, рукопись я прочел с трудом, но рецензию постарался написать максимально добросовестно. Мне плевать, на «принято – не принято», звание российского литератора обязывает в данном случае к искренности. Искренне я и написал. Я обязан предостеречь автора от мук графоманства, мне автора жаль, а не будущих редакторов и рецензентов, им за это деньги платят. Основы нету. Была бы основа, честное слово, просидел бы неделю вместо трех дней, написал бы автору лично подробнейшую инструкцию. Но.

[?]

Ты хандришь, Алька. Чувствую это по тону письма. Единственное, чем могу утешить, – это тем, что в печали созревают необходимые решения, которые потом уже не надо исправлять.