Текст книги "Травма (СИ)"

Автор книги: Олег Механик

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

  Потом в палату завалились два весёлых мордоворота интерна и покатили кровать вместе с Мухтаром и подвешенными к нему гирьками к выходу.

  Все помахали ему руками на прощание и пожелали удачи. Я смотрел на пыльный квадрат на полу, где только что стояла кровать Мухтара, и палата в моих глазах сразу же изменила свой вид. Она уже не была той палатой. Она не могла существовать без этого весёлого буддоподобного казаха в углу.

  Первый студент скрылся за дверью экзаменационной аудитории. Мне, (второму по очереди), остаётся ждать его возвращения. Каким он появится в этой палате. Счастливым и улыбчивым, или стыдливо прячущим свою зачётку. А может быть выйдет профессор, и, разведя руками, скажет: «К сожалению, ваш товарищ совсем не готов. Мы вынуждены были его отчислить».

  Но уже через два часа казаха вернули на место живым и здоровым. Точнее здоровья в нём осталось столько же, сколько и было до операции. Его предплечье украшала массивная конструкция, состоящая из двух колец, скрепленных между собой стальными шпильками. К отверстиям в кольцах крепились концы стальных спиц пронизывающих насквозь предплечье казаха. Он ещё не отошёл от наркоза, поэтому весело улыбался, с жаром передавая свои впечатления от операции. Он рассказывал, как ему на спине маркером рисовали какие-то диаграммы, потом сделали укол, после которого вся верхняя половина туловища отключилась. Я представил себе казаха, которому отключают верхнюю половину туловища, тогда как нижняя отключена уже три недели. То есть из неотключенного у него оставалась одна голова. Этакий колобок с азиатским лицом.

  Руку его зачем-то отгородили ширмой, хотя можно было просто попросить отвернуть голову, она-то у него работала. Дальше по его рассказу началось самое интересное.

  – Прикиньте, мужики, я чувствовал себя сломанным механизмом, который чинят в слесарной мастерской. Из инструментов там одни гаечные ключи, плоскогубцы и дрель. Я в кино привык видеть, что хирург просит у ассистентов скальпель там, тампоны разные, пинцет... А наш Васюков, только успевал интернам командовать: ключ на десять, ключ на тринадцать, дрель и всё в этом роде. Я только и слышал, как ключи об гайки клацают и дрель визжит. Нас реально тут, как конструкторы собирают.

  «Да уж – думал я, – одни разбирают на части, а другие собирают».

  Действительно, кольца с дырочками походили на часть детского конструктора. Были такие в далёком прошлом, состоящие из железных планок изрешеченных отверстиями. Планки нужно было соединять винтиками, которые шли в комплекте с маленьким гаечным ключом. Вся беда в том, что из этих планок и уголков нельзя было создать что то красивое и эстетичное. Все конструкции получались уродливыми, и понять, на что похоже новое творение мог только сам сборщик. Тут требовалось богатое воображение, на что, наверное, и рассчитывали создатели конструктора. Интересно, а у доктора Васюкова был в детстве такой конструктор? Что он представлял себе, когда собирал очередную конструкцию?

  Вся тонкость местного наркоза в том, что его действие заканчивается мгновенно. Нет никакого плавного перехода, поэтому боль от свежей травмы обрушивается на тебя внезапно. Уже в конце своего повествования Мухтар не был таким весёлым и как будто таял на глазах. Его лицо покрыла испарина, и очень скоро тонкие губы искривились в мучительной гримасе. Ещё немного и он начал стонать, скрипеть зубами и метаться на кровати. Его голова елозила по подушке туда-сюда. Боль полностью заполнила его. Она завладела его телом и сознанием, парализовала его волю, она в мгновенье сделала из него рычащее, стонущее животное. Всё пропадает и уходит на второй план, когда боль захватывает роль первой скрипки. Этот противный скрип пронизывает тебя насквозь, и ты готов на всё, иногда даже умереть, лишь бы этот скрип прекратился. Я наблюдал за страдающим казахом, и его боль частично передавалась мне. Я примерял на себя его шкуру, ведь нечто подобное предстоит пережить и мне. Как я буду переносить эту боль, буду ли пытаться держаться, как сейчас делает это Мухтар, или заору во всю глотку. А может так правильнее? Может не нужно сдерживать этот крик? Может только звериный рёв поможет тебе выжить, как совсем недавно он помог мне, когда сверлили мою ногу. Что в этом постыдного? Если тебе больно, ори во всю глотку.

  – Если тебе больно, ори во всю глотку! Не стесняйся тут никого, так будет легче, – повторил я вслух свои мысли.

  И его прорвало! Он заорал так, что, подскочила вся больница (по крайней мере, всё отделение). На крик сбежались все, кто был в округе: медсёстры, доктора, санитарки.

  Васюков с вечно невозмутимым лицом продрался через скучившихся сестёр и наклонился над зажмурившимся Мухтаром, который набирал воздуха, чтобы заорать снова.

  – Ты в порядке? Неужто так больно?

  – Ещё как Сергей Иванович! Терпежа нету...

  – А ты думал? Аппарат на предплечье это не компот... – В словах Васюкова не было утешения, но в весёлом тоне звонкого баритона можно было услышать «Всё так и должно быть. Не переживай, скоро пройдёт».

  – Лида, вколи ему пару кубиков промедола, – скомандовал он сестре и вышел из палаты.

  Я заметил, что казаху полегчало ещё до того, как укол стал действовать. Может это произошло, благодаря одному виду невозмутимого Васюкова, а может благодаря тому, что Мухтар прокричался. Так, или иначе, острая боль ушла и в таком виде уже больше к нему не возвращалась.

  Вслед за Мухтаром наставала пора моих испытаний. За день до операции мне сделали клизму (ох какая же это противная штука) и начисто побрили правую ногу. Раньше это с удовольствием сделала бы Лариска, но только не в этот день. Во-первых, я уже не был её любовью, а во-вторых её настоящая любовь сегодня выписывалась из больницы. Да, «жидкий терминатор» уже восстановил свою оболочку из разбросанных кусков биоматериала, и ему надо было идти спасать мир, или хотя бы шокировать его своими очередными выходками. А пока он сидел на кровати и наблюдал, как медсестра по имени Лидия пытается брить мою мохнатую ногу тупым одноразовым станком.

  – Чё же ты на сухую то? Пена для бритья нужна, – комментировал Вован действия медсестры.

  – Вот сходи и купи, – недовольно бурчала Лидия, сосредоточенно скребя мою ногу. Было в ней что-то мужское, грубое. Она обращалась с частями тел пациентов, как с неодушевлёнными предметами, которые не могут болеть. Она с одинаковым равнодушием словно в тряпки втыкала иглы в вены и в ягодицы, и её не трогали мольбы и крики боли, когда она попадала десятый раз тупой иглой в одно и тоже место, на закостеневшей заднице. Нет, это не было садизмом, это была хладнокровная работа механика, которому не очень-то по душе его работа. Поэтому, когда бритва поднялась выше к моему лобку, я остановил Лидию, сказав, что остальное сделаю сам.

  Мухтар, который к этому времени полностью отошёл от операции и снова погрузился в свою ироничную ипостась, решил пощекотать мне нервы.

  – Ты слышал, что во время операций пациенту очень часто удаляют не тот орган, или часть тела, или оперируют не там где надо? – спросил он, приняв серьёзное выражение лица.

  – Ты это к чему щас? – насторожился я.

  – Да так, в газете вот недавно прочитал, что мужику ногу другую ампутировали...

  – Хорош нагнетать, братишка, – улыбнулся я. – Чё там совсем слепые работают? Чай хирурги. Тебе ведь аппарат на место поставили, а не куда-нибудь на член прикрутили...

  – Так я был в сознании и если что мог контролировать, что там происходит. Ты же у нас будешь в полной отключке. А что касается хирургов, откуда ты знаешь, как там будет. Формально оперирует Васюков, а если он пойдёт курить, скажем, и тебя на съедение интернам отдаст. Ты знаешь, сколько их было там в операционной? Я даже представить боялся, что может быть, если Васюков хоть на минуту отвлечётся, – смеялся казах.

  – Ну вот, бля, спасибо, – в сердцах крикнул я, откинувшись на подушку. – Знаешь, Мухтар, шутки шутками, но бессонную ночь ты мне обеспечил.

  – Да ладно, Игорёк, не напрягайся. Всё будет тип-топ, – веселился казах.

  – А ведь ты прав, – я снова приподнялся на локтях. – Вдруг они из меня пособие для интернов сделают.

  – Да нет, ты чё так загоняешься, быть не может, – попытался успокоить моё разыгравшееся воображение Мухтар.

  Но было уже поздно. Казах разбудил моего зверя, который не мог успокоиться, пока не сделает всё, чтобы исключить малейшую опасность. Я нашёл на своей тумбочке зелёнку и ватные палочки. Обмакнув палочку в бутылёк с зелёнкой, я крупными буквами вывел на своей левой ляжке надпись: «ЭТА НОГА ЗДОРОВА».

  Вован развеселился, увидев моё творение, и озвучил его соседям по палате. Все, кроме вечно страдающего Коли, дружно захохотали.

  – Ну это ещё ничего не значит, – смеялся Мухтар. – Думаешь, интерну это что-нибудь объясняет? То, что нога здорова совсем не означает, что её не нужно оперировать.

  – А что тогда делать? – озадачился я.

  – Нужно подписать, какую ногу надо оперировать. – Пытаясь изобразить серьёзный вид, сказал Мухтар.

  – Нет, на этой ноге лучше ничего не писать, – вслух подумал я и, обмакнув палочку в зелёнку, дописал снизу. «ОПЕРИРОВАТЬ ТАМ». Рядом с надписью я нарисовал жирную стрелку, указывающую на соседнюю ногу. Вован и Мухтар снова укатывались от смеха.

  – А если...– захлёбываясь от хохота, казах долго не мог продолжить свою новую затравку. – А если они положат тебя на живот и не увидят, что там написано.

  – Вован, умеешь красиво писать? – сдерживая смех, спросил я Терминатора.

  – Обижаешь, начальник! Знаешь, какие я татухи в армии набивал? Да я, между прочим, художественную школу заканчивал. – Вован самоуверенно тыкал пальцем себе в грудь.

  – Картины писать не надо. Ты напиши красиво на спине, где то пониже лопаток.

  – Чё писать то? – Вован застыл с зелёной палочкой в руке.

  – Напиши так, – говорил я, повернувшись на бок и подперев голову, как Пушкин на памятнике. Напиши так...

  «ЕСЛИ ВЫ ВИДИТЕ ЭТУ НАДПИСЬ, ЗНАЧИТ, Я ПОВЕРНУТ НЕПРАВИЛЬНОЙ СТОРОНОЙ».

  Вован долго не мог начать, так как его сотрясал хохот. Наконец-то он сосредоточился, и вывел, то, что я его просил.

  – Ну вот, теперь полный порядок! – с удовлетворённым видом я откинулся на спину.

  Потом Васюков расскажет, что благодаря моей выходке, они чуть не сорвали операцию. Такого дружного хохота операционная ещё не видела. Ржали все: Васюков, интерны, врачи. И ещё долго они не могли сосредоточиться, чтобы начать операцию.

  В день операции я проснулся в приподнятом настроении. Так бывает, когда ждёшь какое-то событие. Я знал, что всё будет хорошо. Я всегда сдавал экзамены, несмотря на то, что часто не был к ним готов. И перед каждым экзаменом у меня был небольшой мандраж. Нет не ужас, а чувство, которое чем-то даже приятно. Приятный страх, когда знаешь, что, в конце концов, всё будет хорошо. Это ощущение необходимо, когда нет другого пути, кроме того опасного промежутка, который необходимо пройти. Нельзя отказаться. Ты выбираешь только упасть тебе духом, или смело и восторженно идти вперёд. Те, кто выбирает первое, дальше не пройдут, а я пока что продолжаю двигаться.

  Всё проходило по тому же сценарию, что и с Мухтаром. Анестезиолог явившийся, чуть только я открыл глаза, поставил мне градусник и измерил давление. На этот раз всё было в норме (на экзамене я всегда тяну билет, который мне нужен). Уходя, он спросил, готов ли я к операции, и когда я утвердительно кивнул, потрепал меня по плечу со словами:

  – Ну и молодец! Главное держи хвост пистолетом!

  Сейчас он напомнил мне секунданта, который в углу морально готовит бойца к выходу в центр ринга.

  Васюков перед операцией в палате не появлялся. Он, как главное действующее лицо, как строгий экзаменатор ждал где-то там за кулисами. Потом явились два интерна, которые долго корячили мою кровать на колёсах, чтобы вывезти меня из палаты головой вперёд (ох уж эти приметы). В первый раз за три недели я покинул стены тесной палаты, и теперь всё вокруг казалось новым и интересным. Мир, сузившийся до четырёх грязно-белых стен, немного раздался в стороны. Моя кровать, запряжённая интернами, с грохотом катилась по огромному пролёту отделения, и я махал рукой всем, кто встречался на пути. Я помню проплывающие мимо, улыбающиеся лица парня на костылях, двух сестричек на посту, Лариски, которая только шла на работу. Все они отвечали на мой жест и махали рукой вслед. Я чувствовал себя космонавтом, поднимающимся на борт корабля. Потом мы спустились на огромном смрадно воняющем лифте и оказались в помещении, стены и пол которого были покрыты белым кафелем. Здесь стрелочка моего страхометра начала трепыхаясь подниматься в красную зону. Интерны скрылись за большими дверями с овальными иллюминаторами, и я остался один в этом белом холодном помещении.

  «В КОМНАТЕ С БЕЛЫМ ПОТОЛКОМ, С ПРАВОМ НА НАДЕЖДУ...»

  «Вот он предбанник между жизнью и смертью – думал я, приглядываясь к своему отражению на кафеле. – Отсюда только два пути на лифте. Или вниз в подвал, или наверх, в свою палату». Страх набирал обороты, но двери открылись и те же интерны закатили меня в соседнее помещение. Яркий свет, слепящий глаза, не давал мне осмотреться и понять что происходит.

  Аттракцион начался, пристегнитесь покрепче. Я слышал, как вокруг меня суетится много людей. Мне натирали запястья обеих рук, втыкали в них иглы, одевали на средний палец какую-то штуку по ощущению похожую на презерватив. Яркий свет внезапно померк, и я раскупорил зажмуренные глаза. Надо мной свисало круглое лицо анестезиолога.

  – Как себя чувствуешь? – спросил он.

  – Отлично! – я попытался улыбнуться.

  – А чё так боишься то? Пульс вон зашкаливает...– я увидел в каждом стекле его очков маленькое отражение своего лица.

  – Да не боюсь я...– я вдруг стал чувствовать, что мой язык еле ворочается во рту.

  – Ладно, считай в обратном порядке от десяти до нуля.

   Его голос стал раздваиваться, словно мы находились в пещере, или горной долине.

  – Десять, девять, семь... нет восемь, семь....шесть...семь...пять...че...

  Всё! Я растворился в ослепительно белом свете. Я стал белым пространством, без мыслей, без прошлого, без будущего.

  Вернувшись, я ощутил себя на дне глубокого озера наполненного кроваво-красной жидкостью. Я был придавлен километровой многотонной толщей, навалившейся на меня и парализовавшей движения и дыхание. Я с огромным усилием вдыхал эту жидкость, которой были наполнены лёгкие и, тяжело выдыхал, чувствуя, как она бурлит, пузырями поднимаясь на поверхность. Нужно было как-то выбираться. Я пробовал шевелить руками и ногами, но они были словно намертво прикованы, придавлены к дну, на котором я себя обнаружил. Нужно кричать! Может кто-нибудь придёт на помощь. Вместо крика из горла выходили пузыри, которые вереницей устремлялись наверх, на поверхность озера. Иногда такое случается во сне, когда ты чувствуешь, что находишься здесь и сейчас лежащим на кровати, а над тобой нависает что-то страшное, человек, или зверь. Тебе нужно открыть глаза, нужно проснуться, чтобы что-то предпринять. Но ты лежишь не в силах пошевелить конечностями и разлепить глаза. Тогда ты начинаешь делать усилия, направленные на то, чтобы открыть глаза. Твои веки словно каменные, но ты с каждым разом пытаешься приподнять их всё выше. Наконец, глаза открываются, и ты чувствуешь, что всё пропало. Нет этой придавившей тебя тяжести, нет того, кто стоит над твоей кроватью. Дыхание снова становится лёгким и ровным. Только сердце, глубоко заснувшее вместе с тобой, теперь бешено колотится, словно заглаживая свою вину и наверстывая упущенное.

  Всё было точно так, как в этих кошмарных снах. Поэтому я стал пытаться выбраться тем же способом. Мучительными усилиями, в несколько приёмов, спустя вечность, я разлепил веки. Серый потолок, стойка капельницы, огромный железный ящик с множеством экранов, на которых, словно зелёные змеи извиваются диаграммы. Противный писк. Дышать по-прежнему тяжело, словно я продолжаю оставаться под водой. Где-то слышатся шаги и голоса. Нужно привлечь внимание, нужно как-то звать на помощь. Я больше так не могу!

  Я снова попытался шевелить руками, но они были примагничены к кровати. Правую ногу я вообще не чувствовал, зато левая послушалась меня и согнулась в колене. Есть! Я приподнял ногу и с силой бросил её на кровать. Потом ещё и ещё. Я со всей силы долбил пяткой по кровати и пинал душку. Наконец лицо ангела выросло надо мной. Ангелом оказался анестезиолог. Он наклонился ко мне и, заглядывая в глаза, спросил:

  – Как себя чувствуешь?

  Я не мог ответить на его вопрос, так как что-то засевшее в горле мешало мне дышать и говорить. Всё что я мог сделать, это потрясти головой.

  – Сам дышать сможешь?

  Я снова тряс головой, хотя этот жест можно было принять как за утвердительный, так и за отрицательный.

  – Сожми мою руку, – он отвязал мою правую руку от каркаса кровати и протянул свою. Я, что есть силы вцепился в его ладонь.

  – Хорошо, теперь выдыхай. – Он протянул руку к моему рту, и я почувствовал, как из горла и груди выползает что-то длинное и ребристое. Огромная толстая змея, поселившаяся во мне, быстро выползала наружу. Я увидел в его руке пластиковый ребристый шланг, густо покрытый моими слюнями. Дышать сразу же стало легко. И вообще стало светло и хорошо. Я лежал на белоснежной простыни и моя правая нога не маячила у меня перед глазами, болтаясь на растяжке, а запелёнанная в бинты мирно лежала рядом с левой. Я вернулся! Полёт прошёл успешно, все системы отработали в штатном режиме!

  Утром следующего дня из реанимации меня снова прикатили в свою родную палату. Всё было, как и раньше. Мухтар улыбался, радуясь моему удачному возвращению, Коля угрюмо смотрел в стену, а Лёха спал, свернувшись калачиком. Вот только вместо терминатора Вована на соседней койке лежал другой человек.

  ФЕДЯ МЕРКУРИ

  Парень по имени Федя, на первый взгляд не производил впечатление клиента этого заведения. В белом спортивном костюме «Adidas» с гладко зачесанными назад волосами и чёрными тонкими усиками, над пухлой верхней губой, он сидел на кровати, облокотясь спиной на подушку. В руке он держал книжку Агаты Кристи. По его позе и довольно приличному внешнему виду я не мог понять, какие травмы, кроме душевных, привели его сюда. Зализанные волосы и усики на смуглом лице делали его похожим на Фреди Меркури. Так мы и стали его называть, немного переиначив имя звезды.

  Федя Меркури принёс в своём багаже историю, которая долго улыбала всех кто её слышал. Эта история передавалась из уст в уста и стала почти легендой. Самое интересное, что никто не слышал эту историю из первых уст. Федя был хоть и общительным, но о том, как сюда попал, рассказывать не любил. Этим он вызывал ещё большее любопытство, а шило, как известно, в мешке не утаишь. Из кусочков разговора со следователем и слухов, передаваемых Лариской и медсёстрами, в моём воображении сформировалась целостная картина произошедшей с Федей истории и предпосылок, которые ей предшествовали.

  Федя был мажором. Его папаша занимал высокую должность в нефтедобывающей компании. Семью папашка давно оставил, но денег на единственное чадо не жалел. У мамки тоже закрутилась своя личная жизнь, поэтому наш Федя с детства был при больших деньгах, но без должного присмотра. Такие люди обычно попадают в поле зрения нехорошей компании, и позднее являются её довеском, этакой финансовой подушкой. Таких пассажиров обычно называют «спонсорами» и они пользуются в компании лишь мнимым уважением.

  Плохая компания это в первую очередь вредные привычки, поэтому Федя с малых лет был на «ты» с алкоголем и куревом. Чуть позднее, в отрочестве к вредным привычкам присоединилась травка, а ещё позднее пришла тяжёлая артиллерия в виде героина. Папашка, имя которого трепалось из за чада бесконечно попадающего в ментовку, несколько раз пытался его вылечить. Он определял его в дорогие клиники и даже возил в Москву, каким-то светилам. Лечение не имело продолжительного эффекта и Федя, раз за разом снова скатывался в героиновую яму. Во время своего последнего попадания в клинику, когда Федя чуть не отъехал от «золотого укола», папаша взял с него клятву, что он больше не прикоснётся к наркоте. Взамен добрый, но недальновидный отец купил сыну спортивный мерседес. Это была его роковая ошибка. Несколько месяцев Федя держался молодцом. Это был самый длительный перерыв в его наркоманском стаже. Но душа поэта не выдержала, и однажды он сорвался, пустившись при этом во все тяжкие. Теперь его ситуация усугублялась тем, что он стал наркоманом на колёсах. И на каких колёсах. Движок в двести кобыл это бомба в руках неадекватного человека.

  В ночь перед злопамятным утром Федя куролесил в ночном клубе. Он познакомился там с эффектной девчонкой, которую сразу же покорил, заказав шампанское «Дом Периньон» и засветив ключики с эмблемой мерседеса. Под весёлыми таблетками они до утра выгибались на танц-поле, а когда клуб закрылся, Федя решил покатать подругу по утреннему городу.

  Рассекая воздух, грациозный мерс носился из одного конца города в другой, свистел колёсами на виражах и делал полицейские развороты. Молодой принц, вдохновлённый прекрасной избранницей и наркотиками давил гашетку в пол и ничто не могло его остановить. В какой-то момент шаловливая спутница стала ублажать Федю, засунув свою белокурую головку под кожаный руль. Подбираясь к вершине экстаза, он не заметил неожиданное препятствие, появившееся на дороге. Этим препятствием была рота солдат из ста человек, направлявшихся в часть с ночного марш-броска. Тормоза засвистели слишком поздно, и мерс врубился в самую гущу войска. Он протаранил несколько рядов солдат, одетых в бронежилеты. Кто-то отлетел в сторону, кто-то перелетел через машину, кто-то упал на капот и лобовуху. Тела одетые в бронежилеты, градом осыпавшиеся на машину, произвели эффект, будто на ней топталась Годзилла. По счастливой случайности никто не погиб. У сбитых солдат были травмы малой и средней тяжести. Пришедший в себя в раскуроченной машине, с визжащей где-то между ног блондинкой, Федя ещё не понимал, что для него сейчас начинается самое интересное.

  Разъяренные уцелевшие и подраненные солдаты рвали машину в клочья, чтобы добраться до её внутренностей. Федю просто вынесли на руках и с помощью кирзовых сапог и кулаков стали выбивать из него дурь. Так бы и выбили всё, без остатка, если бы не вмешавшийся вовремя офицер.

  В отделение Федю доставили с переломом рёбер и многочисленными ушибами внутренних органов. В целом он оказался неплохим общительным парнем. Наличие зависимости, слабой воли и никудышных родителей не делают в моих глазах человека отрицательным персонажем. Все эти факторы можно поправить, если тебе двадцать с небольшим.

  Федя, держась за рёбра, заливисто хохотал, над приколами, которые бесконечно мочил Мухтар и щедро угощал нас вкусняшками, переданными матерью, которая даже не удосужилась подняться в палату. Зато на следующий день пришёл папашка и приволок с собой адвоката. Таких двух солидных дядек в дорогих костюмах с большими кожаными чемоданами эта палата наверняка ещё не видела. В помещении на время воцарился приятный аромат дорогих духов. Лысый красноносый родитель и чернявый еврей адвокат, три часа обучали Федю, как вести себя на допросах, что говорить и что не говорить следователю. Федя с покорностью внимал наставлениям двух мужей, сидящих на табуретках вокруг его кровати. Когда они закончили, и адвокат уже вышел из палаты, Федя остановил папашу, который был намерен откланяться.

  – Пап дай двести тыщ...

  – Тебе зачем в больнице? – брови под массивными очками нахмурились.

  – На лекарства нужно, ты доктора не видел что ли? Если хочешь, сходи в ординаторскую спроси, он тебе скажет.

  Федя оказался тонким психологом. Он прекрасно знал, что ленивый папашка никуда не пойдёт. Тем более встреча с доктором могла лишить его гораздо большего количества средств, чем просил сын.

  – Слушай, Федь, мне некогда сейчас, – папаша суетливо доставал из внутреннего кармана пиджака большой кошелёк. – Ты уж сам ему передай, пусть покупает что необходимо...

  «М-да... с таким папашкой точно никогда не захочется работать, – думал я, наблюдая эту картину. – Как такие становятся начальниками?»

  Тем временем Федя, возбуждённый шелестом купюр в лопатнике отца, продолжал свой развод.

  – Дай сразу пятьсот. Вдруг ещё что-нибудь понадобится. Ты ведь не скоро сюда заглянешь, а мамке вообще по фигу....

  Папашка, помявшись для виду, добавил ещё несколько купюр. Потом он пулей вылетел из палаты, пока изобретательный сынишка не придумал очередные статьи расходов.

   Думал ли этот бестолочь в костюме за две тысячи долларов, на что может потратить деньги его сын? Знал ли он о том, что нельзя давать деньги в руки наркоману? Конечно знал, но давал раз за разом. Потому что ему было по барабану. Давая эти деньги он постепенно, по капельке избавлялся от надоевшего чада и надеялся когда-нибудь избавиться от него навсегда.

  В результате, Федя Меркури погостив в палате ровно два дня, исчез с концами, оставив нам на память свою трогательную историю.

  МОРЯЧОК

  Была ли здесь мистика, или просто стечение обстоятельств, но все мои соседи справа не держались в палате больше трёх-четырёх дней и чаще всего уходили по английски. Вслед за Федей на соседней койке оказался плюгавенький мужичёк, шея которого была обрамлена гипсовым корсетом. Голова мужичка была крошечной, и совсем терялась на фоне корсета, так что иногда казалось, что на его плечах стоит белая клумба с торчащими из неё вихрами. Во весь периметр его щуплой груди красовался наколотый бледно-синий круг штурвала. Благодаря этой наколке в моей памяти он остался как Морячок. Его привели в палату рано утром, и он сиротливо сидел на краешке кровати и печально смотрел вдаль. Он ждал результатов рентгеновских снимков. Он просидел так, не ложась несколько часов. Вся его поза низкого старта говорила о том, что он не собирается здесь задерживаться. Сейчас придёт врач, скажет, что всё пустяки, ничего серьёзного нет, и мужичёк сорвёт с плеч надоевшую клумбу и побежит на волю.

  Васюков принёс мужику плохие новости, но подал их в свойственном ему иронично-шутливом тоне.

  – Поздравляю Вас, – сказал он, войдя в палату и встав над мужиком. Тот вскочил, словно перед ним стоял генерал. Для полноты картинки не хватало, чтобы он приложил ладонь к своей клумбе. – Поздравляю Вас с переломом двух шейных позвонков и заключении в скафандр на три месяца.

  Я не знал, что такое скафандр, но судя по всему, морячка ожидали безрадостные перспективы.

  Может быть Васюков, как и я, верил в проклятие кровати, с которой пропадают больные, может вид мужика показался ему ненадёжным, но он, почему то решил преподнести ему небольшой урок анатомии.

  – Вот это твоя голова, – он сжал кулак правой руки. – Это штырёк, на котором она держится. – Васюков поднёс указательный палец левой руки к сжатому кулаку, который по размерам точь-в-точь соответствовал голове мужика.

  – Так вот, этот штырёк у тебя сломался, и сейчас каждое неловкое движение головой может оказаться для тебя смертельным. Ты фильмы со Стивеном Сигалом смотрел?

  – Ну...– промычал, мужик, не понимая, к чему клонит доктор.

  – Видел, что происходит с человеком, когда ему сворачивают шею? Ты даже понять не успеешь, что произошло, как на небеса отправишься. Поэтому, пока тебе не одели скафандр, держи свою голову в руках. – Васюков выдержал паузу, оценивая, врубился ли мужик в то, что он сказал.

  – Наверное, ты раньше часто слышал это выражение, тогда оно было иносказательным. Я вижу, что ты к нему не прислушивался. Сейчас это уже не метафора. Ты должен держать свою башку в руках в прямом смысле слова. Понял?

  Морячок ответил, что понял, но видимо не убедил Васюкова, потому что уже через час нового постояльца увели для заключения в скафандр.

  Вернулся он уже не морячком, а мумией. Теперь он был закатан в гипс от пояса до макушки. Сверху в гипсовой толще было проделано небольшое квадратное окошко, откуда торчала его синяя мордочка.

  Да, в таком виде уже сложно дать дёру, хотя...

  Попривыкнув к своему новому облачению и окружающей обстановке, морячок рассказал нам о происхождении своей травмы. История оказалась простой и короткой. Июль, жара, маленькое озерцо. Компания алконавтов на берегу упражняется, несмотря на тридцатиградусную жару. В небольшом перерыве между возлияниями, один собутыльник ныряет с обрывистого бережка и влетает башкой в дно. Сигануть вниз головой в водоём, глубины которого ты даже не знаешь, обычное дело для людей такого типа. Меня удивило одно: обычно человек, когда ныряет, выставляет перед собой руки. Они должны были хоть как-то смягчить удар. Я задал этот вопрос морячку, но он не мог на него вразумительно ответить, так как плохо помнит сам факт прыжка. Зато он помнил, что выбравшись из озера с помощью друзей ещё какое-то время продолжал бу̀хать, пока боль не взяла своё.

  – Лучше бы мне было совсем остаться в этом озере, – грустно подытожил морячок свой рассказ. На его сморщенном личике, выглядывающем из окошка скафандра была безысходность. Напрасно Васюков бьётся над его излечением. Он уже давно решил свою судьбу.

  «Кто ищет, тот всегда найдёт». Не знаю где и как, но на следующий день он раздобыл бутылёк огуречного лосьона. Было послеобеденное время, и я читал книгу, когда моё внимание привлёк непонятный булькающий звук. Было похоже на то, как в слив раковины всасываются остатки воды. Я почувствовал резкий запах, что-то похожее на шампунь. Обернувшись к соседу, я увидел, что он лежит на кровати, а изо рта у него торчит небольшой бутылёк с зелёной жидкостью. Благодаря маленькому отверстию в горлышке, жидкость истекала из него очень медленно, и процесс был длительным.

  – Он чё там пьёт что-ли? – поморщился Мухтар.

  – Похоже на то, – ответил я, пытаясь чтением отвлечься от раздражающих звуков.

  – Во даёт, не разведённый и без закуси! – восхищался казах.

  – Какая закусь, это же огуречный лосьон. Тут два в одном и выпивка и закуска. – посмеялся я.

  Морячок, не обращая внимания на наши подколы, сосредоточенно расправлялся с бутыльком. Когда всё было закончено, он заметно повеселел, сел на кровати и стал нести какую-то чушь, девяносто девять процентов которой составлял мат. Его лицо сделалось пунцово красным. Сейчас оно походило на кончик тлеющей сигареты и мне неосознанно хотелось его затушить, обмакнув в ведро с водой.