Текст книги "Оружие Возмездия"

Автор книги: Олег Дивов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

ГЛАВА 8

– Косинов, мать твою, что за внешний вид?! Мятый, нестриженный, весь в краске… Ужас! Солдат, мне на тебя смотреть больно!

– Да… Вот… Товарищ полковник… Ну, да.

– Нет, ты представь, скоро придет молодое пополнение, увидит тебя, чучело эдакое, и скажет: что, вот это – артиллерийская дивизия?!

– А я… Да ну… Ну я же в штабе буду, товарищ полковник! Не увидит меня никто.

ШТАБНЫЕ

иллюстративный материал к статье из воображаемой военной энциклопедии

Штаб учебной дивизии жил насыщенной жизнью. Через сутки после того, как политработник майор Тяглов чуть не умер на боевом посту, настала очередь нашей секретной части доказать: она тоже не лыком шита, всегда готова за Родину голову сложить. Или не голову, а другое место – это уж как повезет.

Помимо секретных чемоданов, набитых секретными тетрадями, в секретной комнате штаба хранились и вещи поконкретнее. Например, две казацких шашки, предназначенных для церемонии выноса знамени. Секретчики, прапорщик и сержант, когда им нечего было делать, гонялись друг за другом по коридору с этими шашками и рубились так, что звон стоял.

На Новый Год в Доме офицеров устроили церемонию с выносом знамени. Сержант-секретчик Женька Ясаков приехал туда в кузове грузовика. Перевязи, белые перчатки и прочую бижутерию он держал в руках, а шашки опрометчиво зажал под мышкой. Рукоятками вперед.

Когда он прыгал из кузова, одна шашка выскользнула из ножен, обогнала сержанта в полете и воткнулась рукоятью в снег. А Женька, приземлившись, наделся на острие шашки задницей.

Пострадал на секретной службе.

Ну, какая служба, такой и Джеймс Бонд.

Нахохотавшись до колик, штабные задумались, как человеку помочь. Ему повезло: он заработал глубокую, но безобидную дырку в мякоти. Увы, нормально ухаживать за раной Женька без посторонней помощи не мог. Ходить в лазарет он отказался: новость мигом просочилась бы в батарею управления, к которой сержант был приписан, а тогда хоть ложись и помирай: засмеют.

Чертежники отнеслись к травме сержанта Ясакова с сочувствием. Поржали день, поржали другой – и успокоились. Но первая же попытка сменить Женьке пластырь закончилась истерическим припадком у Паши Гусева. Тот потом объяснил, что Ясаков ему, конечно, друг, но пускай как-нибудь сам, а то у Гусева руки дрожат от хохота.

Женька, стоя посреди чертежки с голым задом, страдальчески оглянулся на меня. Естественно, я был здесь. Машинист «строевой части» и адъютант начПО тоже хотели прийти, но их отговорили, зная за обоими нехватку гуманизма – они бы тут вообще по полу катались.

Я подумал-подумал, взял себя в руки, спокойно обработал рану и заклеил ее. После чего был назначен ответственным за Женькину задницу. Мне полагалось вознаграждение: Ясаков, хоть и в попу раненый, мимоходом украл из Дома офицеров упаковку «сладкой плитки». Это вроде шоколада на вид. Ребятам не понравилось, а я с детства обожал соевые батончики. Увидев, как я лихо «плитку» уминаю, старшие посовещались и решили: выдавать мне строго по одной в день, не больше.

Ясаков ходил по штабу, ковыляя, и всем своим видом демонстрировал, что у него вот-вот отвалятся руки и ноги. Между делом он победил в чемпионате батареи управления по чистке сапог. Вернее, по не-чистке. Сапоги у Женьки были на вид совершенно плюшевые, они не видели щетки больше трех месяцев.

«Постоянный состав» Мулинской учебки вообще, за редким исключением, старался выглядеть неухоженным и расхристанным. Так «постоянка» проводила грань между собой и курсантами. Штабные, вся служба которых проходила на глазах у офицеров, выглядели не лучше, а зачастую страшнее остальных. Один адъютант начПО разгуливал наглаженный и чистый. Женька и я были еще туда-сюда, а вот чертежникам не хватало только надписей «Не прислоняться» поперек спины. В смысле – не прислоняйся к чертежнику, а то испачкаешься. Такая уж работа.

Офицеры глядели на это сквозь пальцы: мы много трудились, мы были нужны.

– Бывают домовые, а я – штабной! – говорил чертежник Паша Гусев, счищая краску с рукава лезвием бритвы.

Его даже вызывали на собеседование в штаб округа, так он хорошо делал свое дело. Но Паша не горел желанием остаться на сверхсрочную, а служить ему оставалось меньше года.

– Люблю штабных, – сказал мне один проверяющий. – С ними всегда есть, о чем поболтать, ведь в штабы берут самых толковых.

Он нашел верное слово. В штабы брали разных, не обязательно шибко умных и сильно образованных, но как правило – толковых. Тех, кто быстро соображает. Естественно, такие солдаты и сержанты со временем наглеют, требуют к себе особого отношения, но за это они платят сторицей. Опытный штабной – ценный человек.

По нам видно было, что мы особенные. Заходя в магазин или чайную, я разрезал толпу курсантов как ледокол. Они сами передо мной расступались. Хотя формально и я был курсантом. Но армия приучает людей мгновенно, чуть ли не бессознательно, считывать такие коды, как мельчайшие отличия в одежде и прическе. И выражение лица многое значило. Мы, штабные, чувствовали себя в Мулино гораздо свободнее прочих. Они даже передвигались только по заранее предписанным маршрутам, а мы сами выбирали дорогу, в нашем распоряжении была вся территория части, до последнего уголка. Нас могли отправить с поручением куда угодно: кого – воровать оконные стекла из нежилого дома, кого – аж в Москву с деловой перепиской.

У штабных был свой режим дня. Начальство частенько запаздывало с подготовкой документов, тогда мы вкалывали ночами. Машбюро хронически не успевало обработать всю макулатуру, которой его заваливал политотдел, так что ваш покорный слуга не скучал ни часа. Меня вообще иногда сдавали на день-другой в аренду – отправляли, допустим, в соседний ГУЦ обеспечивать учения. А я хоть и отвыкал потихоньку чему-нибудь удивляться, тем не менеее, не упускал случая приобрести новый опыт.

Свободное время мы тоже проводили не по-солдатски. Например, нас могли позвать в клуб на закрытый ночной просмотр фильма «Пролетая над гнездом кукушки». Как сказал киномеханик, смотреть серьезное кино днем, когда полный зал курсантов, будет невыносимо. И мы сидели ночью в клубе впятером. Я потом зашел на воскресный дневной сеанс и убедился – киномеханик более, чем прав.

У нас был налажен тесный контакт с библиотекой. Благодаря этому мы прочли повесть «Сто дней до приказа» несмотря на то, что соответствующий номер журнала «Юность» в армии был под запретом. Я между делом привил ребятам вкус к Бунину, и они сначала зачитывались «Темными аллеями», а потом взялись за вещи потруднее.

Иногда, конечно, заедала тоска. У каждого была своя мучительная любовная история, каждого то ли уже бросила, то ли собиралась бросить подруга – в общем, хватало тем для разговора. Но потом выйдешь покурить на крыльцо, весь такой несчастный, а из-за забора раздается многоголосый хор:

 
И ей понра-авилась
Шинель военная,
Погона синяя
И звездочка на ней…
 

Влезешь на забор полюбопытствовать. За забором идет по дороге неправдоподобно четкий строй. В «хабэшках» и бушлатах без знаков различия, в шапках без кокард. А вокруг «коробки» на некотором отдалении шагают краснопогонники с автоматами наперевес. Это дисбат возвращается с работы.

Сразу чувствуешь, что у тебя-то жизнь удалась. Хотя вокруг разговаривают исключительно матом (особенно молодые политработники, они так ставили себя ближе к народу), кормят плохо, одежда неудобная, вода горячая только в бане, климат гадкий. Зато «на дизеле» вообще смерть. Почувствуй, как тебе повезло, и веди себя хорошо…

В штабе было очень холодно, мы более-менее спасались вшивниками (так в армии зовут любую теплую поддевку под форму) и электрическими отопителями. За калориферами, особенно с открытой спиралью, охотился начальник тыла дивизии – я уже вспоминал об этом. Но в кабинете «общего политотдела» товарища подполковника ждало жестокое разочарование.

Однажды утром тыловик заглянул к нам, увидел включенный отопитель и без лишних слов конфисковал его. Вскоре явился Тяглов.

– А чего такой колотун? – удивился он.

Я объяснил.

Тяглов подумал с минуту и сказал:

– Гляди, как это делается.

Он ушел и через пять минут вернулся с отопителем под мышкой. Вручил его мне и сказал, очень довольный собой:

– Твоя заслуга, между прочим.

– То есть?..

– Да я прихожу к тыловику и говорю: «Ты хоть понимаешь, у кого отопитель забрал? Наш машинист в „Комсомольской правде“ печатался. И сейчас ночами потихоньку клепает роман про армию. Я уже видел пару глав. Это типа „Сто дней до приказа“, только еще страшнее. Представляешь, что будет, если парень на тебя злобу затаит? Ты у него окажешься проходной отрицательный герой!..» Тыловик бедный аж в лице переменился. Мы его теперь долго не увидим!

– Ну спасибо, товарищ майор… Веселенький экспромт. Только этого мне не хватало для полного счастья.

– Я не собираюсь тут замерзнуть насмерть, – сказал Тяглов. – А ты – наплюй и забудь. Пускай они тебя боятся. Это для них лишний повод держать тебя поближе и контролировать. И вообще, кто первый начал? Кто особиста запугал?

– Я просто с ним нормально поговорил.

– В случае особиста это и называется: запугал!

Так получилось, что ко дню моего появления в Мулино разом уволилось несколько рядовых машинистов, в том числе из «особого отдела» – военной контрразведки. И начальник «строевой части» неспроста явился на оформление новобранцев с пишущей машинкой: вычислял кандидатов. Я печатал быстро, подолгу держал темп и не промахивался мимо клавиш. Кроме того, уже через неделю сидения в политотделе я начал выполнять работу Тяглова – готовил ему материалы для лекций на основе статей из журнала «Коммунист Вооруженных Сил». Молва о способном парнишке разнеслась по окрестностям, и однажды к нам зашел некий майор с такими же, как у всех, пушками в петлицах. Он перекинулся с Тягловым парой слов, а потом сунулся в мой закуток и как-то невзначай раскрутил меня на беседу «за жизнь». Я не заметил ревнивого взгляда Тяглова. Мы с майором немного поговорили. Беседа завершилась фразой, брошенной в полном изумлении:

– То есть вы, молодой человек, против перестройки?!

– Ничего подобного, товарищ майор. Просто я вам пытаюсь объяснить, что очень многие из моего поколения к ней не готовы. Нас учили жить и работать в совершенно других условиях. И я не могу предсказать, насколько успешно мы впишемся в новую реальность.

– М-да… Ну, счастливо! – сказал майор и исчез.

Тяглов сиял.

– Знаешь, кто это был? – спросил он. – Начальник особого отдела! У него машинист уволился, вот он и пришел на тебя поглядеть.

– И что теперь?..

– Все замечательно: останешься здесь. Ну ты представь – как может в контрразведке работать с бумажками такой страшный антисоветчик, который даже против перестройки?!

– Да я не против… Кстати, а вы?

– Я – за, – твердо заявил Тяглов. – Я политработник, мне положено быть за! И вообще, хуже, чем сейчас, уже некуда. Так что пускай будет перестройка, новое мышление и все такое прочее…

Теперь многие уверены, что «хуже некуда» это сейчас, а тогда было терпимо. Но такова человеческая психика: люди быстро забывают плохое. Я помню, как беспросветно жилось в восьмидесятые, и как мы надеялись на лучшее, радовались первым росткам свободы. Но это уже совсем другая история…

К весне я в штабе был уже свой. Перенес на ногах пневмонию (однажды пришел в себя, лежа лицом на клавишах – весь алфавит на физиономии), успел немного позаниматься вместе с батареей, обжился в Мулино лучше некуда. Помню, итоговые документы какой-то очередной проверки доверили печатать мне. Я возился с ними сутки без продыху, а потом вручил кипу листов начальству и отправился к чертежникам спать. У них стоял большущий светостол (такой фанерный ящик с подсветкой столешницы), внутри которого прятались два матраса и плоский масляный отопитель. Я, как всегда, был слегка простужен и во сне тихонько похрапывал.

– Это кто там? – удивился начопер, раскладывая на светостоле карту.

– Олег из политотдела. Спрятался от своих, они его совсем загнали.

– Пускай дрыхнет, – сказал подполковник. – В отличие от вас, лоботрясов, он действительно много работает.

А я все понять не мог, чего он вдруг засмеялся, когда мы с ним в туалете столкнулись.

Со временем я начал подумывать, что можно и тут остаться. Да, штаб – порядочный зверинец. Но зато кругом знакомые лица, а это в армии многое значит, если не всё. Как уверяла брошюра «Сержанты и старшины Воруженных Сил», недаром часто раздается в казармах и кубриках народная пословица:

 
Без коллектива
И жизнь не счастлива!
 

Очень жалею, что не прихватил с собой эту брошюру. Лучшее чтение в минуты жизни трудные, когда кажется, что ты полный идиот. Перелистнешь несколько страниц – и понимаешь: нет, парень, с тобой-то как раз все в порядке…

Весной перед штабом начала появляться каждый день пожарная машина. Поливала траву, чтобы та росла зеленее. Учебка готовилась сдавать выпускные экзамены. А меня вызвал замначПО.

Сначала мы просто говорили о том, о сем. Потом мне предложили, в очень мягкой и ненавязчивой форме, шпионить за Тягловым – собирать компромат. Потом спросили, тоже очень ласково, как продвигается работа над книгой про армию. Я ответил, что когда текст примет более-менее товарный вид, непременно дам товарищу подполковнику с ним ознакомиться. На том и расстались.

Стало ясно: надо привыкать к мысли об отправке в войска. Может, это и к лучшему. Пусть все идет как идет. В штабе мне уже нечему учиться. Я увидел здесь все, что мог.

– Мне будет скучно без тебя, – сказал Тяглов, – но я бы на твоем месте тоже ушел. Просидеть два года в штабе – это несерьезно. Ты должен узнать настоящую армию. Трудно придется. Но ты справишься.

Через несколько дней выяснилось, что оставить меня в учебке политотдел не может: армии остро не хватает сержантов. Это, кстати, была правда.

– В порядке нашей благодарности за работу можем предложить тебе выбор, – сказал начПО. – Два самых теплых округа – Одесский и Киевский. Куда хочешь?

– Киевский к дому ближе. – решил я.

В Мулино стало жарко и душно. Ветер гонял по плацу крупную пыль. Здесь, похоже, никогда не бывало терпимо, всегда через край.

– Значит, штабные козлы решили от тебя избавиться, – сказали сержанты из моей учебной батареи. – Перетрусили. Ладно, не падай духом. В войсках тоже люди служат. Ты, конечно, ни фига не обученный, но это ерунда. Все доучиваются на месте.

– Мужайся, – только и посоветовали знакомые из батареи управления.

У них там была легкая дедовщинка, и они представляли, как это должно выглядеть в суровом варианте.

– Ты слишком добрый для войск, – сказал Паша Гусев. – Хреново тебе придется.

– Обозлюсь, – пообещал я.

Надел парадную форму – и поехал служить дальше. У меня была слишком длинная для курсанта-выпускника шевелюра, самодельный широкий камуфлированный брючный ремень, модные электронные часы и наглая морда.

– Нас почти двадцать, – сказал я ребятам в поезде. – Если что, отобьемся. Главное – держаться вместе.

Как потом оказалось, ребята мне поверили.

А напрасно.

Бригада Большой Мощности знала эти штучки и пресекала их в зародыше.

ГЛАВА 9

Дальний берег Днепра терялся в жарком мареве.

– Надо будет смотаться туда, посмотреть, как там люди живут, – сказал я на перекуре.

– Доплывешь? – недоверчиво спросил Голиней.

– Я когда плаванием занимался, у меня любимая дистанция была километр брассом. А тут на глазок столько же.

– Даже не пробуй, – сказал Верчич. – Утонешь, а нас вздрючат. Вчера Тхя проверял лазерный дальномер, стрельнул по тому берегу, оказалось четыре километра.

– Ско-олько?..

– Эх, ты, Москва. Это ж Днепр!

– Однако… Верно сказано: редкая сволочь долетит до середины Днепра.

– Ты тоже редкая сволочь, но даже не пробуй, – повторил Верчич. – И вообще, Москва, поменьше залупайся. Тебе сказано было подстричься?..

– У меня нормальные волосы.

– Тебе не положено.

– Слушай, мне и так до хрена не положено.

– Москва, не выпендривайся. Сегодня ты обрастешь, завтра Кузнечик твой обрастет… Думаешь, если вы такие здоровые лбы вымахали, мы вас не уроем? Тебя просто не мудохали по-настоящему, так, чтобы кровью ссал. С тобой по-человечески обращаются, ты это ценить должен.

– Ни хрена себе по-человечески… Коля, в ББМ дышать нечем. Молодые на положении рабов. Из личных вещей одна зубная щетка, да и то не у всех. Боятся зайти в казарму – там ведь каждую секунду кого-то бьют… С чего ты взял, что я выпендриваюсь? Я круглые сутки молчу. У меня один вопрос: вам самим-то не противно? Не стыдно?

– Москва, – сказал Верчич проникновенно, – если вас не пинать каждую секунду, вы не будете работать, и ББМ развалится. Это закон. Это армия. Тут никто добровольно ничего делать не станет. И ты не представляешь, что творили с нами. Вон, Вася еще застал наших дедов. Это была вообще жопа.

– Да, это жопа была, – вспомнил Голиней и передернулся.

– Постригись, – сказал Верчич. – А то пожалеешь.

– Эй! – позвал капитан Масякин. – Кончай перекур.

Мы пошли к миномету.

– Пойми, Москва, – сказал Голиней тихонько, – тебя никто не поддержит. Ты хороший парень, ну не лезь против правил. Из-за тебя и остальным молодым достанется.

– Знаю. Я все знаю, Вася. Я же не слепой. Но от этого не легче.

– Вот и не выпендривайся. Будет только хуже.

Я, конечно, не подстригся. Стало не хуже, а вообще жопа. Где-то через сутки. А пока мы полезли на миномет.

На броне я сразу успокоился. Мне нравилась эта железяка.

ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ББМ

глава, в которой мы наконец-то возвращаемся в Бригаду Большой Мощности, но особого веселья пока не испытываем, оно будет дальше

Сначала нашу партию молодых сержантов занесло в Малиновку, что под городом Чугуевым. Сюда за нами должны были явиться «покупатели». Нам сразу объяснили: это та самая Малиновка, про которую фильм «Свадьба в Малиновке». Меня эта комедия никогда не впечатляла, и малиновская часть не впечатлила тоже.

Перебросившись с местными парой слов, я узнал, что служба тут состоит в основном из хозяйственных работ, дедовщина терпимая, кормят хорошо, а неподалеку продают отличный самогон.

– Не служба, а сплошная барза, – сказали мне. – Хотя скучновато, честно говоря.

– Барза? – переспросил я.

– «На барзу попал» это значит: все хорошо, – объяснили местные. – А ты с Москвы? С самой Москвы? Так у тебя и земляки тут есть.

Земляки – не главное, подумал я, ключевое слово: «скучновато». Если им скучновато, мне будет в самый раз. Одно плохо, здесь почти не работают на технике. Это обидно. А нужна мне техника? Позарез нужна? Малиновка так Малиновка. Я тут уже принюхался. Вроде бы ничего особенного, но можно жить. С одним условием. Раз они тут в глаза не видят боевой учебы – нет смысла служить в батарее. Надо пристроиться в штаб. Буду там, по завету Тяглова, ночами писать страшную книгу. Непременно выведу зампотыла проходным отрицательным героем.

– Прячь бычки, начПО идет.

– Где начПО? – встрепенулся я.

– Да вон. Он с курением борется. А так ничего дядька, простой.

Я рванул наперерез высокому подполковнику и спросил, нет ли нужды в специалисте редкой военной профессии.

– Что еще за профессия?

– Командир пишущей машинки.

– Где работал?

– Политотдел Мулинской учебки.

– Понял, – сказал начПО. – Где твоя партия? Стой там, я за тобой приду через полчаса.

– То есть…

– Да, ты уже служишь здесь. Поздравляю.

Все оказалось не просто, а очень просто. Я вернулся к своим, закурил и решил пока ребят не радовать тем, что дальше они двигаются без меня.

Тут появился моложавый и веселый капитан в лихо заломленной фуражке.

– Мужики, – сказал он. – На фига вам киснуть в этой Малиновке? Вы здесь миномета даже издали не увидите. А мы регулярно на технике работаем. И ездим стрелять на полигон. Рванули к нам в Белую Церковь! От Киева восемьдесят километров. Город чудесный, наша часть стоит на окраине. Кормежка отличная. А главное, сама часть особенная.

– Чем же? – спросили капитана.

– Кадрированная бригада прямого окружного подчинения. Всего сто пятьдесят человек. Разворачиваемся только по войне.

У нас тут же в мозгах дружно щелкнуло: чем меньше часть, тем меньше дедовщина. Армейский стереотип.

– Небольшой дружный коллектив, – заявил капитан, будто подслушав наши мысли. – В дивизионе меньше тридцати солдат и сержантов. Батарея – шестеро. На шестерых – свой комбат, представляете? Я сам комбат.

Память моя не сохранила фамилию этого телепата, он нас отвез в ББМ и вскоре оттуда перевелся. Попался бы он мне через месяц за забором, я бы ему… Да ничего особенного, просто в глаза бы посмотрел.

– Поедем в Бригаду Большой Мощности!

Название части нас доконало. Работать на технике! Ездить стрелять на полигон! Жить на окраине города. Сто пятьдесят человек! У шестерых свой офицер! И тем не менее – стрелять! Мечта артиллериста.

АбрБМ, вот как это называется. Артиллерийская бригада большой мощности: два пушечных дивизиона, два минометных. Ну и пускай кадрированная, лишь бы боевая учеба, а не заборостроительство.

Я подхватил вещмешок. Прощай, Малиновка. Не повезло тебе.

Малиновского начПО я потом видел на зимнем полигоне. У подполковника был кунг-прицеп размером с троллейбус, но сам начПО и его люди носили шинели. Самоходчику это говорит многое, если не всё. Самоходчик в шинели вне зимней квартиры – не бывает. А я уже стал к тому дню самоходчиком до мозга костей, до опупения и изумления от себя самого. И порадовался, что не остался в Малиновке.

Я до сих пор в душе самоходчик. Боюсь, это не лечится…

Первое, что мы увидели, ступив на территорию Бригады Большой Мощности – непролазная грязь, развороченная глина, посреди которой стояла кольцевая скамья курилки. В курилке сидели люди в тельняшках и с головами, бритыми до блеска. Рожи у людей были широченные и страшенные.

Это были старшина четвертого дивизиона Шура Андрецов и его водитель Котарев. Обрились деды на «стодневку».

– Ага! – заорал Андрецов, углядев нас. – Дивись, Котяра! Пушечное мясо приехало, трам-тарарам!

Котарев дико захохотал.

Мы немного призадумались.

Нас подвели к высокой казарме старинной постройки (как потом оказалось, дореволюционной). Откуда-то сверху раздалось: пух-пух-пух! Очередь из «Калашникова» 5, 45, примерно в три патрона.

Мы задумались еще крепче.

В казарме было довольно уютно, тут люди жили, а не кантовались, в отличие от учебки. Но я сразу заметил, какими глазами на нас смотрят. Либо жадно-внимательными, либо испуганно-забитыми. И я навскидку, с первого взгляда, мог бы отличить старослужащего от молодого. По одним глазам.

Повели обедать. Столовая помещалась в величественном здании, наводившем на мысль о екатерининской эпохе (почти угадал). Кормили нормально, хотя после Мулинской учебки что угодно сошло бы за еду. С нами был молодой солдат, который раздал новичкам ложки, а после собрал их, пересчитал и отправился мыть.

– Что это значит? – спросили его.

– Это наши ложки, – ответил солдат. – У каждого дивизиона свои ложки. Не дай бог потеряешь.

– Что за пальба была наверху?

– Там десантники живут. Говорят, дух застрелился.

– А как тут вообще?

– Жопа. Вечером сами увидите.

К вечеру нас раскидали по дивизионам, но мы ничего особенного не увидели. К нам еще приглядывались.

Я оказался в третьем минометном. Из моей партии сюда попал еще один сержант. Здесь было много дедов, несколько черпаков, много молодых и ни одного духа. Я оценил соотношение сил призывов как почти равное, но уж больно подавленно глядели молодые.

Это настораживало. Среди дедов я заметил троих по-настоящему здоровых парней, а у черпаков вообще одного. Дивизион был в целом низкорослым, я со своими 183 сантиметрами неплохо смотрелся на его фоне. Мой водитель Кононенко по прозвищу Кузнечик оказался еще чуть выше и чуть шире. Но его запросто шпыняли мелкотравчатые деды, и он подчинялся безропотно. Серым кардиналом дивизиона был здоровенный, почти на голову выше меня, дед-каптерщик с литовской фамлией (по кличке, разумеется, Сабонис). Против Сабониса я бы не выстоял, но остальным пришлось бы попотеть, выйдя со мной один на один. Тем не менее, они тут всех затоптали. Они редко действовали в одиночку. Даже живой кошмар дивизиона, неуправляемый казах Орынбасар Кортабаевич Арынов, не рыпался против меня без поддержки, хоть у него и был разряд по вольной борьбе. Всегда кто-то околачивался рядом, готовый Арынова спасать. Многих дедов от него просто мутило, но они беззастенчиво использовали «Алика» как пугало.

Очередным потрясением стало то, что бригада по команде «отбой» и не думала «отбиваться» – хотя дежурный офицер сидел здесь же, за пультом оповещения в торце казармы. Бригада включила телевизор и начала бродить туда-сюда, занимаясь своими делами. Где-то кого-то немножко пинали ногами, чтобы шевелился быстрее.

Я, как сумел, познакомился с народом. Мне сразу понравились местные черпаки, особенно Тхя, Голиней, вычислитель Саня Вдовин (тогда еще младший сержант, разжалуют его позже) и мой замкомбат Болмат. Они были спокойны, доброжелательны и не качали права. Спокойно, доброжелательно и не качая права, они разъяснили мне обстановку в бригаде и расстановку сил в дивизионе. Как сейчас говорится – «ничего личного». Тхя не скрывал, что его от здешних порядков тошнит, Вдовину было все по фигу, Голиней с Болматом хоть и встроились в систему, но, как мне показалось, без энтузиазма.

Я понял, что еще не разучился удивляться.

Общение со своим призывом не удивило – расстроило. Ребята они были неплохие, но их давно согнули в три погибели. Опереться на Карнаухова, сержанта, пришедшего со мной, я и не думал – это было существо в два раза добрее и незлобивее меня.

Ночь прошла относительно спокойно. С утра – началось.

На новоприбывших срывались мгновенно, все и по малейшему поводу: хватало нескромного взгляда, я уж молчу про расстегнутый крючок на воротнике. Из какого ты дивизиона, никто не смотрел. Все лупили всех. Кто-то пробовал отбиваться, тогда набегала толпа и тащила его в умывальник – учить жизни подальше от посторонних глаз. Кто-то пробовал вступиться – набегала толпа вдвое больше. А молодые из местных говорили: не выпендривайтесь, только хуже будет, мы же не выпендриваемся…

Я мог бы сейчас развернуто, на целую главу, составить руководство по грамотной организации дедовщины, но вижу: хоть почти двадцать лет прошло, а сил не хватает. Задыхаюсь от злости. Оставлю опыт при себе. Запомните главное: дедовщина это не «когда бьют», а когда создана атмосфера полной безнадеги, в которой каждый за себя и никто тебе не поможет. Главное – расколоть молодой призыв, и дело в шляпе. Если даже один-двое выбьют себе особые условия, это ничего не изменит в целом. Так вышли в люди до срока мои друзья по ББМ Ракша и Михайлов, но на общий уровень зверства в своих дивизионах, первом и втором, они повлиять не могли. Переживали молча. Я тоже потом буду молча переживать.

Задача дедовщины проста: заставить младшие призывы делать все за старших. Любую работу, не относящуюся к боевой, от застилания постелей до чистки сапог и рытья канав. Дополнительно младшие должны угождать старшим, исполняя любую их прихоть. Ну и отдавать им деньги, разумеется. Чтобы младшие крепче помнили свое место, на них накладывается множество унизительных ограничений по внешнему виду и личным вещам, а личного времени у них просто нет. И все – система становится устойчивой. Лишь бы каждый дед готов был в любую секунду ее поддержать, хотя бы молчаливым согласием. Молчаливое согласие дорогого стоит.

Особенно – молчаливое согласие офицеров. Ах, тебя заставили сделать то-то и то-то? Ну, мы тебя накажем, чтобы в следующий раз не заставили. Сам виноват, что слушаешься дедов…

Через несколько дней ко мне подошел один сержант из моей партии и с непонятной обидой в голосе сказал:

– Вот, ты в поезде говорил, нас много, отобьемся…

– Где ты был вчера, когда меня тут, прямо на этом месте, били?! – зарычал я. – Когда пытались мне крючок сквозь горло застегнуть? Тебя не было. Никого не было. Ни одна гнида не подошла. Так запомни: я здесь выживу, а ты – сдохнешь!

Он ушел, чуть не плача. Ничего, не сдох.

И я выжил. Из нашей партии, насколько помню, никто даже не пытался дезертировать. Солдаты бегали, сержанты нет.

…В первый день мы с Тхя отправились бетонировать площадку под караульную вышку.

– А ты молодец, – сказал Тхя. – Работы не боишься.

Я пожал плечами. Чего ее бояться, работы. Я боюсь, когда людей вокруг избивают ни за что, а те не сопротивляются.

– Что все это значит? – спросил я. – Почему такой ужас? Не верю, что никто не пытался офицерам настучать.

– Командир бригады скоро уходит на повышение, – объяснил Тхя. – Значит, у нас не может быть ЧП в принципе. Что бы ни случилось в ББМ – этого не было. Стучали уже не раз. Бессмысленно. ББМ удивительная часть, я думаю, ты больше нигде такой не увидишь: стукача здесь считают не подлецом, а просто идиотом! На него даже не очень сердятся – чего взять с дурака? Все равно никого на «губу» не посадят, это ведь испортит наши показатели.

И мы продолжили заниматься важным делом – готовить площадку под караульную вышку для бригады, в которой нет караула. Здесь тебе могли дать автомат, но ни за что не дали бы патронов. Позже воспоминание об этом казусе очень развеселит, когда в мои руки попадет десяток атомных мин…

На следующий день я увидел нечто вообще из ряда вон выходящее: Арынов свалил наземь черпака и топтал его ногами. Черпак выл и жаловался, но не пытался сопротивляться.

Я мог бы растащить эту мелкоту за шкирки. Но рядом стояли еще двое, оба меня покрепче, и наблюдали за экзекуцией. Они не вмешались даже когда у черпака на губах появилась кровь. И я убеждал себя: вероятно, бьют за дело, он в чем-то серьезно провинился. Сейчас влезу в драку, огребу по первое число, да еще и дураком окажусь полным, да в казарме потом снова отметелят за нападение на деда – оно мне надо?

Не помню, в чем провинился черпак, то ли водки не принес из самоволки, то ли денег в долг не дал. Я многое забыл из того времени. Своих проблем хватало – в бригаде узнали, что я москвич. Как нарочно, в ББМ всегда был ровно один москвич. И совсем как нарочно, до меня роль москвича исполнял некто Башмаков. Он оставил по себе такую память о жителях столицы, что хоть волком вой. Первый вопрос ко мне был:

– А ты тоже пустые бутылки собираешь?

Хрен с ними, с бутылками, Башмаков умудрился растопить печку на КПП уайтспиритом – и катапультировался из кирпичной избушки с оконной рамой на шее. И это был еще не самый веселый эпизод его армейской биографии. Спасибо тебе, земляк Башмаков, если ты читаешь эти строки, я за твои художества отдувался долго. Мне приходилось каждый день доказывать идиотам, что москвичи тоже люди. А доказать идиоту – непросто. Когда идиот видит, что проиграл спор, он бросается на тебя с кулаками.