Текст книги "День вампира (сборник)"
Автор книги: Олег Дивов
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 39 страниц) [доступный отрывок для чтения: 14 страниц]
Витя кивнул Лузгину и ушел вместе с Сеней в село.
– Дедушка грустный, – сказал Муромский тихонько. – Дедушка о зверя приклад сломал. Два раза. У своего ружья, а потом у чужого! М-да… Так зачем тебе «Кодак», Андрей?
– Пригодится, – заявил Лузгин уверенно. Он бы мог объяснить свой интерес к фотолаборатории прямо сейчас, но ему хотелось Муромского немного помучить. В отместку за «засранца».
– Лишнего спрашивать не буду, – Муромский зевнул. – Ваши журналистские профессиональные секреты… Сам расскажешь, когда время настанет. Ладно, надо руководить, пока все не перепились в жопу.
– Пойду, что ли, с вами. Посмотрю…
– Теперь-то бояться тебе нечего, – многозначительно сказал Муромский, подавляя смех.
– Это Витин самогон виноват, – буркнул Лузгин, шагая рядом. Оправдываться было противно, но – очень хотелось.
– А ты его не пей больше. Захочешь накатить, ко мне приходи, я налью сколько угодно. У меня качественный национальный продукт. Двойной перегонки и тройной очистки. Почувствуешь разницу.
– С детства меня волнует один вопрос. Чего они-то дважды не перегоняют и совсем не чистят, а? Неужели просто от жадности? Как из крантика закапало – тут же присасываются?..
– Именно, Андрей. Именно от жадности. Ты поставь им самой лучшей водки, они скажут: ох, хороша! А когда водка кончится, будут хлестать смагу за милую душу. И попытаться самостоятельно приблизиться к высокому стандарту – ни-ни. Зачем? Им что бухло, что пулемет, лишь бы с ног валило.
Муромский подумал и добавил:
– Хотя люди в общем и целом очень хорошие. Такой, блин, нюанс!
* * *
У вервольфа оказалась роскошная шерсть – темная, почти черная. Даже сейчас, изгвазданная, свалявшаяся, местами ободранная, залитая кровью, она производила впечатление.
Больше в его внешности найти что-то положительное было решительно невозможно.
С первого же взгляда на это существо тянуло блевать и убивать.
Порвать на куски, хоть зубами. Стереть с лица земли. А потом сделать что-нибудь с собственной головой, чтобы не мучиться остаток жизни ночными кошмарами.
Комплекцией вервольф напоминал мальчишку-подростка, правда, очень ширококостного и тяжелого. С отвратительно худыми и жилистыми конечностями, мерзко вывернутыми в суставах. Причем если туловище и ноги шерстью заросли густо, то плечи, например, были почти голые, лишь местами на них красовались черные клочья. Очень странно выглядела стопа – когтистая и ороговевшая, чем-то она походила на птичью лапу. И кисти рук были… Тошнотворны. Лузгин поймал себя на том, что не смог бы описать их на бумаге.
Морда и вправду бульдожья, плоская, с торчащими наружу клыками, тяжелыми брылами – гадкая черная морда.
Одни уши были вполне человеческие, разве что сильно в шерсти, зато на подобающих местах, по бокам головы.
– А глаза желтые, – сказал Муромский. – А кровь почти черная…
Лузгин сплюнул.
Вервольф лежал неподвижной тушей, и только бока чудовища едва заметно шевелились. Спеленали его умело – руки за спину, ноги заломлены и примотаны к рукам. Проволокой.
– Кобель. Вишь – яйца? Ох, получил он по ним сегодня… За все хорошее.
Лузгин сплюнул еще раз.
– Надо бы в зубы ему чего-нибудь, – решил Муромский. – Ну-ка…
С неожиданной ловкостью он махнул ногой и всадил каблук оборотню под ребро. Лузгин удивленно покосился на отставного моряка. Удар был хорошо поставленный и не простой, спецназовский, из тех, какими ломают хребты вражеским овчаркам.
Вервольф тихо охнул, пустил слюни и размазался по полу.
– Я думал: а если он придуривается, – объяснил Муромский. – Ну здоров, чертяка. Точно, на пилораму его! Эй, народ! Там обрезок трубы валялся, суньте ему в зубы, проволоку внутрь пропустите и на загривке смотайте. А я за машиной пошел. Сейчас устроим… доставку товаров населению.
Лузгин закурил и прислонился к ограждению стойла. В ухо тепло и влажно дышала сонная корова.
– Узнать бы, кто ты… – пробормотал Лузгин тихонько, глядя на вервольфа и напряжением всех сил заставляя себя поверить: это не сон. – Хотя бы откуда. И раскрутить цепочку. Я ведь умею. Могу. Выяснить, что с тобой случилось. Мне ведь тебя почти жалко, парень. Я не плохой, не злой. Просто… Какой же ты отвратный!
Подошел и встал рядом Юра Яшин.
– Да, – сказал он, – такого мочкануть не грех. Но знаешь, какая штука, Андрюха? Слушай. Мы, когда его месили, были все точно голову потерявши. А он в один момент из сети-то почти вылезши, лапу высвободивши. Ох, хорошо отмахнуться мог! И меня достать, и Сенька по чану точно бы огреб. Муромский ему по суставу ломом, да поздно. И вот я думаю теперь – а чего зверь нас не тронувши, а? И раньше – собаки, овца… Ты ж не знаешь, его на той неделе баба Вера поленом огревши. Думала, мужик пьяный на двор залезши. Сама потом от страху чуть не окочуривши…
– Мелковат он для взрослого, тебе не кажется? – спросил Лузгин.
– Слушай, да, пацан, – сказал Юра уверенно. – Лет четырнадцать.
– И все-таки в округе были человеческие жертвы.
– Это не его.
– А кто же тогда?
– Городские, кто…
– Ох, не любите вы городских!
– Слушай, фигня это, – не согласился Юра. – Мы к городским нормально. Нам с ними друг без друга никак. В Зашишевье каждый второй наполовину из города – либо там работавши, либо еще чего. Не в этом дело совсем.
– Ладно, замнем. В любом случае, вот кто все знает. Допросить бы! Если в нем осталось хоть что-то еще человеческое… Но я боюсь, с такой собачьей рожей он не в состоянии говорить. И не факт, что он вообще помнит, как это делается.
– Слушай, ты ему ксиву свою предъяви, – предложил Юра. – Скажи: я корреспондент московской газеты, нарочно сюда приехавши, чтобы взять у вас интервью. А? Слушай, он сразу вспомнит, как разговаривают!
– Любите вы, Яшины, над людьми издеваться, – буркнул Лузгин.
– Слушай, да я от чистого сердца посоветовавши! – тоном оскорбленной невинности сообщил Юра и отошел, сдавленно хихикая.
– Так и сделаю, – пообещал Лузгин ему вслед.
Оборотень вдруг напрягся всем телом, громко хрюкнул и снова расслабился, затих.
– Фу… – выдохнул Юра, опуская ружье.
Лузгин потер грудь в области сердца.
– Вот же пакость! – сказал он. – Даже сейчас напугать в состоянии.
– Трубу-то ему в зубы точно надо, – вспомнил Юра. – Мало ли…
– Зубы – выбить! И когти вырвать.
– Слушай, Андрюха, пожалей мальчишку.
– Мальчишку?! – взвился Лузгин.
– Чего-то ты сегодня расстроивши, – в точности повторяя недавнюю фразу брата, заметил Юра.
– Мое дело маленькое, – сказал Лузгин твердо. – Суйте ему хоть трубу, хоть лом. Хоть в зубы, хоть в жопу. А я к себе пошел. Хватит с меня на сегодня. Могу ведь и вправду расстроиться!
Он вышел со двора и побрел по едва заметной тропке коротким путем в Зашишевье. На душе было крайне муторно. Связанный и измордованный до потери сознания, вервольф все равно страшил Лузгина. Уже не столько внешностью, сколько фактом присутствия здесь, на родной земле. Спокойно осознать ситуацию и жить в ней, как это делали местные, не выходило. Сложившаяся за тридцать лет единая картина мира оказалась грубо взломана. Лузгин более-менее представлял себе, как дальше придется действовать, но все еще не мог принять, что происходящее ему не снится.
А ведь не снилось.
Глава 2Проснулся Лузгин от человеческого крика. Орали где-то посреди села, на много голосов. Слова разобрать было невозможно, но, судя по общей интонации, – собирались убивать. Лузгин знал, как в Зашишевье кричат перед дракой. Нынешнее орово тянуло на большее, чем тривиальный мордобой по-соседски.
Еще собаки лаяли. Опять. И бабы голосили.
Это начинало действовать на нервы. Он приехал в Зашишевье за тишиной и покоем. И выдерживать ежедневно такую свистопляску в его планы не входило.
Лузгин рывком сел в кровати, схватился за голову, упал обратно.
– О-о-о… У-у… Сволочи. За что?!
И тут он вспомнил события прошедшей ночи – сразу все.
Одновременно стало больно, стыдно, противно и… любопытно.
Проклиная себя, оборотня, Витину самогонку, местных оптом, Муромского отдельно и вообще жизнь, Лузгин кое-как поднялся на ноги, похлебал из ведра холодной водички, быстро оделся, схватил ружье и выбежал на улицу.
Напротив дома Муромского посреди дороги бушевал пыльный смерч, а внутри его активно шевелилась куча-мала человек на десять.
– Пассатижи, блядь! – орали из кучи начальственным голосом. – Пассатижи, блядь, держи! Крепче!
К обочине приткнулся древний, но еще крепкий на вид «Форд Сьерра». От машины внутрь кучи уходил трос, дергающийся и извивающийся, как змея в агонии.
Супруга Муромского, могучего сложения женщина, стояла на крыльце, и в тональности милицейской сирены, без малейшей паузы на вдох, кричала что-то вроде «ой, чего деется, убивают, гады, пидарасы, остановите их, мудаков, кто-нибудь».
– Палец! Палец ему! Перехвати!
– Ой-ё-о!!!
– Андрей! – донеслось с крыльца. – Стрели! В воздух стрели!
Лузгин не стал раздумывать, а просто сделал, что просили, – дернул помповуху за цевье и нажал спуск.
Бахнуло так, что заложило уши и заломило виски.
«О, черт! Это после вчерашнего. Ей-ей, пить брошу».
Куча-мала распалась, открыв скрючившегося вервольфа, подобравшего под себя все четыре конечности. На Лузгина уставились бешеные глаза мужиков.
– Ты какого хрена… – начал было Муромский.
– Какого хрена?! А за каким… вы его сюда приволокли? – перебил Лузгин. – Зачем он здесь?
– Тебя спросить забыли!
– Слушай, Андрюха, он Пирата зашиб, – вклинился Юра.
Лузгин огляделся и увидел на обочине кучку шерсти с лапками и хвостиком.
– Пират набежавши, прыгнувши, а он его…
– И кто виноват? Тот, кто собаку с цепи спустил? Или тот, кто средь бела дня опасную тварь по улицам таскает?
– Ишь ты, как завернул! – Муромский растолкал народ, поднялся на крыльцо, грубо оттер жену и скрылся в доме.
Лузгин шмыгнул носом и достал сигареты. Все было ясно. Бугру понадобился небольшой триумф. Он решил на буксире протащить вервольфа по улицам села. И доигрался. Подставил собственного пса.
Лузгин подошел к вервольфу поближе. Разглядел железный ошейник, крепкие цепи… Кандалы оборотень прятал под собой вместе с руками-ногами.
Когти ему рвать собирались, не иначе.
От черной шкуры осталось лишь воспоминание, теперь это был один сплошной колтун серо-желтого цвета. На песке Лузгин заметил несколько крупных темных пятен.
А еще вервольфа била мелкая дрожь.
– Эй! – позвал Лузгин с безопасного расстояния. – Ты живой вообще?
– Слушай, хули ему сделается? – бросил Юра.
– Игрушку нашли? Вы зачем его ловили, а? – Лузгин постарался быть убедительным, сейчас все зависело от того, удастся ли ему запудрить мозги озверевшим крестьянам. – Вы Зашишевье прославить хотели, кажется. Сами героями заделаться собирались. Денег заработать. Хороши же из вас герои, ничего не скажешь…
– Агитатор, бля! – крикнул Муромский, спускаясь с крыльца. В одной руке у него был тяжелый молоток, в другой – здоровенные клещи. – А ну, кончай демагогию! Нашел за кого заступаться!
– Да как тебе не совестно, живодер ты эдакий! – вступила жена.
– Он нашего Пирата убил!
– Знаю, что убил! Не нарочно ведь!
– А ну пошла в дом, зараза! – прорычал Муромский, резко понизив голос. Это возымело действие – жена с крыльца испарилась мгновенно.
– Значит, когти я ему вырву, – будничным тоном сообщил Муромский, подходя к собравшимся. – Ну-ка…
Вервольф перестал мелко дрожать. Его заколотило.
Муромский собирался еще что-то сказать, но осекся.
Лузгин, чувствуя, что сам тоже сейчас весь затрясется, выставил в сторону Муромского ладонь.
– Видел? – спросил он громким шепотом.
– Зубы до следующего раза оставим, а когти – извините…
Лузгин не мог понять, играет Муромский или нет. Как любой настоящий лидер, тот обладал качествами почти несовместимыми – умением переть танком до полного упора и способностью мгновенно ориентироваться в меняющихся обстоятельствах.
– Взяли, перевернули, – скомандовал Муромский.
Вервольф застонал и… расплакался. Больше всего это было похоже на жалобное нытье очень маленького ребенка.
– И такая пое… ень – целый день! – провозгласил некто, проламываясь сквозь придорожные кусты. – Вы чего, мужики, совсем охреневши?
Лузгин с облегчением вздохнул. Сейчас он готов был простить Вите Яшину все – даже регулярное злостное нарушение правил самогоноварения. Лишь бы тот переломил ситуацию.
Вервольфа ухватили за бока и кувыркнули на спину. Тот не сопротивлялся, только ныл и пытался спрятать лапы. Железной трубы у него в зубах уже не было – проволока, наверное, размоталась, пока оборотня таскали по селу. Лузгин не заметил слез на изодранной в кровь черной морде, но готов был голову прозакладывать – существо действительно плачет.
Еще стало ясно, насколько же оборотень маленький. Самому невысокому из мужчин он едва достал бы до плеча.
– Бугор, а бугор, – позвал Витя с приторным миролюбием, выходя на дорогу. – Чегой-то ты нынче круто взявши.
– Разберемся, – буркнул Муромский, наклоняясь над вервольфом и щелкая клещами.
– Дя-а… – проныл оборотень. – Не-е…
– Чего-о?!
Впервые Лузгин увидел Муромского по-настоящему опешившим.
Впрочем, от услышанного обалдели все.
Кроме Вити.
– Он говорит: дядя, не надо, – перевел Витя очень спокойным тоном.
– Не-е… Дя-а… Не-е… Дя-а… Не-е…
Глаза вервольфа были крепко зажмурены, он выстанывал свое «дя-не», как заклинание, чуть мотая вобранной в плечи головой.
Муромский выпрямился, поглядел растерянно на Витю, потом на Лузгина… и вдруг лицо его озарила торжествующая ухмылка.
– Расколол гада! – сообщил он гордо. – Вот как это делается. Желающих с ним побазарить – милости прошу. Закурить дайте мне кто-нибудь.
Протянули сразу несколько пачек. Лузгин показал издали «Парламент» и угадал – Муромский со словами «А ну-ка, угостимся с барского стола» подошел к нему. Старательно пряча бегающие глазки.
Никого он, конечно, специально не раскалывал. Просто хотел в припадке жестокости выдрать оборотню когти. По-человечески Лузгин его, в общем, понимал. Но что-то подсказывало: мучить пойманное существо дальше некоторого предела нельзя.
Не потому, что ты сам окажешься хуже зверя – кого волнует философия, когда руки сами тянутся к железу… А вот довольно. Точка. Одна глава прочитана, начинается совсем другая.
– Ловко сделано, – сказал Лузгин.
– Дык! – кивнул Муромский, наклоняясь к зажигалке.
– Я все думал, это игра или нет. Прямо испугался.
– Пирата жалко… А так – конечно, игра. Что же я, и вправду живодер?
Боковым зрением Лузгин поймал насмешливый Витин взгляд. Не удержался и подмигнул.
Вервольф продолжал жалобно ныть. Витя осторожно ткнул его носком сапога в плечо.
– Хватит тебе, – сказал он. – Больше не тронем. Если с нами как с людями, мы тоже как люди. Эй, пацан! Завязывай.
– Слушай, братка, а вина ему! – предложил Юра. – В пасть. От нервов.
– А есть вино? – мигом встрепенулся Витя, оглядывая собравшихся.
– Не надо! – поспешил встрять Лузгин. – Свернет ему башню, сами пожалеем. Лучше просто отойдите. Он же вас боится. К вон тому столбу трос принайтуйте, а сами хотя бы шагов на двадцать в сторону. Я тут останусь, если вы не против. Я, кажется, единственный, кто его не тронул еще. Может, это подействует?
– Дело говорит, – признал Муромский. – Но к столбу не тросом, я лучше цепь принесу и замок. А сами – ко мне на лавочку. И не близко, и слышно будет, как Андрюха его разговорит.
– На быстрый результат я бы не надеялся, – помотал головой Лузгин. – Ему успокаиваться час. И учиться говорить – неделю. Если это возможно в принципе. И вообще… С чего мы взяли, будто он понимает нашу речь? Может, он считывает каким-то образом сами намерения. А «дядя, не надо» – единственное, что у него в мозгах осталось от прежней жизни…
Тут Лузгина озарила неприятная догадка – а озвучил ее сообразительный Муромский.
– Если там вообще что-то имелось, в мозгах этих! – сказал он брезгливо. – Вдруг он был алкаш, бомж или умственно отсталый… Обидно получится, столько усилий зря. И Пират – зря. А могли расстрелять и не париться.
– Расстрелять никогда не поздно никого, – буркнул Витя. – Цепь свою неси, расстрельщик. А замок у тебя какой?
– Какой надо замок. Ему не по зубам. Сейчас я. Давайте это… чудо пока к столбу.
Успокоился вервольф действительно не скоро. Зато Лузгин, сидя рядом на краю придорожной канавы, успел к нему попривыкнуть. До того, что уже не подташнивало.
Мужики на лавочке заскучали, притащили вместо стола ящик, надергали с огорода закуски и принялись, как это здесь испокон веку называли, «отдыхать». Зашишевье постепенно возвращалось к нормальной жизни, шевелилось, производило затейливые деревенские шумы. Издали, от самых Крестов, за вервольфом подглядывали ребятишки. Потом им надоело, и они стайкой упорхнули к озеру. Сеня, которому жена объявила принудительный мораторий на пьянку, у себя в огороде поливал из шланга грядки. В прогал между домами видно было, как невдалеке на пригорке дрыхнет пастух и лениво бродят коровы.
Вервольф лежал на боку, крепко прижав к груди скованные передние лапы – назвать их руками Лузгин не мог себя заставить. Глаза оборотень так и не открыл. Зато дышал ровно. И не спал. Лежал, отчаянно трусил, ждал развития событий.
– Теперь все будет хорошо, – сказал Лузгин, прислушиваясь к мерному дыханию вервольфа. – Тебе больше нечего бояться. Я хочу говорить с тобой. Если понимаешь меня, кивни. Не разучился кивать-то?
Голова оборотня немного склонилась.
– Мы правильно догадались – ты просил: «Дядя, не надо»? «Да».
– Дядя не будет, я тебе клянусь. А как мы скажем «нет»?
Оборотень довольно живо помотал головой.
– У тебя есть имя?
– В-ва!
Лузгин от неожиданности дернулся.
– Чего там? – крикнули с лавочки.
– Нормально все, погодите! Эй, ну-ка, повтори.
– В-ва.
– А неплохо получается. Расскажи мне что-нибудь.
Оборотень, давясь и булькая, выдал нечленораздельную фразу слов на пять и очень по-человечески обиженно застонал.
– Научишься, – пообещал Лузгин, сам себе не веря. – Давай еще немного поиграем в «да – нет». Согласен? Отлично. Ты помнишь счет времени? Годы, месяцы?
Оборотень качнул головой из стороны в сторону.
– Ах, вот как… То есть, сколько ты прожил в таком состоянии, не можешь сказать?
«Нет» и жалобный всхлип.
– И все же ты гораздо больше человек, чем зверь. Я сейчас говорю с человеком, верно? И зовут тебя… Вова?
Оборотень приоткрыл глаза. Находиться под его взглядом было неприятно, хотя не так, как вчера. Или Лузгин притерпелся, или из вервольфа частично выбили зверскую сущность, а может, и то, и другое сработало.
Только оставалось гаденькое ощущение, что смотрят желтые глазки человеку прямо в душу.
– В-ва, – сказал оборотень и часто закивал. Если Лузгин верно его понял – закивал радостно.
– Точно Вова?
«Да», «да», «да».
– Ну, привет. А я Андрей. Значит, слушай. Я стану говорить медленно, а ты кивай, если понял, и мотай головой, когда не поймешь. Ты пока что будешь жить здесь, в этом селе. Тебя будут кормить и не будут обижать. От тебя нужно одно: ты больше никого не тронешь. Задавишь хотя бы курицу – прощайся с когтями. Ну ладно, не нервничай. Скажи, пожалуйста, ты по-разному чувствуешь себя ночью и днем? Когда темно, хочется охотиться, убивать? Ага. Просто есть хочется, да? Ты поэтому не трогал людей? Люди не еда? Погоди, я по-другому спрошу. Честное слово, все останется между нами, просто мне очень нужно знать – ты уверен, что никогда не нападал на человека? Та-ак… Здесь – я повторяю: здесь ты не убивал людей? В окрестностях этого села? А у города? Знаешь, что такое город? Знаешь, где он? Ну? А в самом городе? Точно? Ты вообще откуда пришел? Секундочку, а ты писать умел когда-нибудь?..
Оборотень послушно зачеркал когтем по песку, но вышло у него хаотичное переплетение линий, пародия на букву «ж». Он раздраженно вякнул. «Осваивается», – подумал Лузгин.
– Помнишь, сколько тебе было лет, когда это началось? Когда ты стал меняться?
Снова знак «не уверен».
– Примерно хотя бы. Погоди! Ты считался взрослым?
«Нет».
– Десять? Одиннадцать? Двенадцать? Тринадцать? Четырнадцать?
Оборотень застонал и снова заплакал. Даже немного побился головой о дорогу. Лузгин напряженно размышлял. Похоже, существо теряло самообладание, когда начинался счет. При этом оно отличало день от ночи, город от деревни, человека от курицы…
– Сколько пальцев? Эй! Сколько пальцев?
Два кивка.
– А сейчас?
Три.
– Сколько тебе лет?
– Ы-ы-ы-ы… У-у-у!!!
Прибежали с лавочки мужики.
– Ты его довел, – констатировал Муромский. – И меня тут называли живодером?
– Что-то с ним категорически не так, – сказал Лузгин, поднимаясь на ноги и отряхивая штаны. – Впрочем, я не был готов к разговору. Надо подумать, составить вопросник… Главное – подумать. И парень намерен сотрудничать. Вова, язви его. Простой русский вервольф. Писать умел. Считать может. А как называю цифры – его клинит. За этим наверняка кроется нечто. Понять бы, что… Слушайте, мужики, сообразите ему пожрать. Кашки, супчику хотя бы. Он давно голодный, к ночи может с собой не совладать и начнет рваться с цепи. Нам это надо?
– Вовчик! – позвал Витя заметно пьяным голосом. – Кушать хочешь? А? Вовка, твою мать! Не слышу ответа. Ну-у, мальчик расплакавши…
– Мальчик, бля! – фыркнул Муромский. – Хорошо, не девочка.
– Почему? – удивился Лузгин.
– Убить будет легче, если что.
– Он не даст повода, – сказал Лузгин убежденно.
– Ответишь? – прищурился Муромский.
– Если он поселится на самом краю села – почему нет? К моему дому его, там как раз последний столб рядом. Я и присмотрю за парнем, и разговаривать с ним буду.
– Слушай, это он пока на солнышке перегревши – смирный, – предположил Юра. – Ночью-то, по холодку, как бы чего не натворил.
– Вот я и говорю – пожрать ему надо. А потом, куда он денется с цепи? От столба-то?
– Столб там херовый, – авторитетно заявил Витя. – Сгнивши. Зверю на ползуба. Да я его сам перегрызу.
– Сам поставил, сам и перегрызу, – ввернул Юра.
– Когда было-то? Лет двадцать уже. В общем, столб херовый. А надо знаете чего? Трактором подтащить ту чушку бетонную, которая у дороги валяется. Она как раз с проушиной. И весит килограмм двести. Будет якорь, ха-ха!
– Разумно. Короче, Андрей, кормежку и привязь мы обеспечим, но поведение зверя под твою ответственность, – заключил Муромский. – А то у нас разговор простой будет. Пулю в лоб, и баста.
– Лично застрелю, – сказал Лузгин жестко. Надоело ему спорить и выторговывать условия. – Ясно?
– Застрелил один такой… Видали мы ночью, как ты стреляешь. Из главного калибра! Без промаха! Гы-ы! Ладно, молчу. Сейчас все организуем. Это хорошо, что ты его на себя берешь, а то нам поработать не мешало бы.
– Беру… – вздохнул Лузгин. – Взял на себя и с честью несу. Проследите, чтобы на мой край детишки не шлялись. И всякие домашние животные. Да и сами тоже… не отсвечивайте.
– Когда он тебя жрать будет, кричи громче, – посоветовал Муромский. – А то ведь не услышим.
– Кажется, он кого-то убил в самом начале. И с тех пор этого не делал. Надеюсь, и дальше не собирается.
– Ты ему веришь? – Муромский снисходительно улыбнулся.
– Я своим ощущениям верю. Это чудо природы было раньше человеком. И если обращаться с ним правильно, оно захочет снова человеком стать. Вряд ли у него это получится, но оно хотя бы расскажет нам свою историю. Как сможет, так и расскажет. Если сможет.
– М-да… Он расскажет, а ты запишешь… Бред!
– В чем проблема? – напрягся Лузгин. Муромский опять поворачивался к нему какой-то совершенно новой стороной.
– Ты, конечно, прости, но недаром я говорил: журналисты все е… анутые. Верят во что угодно. И пишут, и пишут… То-то меня от газет воротит. Сил нет читать. С самой перестройки одно говно. Будто это жулики печатают для идиотов.
– Газеты ему не нравятся… А ты ящик смотри! – огрызнулся Лузгин. – Если читать кишка тонка.
– Мы же договорились: про кишки ни слова! – напомнил Муромский и довольно заржал.
Лузгин секунду-другую поразмыслил и Муромского красиво уел. Потому что вместо ответной колкости сказал просто:
– Ну, я пошел. Отдохну немножко. Вы, значит, это… действуйте.
И вправду пошел досыпать.
– Вот жопа! – бросил Муромский ему вслед почти что с восхищением.
* * *
Строго говоря, приковали оборотня все равно к столбу. Та самая «чушка с проушиной» оказалась здоровым куском железобетона, обломком мачты низковольтной линии, которую еще при социализме хотели пробросить от Зашишевья дальше, да передумали.
– Не сдвинет? – усомнился заспанный Лузгин. – А-а, да хрен с ним, главное, в дом не залезет с таким якорем на буксире.
– Без шума не залезет, – многозначительно заметил Муромский.
Словно в воду глядел.
Посреди ночи вервольф принялся теребить цепь. Лузгин в окно посветил фонариком, прикрикнул: «Вот я тебе щас!», наткнулся на тяжелый желтый взгляд и счел за лучшее спрятаться. Банально струсил. Там, на улице, шуровал отнюдь не испуганный мальчик Вова. Хотя и не жестокая смертоносная тварь. Нечто среднее.
Оно хотело на волю и просило не становиться у него на пути. Всего лишь просило. Не нагоняло ужас на все живое, как прошлой ночью, а просто отодвинуло человека, чтобы не мешал. Во всяком случае, так это понял Лузгин.
«Понял? Не-ет, батенька, ты прямую команду принял и выполнил! Неужели эта зараза – телепат? Да запросто. Копается в мозгах, внушает эмоции, подслушивает мысли. Тогда понятно, отчего ему не даются некоторые абстрактные категории. Счет, например. Два пальца, три пальца – это то, что он глазами видит. А считать из чужой головы цифру – фигушки. Хм… Оказывается, мы и в телепатии совершенно не разбираемся. Собственно, чего тут странного – откуда нам?»
Ничто не препятствовало выйти и попросить вервольфа утихомириться, но просьбу наверняка пришлось бы вколачивать, а этого Лузгин себе позволить не мог. Он все еще верил, что статус человека, не причинившего боли, даст ему шанс записаться оборотню в друзья-защитники.
Очень захотелось увидеть Муромского, и желательно – с ломом в руках.
Снаружи перестали бряцать и начали скрести. Потом – скрести со звоном. Зашишевские псы давно устали брехать, предупреждая о наличии в селе «зверя», тишина стояла гробовая, и все было прекрасно слышно.
Лузгин сидел в темноте и прикидывал, насколько положение запуталось. Полдня назад он был уверен, что вервольф неплохо понимает человеческую речь. На этой посылке строился вопросник, который Лузгин вчерне набросал в уме. А теперь… Как общаться с существом, которое слышит тебя через пень-колоду, зато отлично видит, что ты спрашиваешь? А может, и слышит хорошо, но все равно больше видит? Главное – как разобрать, поняли тебя или нет? И если поняли, то насколько правильно? Что именно кроется за ответами «да» и «нет»?
Скребуще-звенящий шум потянулся от избы куда-то по улице. Лузгин взял ружье, фонарь, вышел на крыльцо и обалдел.
Картинка ему открылась из разряда иллюстраций к книгам в жанре «стебучий хоррор». Под серым-серым небом по серой-серой деревенской улице брел, раскорячившись в напряженном полуприседе, некто черный-лохматый и пер на себе бетонный столб. Взвалив один конец столба на плечо, а другой волоча по песку.
Звеня кандалами.
Кряхтя и пыхтя.
– Бля-а… – выразил Лузгин всю гамму охвативших его эмоций.
Вервольф через силу попросил убраться подальше, и человек шатнулся за дверь.
– А вот хрен! – отважно крикнул Лузгин, высовываясь из-за косяка. – С тобой пойду.
Вервольф попросил не лезть в его дела вторично, но «прозвучало» это довольно вяло. Похоже, оборотню под столбом несладко приходилось.
Лузгин закурил, повесил ружье на плечо и, не включая фонаря, пристроился вервольфу в отсутствующий хвост.
– А колоритно мы с тобой смотримся, парень! – сообщил он. – Напрашивается аналогия. Хм… Какая страна, такой и Христос. Какая судьба, такой и крест на себе переть. Где пригодился, там тебе и Голгофа. Ага. Надо будет записать, сойдет за мировоззрение.
Вервольф под столбом гнулся все сильнее, но упрямо двигался по улице вперед. Что особенно интриговало – шел он в глубь села, к Крестам.
– Дурак, там килограммов не двести, а все триста. Грыжу наживешь. Пупок развяжется!
Лузгин представил себе развязавшийся пупок с выпадающими из него кишками, да так ярко, что едва удержался от желания схватиться за живот.
Вервольф утробно взвыл, отбросил столб – тот гулко хлопнулся в пыль, – и упал на колени, вцепившись передними лапами в брюхо.
Залаяли сиплыми голосами собаки.
Лузгин присел на удачно подвернувшуюся водоразборную колонку. Сигарету он выронил, пришлось доставать новую. Курить в общем-то хотелось не очень, но чем-то надо было себя заткнуть.
От накатывающих мыслей.
Оборотень немного подышал, встряхнулся по-собачьи, пронзил человека взглядом, полным омерзения, показал клыки и прохрипел:
– Ф-ф-ф-ф-ф!!! У-у! М-м-м! У-у!
После чего попытался снова подлезть под свою ношу.
– Извини, я не нарочно, – смущенно буркнул Лузгин. – А мудаками старших обзывать нехорошо!
Подумал и добавил:
– Даже если они мудаки.
Хлопнула дверь, скрипнула калитка. В поле зрения возникла тощая сутулая фигура в майке, семейных трусах и галошах на босу ногу. Зато при двустволке. Ружей у отставного егеря было запасено изрядно, он приклады мог хоть каждый день ломать.
– Привет, дядь Сень. А мы вот тут дурака валяем.
Сеня критически оглядел надрывающегося вервольфа и спросил тихонько:
– Это… Только никому не говори. Чуешь, милок, как он в голову торкает?
– Раньше было, сейчас нет. Наверное, он со мной общаться не хочет. Или устал. Или ты лучше его чувствуешь.
– Я думал – мне блазнится. Не говори нашим. Не поймут.
– Еще бы.
Вервольф почти взвалил столб на плечо, но уронил его.
– Не надоело тебе? – спросил Лузгин. – Знаешь, как это называется?
Вервольф хрюкнул и совершил очередной подход к весу.
Вес опять ему не дался, да еще и на ногу упал. Оборотень сдавленно рыкнул, уселся, вырвал из-под столба отдавленную конечность, прижал ее к груди и принялся баюкать.
– Мудовые рыдания, – сказал Лузгин. – Вот что это.
– С вами, может, сходить…
– Еще не факт, что у него получится. И все равно далеко не уползет.
Вервольф отпустил ногу, встал на четвереньки и снова взялся за столб.
– Хотя интересно было бы посмотреть, в какую сторону он от Крестов попрется.
– Да к кузне, – сказал Сеня просто.
Вервольф оторвался от столба, под который безуспешно пытался загнать когти, и уставился на Сеню.
– Ну-ну! – пригрозил тот, замахиваясь ружьем. – Не балуй.
Вервольф плюхнулся на задницу, вывалил язык и совсем по-человечьи закрыл лапами глаза.
– Трактором его обратно волочь, – заметил Сеня. – Умаявши он.
– И зачем ему понадобилось в кузницу? – спросил Лузгин мягко и слегка удивленно, надеясь не спугнуть удачу. Сеня мог закрыться, а то и пойти на попятный. Его охотничьи рассказы в Зашишевье далеко не всегда принимали всерьез, и частенько бывшего егеря выставляли на смех. Он любил приписывать зверью человеческие эмоции. Слишком человеческие, даже по здешним широким меркам.
