Текст книги "Девушка с голубыми глазами"

Автор книги: Олег Хлякин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Хлякин Олег
Девушка с голубыми глазами

Олег ХЛЯКИН

ДЕВУШКА С ГОЛУБЫМИ ГЛАЗАМИ

Каждый получает от жизни то, чего он от нее ждет, то, что он от нее хочет. Что слушаешь, то и скушаешь. Думать надо, прежде чем ждать, хотеть и мечтать. А то люди мечтают, а потом плачут. А кто виноват? Человек кузнец своей судьбы. Ха, удивил, скажут мне, такой глубокой и оригинальной мыслью.

Что толку говорить с этой молодежью? Как говорят французы, если бы молодость знала, если бы старость могла. Могу и по-русски: знать бы, куда упадешь, соломки бы подстелил.

Рассказать вам историю одного сопляка?

Жил-был на свете мальчик. Ну, может, не совсем мальчик – у дитяти ломался голос и пробивались усы, – но все равно мальчик. И вот отправился мальчик погуляти и встретил девочку... Ой, ребятки, извините, это не та сказочка.

Наш мальчик сидел дома и читал книжки. Читал "Аэлиту", читал романы Жюля Верна и Александра Дюма, Марка Твена и Даниэля Дефо.

Знакомая картина, не правда ли? Какой мальчишка не мечтает попасть на необитаемый остров? Он тоже хотел повоевать за свободу Трансвааля вместе с капитаном Сорви-голова, побыть в роли Добрыни Никитича и обезглавить Змия Горилковича, пардон, Горыныча, поплавать на "Наутилуусе" и объехать земной шар за 80 дней. Идиотом он был, оттого и хотел. Лучше бы под юбки заглядывал чаще, целее был бы глупый мальчик. Умные люди такими делами не занимаются. Умные-разумные люди сидят вечерами перед телевизорами и смотрят "Санту-Барбару", Святую Варвару по-русски.

Только идиоты могут уйти из теплой уютной квартиры в ночь с рюкзаком на спине и с гитарой в руках. Не надо странствовать, не надо мечтать о несбыточном и загадочном. Это не доведет вас до добра, уверяю. На себе убедился. Мечта вещь хорошая, но мечтать надлежит о вещах чисто практических – работа, квартира, машина. Упаси вас Бог мечтать о чем-нибудь еще: о чистой и возвышенной любви, необычайных приключениях и полетах к звездам. Беда в том, что все наши осознанные и неосознанные желания рано или поздно сбываются. Но чем дороже и недоступнее мечта, тем большим приходится платить.

На мою судьбу выпали приключения, которых я у судьбы не просил и о которых не мечтал. Мне и без них хорошо жилось. Честное пионерское! Но все по порядку.

Далеко-далеко на свете есть море, море теплое и ласковое. Каспийское. Бедным советским (российским плюс ближнезарубежным) школьникам внушают гнусную ложь, что Каспий никакое не море, а озеро, но это чепуха. Каспий настоящее соленое море, пусть даже без приливов и отливов. У берега вода кажется зеленой, но если поглядеть вдаль, водная гладь синеет, голубеет и на горизонте сливается с голубым небом. Это летом. Зимой Каспий может стать грозным и черным. Волны с грохотом накатываются на песчаный пляж и заливают его на десятки метров вглубь берега. В такую погоду в море лучше не окунаться. Вода холодная.

Дорогой читатель, вас тянет зевать. Я вас понимаю. Я понимаю, чего вам хочется. Немножко крови, немножко секса. А может, множко секса, множко крови? Или побольше секса, поменьше крови?

Слушай, дарагой, патэрпи, все тэбэ будет, потэрпи, шашлык из тэбя будет. Нэ ндравится, нэ читай.

Итак, там, на кавказском бреге Каспия, в одном маленьком дагестанском городке я родился, вырос, поступил и окончил школу.

Чужаку мои родные края могут показаться унылыми. С одной стороны море, с другой тянется поросшая ковылем степь. Чем хороши мои родные места? Тому, кто вырос на колбасе с макаронами, этого не понять. Дагестан – край солнечный и жаркий. Виноград, яблоки, айва, груши, помидоры, томаты, персики, дыни – здесь растет и цветет все, всего и не съешь. А если съешь – плохо будет.

Степь и море – это уныло, возвестят мне. Что делать? Дагестану не хватает пресной воды. Когда есть вода, здесь растет (см.выше).

А тутовник? Есть такое древо, высокое, раскидистое, зеленое. Не знаю, можно ли его плоды назвать ягодами, но они вкусные и без косточек, о которые ломаются зубы.Тутовником в моем городке засажены улицы. Когда дует ветер, ломающий ветки, плоды сыпятся на землю, и копыта прохожих оставляют от спелых ягод красные несмываемые пятна. Горожане не из ленивых расстилают на земле полотнища, чтобы собрать урожай. Варенье из тутовника выходит не хуже всякого иного.

Другое богатство наших мест – это море. Вы когда-нибудь копченую каспийскую кильку пробовали? Рыбешка эта махонькая, с палец. Едят ее так. Берешь ее в левую руку, а правой отрываешь рыбешке правую голову, то есть, пардон, отрываешь рыбешке единственную голову, аккуратненько так, чтобы с головой вытащить и кишки. Костьми у кильки можно пренебречь и отправить обезглавленную рыбину в рот. Лично я и голов не отрываю. Что? Кому-то стало противно? Странный вы человек. Французы едят лягушек, заедая их улитками, и не морщатся, а вас вдруг скукожило.

Мои знакомые, бывавшие в Париже, рассказывали, что большой разницы между лягушкой и цыпленком нет. И что устрицы пищат, когда их кусаешь. И что вкуснее всех улитки. Они большие, жирные. Их извлекают из раковин и накладывают штук пять-шесть на тарелку. Они шевелятся – живые ведь.

"Фи!" "Как такую гадость можно есть?" Гм.

О вкусах не спорят. Вернемся к нашим баранам, как говаривал покойный Пантагрюэль.

Городок у нас маленький и совсем неинтересный.

Солнца много, воды мало. По широким и пыльным улицам дефилируют всякие одомашненные животные в поисках чахлой и увядшей растительности.

Ничего особенного ни о себе, ни о своей семье рассказать не могу. Жил с папой, с мамой и тремя сестренками. Как всякий мальчишка учился, купался, дрался, читался и крутил собакам хвосты.

По окончании школы уехал поступать в Шестигорский институт иностранных языков.

Конечно, чтобы получить диплом учителя французского и английского, так далеко можно было и не ездить: Махачкала родная – шестьдесят километров. Но по простоте душевной я думал, что в институте иностранных языков готовят переводчиков, а не школьных учителей. Вот когда я туда поступил, то осознал свое роковое заблуждение. Особенно я не огорчался. Пойди заставь меня работать в школе.

Хорошее было время. Стипендия была полтинник, родитель высылала еще стольник, жить было можно.

К концу месяца еще оставались деньги сводить девушку в ресторан. Учеба? Дело в том, что на первом курсе язык я и не учил. На факультет поступали люди, учившие в школе французский, английский и немецкий, а учили нас по одной программе – аб ово – с нуля. Французским я страдал в школе и круглым дураком не был. Скучать и так не приходилось. На первом курсе ин.яза студенты учат еще два языка – латынь и русский. С латынью, надеюсь, ясно. Праматерь европейских языков и все такое. Загибайте пальцы. Испанский, итальянский, французский, ретороманский, молдавский, португальский, румынский. Накиньте еще английский как опошленный старофранцузский островитян-аборигенов, которых в 1066 колонизовал какой-то норманнский барон.

Потребление латыни на ин.язе отличается от того, что преподносят медикам. Если люди в белых халатах зубрят лексику, слова и названия внутриутробных органов, то с ин.язовца требуется знание склонений, спряжений, ударений, сочленений и окончаний. И временных форм, что самое ужасное. Знаете, это ведь только в порядочных языках количество временных форм есмь цифра три, два или ноль. В русском есть настоящее, прошедшее и будущее. В японском – прошедшее и настояще-будущее. У китайского глагола времена отсутствуют. Почему? А почему вы меня спрашиваете? Не ведаю. В латинском временных форм как собак нерезаных – двадцать штук.

Насчет латыни вы мне посочувствовали, посочувствуйте и насчет русского. Конечно, русский у нас знают все. Дети в школе учат два языка – русский и матерщинный. Я повторял литературный.

Хорошее было время. Девушки на моем курсе были красивые, их было много. Хорошо!

История, которую я хочу рассказать, началась в конце моего второго курса. Той весной в результате плодотворной деятельности любимого советского правительства на благо всего советского общества у меня, как и у всех советских граждан, возникли денежные затруднения. Я решил подработать летом и вместе с группой моих сокурсников записался в стройотряд собирать виноград в одном совхозе. Он прозывался "Закат коммунизма" или что-то в этом роде.

Как сейчас помню, как мы туда приехали, как разместились в здании сельской школы и какую пьянку затеяли в тот же вечер товарищи советские студенты. То есть это была не пьянка, а торжественные проводы старого учебного года.

Не все подробности того вечера я помню. Многое из того, что помню, касается только меня и узкого круга лиц. Факт в том, что на следующее утро я проснулся в гордом одиночестве и черт знает где.

Штаны были на мне.

Проснулся я по причине одной натуральной потребности. Великий психотерапевт всех времен и народов называет это будильником. Итак, будильник сработал, и я со слипшимися глазами попытался встать. Это удалось не сразу. Когда я продрал очи, то обнаружил, что нахожусь в диковинном лесу. Растительность была непонятного, невменяемого вида. Постель моя ночевала под кустом папоротника. Чего не привидится с похмелья? Я энергично потряс головой. Страшный сон не исчез. Очумело соображая, куда снесли меня шутники-собутыльники, я уловил шевеление под ногами. Выяснилось, что по земной поверхности ползет огромный зеленый лист. При тщательном рассмотрении у образца древесной флоры обнаружилось множество ножек по бокам, три фасеточных глаза и очень, очень мощные жвала.

Величиной листик был с квадратный метр. Я возрадовался своевременному пробуждению и решил проявить миролюбивые намерения. Жук меня правильно понял и смело двинулся вперед. Но впереди была моя постель, пусть мятая, пусть грязная, пусть не моя. Я запротестовал, произнес нехорошее слово и замахал руками. Жук пополз еще быстрее. Пришлось нагнуться и выдернуть постельку из-под членистоногого. Трехглазый убежал и оставил меня в одиночестве.

Чертыхаясь и выщипывая репейники из одежды, я произвел рекогносцировку местности. Местность была необычной: низины, заросшие хвощами в три-четыре моих роста и с почвой, похожей на губку с водой, перемежались с лысыми холмами, поросшими родной травой. С первой же высотки я углядел полоску воды, к которой и направил стопы свои.

Пустился я напрямик, о чем быстро пожалел и покаялся. На каждой ноге вырос ком грязи, почва хлюпала под ногами, кроссовки норовили свалиться и утопиться. В довершение на меня слетелась туча кровопросцев. Наконец я преодолел болото и вышел на берег реки. Сей водный поток напоминал мелиоративный канал – вонь, голые берега, мутная жидкость плещется. На вкус водичка оказалась очень даже ничего, солоноватая, но вкусная.

Умытый и напоенный, я стал размышлять, куда меня сплавили друзья-однополчане. Я знал, что некоторые студентки меня недолюбливали, но не до такой же степени? У меня росла щетина, и не было ничего для ухода за лицом и мордой. К тому же нечего было покушать. Ни денег, ни документов.

"Без бумажки ты какашка, а с бумажкой человек", – горестно произнес я цитату и пустился в путь, палимый солнцем, злой и голодный.

Самым большим сюрпризом было то, что солнце село, когда мои соломенные показывали четыре часа пополудни. Волей-неволей пришлось останавливаться на ночлег.

Я нашел место посуше, полянку среди елок, развел огонь, благо были спички. Окромя ногтей есть было нечего. Состояние было самое гадостное. Я находился у черта то ли на рогах, то ли на куличках. Таких ужасных снов мне еще не снилось.

"Не иначе, как обкурился какой-то гадости", – сделал я вывод. Это был более-менее удачный вариант. Согласно другой версии я провалился сквозь время в прошлое, в кайнозойскую эру.

Гигантские хвощи и грязь были налицо, не хватало динозаврика для довершения антуража.

Настала безлунная ночь, заквакали лягушки. Меня продрала дрожь. Лягушек я еще не видел, зато видел бабочек с размахом крыла в добрый метр. Вопрос:

какие здесь водятся земноводные?

В траве сидел кузнечик, Совсем как огуречик, Зелененький он был... вспомнился стишок из "Незнайки". Зубы мои застучали. Я свернулся калачиком у костра. Не скажу, что сон мой был легок и приятен. Снились кошмары с людоедским уклоном. После пробуждения кошмар продолжался.

Костер потух, я замерз и проголодался пуще прежнего. Я решил поймать четвероногое животное и съесть его. Выполнение оперативно-тактического плана я начал с того, что нашел среди хвощей покрытосеменное растение, выломал дубину, развел огонь и обуглил сук. Затем начал поиски еды.

Скажем прямо, членистоногие меня не интересовали.

Побродив около часа по окрестностям, я вышел на проселочную дорогу. Повертел головой налево-направо, соображая, куда мне идти. Полоска дыма на горизонте рассеяла мои сомнения. На вулканическую деятельность это не походило, и я возрадовался:

– Люди! Я люблю вас! – с этим радостным воплем я побежал к ним, на дым родного очага.

Плохо бегать на голодный желудок. Трудно, ноги плохо держат. На тот дымок я брел целый час в дурном расположении духа. Ничто не указывало на близость цивилизации. Ни тебе мусорных куч, ни вышек ЛЭП, ни асфальта.

Людей я увидел раньше, чем дошел до жилья.

Впереди меня по дороге шествовала бородатая компания из шести мужиков, в том же направлении, что и я. Не знаю почему, но я не стал их окликать.

Не понравились они мне. На голодный желудок мне все не нравится. А я дошел до того, что начал заглядывать на... о нет, нет, конечно, я не людоед.

Не надо обо мне так плохо думать.

Шестеро бородачей несли впереди меня мешки, палки и еще какие-то штуки на поясах. Вас никогда не учили в детстве, что в пустынном и безлюдном месте дети не должны заговаривать с незнакомыми дяденьками? Это был как раз тот случай. Я сошел с дистанции и пошел вдоль дороги, прячась в складках местности.

Этот дом стоял одиноко на развилке двух дорог.

Он был обнесен высоким длинным глинобитным забором. Над забором виднелись соломенная крыша и печная труба. Труба дымила. Вокруг ни души.

Местечко показалось мне уединенным. На перекрестке не было не то, что светофора, но даже указателя: эта дорога главная.

Моя шестерка бодро и уверенно направилась к дому. Согнувшись, я перебегал от кочки к кочке вплоть до момента, пока бородачи не скрылись за забором. Тогда я разогнул натруженную спину и стал гадать, обойти ли мотель у дороги как можно дальше, или заглянуть на огонек. Мои сомнения разрешил детский крик. Не раздумывая, я ринулся к дому. Не люблю, когда обижают маленьких.

Сначала забор преодолела дубина, потом мое грузное тело. Я огляделся. Во дворе трое бродяг запихивали в мешок ребенка. Ребенок визжал от души и вырывался. Я заорал на бородатых оборванцев. Я, я объяснил им, что они плохо себя ведут и для пущей убедительности и аргументации приподнял дубинушку народной войны. Нехорошие ребята переглянулись, и один из них поднял жердь.

Жердь оказалась таким вот длинным копьем, а те штуки у них на поясах мечами в ножнах. Я сглотнул слюну. Бандит с пустынной дороги пошел на меня, наставив копье острием в мою сторону.

Я тут же почувствовал насущное и острое желание разрешить все мирным путем. В конце концов, здесь не происходило ничего из ряда вон выходящего:

грабеж, похищение, избиение. Я был готов тихо-мирно удалиться. Никто не учил меня драться при несомненном превосходстве противника. О пострадавших я как-то не думал.

Пока я раздумывал, почему у этих парней копья с мечами и куда они подевали кольты с лошадьми, мне помешали позорно обратиться в бегство. Этот давно немытый верзила сделал вопиюще-наглую попытку нанизать меня на свой вертел. Я было крикнул ему: "эй, перестань, я так не играю", когда мое тело стало действовать самостоятельно, без руководящей роли головы. Оно (то есть я)

прыгнуло в сторону. Скок-поскок. Горилла повторила попытку проткнуть зайчика. Зайчик отбил древко копья ударом дубины. Копьеносец ударил еще и еще раз. Его сотоварищи решили помочь ему криками, воплями и клинками. Один из них швырнул (метнул, бросил, катапультировал) в меня копье. Оно просвистело (пролетело, прожужжало, прошелестело ) мимо. Я вспотел. Во время очередного выпада моего брадатого супостата я ухватился одной рукой за древко, а другой ошеломил его дубиной по голове. Тот упал и больше не вставал. Я перенес свое внимание на его более здоровых собратьев. Те с возмущенным боевым кличем устремились на меня. На их выкрики я ответил тем, что набрал полную грудь воздуха и выдохнул грозное – "Кия". Затем я развернулся и побежал вдоль забора в поисках выхода наружу.

Мне наперерез выскочила та троица из хижины.

Началась потеха.

Толпа с колющим и режущим инструментом гоняла меня по двору, а я прыгал кузнечиком и отмахивался от ударов. Конечно, пять человек не толпа, но все равно их было слишком много.

Они загнали меня в угол. Бандиты так торопились нашинковать меня в капусту, что толкались и мешали друг другу. Я едва успевал от них отмахиваться. Шансов выжить не оставалось. Я совсем было выдохся, когда один из бандюг упал. Я ему ничего не делал. Он сам взял и упал мне под ноги. И где он успел спину кровью испачкать? Затем рухнул второй. Падение третьего сопровождалось смутно знакомым хлопком. Уцелевшие мародеры остановились. Я тоже. Переведя дыхание, я закричал: "Кия" и тяпнул одного из уцелевших.

Пока последний бандит соображал, куда ему бежать, ружьецо тявкнуло еще раз. И ему уже никуда не надо было бежать. Я опустил дубинушку и с облегчением вздохнул. С меня текло мыло. В пяти метрах от меня стояло, стояла, скажем, Дюймовочка. И держала огнестрельное оружие наизготовку.

По трезвому размышлению я отбросил в сторону мою палочку и вздернул лапки вверх. На исцарапанном лице крохи отразилось удивление.

Она опустила ствол оружия вниз, потом вздрогнула, отступила на шаг и вздернула ружье.

Ох уж мне эти женские страхи. Да, именно женские.

Росточку в этом создании было сантиметров пятьдесят, но это был не младенец, а вполне оформившаяся женщина. Уж кто-кто, а я разбираюсь в женской фигуре. Передо мной была женщина, и женщина напуганная. Я, понятно, тоже. Из всех нападавших экземпляров только два образца испускали жалобные вопли и слабо шевелили конечностями. Еще бы. Раны были величиной с ладонь. Ружьецо ( не люблю слово "пушка" )

было махонькое, но мощное. Ствол угрюмо смотрел на меня. Я разлепил губы и слабо выдавил: "Я хороший, я свой, не стреляй, я хороший".

Ствол смотрел с недоверием. Да и откуда было взяться этому доверию? В мешке возле колодца барахтались собратья по росту этой малышки. А учинили сие безобразие нехорошие дяди моего телосложения.

Дама с ружьем посмотрела на шевелящийся мешок, попятилась к хижине дяди Тома и юркнула в нее.

Если она думала, что я буду играть в футбол ее соплеменниками, то она глубоко заблуждалась. Или ошибалась? Я развязал мешок и выпустил на божий свет двух карликов. Малыши-карандаши были одеты в полотняные серые штаны и рубахи, точь-в точь как ребята, загоравшие в углу двора. Росточку в этих гномах было чуть побольше, чем в моей спрятавшейся избавительнице, но пропорции тела были тоже как у взрослых людей.

Растяпы были эти гномики, растяпы. Иметь огнестрельное оружие и дать засунуть себя в мешок? Кроме того, эта сладкая парочка была парочкой невежд. Едва я их выпустил, как они припустили наперегонки к хижине. И ни здрасьте тебе, ни спасибо, ни до свиданья.

Я начал разглядывать хижину. Зданьице было ниже всякой критики. Халупа, хибара, сложенная из глинобитных кирпичей. Деревянная дверь, навес, окна со ставнями, соломенная крыша, на крыше заурядная кирпичная труба и тарелка-антенна.

Окна, двери, стены – все было великовато для моих знакомых и рассчитано на людей моего роста.

Хотелось кушать. Мне очень хотелось войти в дом и попросить завтрак с обедом и ужином, но я слишком вежливый человек, чтобы войти в дом без разрешения.

Я сел на землю и стал ждать решения арбитражной комиссии. В щелочку двери меня разглядывали. Не знаю, что они ждали. Что я добью раненых в лучших гладиаторских традициях? Те двое так жалобно стонали, что это могло сойти за акт гуманизма. Они застонали еще громче, когда я принялся их перевязывать.

Наконец дверь отворилась, и на пороге я увидел мою лапочку, мою славную, мою хорошую, мою обожаемую, мою сахарную. Да, мою обожаемую и мою сахарную. Только так. Моя лапочка поставила на порог вот такой большой поднос с бутербродами и стаканом белой жидкости. Посмотрела на меня.

– Это мне? – вопросил я и ткнул пальцем в поднос, а потом себе в рот. Моя пигалица утвердительно качнула головой. Я поднялся и направился к закуске. Ел я жадно, немытыми руками.

Ко мне вернулась способность рассуждать. Я сдернул часы с руки и протянул их моей благодетельнице. В худшем случае она могла воспринять это как подарок, в лучшем – распознать артефакт цивилизации и воспринять меня как цивилизованного человека. Отдав часы, я задрал голову и стал выказывать заинтересованность антенной на крыше. К сожалению, моя фея скрылась в доме с моими часами и не видела моей заинтересованности. Я заглянул в открытую дверь.

Как я уже говорил, мотель был рассчитан на постояльцев моего роста, а не на всякую мелочь.

Первое, что бросилось мне в глаза, были очень низкие кушетки и белые шкафы. Убранство первой комнаты напоминало госпитальную палату, только постельное белье и содержимое шкафчиков валялось на полу. Гориллы порезвились вволю.

Хозяев не было видно, но затем я приметил одного.

Смелый снайпер спрятался в куче белья и аккуратно целил мне в лоб из своего игрушечного пистолетика. Я ретировался. С безотказным орудием калибра два миллиметра шутки плохи.

Во дворе произошли изменения. Зеленые мухи размером с воробья слетались на павших бойцов.

Увеличившись, они не стали менее омерзительными, и я старался держаться подальше от жужжащих тварей. Одна муха жужжала особенно громко.

Жужжание усиливалось и перешло в рев.

Я огляделся и увидел крылатую машину. Она быстро приближалась. Наконец средство передвижения зависло над двором, подняло бурю, сдуло мух и начало садиться. С трудом держась на ногах, я не падал и разглядывал творение рук человеческих. Это был не вертолет, как можно было ожидать, а самолет вертикального взлета и посадки, но тоже пузатый. Самолет выпустил три башмака и сел на них. Заглушил двигатели.

Крылатое создание было белым, с двумя рядами белых зеленых лампочек по бокам, без иллюминаторов. Четыре движка, длина корпуса метров восемь, размах крыльев метров десять.

Распахнулась дверца, и на землю упал трап.

Меня потянули за штанину. Это была моя малышка.

Она сделала жест следовать за ней к агрегату. Я послушно полез по трапу.

В кабине было два кресла-ложемента, один пилот и низкий отсек позади кресел с надувным матрацем на полу и привязными ремнями. Когда я протиснулся в кабину, пилот повернул голову и посмотрел на меня. На мгновение я опешил, потом поискал глазами даму. Дюймовочка уже устроилась на матраце и манила меня рукой. Я сел рядом с ней и тоже стал пришнуровываться. Тем временем поднялся трап, и мышеловка захлопнулась. Я проиграл в уме упущенный шанс.

Наш пилот не был человеком, ни даже волосатой обезьяной. Его лицо было мордой ящерицы. У меня была куча времени, чтобы скатиться по трапу и бежать как можно дальше, глубже и быстрее. И моя дубинушка оставалась внизу, отдыхала у трапа самолета. Я прикинул, справлюсь ли я с ящером голыми руками. Если не считать головы и сутулых плеч, тот выглядел вполне нормальным человеком.

На нем был даже очень неплохой костюмчик в клеточку.

Пока я предавался размышлениям, измышлением и маниловщине, самолет стартовал – и нападать на рулевого стало опасным с точки зрения безопасности полета. Было решено подождать.

Летчик не предложил мне место рядом с собой, и я ничего не могу сказать о рельефе местности, над которой мы пролетали. Летели мы довольно долго.

На посадку, в отличие от взлета, наш "Буран"

пошел как обычный самолет. Он остановился, открыл дверцу и выплюнул трап. Пилот развернулся вместе с креслом и поглядел на меня желтым оком. Его правая длань возлежала на кобуре. Пока мы созерцали друг друга, Дюймовочка скрылась в дверном окоеме. Я покосился на табельное оружие шофера и последовал за малышкой по трапу вниз.

Внизу меня поджидала парочка гопников с крокодильими мордами. Не доходя до них, я огляделся. Здесь было прохладно. Дул ветер, накрапывал мелкий дождь. Вокруг было ровное поле.

ВПП по цвету не отличалось от обычной почвы, и трудно было сказать, как далеко и широко оно тянулось. Вдали сквозь туманную дымку виднелись заснеженные шапки гор.

Я недолго любовался пейзажем. Крокодилам надоело меня ждать, они шустро выкрутили мне руки и поволокли в подземный бункер. Пока меня тащили по этажам и коридорам местного подземелья, я успел согреться и приободриться. Впереди меня пилот нес на руках мою Дюймовочку, и я искренне надеялся на доброту и заступничество ее женского сердца.

Меня внесли на аудиенцию к местному воеводе, или Боссу, а может, начальнику бомбоубежища. Я не знал его титула. Без удовольствия я также констатировал, что это тоже был ящер.

Собеседование проходило в местной лаборатории.

Повсюду громоздились банки-склянки-пробирки-микроскопы, реторты и прочая стеклотара. Мои телохранители отпустили меня, и я смог размять затекшие и вывихнутые из пазов конечности.

Кроме охранников, в комнате присутствовало с полдюжины ящеров в интеллигентных синих халатах.

В первый момент у меня было ощущение, что это переодетые люди, но оно быстро исчезло. Для местного венца творенья были характерны очень узкие тонкие кисти с пальцами-спичками, широко расставленные глаза, кривоватые нижние конечности, штаны с лампасами и роговые жевательные пластинки во рту вместо зубов. Это были собратья по разуму, но не по крови. Желтые глаза начальника остановились на мне, потом потеряли интерес, и Змий просвистел фразу. Вперед вышла моя гномочка и заговорила со Змием на человечьем языке. Правда, я не понял ни слова.

Ящур понимал и даже отвечал свистом. Эта парочка умудрялась понимать. Друг друга. Я смотрел на них и вспоминал рекламу курсов английского языка.

"Приди ко мне, о ангел мой, и ты заговоришь по-английски... ваши зубы станут мягкими и шелковистыми."

Пигалица продемонстрировала мои часы желтоглазому чудищу, прошла к стеллажам с аппаратурой и протянула мой подарок ящеру-лаборанту. Вскоре изображение моих часов крупным планом и с мелкими искажениями появилось в телевизоре с плоским, очень плоским экраном.

Все присутствующие могли созерцать, как чьи-то чешуйчатые руки начали колупать заднюю крышку часов.

Ломать и разбирать предметы, кузнечиков, например, чтобы посмотреть, что там внутри, чисто детская привычка. Как говорится, наука есть удовлетворение собственного любопытства за государственный счет. Поскольку я давно выбыл из ползункового возраста, а в аспирантуру еще не поступил, то действо на экране меня не интересовало. Я нашел более интересные вещи блокнот и ручку. И я овладел орудиями Умственного Труда.

Увы, мое счастье длилось недолго. Я забыл о моих неусыпных стражах. Один аллигатор повис у меня на плече, а второй крокодил (или кайман?) стал выдирать из моих цепких рук (что упало, то пропало) письменные принадлежности. Они вернули на место блокнот и ручку, но с моими громкими протестами. Все присутствующие обернулись на мои вопли. Крокодилы доложили о моих преступлениях.

Самый главный и толстый инопланетянин сделал барский жест, и мне дозволено было взять блокнот и ручку. Я подошел к столу и начал черкать. Для начала на бумаге появилась теорема Пифагора "Пифагоровы штаны во все стороны равны".

Потом схема Солнечной системы. Рядом с третьей планетой я пририсовал маленького человечка, такого махонького человечка, похожего на урода.

Не умею я рисовать.

Мои рукописные опыты вызвали оживление, ажиотаж и споры в аудитории. Правда, автографа никто не попросил. Листок с моими каракулями перекочевал под проектор, и его изображение высветилось на экране телевизора. Один из присутствующих перечеркнул мои каракули и нарисовал собственный вариант солнечной системы. На его схеме человечек находился возле второй планеты. Я ткнул перстом в пол, потом в его человечка и утвердительно покачал головой. Засим показал пальцем Родную Землю и отрицательно помотал головой. Самый главный яйцекладущий нахмурился и начал барабанить костяшками пальцев по столу. Потом свистнул своим шакалам, и меня увели.

Я получил в свое распоряжение комнату с санузлом, железной койкой, письменным столом и компьютером. Я решил, что это все-таки тюремная камера, а не клетка. В свете последовавших событий она стала гостиничным номером.

В последующие за моим прибытием в подземный город дни я трудился на ниве науки и просвещения, то есть был подопытным кроликом у врачей, психиатров, физиологов, психологов, лингвистов и математиков. Впрочем, последние быстро оставили меня в покое. Я могу, мог бы рассказать ребенку о цифрах, о десятеричной системе, о треугольниках с квадратными углами, об остепененных дробях, но на этом познания в лингвистике, пардон, математике кончаются. После того как ящеры, ученые мужи и математики, удостоверились, что я ничем не могу обогатить их познания в интегралах, они во мне разочаровались.

Завидую писателям-фантастам. Проблема общения с инопланетянами разрешается ими до смешного быстро и просто. Либо это чтение мыслей, либо обучение языку под гипнозом в пять минут (или даже за четыре), либо под рукой есть трезвая машина-переводчик. Мне не повезло. Как в том некрологе? "В моей смерти прошу винить автора". Драконы умели летать между звезд, но научить меня чирикать по-ихнему не могли. Они даже не смогли научить меня говорить на языке гномиков за три дня.

"Драконы" – это имя, которое этим рептилиям даю я. Понимаете, обычные ящерицы не разговаривают, в отличие от драконов. Гномики называют этих прямоходящих рептилий "Парцинос", а самих себя – "Деймос". Я вспоминаю свое обучение языку деймос как страшный сон. Мы занимались с утра до вечера и без выходных. Мне дали четырех учителей, и они вкалывали в две смены. Они учились русскому, а я деймосскому. В отсутствие деймосско-русского и русско-деймосского словарей мы учились методом тыка. Это просто. Подозреваемому предъявляется предмет (ложка, вилка, тарелка) и обзывается.

Проблемы появляются с глаголами и наречиями. Они становятся неразрешимыми при встрече с абстрактными понятиями, вроде – "КПСС – ум, честь и совесть нашей эпохи".

Так или иначе, но через месяц я мог объясниться с моими гостеприимными хозяевами.